Товарищ Гроза (Книга Первая)

Глава 23. Мы в ответе

Глава 23. Мы в ответе

Моя расправа над бывшим комиссаром произвела впечатление, даже большее, чем недавняя над уголовниками. Если до этого никто из простых бойцов не стремился записываться в дивизию, то теперь такие нашлись. Аж целый десяток человек, на самом деле даже одиннадцать. И что я со всеми ними буду делать? Нет, так-то изначально собирался организовывать именно дивизию. До того, как столкнулся с реальностью. А теперь не представляю, как и десяткам человек руководить буду.

Это я не представлял, а Любовь Орлова без всяких проблем оформляла их в штат дивизии. Она даже собственноручно изготовленные солдатские книжки делать начала, пока я ерундой занимался и с самозваным комиссаром разбирался. Какой-то картон на складах набрала, теперь вырезала из него обложки, вставляла страницы и на обложке красивым почерком выделяла: «Солдатская книжка Первой Краснознамённой Партизанской Дивизии Имени Товарища Грозного, Ивана Василича», а дальше в скобках: «временная». И что характерно, все мне на подпись отдавала.

Понятно, что стол у неё — не просто доска‑столешница и четыре ножки. Там множество выдвижных ящиков, каждый на своём месте, каждый с чёткой функцией. Я давно отдал в ведение своей секретарши всю свободную бумагу, папки, писчие принадлежности и много чего ещё. Да и она сама добавила — сначала на складах, потом на схроне у контрабандистов. Так что было откуда доставать и из чего делать.

Глядя, как Любовь Орлова прямо на месте мастерит временные книжки красноармейцев, я вдруг вспомнил: в офицерской палатке охраны лагеря был какой‑то архив — или просто россыпь документов. Настроился на свой инвентарь, напряг воображение, мысленно сформулировал запрос: «книжки красноармейцев».

Сразу возникло несколько засветок, и не «несколько», а очень много, гораздо больше, чем я ожидал, причём в самых разных местах. Видимо, попадались и раньше, но я не обращал внимания.

Напряг разум, сузил поле зрения до офицерской палатки и попробовал ещё раз. Получилось. Небольшая стопочка документов — гораздо меньше, чем было военнопленных в лагере. Видимо, далеко не всех доставили сюда с бумагами. Просмотрел то же место внимательнее и обнаружил ещё и комсомольские билеты. Вынул и то, и другое.

Обе стопки выложил на стол. Объяснять моей заместительнице ничего не потребовалось. Она сразу проверила, нет ли среди документов кого‑нибудь из бойцов нашей дивизии. К сожалению, ни одного не нашлось. Тогда она принялась искать среди остальных — не передала командиру, чтобы он сам разбирался, а вызывала по списку и выдавала, если кто‑то откликался. Этим, считай, повезло: вернуться к своим уже с документами.

А вот с самодельными солдатскими книжками пришлось повозиться. Не только подписывать, но и толкнуть речь. Рассказал, что мы не совсем стандартная партизанская дивизия. Партизаны ведь от английского слова «парт» — то есть часть. Часть регулярной армии, действующей в отрыве от основной, в тылу врага. Мы скорее народное ополчение. То есть сами по себе, ни от кого не зависим и никому не подчиняемся. Никому, кроме меня.

Ну а дальше привычно рассказал о том, что являюсь путешественником во времени. И на школьной доске теорию временных линий продемонстрировал. И почему так молодо выгляжу. И про то, что коммунизм ещё не построили, а социализм почти на всей планете, что ничуть не мешает враждовать и воевать дальше. Скоро уже от зубов будет отскакивать.

Остальные слушали. Если кто-то дойдёт до наших, обязательно передаст. Собственно, на это я и рассчитывал. Если попадутся немцам и тоже расскажут? А не страшно, те в любом случае узнают — по моим делам. А чтобы увеличить шансы, поделился имуществом. В первую очередь вещевым — из недавно ограбленного, в смысле, приватизированного склада. Этого добра не жалко.

С оружием и патронами было сложнее. На самом деле не так уж сложно. Почти полсотни немцев ведь не с пустыми руками ходили, и теперь это всё нужно было куда-то девать. Вот и раздавал командирам, чтобы те распределили по бойцам. Не просто так раздавал — каждый ствол оформлялся в акт передачи от Партизанской Дивизии к новому сформированному образованию. Всё это прекрасно и очень быстро оформляла моя заместительница, ей очень нравилось.

Оружие я, конечно же, раздал не всё до единого ствола. Раз уж начал собирать коллекцию, нужно оставлять себе хотя бы по одному экземпляру. На этот раз коллекция пополнилась ещё одним пулемётом — MG 34T, модификацией для установки на танки. В основном он отличается более тяжёлым кожухом без вентиляционных отверстий и отсутствием сошек. Как и зачем он оказался у охраны лагеря — неизвестно. Кроме пулемёта я взял: одну стандартную винтовку Маузера (не карабин); один пистолет у офицера — точно такой же «Вальтер», который ранее отдал на обмен.

Первое, что сделала Любовь Орлова, когда мы оформили всё трофейное оружие, — записала на себя этот офицерский «Вальтер». При этом от «Люгера» она избавилась, вернув его мне.

Я так и не понял, что ей не понравилось. Может, то, что первый «Вальтер», который я ей выдал, чуть ли не на следующий день обменял на какую-то ерунду? Или дело в моей неудачной шутке про «Парабеллум» из «Двенадцати стульев»? А может, ей просто сам «Вальтер» нравится больше? Не стал выяснять. Оружия у нас хватает — не жалко. Вон от маленького браунинга она отказываться не стала.

Хлопнул себя по лбу, вовремя спохватившись. У меня же теперь дивизия и ей тоже оружие понадобится, а не только для моей личной коллекции. Пора учиться думать не только о себе. Пока извиняет только то, что после схрона контрабандистов этого добра и так с избытком.

То, как самоорганизовывались остальные пленные, меня вообще не интересовало. И тем более я туда не лез со своими советами. Да кто бы меня и послушал? Но всё же происходящее видел. Командовал всем капитан Иван Андреевич Бекасов. Вот к нему с неприятным вопросом я и обратился:

— Что будем делать с захваченными немцами, товарищ командир союзного отряда?

Услышав это, он немного поморщился. Ну да, ему не нравилось, что я считаю наши отряды не разными подразделениями одной армии, а ничем и никак друг другу не обязанными союзниками. Как будто он считает меня чем-то ему обязанным, даже несмотря на спасение из плена. Предпочел бы видеть такого полезного кадра у себя в подчинённых. Но всё же спросил:

— Какими немцами?

— Так охрана вашего лагеря. Или вы думаете, они в воздухе испарились? Так нет, всё в том же моём пространственном кармане отдыхают. А он, между прочим, не резиновый. Вот и хотелось бы освободить место. В конце концов, это ваша охрана, вот вы с ней и разбирайтесь.

— В овраг их! — выкрикнул кто-то.

Одни начали возмущаться, что так нельзя, другие возражали, что только так и надо. Овраг оказался местом, куда немцы скидывали умерших от ран советских солдат. И не только умерших, а ими же и расстрелянных тоже.

В спорах, как говорится, рождается истина. Тут она тоже родилась: победил здравый смысл, а ещё то, что они сейчас никто и звать их никак. То есть советскими военнослужащими на данный момент не являются, поэтому и не обязаны соблюдать никаких уставов и конвенций. Вот когда вернутся к своим, восстановятся в армии, вот тогда и будут всё соблюдать. Я в эти споры не лез, хотя и не понимал, причём здесь конвенции? Советский Союз их не подписывал, поэтому вообще и в любом случае соблюдать не обязан.

Меня подвели к нужному оврагу. Да, запах тут стоял вполне узнаваемый. Прежде чем сбросить туда находящихся в стазисе немцев, я сначала извлёк всю их одежду и другие вещи. Всё, кроме денег и ценностей. Немецкая форма и нижнее бельё мне сейчас совершенно не нужны, а вот бывшим пленным, скорее всего, понадобится, учитывая, что с одеждой у них было крайне плохо. Особенно сапогами.

Вариант со связыванием, как с бандитами на болотах, использовать не стал. Слишком уж их сейчас много, да и я не в одиночку действую. Подошёл к самому краю оврага и материализовал всех скопом. Они сразу ухнули вниз. Вот ты только что спал или лагерь охранял, и вдруг оказываешься голый среди других таких же, а также трупов. В таком случае особо не посопротивляешься.

Вместе с охраной лагеря я сбросил и фельджандармов, которые у меня уже давно в стазисе висят. Сам не знаю, зачем их так долго таскаю. Вот честное слово — действительно не понимаю, зачем до сих пор держал их в пространственном кармане.

Поначалу думал: при случае сдам нашим. Но чем дальше, тем яснее понимаю — этот случай настанет ещё не скоро. Так зачем мне их возить с собой неизвестно сколько времени? Надо было потопить ещё там, на болотах. Однако я этого не сделал. Считал, что они — какие-никакие, но военнопленные.

Или на меня так подействовала собственная же казнь трёх уголовников? Вроде не должна была: там, на болотах, я лично застрелил нескольких бандитов — и ничего. Хотя разница всё-таки есть. Тогда это был бой, а тут — однозначно показательная казнь. Ну а раз казнил одних, то почему бы не сделать то же самое с другими?

Оставил только офицера. Зачем? Так архивы и прочие документы теперь у нас, вот как Любовь Орлова всё проверит, если возникнут вопросы, то будет у кого уточнить. Один, не толпа, его я в пространственном кармане как-нибудь потерплю. Тем более что жандармов там больше нет.

Сразу ушёл назад к своему отряду. Проверять, как бывшие пленные расправляются со своими врагами, не стал. Не потому что совесть мучила или как-то воротило — просто не стал. Да и с совестью у меня всё в полном порядке. С ней вообще у всех и всегда всё в полном порядке. Как там говорится: совесть — самый строгий судья? Да, но и самый изворотливый адвокат тоже она. А когда судья и адвокат — одно лицо, работающее на полставки, нетрудно догадаться, каким будет результат. Да, судить будет строго. Очень строго. Но потом всё равно оправдает.

Подошёл к столу и высыпал перед Любовью Орловой все ценности. Она у нас ещё и бухгалтер, вот пусть и оприходует. У такого количества народа в карманах неизбежно найдётся немало чего интересного. Как там говорилось: «портсигар отечественный — три штуки». Тут был только один, но тоже золотой. Правда, с немецким клеймом, но для владельца он однозначно был отечественным.

Ещё одни золотые карманные часы. Кроме них — двое таких же, но серебряных. Часов вообще хватало — ещё семь наручных. Кольца: 11 обручальных и две печатки. Это я только о золотых, остальные — кучкой без счёта. Всякие разные серёжки и брошки. Это уже явно из награбленного. И опять: золото отдельно, всё остальное отдельно.

Монеты — совсем не маленькая горка. Трёхлитровку ими не заполнить, а литр точно будет. Из золота — правда, всего три николаевских и один советский червонец. Вот серебра немало, но для нынешнего времени это обычное дело. Позже найду аквариумы и буду туда засыпать. Три аквариума: один для золота, другой для серебра, третий — для всего остального. Дома коллекционерам продам, ну или в качестве предметов интерьера оставлю.

Бумажных денег тоже хватало. Что интересно — не только марки, но и советские рубли. Даже не стал считать, чего и сколько. Пусть Любовь Орлова занимается, мне здешние деньги почти неинтересны.

И ведь это только то, что было в карманах. Ранцы и мешки с личными вещами из палаток тоже надо будет проверить.

В любом случае, по сравнению с тем, что досталось из общака контрабандистов, — сущая мелочь. Монеты там, кстати, тоже были и немало, это без учёта золотых, ну там я как-то не подумал про аквариумы. А теперь точно надо найти и поставить в качестве предмета интерьера.

Краем глаза заметил: расстрелянных уголовников тоже утащили в овраг — к немцам. Предварительно полностью раздев. Даже меня никто не просил помочь с погрузочно‑разгрузочными работами — сами справились.

Когда я пообещал, что присоединившихся к нашей дивизии поставим на довольствие, это была не просто фигура речи. И выдачей временных солдатских книжек тоже ничего не ограничивалось. Документы — это вообще личная инициатива Любови Орловой.

Я же каждому новому бойцу сразу выдавал полный комплект обмундирования и всего, что только можно счесть положенным. Не штудировал уставы — ориентировался на собственное представление о «должно быть». Форма, ремень, фляга, котелок… Вилки, ложки, солдатский вещмешок для всего этого добра — всё шло в набор.

По‑хорошему, новенькую форму следовало выдавать после бани. Да и вообще всё остальное — в спокойной обстановке, а не тут, на бегу. Но откуда у нас баня? Я, конечно, каждому выдал по куску мыла, но пользоваться им предстояло ещё не скоро.

Зато психологический эффект работал на полную. Только что люди были бесправными пленными — без ничего. А теперь вступили в мою дивизию — и у них уже есть всё. Подозреваю, даже больше, чем положено по уставу: я не жадничал. И ещё — резкий контраст с теми, кто в дивизию не пошёл: у них по‑прежнему не было ничего.

Вспомнил: среди барахла у контрабандистов попадалась советская форма — или не совсем советская, кто разберёт, когда она ношеная и свалена в кучу. Всю эту груду я и вывалил. Если немецким обмундированием не брезгуют, то и это возьмут. Мне не жалко — тем более что имеются целые склады новенькой формы. Заметил: некоторые новые бойцы, переодеваясь, отдавали старую форму бывшим товарищам по плену. Я не возражал.

Одного не выдавал — оружия. С ним я не спешил. Во‑первых, ещё не решил, как комплектовать вооружение. Выбор есть. Скорее всего, остановлюсь на трёхлинейках — но пока размышляю. Во‑вторых, доверия к новичкам пока нет. Вдруг кто‑то из них, кроме тех трёх уголовников, работал на немцев? Вот когда Любовь Орлова проверит документы — тогда и решим, кому какое оружие положено.

Ещё раз осмотрел то, что осталось от лагеря. Как уже упоминал, немецкая смотровая вышка заметно отличалась от советской — и качество было явно не в пользу немцев. Оно и понятно: там был постоянный склад, и делали не то чтобы на века, но надолго. А тут — явно временный лагерь: сколотили из того, что было, и как получилось.

Однако эта вышка всё равно не желала помещаться во вне лимит инвентаря. Расшевелить и повалить её явно легче, чем предыдущую, но желания тоже не было никакого. Хотя зачем этим заниматься самому, когда вокруг такое количество добровольцев?

— Нужны добровольцы! — громко крикнул я. — Надо повалить вот эту вышку.

— Зачем? — тут же спросил капитан Бекасов.

— За десять трёхлинеек с патронами, — усмехнулся я. — Они, правда, бэушные, но всё равно.

— Что значит «бэушные»? — поинтересовался командир.

— Так у нас в будущем называют вещи, бывшие в употреблении. Но трёхлинейки в хорошем состоянии. Да даже если бы были в плохом — что им сделается? Более надёжную винтовку человечество за всю свою историю так и не придумало. Это я тебе как дипломированный путешественник во времени говорю. С ней в этом смысле разве что «Калаш» посоперничает — да и то он именно от неё эти свои качества и унаследовал.

— Понятно, — ответил Бекасов, разглядывая вышку и прикидывая, как её лучше повалить.

— Инструмент — топоры и пилы — я вам тоже выдам, — заверил его. — Их тоже сможете оставить себе.

Добровольцы быстро нашлись. Вернее, просто были назначены. Ровно десять человек — подозреваю, именно им эти винтовки и достанутся. Вышку повалили очень-очень быстро. Да и десятку человек на это много времени не могло понадобиться. Думаю, они бы и без топоров справились.

Сразу выдал десяток трёхлинеек из запасов контрабандистов. Правда, Любовь Орлова переписала номера и всё оформила как положено.

Я же тем временем забрал упавшую вышку к себе во вне лимит. Немного подумал: тащить дальше с собой или выкинуть тут, как и всё остальное? Пожал плечами и всё-таки выкинул в общую кучу. Командир с недоумением посмотрел на меня — мол, зачем всё это было нужно?

— Поверь, причины точно были, — сказал я ему, не вдаваясь в подробности.

Потом вспомнил одну шутку — и усмехнулся.

— А вам я дам «Парабеллум», — заявил командиру, сразу передавая озвученный пистолет.

Тот взял оружие в руки, с некоторым недоумением повертел. Неужели незнакомая модель?

— Не нравится? Могу вместо него выдать два, нет, даже три «Нагана».

— «Наганы» были бы лучше, да и привычнее, — тут же согласился он.

— Только есть одна проблема: к ним у меня вообще не осталось патронов. А к этому хоть жо… в смысле — очень много.

— Тогда лучше «Парабеллум», — предсказуемо заявил капитан Бекасов.

У меня всё же возникло мимолётное желание выдать один «Наган» тому комиссару. Для него как раз без патронов будет в самый раз — пускай размахивает, эффектный вид имеет. Но почти сразу отказался от этой мысли: слишком жирно будет.

А вот делиться едой мне откровенно не хотелось. Не из жадности — просто самим мало. Особенно после того, как появились те, кто вступил в мою Первую Краснознамённую Партизанскую Дивизию Имени Товарища Грозного, Ивана Василича. Теперь они тоже встали на довольствие. То, что рассчитывалось на двоих, теперь нужно растянуть на два десятка человек.

Хватит того, что я не претендовал на личные трофеи в виде продовольствия, которое имелось у немцев. Вытащил из офицерского пайка шоколад и кофе — для Орловой, — а всё остальное оставил.

Но всё же решил проверить, что набрал у контрабандистов. Например, огромная бочка с брагой. Что с ней делать? Отдам без сожаления — кому угодно. Да, бандиты и самогон гнали — странно было бы иначе. Чем ещё заняться в долгие летние вечера, сидя на болотах? Как, впрочем, и в ещё более долгие зимние.

Сначала хотел отдать и сам продукт, и аппарат Савелию, но тот отказался. У него, сказал, и собственный аппарат получше, и продукт качеством выше. В итоге всё досталось мне: и примитивный аппарат, и бочка с брагой, и бутылки готового продукта. Только сомневаюсь, что голодным бойцам это сейчас в тему. Отказаться-то вряд ли кто-то откажется, но, пожалуй, не стоит.

Или вот что меня немного удивляет в этом времени: в двадцать первом веке сухари никто не воспринимает как полноценный продукт питания. Разве что сделанные из сдобных булок — такие специально сушат и продают в магазинах к чаю.

Здесь и сейчас отношение к сухарям иное. Они — реальный продукт питания, причём относятся к продуктам длительного хранения. Тут так хлеб консервируют. Например, у тех же контрабандистов в схроне нашлось целых четыре больших мешка сухарей. И это не что‑то случайное или оставленное на чёрный день: лежали возле кухни вместе со всеми остальными продуктами.

Махнул рукой и выложил все четыре мешка. Вряд ли такую толпу ими накормлю, но ничего другого предложить не могу. Если все свои запасы отдам, лучше не станет — а мне и моим людям будет сильно хуже. Потом прикинул количество народа и понял: со столитровой бочки браги тут никого до пьяна не напоишь даже с голодухи. Выставил её тоже — будет чем сухари запить.

Ещё совсем недавно я рассуждал о том, что не чувствую ответственности в духе Экзюпери: освободил — и освободил, идите куда хотите. Но вот уже не просто делюсь оружием — его мне, в общем-то, не жалко, — а даже едой, которой самому не хватает.

Прав был французский лётчик: мы действительно в ответе за тех, кого приручили. И даже не только за тех, кого приручили осознанно, но и за тех, кому просто помогли, проходя мимо.