Тренировочный День 11

Глава 2

Глава 2

«Москвич» Нины неспешно кружил по вечерним улицам Иванова, города невест. Катя сидела на пассажирском сиденье и смотрела в окно. Мимо проплывали пятиэтажки, фонарные столбы, на вершине которых уже загорелись желтые лампы ночного освещения и опустевшие улицы. Иваново — рабочий город, он живет по рабочему графику, от восьми до шести и засыпает ровно в срок — в десять вечера.

Нина молчала, вела машину, сосредоточенно глядя вперед. Катя откинулась на сиденье и прикрыла глаза.

Нинка, подумала она, кто бы мог подумать, что они вот так… а ведь были не разлей вода, еще в ДЮСШ, вместе все делали, вместе же попали в одну команду области, вместе выиграли региональные, вместе получили мастеров спорта, одним приказом, после чемпионата РСФСР… а потом что-то изменилось. Катя продолжала расти, ее карьера взлетела вверх словно ракета, ее пригласили в московское «Динамо», она сыграла два сезона, дойдя до финала чемпионата, ее заметили, ей предложили место в сборной СССР. Сперва в запасном составе. Тогда же она стала мастером спорта международного класса. А Нинка… у Нинки полетела коленка в ответственном матче против Ворошиловградской «Искры», упала, да еще так неудачно, в толчее у сетки, кто-то приземлился прямо на нее и… травма. Вроде и не фатально, вроде все еще можно восстановиться и играть, но время потеряно безвозвратно, а Катя уже на вершине славы, в газетах пишут, что «Катерина Рокотова — новая надежда советского волейбола!»

Катя открыла глаза, повернула голову, посмотрев на Нину. Та смотрела на дорогу, вела машину, пожав губы и думая о чем-то своем.

— Ты меня извини. — сказала Катя вдруг и сразу же почувствовала себя неловко. Никогда не умела извиниться, всегда была танком, бульдозером, который прет вперед невзирая на обстоятельства. Бульдозеры не умеют извиняться. И у нее тоже не очень получается.

— За что? — Нина бросает на нее быстрый взгляд и снова возвращается к управлению автомобилем: — а, за раздевалку? Да ничего страшного, там всегда бардак, я тебя понимаю. Ничего, скоро снова станешь звездой, будут у тебя чистые раздевалки и персональные массажисты.

— Да не за это. Вообще. За тот раз. — говорит Катя, выдавливая из себя слова: — когда я сказала, что ты слишком мягкотелая и ничего не добьешься… ну тогда.

— Аааа… — Нина взглянула на нее и улыбнулась — чуть-чуть, уголками губ: — ну в общем ты была права. Как видишь я так ничего и не добилась. Помощник тренера в захолустье, в Иваново. И команда, что даже из области выйти не может. Девчонки они хорошие, но таланту у них кот наплакал. Да и не хотят они играть, если честно. Помнишь, как мы с тобой горели? Каждую свободную минуту на площадке отрабатывали, Борис Евгеньевич нас домой ссанными тряпками выгонял, чтобы перетрен не словили. А мы все равно — на улице собирались, на пустыре играли, дома мяч набивали… эти не такие. Им скажешь «тренировка окончена» и через пять минут уже никого нет. Разве что вот в раздевалке могут застрять пока сплетничают…

— Спасибо. — кивает Катя, она понимает, что Нина специально разговор в сторону уводит, вроде как «проехали, Катюх, не было никогда».

— Но знаешь… — продолжает Нина, заруливая во двор: — я все же намерена добиться. Я тоже хочу на чемпионат страны. И у меня есть этот шанс, Екатерина Рокотова, она же Дуся Кривотяпкина. Этот шанс — ты. На этот раз ты меня позади не оставишь… подруга.

— Да куда я от тебя теперь денусь. — вздыхает Катя.

— Никуда. И я бы хотела, чтобы ты это помнила. Ладно. — они остановились у подъезда четырехэтажного дома: — ступай. Отдыхай, готовься. Завтра будет собрание по следующему матчу со «Стальными Птицами» из Колокамска.

Катя кивает, открывает дверцу «Москвича», уже ставит ногу на мокрый асфальт и задумывается. Поворачивает голову.

— Нин? Может зайдешь в гости? — предлагает она: — чаю попьем?

— Ты и чай? — приподнимает брови Нина: — сейчас я уже не уверена, что знаю тебя. Или это Кривотяпкина в тебе заиграла?

— У меня есть хорошее вино. — пожимает плечами Катя: — и венгерские сладости.

— Так тяжело? — сочувственно спрашивает Нина и отстегивает ремень безопасности.

— … порой накатывает. — признается Катя.

Они вместе выходят из машины, Нина запирает дверь блестящим ключом с брелоком в виде олимпийского мишки. Задирает голову, глядя на темные окна.

— Вон там, третий этаж, слева. — говорит Катя, становясь рядом: — Пошли.

Кухня была маленькой, как и положено в хрущёвке — шесть квадратных метров, газовая плита «Брест», холодильник «ЗИЛ», который гудел, словно трактор на холостых оборотах. Под окном — батарея, на которой сушились тряпки. Линолеум на полу — потёртый, с выцветшим рисунком «под паркет».

Но дальше начиналось странное, на подоконнике стояли венгерские банки с кофе — не советский «Московская кофейня», а какие-то заграничные, с яркими этикетками на иностранных языках. Рядом — итальянские конфеты в золотой обёртке, коробка ещё не открыта. На столе — скатерть из ГУМа, белоснежная, с тонким кружевным узором. Явно не ивановская. Рядом — пепельница из чешского хрусталя, тяжёлая, граненая.

На полке над столом — сервиз. Тоже чешский, синий с золотом, «Богемия». Рядом — обычные советские гранёные стаканы и эмалированные кружки с облупившимися цветочками.

Нина огляделась, присела на стул — деревянный, скрипучий, явно из местного мебельного магазина. Катя достала из шкафа бутылку вина — французское, «Бордо», этикетка выцветшая, но узнаваемая. Поставила на стол. Рядом — венгерский шоколад «Szamos».

— Кать, — Нина усмехнулась, кивнув на сервиз, кофе, вино, — ты понимаешь, что если кто зайдёт, вопросы будут? Дуся Кривотяпкина и бордо?

Катя пожала плечами, открыла бутылку штопором — добротным, немецким, с деревянной ручкой.

— Никто не заходит. — коротко обронила она.

— Ну да. И кто же в этом виноват, Катя? Ты людей от себя отталкиваешь… а потом… — Нина посмотрела в лицо Кате и махнула рукой: — ай, да чего говорить. Наливай.

Катя налила вино в два бокала — тоже не советские, тонкие, на высокой ножке. Чехия, наверное. Или Франция. Нина взяла бокал, покрутила в пальцах.

— Блеск и нищета буржуазии. — усмехнулась она: — всегда была выпендрежницей. Помнишь, ты первая в команде на итальянские кроссовки перешла? Да и часы электронные тоже у тебя первой появились.

— Отвали, Петрова, а то я тебе припомню как ты из командировки два арбуза в поезде везла на своей полке. Девушка должна уметь выстраивать свое гнездышко.

— Ну-ну. Ты только новые вещи на тренировку не надевай, не надо. Пожалей девчат, они и правда поверили, что фабрика «Большевичка» шьет такие пальто, с ног сбились разыскивая. Ну, давай! — она подняла руку и тихий, хрустальный звон прокатился по маленькой кухне, когда девушки соприкоснулись стенками бокалов.

— За успех. — серьезно сказала Катя и отпила из бокала. Покатала вино у себя во рту, проглотила и потянулась за шоколадной конфетой.

— Не можешь без этого? — спросила Нина тихим голосом, поставив бокал на стол и оглядевшись. Катя замерла на месте, с рукой, протянутой к коробке конфет. Помолчала. Взяла коробку, безжалостно разодрала упаковку, сняла золотистую фольгу с конфеты, бросила ее в рот. Закрыв глаза, прожевала ее. Открыла глаза, посмотрела на Нину.

— Не могу. — сказала она: — это… понимаешь, это все что у меня осталось. Что не дает мне сойти с ума и превратиться в Дусю Кривотяпкину… боже какая тупая фамилия. И имя — Дуся! Ты понимаешь — Дуся, мать ее, Кривотяпкина!

— Если про это узнают, то тебя посадят. — говорит Нина, поднимая свой бокал и разглядывая прозрачную янтарную жидкость на свет: — но перед тем следователи умрут от смеха. Катя Рокотова, звезда советского спорта — Дуся Кривотяпкина. Ты бы знала, каких трудов мне стоило удерживаться от немузыкального ржача в самом начале при перекличке команды. Кривотяпкина! — она выкрикивает фамилию и строит серьезное лицо: — Здесь!

— Если про это узнают, то и тебя посадят. — морщится Катя, наливая еще вина в бокалы.

— Да, да… — машет рукой Нина: — и тебя посадят и меня посадят. Всех посадят. Я в курсе, Рокотова-Кривотяпкина. Ты лучше скажи, как тебя угораздило в ситуацию такую попасть? Нет, про то, что ты в каждой бочке затычка и всем поперек глотки, а еще в сборную страны попала в основной состав можешь не говорить, я знаю. Газеты читала. Потому что лучшая подруга об этом мне даже сказать не удосужилась. Но у нас есть газеты, Кать. Как говорил Остап Сулейман Берта Мария Бендер-бей, людей, которые не читают газеты нужно морально убивать на месте. Из рогатки.

— Извини. — снова опустила голову Катя: — и правда не очень вышло.

— Да ладно, я ж тебя подкалываю. Мы с тобой как поссорились на региональном, так и не разговаривали. Ты лучше расскажи за что тебя из сборной с волчьим билетом выперли…

Катя вздыхает: — … хорошо. Слушай…

— В прошлом году все и началось. Я попала в основной состав сборной. Олимпиада в Лос-Анджелесе — бойкот, конечно, но нас всё равно возили по Европе. Товарищеские матчи, турниры. Я играла хорошо. Очень хорошо. Газеты писали: «Рокотова — новая звезда советского волейбола». Меня узнавали на улице. Приглашали на приёмы.

— Это я знаю. — сказала Нина: — ты кстати редкостная стерва стала, зазвездилась.

— Я уже попросила прощения!

— Все-все, не перебиваю. — Нина подняла ладони вверх, сдаваясь: — извини. Закон джунглей.

— Вот именно. Закон джунглей. Я за это уже выхватила. Да и ты меня полоскала… — Катя потянулась к шкафчику, открыла его, достала красно-белую пачку «Мальборо», поискала зажигалку.

— Ты Самсонова знаешь? — спросила она, вытащив откуда-то пластиковую одноразовую полупрозрачную BiC: — не тот старичок что в Федерации Волейбола, а функционер от комитета спорта?

— Самсонов, Самсонов… нет, не помню… — откликается Нина и кивает на сигарету в руке у Кати: — ты снова курить начала?

— Закуришь тут. — хмыкает девушка и щелкает зажигалкой. Прикуривает от огонька и выдувает клуб дыма в потолок своей кухоньки: — знаешь, а ведь он вполне себе ничего. Такой… статный. Где-то сорок-сорок пять ему, крепкий, седой, в костюме-тройке. Всегда при галстуке, всегда с портфелем. Белые зубы, обаятельный чертяка — комплименты всегда говорил. Первый раз подошёл после матча с ГДР. Мы выиграли. Я была лучшей на площадке — двадцать три очка, семь блоков. Он подошёл в раздевалке, поздравил, сказал: «Екатерина, вы великолепны. Давайте поужинаем, обсудим вашу карьеру». Я-то дура думала, что все вместе будем ужинать, всей командой, а оно оказалось…

— Так он к тебе подкатывал? — понимающе усмехнулась Нина: — а чего ты ожидала? У тебя ж репутация после расставания с Мерзлоцким… кстати и чего ты в нем нашла? Такая скотина и трепач… вот никогда ты в людях не умела разбираться, Рокотова. Особенно в мужчинах.

— Вот, сука, не надо мне соль на рану сыпать, Нинка. И про Пашку не надо… кто мог сказать, что он такой в начале?

— Я. — твердо говорит Нина, поднимая полный бокал: — я могла. У него же прямо вот на лбу надпись, моя дорогая, боооольшими такими буквами, какими буква «М» на входе в московский метрополитен — вот такими же буквами. Я же говорила, что он мудак!

— Задним числом ты всегда права. — кивает Катя: — ты, кстати, каркала что мне в жизнь в основной состав сборной не попасть. И что умру я под забором, одинокая и забытая всеми, помнишь?

— Ну… ладно, со сборной я погорячилась. А умереть в канаве ты все еще можешь, у тебя все впереди. Выпьем?

— Давай. За тебя, Нинка, хотя ты и стерва редкостная.

— За тебя, Катька. — они чокнулись еще раз и выпили. Катя поставила пустой бокал на стол, протянула руку, взяла тлеющую сигарету из пепельницы. Затянулась. Пожала плечами.

— В общем знаешь что? Если бы он нормально подошел как мужчина, если ухаживал там, знаешь там, цветы, ресторан, свидание… я бы даже наверное и не возражала сильно. Все равно одинокая на тот момент была, а он из комитета по спорту, все время рядом где-то… вроде как коллеги. Сама понимаешь, с гражданскими у нас график не совпадает, никакой личной жизни…

— Да ладно. Мне-то не гони, Рокотова. — говорит Нина, отодвинув от себя бокал, откинувшись на спинку стула и заложив ногу на ногу: — это ты сейчас так говоришь, а тогда устроила мужику гонки по вертикали в своем обычном стиле, да?

— Окей. — сказала Катя, поставив локти на стол и уперевшись лбом в ладонь: — допустим. Вот возьмем, сука, твою точку зрения и допустим. Что я — стерва, что я вредная, высокомерная, наглая… что там еще?

— Зазнавшаяся, напыщенная, деспотичная и невыносимая? А еще — глупая и наивная девочка, которая не знает как крутятся колесики в комитете спорта?

— Ты вообще хочешь узнать, как все было? Или будешь тут меня перебивать через каждые пять минут⁈

— Хорошо, молчу-молчу. Так и что там у тебя с Самсоновым было?

— Я быстро поняла, как всё устроено. Самсонов контролировал всё — составы, премии, командировки, контракты. Хочешь попасть на важный турнир? Договаривайся с Самсоновым. Хочешь квартиру от Госкомспорта? Самсонов решает. Хочешь место в основном составе? Угадай, кто даёт добро. И девчонки знали. Некоторые — играли по его правилам. Ужинали с ним. Ездили на «деловые встречи». Получали квартиры, машины, путёвки в Сочи. Я не осуждала их. У каждой свои причины. Но я — не играла. Потому что я могла себе это позволить. Я была лучшей. Мне не нужны были его квартиры — я зарабатывала. Мне не нужны были его связи — меня и так брали в сборную. Я была лучше всех. Думала, что — неприкасаемая.

Катя усмехнулась:

— Дура.

— Вряд ли тебя из основного состава турнули только потому, что ты с функционером не переспала. — говорит Нина: — понятно, что некоторые себе преференции выбивают таким образом, но площадка все покажет. Неважно сколько раз и кому отсосешь, но если играть не умеешь, то пошла вон из сборной. Это же волейбол, а не бордель по интересам. Давай, колись, Рокотова, что на самом деле произошло.

— А еще на оборудование и мячи для сборной средства через министерство выделялись, в валюте. Распоряжался же деньгами комитет. Ты же знаешь как я кроссовки хорошие обожаю… всегда только лучшие стараюсь достать… и была так удивлена, когда в сборной нам «югославки» выдали, дескать других нет, хотите лучше — сами доставайте.

— Так он…

— Покупал все самое дешевое, со скидками, на оптовых складах. Девчонки не всегда в фирмах и марках разбираются, для многих заграничное это уже круто и неважно какого качества. Черт, да некоторые даже в сборной из такой глубинки что слаще черемши ничего не ели. Им и «югославки» за радость, а я-то сразу все поняла. Устроила скандал, потребовала нормального отношения.

— Это ты умеешь. Скандалы устраивать. — кивает Нина: — этого у тебя не отнять. Как там говорится, женщина из ничего может сделать три вещи — салат, шляпку и скандал. У тебя, кстати с салатом и шляпками не очень получается, но все остальное — мое почтение. И все же… ну и что? Ты же была лучшей! Ну устроила скандал, ну сняли этого Самсонова, тебе выговор вынесли за то, что воду мутишь…

— Его не сняли. У него папаша где-то в ЦК сидит. — мрачнеет Катя: — если кто и неприкасаемый, так это он. Это мне по шапке дали и сказали, чтобы сидела тихо, а я ему уже по роже в том ресторане дала и…

— Так ты все-таки пошла с ним в ресторан!

— Да пошла! Думала, что может… ну в общем он ко мне прямо за столиком стал приставать, вот я и психанула немного.

— Психанула? Ты? Этот Самсонов — он живой вообще остался или как? — интересуется Нина и наливает себе еще немного вина в бокал: — ты чего не пьешь, Рокотова? Решила меня напоить? Прозит!

— Прозит! — поднимает свой бокал Катя, отпивает из него и ставит на стол: — да живой он, живой… пару швов на лицо наложили и сотрясение…

— Дай-ка угадаю… — Нина откидывается на спинку стула и барабанит пальцами по столу, изучающе глядя на свою подругу: — бутылка? Нет, нет, погоди… ваза с цветами? Пепельница?

— Отвали, Нинка. В общем завелся у меня в комитете враг… — Катя аккуратно стряхнула пепел с сигареты: — так я и оказалась в той электричке…

— Эй! Ты в хронологии-то не перепрыгивай, Рокотова! За что тебя из сборной поперли?

— А… — Катя машет рукой: — какая-то сука мне в Париже в отеле подбросила в чемодан.

— Чего подбросила? Контрабанду? Тебя что за пару джинсов и блок сигарет выгнали? Да не поверю. Все же возят оттуда…

— Все возят и я возила. — кивает Катя: — и джинсы и духи и прочее. Но какая-то падла мне в чемодан прямо перед выездом положила книгу какую-то антисоветскую, про какой-то архипелаг и пару журналов.

— Плейбой?

— Хуже. Какой-то «Хастлер». Там прямо на обложке девушка ноги расшаперила во все стороны, все в подробностях… в общем как на таможне чемодан мне открыли, так я и поплыла… там же целый букет, Нин. Контрабанда — это фигня. У меня получается антисоветчина и порнография… и конечно контрабанда. Уголовное дело, три статьи, там если все вместе взять то лет на десять присесть можно. Но, конечно, скандал-скандал, как же, сама Рокотова и такой конфуз. — она горько усмехается и качает головой: — так что вылетела я из сборной как пробка из бутылки, сказали, что дело замнут, но, чтобы духу моего не было в Москве. И конечно «волчий билет» — никакая команда меня бы не взяла, ни игроком, ни даже тренером. Это Нина гражданская смерть, вот как это называется. Потому что я только и умею что играть. Кто я без игры? Куда мне устроиться? Что делать? Разве что вон… на фабрику чесальщицей за восемьдесят рублей в месяц.

— Но, но, но. Ты себя оценивай верно, Рокотова. — говорит Нина: — у нас на фабрике чесальщицами тоже не всех принимают. Тебя с твоим моральным обликом точно не взяли бы. Но зато теперь мне все понятно. Самсонов, говоришь, ты смотри какая скотина. А ты… ну пробовала извиниться?

— Ты с ума сошла⁈

— Как была дурой, так и осталась. Ладно. — вздыхает Нина: — теперь мне понятно как ты в той электричке оказалась.

— Да. — кивает Катя: — поехала за город, думала, что просто по лесу поброжу, голову проветрю, не могла дома сидеть. А там эта Дуська со своим «че, урки с кем на троих» и ножиком. Видать детдомовская, молодая да из ранних.

— И ты ее убила. — кивает Нина.

— Нинка! Ты чего⁈ Она на меня в тамбуре напала! Хотела сумочку отнять! Мы сцепились, дверь оказывается не закрыта толком была, вот мы с ней и выпали из вагона на скорости. Видела же что у меня половина лица вся порвана в клочья была!

— Прямо порвана. Синяк под глазом и губа… ну да, шрам остался. Так тебе только на руку, теперь тебя узнать сложнее. Ты лучше вот о чем подумай… откуда мне знать, что все так было? Может ехала себе Дуська Кривотяпкина, простая девчонка из деревни в Архангельской области, а ты ее выманила в тамбур, голову пробила, паспорт отобрала, а саму — выкинула на полном ходу. Потом у паспорта первую страницу испортила, с фоткой, дескать постирала штаны, а документы в карманах были — и в паспортный стол. Заменила паспорт и вуаля — нету больше Кати Рокотовой, а есть только Дуська Кривотяпкина! Опасная ты женщина. По головам идешь.

— Да тьфу на тебя. — говорит Катя: — я бы так не смогла. У меня даже мысли такой не было, я когда встала потом, после падения — так и сидела час, наверное. В себя приходила. Вдоль полотна пошла, а там она лежит. Головой об столб на ходу ударилась. И… ну из кармана там все вывалилось, немного денег, документы, ножик этот ее… я машинально паспорт подняла, зачем — сама не знаю. А там написано — Евдокия Федоровна Кривотяпкина. Такая молодая, я подумала, такая молодая, а уже все. И тут в голове что-то щелкнуло… понимаешь для меня, для Екатерины Рокотовой все закончено, у меня никакой карьеры уже нет и не будет. А вот у этой Кривотяпкиной — может быть.

— И тут ты про меня вспомнила. — кивает Нина, тут же поднимает руки ладонями вверх: — не, я тебя не упрекаю. Мы же договорились — Закон Джунглей. Ты за это уже выхватила. Но подкалывать тебя я не перестану.

— Больше извиняться я не буду! — насупилась Катя: — иди к черту, Петрова! Сама виновата в том что ни черта не достигла в жизни!

— Ауч. — картинно хватается за грудь Нина: — и снова в самое сердечко. А ты умеешь быть жестокой, девочка из провинции, Дуся Кривотяпкина. Кривотяпкина! — она качает головой: — я никогда не привыкну! Такая жалость что про это рассказывать нельзя!

— Слишком ты веселая, Нинка. — хмурится ее собеседница: — у нас все на волоске и…

— Ой, да что ты говоришь, Кривотяпкина. Посмотри на себя в зеркало. Где твоя роскошная грива? Ты же пацанка теперь, стриженная под ежика. Плюс этот вечный пластырь на переносице, плюс шрам на щеке. Кто тебя узнает? Да одна твоя фамилия в шок и трепет повергает, Кривотяпкина. Веди себя как деревенщина и все. Ах, да еще над манерой игры поработай, не играй так совершенно, начни ошибаться, с ноги на ногу переваливаться, споткнись пару раз. Хм… о! А еще — давай пустим слух что ты — девственница!

— Чего⁈

— А чего? Как раз не в духе Рокотовой, но вполне в духе Кривотяпкиной. Я бы еще предложила тебе в телогрейку одеваться, но…

— Сейчас я тебе в нос дам!

— Вот, никакого конструктива, Кривотяпкина. — Нина пододвинула свой бокал: — наливай давай. Останусь у тебя ночевать, потому как пьяной за руль не садись! У тебя есть диван, или нам вместе спать?