Тёмный Принц

Александр молча сидел у маленького огня, снег облеплял его плащ и волосы, и его глаза были устремлены в пляшущее пламя. Гефестион задрожал, плотнее натянув накидку на себя. Настроение принца волновало его: Александр, казалось, пребывал в сверхъестественном состоянии, не задумывался об опасности, беззаботный даже сейчас, в такую лютую метель.

Холод пробрал Гефестиона до костей, и он потер руками, согревая ладони.

- Это тебя больше устраивает, не так ли? - вдруг спросил Александр.

- Повелитель?

- Холод, открытое небо, близость врагов. Ты ведь солдат - настоящий воин.

- Меня бы устроила более теплая погода, - ответил Гефестион, натянуто улыбаясь.

- Ты сидел в моих покоях как лев в клетке, всегда беспокойный.

- Я выполнял поручение господина Пармениона.

- Да, конечно. Ведь ты его чтишь.

- Чту, мой принц. Мне есть за что благодарить его. После того, как убили мою мать, мне пришлось продать ферму с молотка, чтобы оплатить обучение в военной академии. Когда я достиг совершеннолетия, доходы от фермы вернулись ко мне. Ее купил Парменион.

- Он добрый человек - и, я так понимаю, он спас тебя от пеонийского разъезда?

- Да. Как ты об этом узнал? Он рассказывал?

- Нет, - произнес Александр, - но я стремлюсь узнать всё о людях, которые следуют за мной. Как ты думаешь, почему Аттал поехал с ним?

Гефестион развел руками. - Я солдат, а не

стратег

. Сколько с ними людей? Видение поведало тебе?

- Они одни.

Гефестион был поистине удивлен. - Кажется невероятным, господин. У Аттала немало врагов, и сейчас он должен полагать, что ты тоже в их числе.

Александр наклонился ближе. - На чью сторону ты встанешь, если я выступлю против Аттала?

- На твою сторону!

- А против Филиппа?

- Ответ будет тем же. Но не проси меня вставать против Пармениона.

- Ты будешь за него?

- Нет - поэтому я и прошу тебя не спрашивать об этом.

Александр кивнул, однако ничего не сказал. Повернув голову, он увидел, как трое его Доверенных ютятся в кое-как устроенном убежище, но внезапный порыв ветра опрокинул его на них же. Раздался хохот принца. - И это люди, которые покорят для меня весь мир, - проговорил он.

Те выбрались из-под обломков и собрались вокруг костра. - Ты не чувствуешь холода? - спросил Птолемей у Александра. Принц усмехнулся. - Он не смеет прикоснуться ко мне.

Доверенные стали шутить насчет новых способностей Александра, а Гефестион оперся спиной о скалу, не обращая внимания на их галдеж, давая ему пройти сквозь себя, как и шуму реки, и вою ветра.

Он был и удивлен, и разозлен своей беседой с принцем: удивлен, потому что он поразительно легко согласился следовать за ним, а разозлен на себя, ибо легко предал Пармениона. То, что он стал с годами почитать и уважать Александра, было понятно: принц был человеком чести и отваги. Но Гефестион никогда не мог предположить, сколь глубоким станет это уважение, и теперь вдруг осознал, что оно граничило с любовью. Александр был солнцем, и Гефестион ощущал тепло в его присутствии. Но разве ты не любишь Пармениона, спросил он себя? Ответ пришел очень быстро. Конечно, любил, но та любовь возникла из чувства долга, а с долгами всегда можно расплатиться.

Снег прекратился, ветер притих. Огонь затрещал и поднялся, танцующие языки пламени принялись лизать дерево с удвоенными силами. Гефестион распахнул плащ, давая теплу обогреть свои грудь и плечи.

Александр смотрел на него. - Наши гости почти прибыли, - сказал принц. - Я хочу, чтобы ты заехал им в тыл и проверил, не едет ли больший отряд за ними.

Во рту у Гефестиона вдруг пересохло, он встал и поклонился. - Как прикажешь, - ответил он.

А вот и он, момент предательства. Если Доверенные убьют Пармениона и Аттала, это будет означать гражданскую войну. Но Александр дал Гефестиону путь уйти. Он не будет присутствовать, когда начнется убийство. Офицер казался сонным, когда зашагал к скакуну.

Но он уехал не оборачиваясь.

Парменион увидел далекий бивачный костер и натянул поводья своего коня. Свет казался мерцающей свечой с такого расстояния, и невозможно было определить число людей вокруг костра.

- Думаешь, это они? - спросил Аттал, ехавший рядом.

- Похоже на то, - ответил генерал. - Но также это может быть банда разбойников.

Аттал хохотнул. - Будет ли это препятствием на пути двух лучших мечников Македонии?

Парменион улыбнулся. - Это было давно, мой друг. Думаю, возраст существенно повлиял на наши навыки.

- Говори за себя, Спартанец. Я быстр так же, как всегда.

Парменион посмотрел на белоголового мечника, удивленный серьезностью в его голосе. Он на самом деле верил в то, что говорил. Спартанец не стал приводить доводы, только подогнал коня вперед.

Они приблизились к биваку. Конь Пармениона запрядал ушами и заржал, на звук отозвались со стороны дерева за костром.

- Это они, - сказал Парменион. - Это был Буцефал. Они с Паксусом росли в соседних стойлах.

- Что, если они поднимут на нас мечи? - спросил Аттал.

- Мы погибнем, - ответил Парменион, - потому что я не стану драться с Александром.

Тучи расступились, и луна ярко осветила заснеженную землю, недалекая река засверкала как начищенное железо. Парменион подъехал к костру и спешился. Александр сидел перед пламенем, скрестив ноги, но поднялся, когда явился генерал.

- Ночь холодна, - заметил принц, глядя мимо Пармениона и Аттала.

- Да, господин, - согласился мечник. - Холодная ночь, последовавшая за горячими словами.

- Желаешь что-то мне сказать, Аттал?

Мечник откашлялся. - Я пришел... чтобы... - он облизал губы. - Я пришел, чтобы извиниться, - произнес он, и слова слетели с уст быстро, словно их вкус был кислым на его языке. - Не знаю, отчего я произнес такой тост. Я был пьян. Я и сам был поражен не меньше твоего, и я сделаю что угодно, дабы стереть эти слова.

- Это мой отец отправил тебя сказать это мне?

- Нет, это было мое желание.

Александр кивнул и обратился к Пармениону. - А ты, мой друг, что желаешь мне сказать?

- Филипп глубоко сожалеет. Он любит тебя, Александр; и желает, чтобы ты вернулся домой.

- Любит меня? Вот так мысль! Что-то я давно не видел доказательств этой его любви. Откуда мне знать, что я не вернусь в Пеллу на собственные похороны?

- Я даю свое слово, - прямо сказал Парменион. - Так как, не попросишь своих Доверенных поехать с нами? Они, должно быть, закоченели, сидя в холодном лесу.

- Они останутся там, где я прикажу, - сказал принц, скрывая раздражение за улыбкой. - Давайте сядем у костра и немного поговорим.

Александр подбросил хвороста, они сели втроем, и Парменион рассказал о раскаянии и сожалении Филиппа. Наконец Спартанец расстегнул кошель у себя на боку и протянул ожерелье. - Когда Царь прикоснулся к нему, все его страхи и подозрения насчет тебя улетучились. Понимаешь, почему? Магия амулета разбила заклятие, которое было наложено на него.

Александр посмотрел на ожерелье. - Так говоришь, он был околдован?

- Я так полагаю.

- Тогда, наверно, ему и надо его носить?

- Не хочешь вернуть это себе?

- Мне оно не нужно; оно сослужило свою службу. Очевидно, Темный Бог нашел себе другого носителя. Я освободился от него.

- Какой вред оно причинит, если ты снова его наденешь? - мягко спросил Парменион.

- Никакого вреда - кроме того, что я не желаю его надевать. Так, ты говоришь, что мой отец жаждет приветствовать меня дома и что я должен тебе довериться. Я так и сделаю. Ибо ты всегда был мне другом, Парменион, и человеком, которым я всегда восхищался - единственным, после Филиппа. Поедешь со мной к Царю?

- Конечно, господин.

Аттал вновь прочистил горло. - Так я прощен? - спросил он.

- Отчего же мне тебя не простить, Аттал? Твои действия привели к перемене, которую я ждал все эти долгие годы. Я благодарен тебе.

- Какая это перемена? - резко спросил Парменион.

- Возвращение отцовской любви, - тут же ответил Александр. - А теперь - поехали.

Город Эгея

Аида отпустила

Шепчущих,

ибо они исполнили свою роль, и Темная Владычица была теперь довольна. Она почувствовала тот момент, когда Филипп сорвал ожерелье с Александра, испытав всплеск эмоций, поразительно близкий к сексуальному экстазу.

Теперь она стояла на коленях в темном подвале под домом с трупами двух своих недавних любовников, распластанных на холодном полу, с кровью, запекающейся у них на груди.

Аида улыбнулась и, протянув руку к ближайшему телу, прочертила пальцем кровавую линию от раны на груди к животу. За всю историю было много разных способов оплаты - аккадцы использовали кристалл, хетты - железо, персы - золото. Но для демонических сил, обитающих за границами смертных, была только одна валюта. Кровь. Источник жизни.

Аида закрыла глаза. - Морфей! - призывала она. - Эвклист!

Прямо сейчас убийцы, должно быть, подъезжают в Пелле, и необходимо было, чтобы дворцовая стража была отвлечена от схватки.

Она позвала вновь, и тьма в помещении сгустилась, холод усилился. Аида ощутила их присутствие и зашептала слова силы. Тогда демоны исчезли, а вместе с ними и тела убитых. Ни единой капли крови не осталось на мраморном полу.

Аида встала и задрожала от возбуждения. Сегодня родится новая эра. Этой ночью погибнет Царь.

Пелла, зима, 337-й г. до Н. Э.

Не сумев уснуть, Филипп слез с постели и вышел на балкон. Он поежился, когда зимний ветер коснулся его кожи, но остался на месте, наслаждаясь свежестью. Каким же глупцом я был, думал он, вспоминая, как пренебрежительно он обращался с сыном. Как человек может быть так мудр в вопросах мировой политики, дивился он, но при этом так слеп к плоти от плоти своей?

Годами Филипп строил схемы и планы по управлению Грецией, организуя армию шпионов диверсантов во всех крупнейших городах, чтобы переиграть таких как Демосфен и Эсхин в Афинах и наиболее светлые умы Спарты, Фив и Коринфа. Однако здесь, в Македонии, он, кажется, потерял любовь сына, неправильно истолковав намерения молодого человека.

Это было досадно.

Он вновь поежился и вернулся в комнату, завернулся в теплый плащ с капюшоном из овечьей шерсти и снова вышел на балкон.

Его сознание вернулось на много лет назад, он вновь увидел себя заложником в Фивах, ожидавшим собственной смерти. Несчастливые дни одиночества и самокопания. И он вспомнил то болезненное чувство ужаса, когда услышал о гибели брата в битве с иллирийцами и впервые увидел очертания своей грядущей судьбы. Он никогда не желал стать Царем. Но какой у него оставался выбор? Его страну окружали враги, армия была разбита, а будущее - темно и полно отчаяния.

Он окинул взором спящий город до невысоких утесов за его стенами. За двадцать с лишним лет он сделал Македонию великой, возведя свой народ выше любого врага.

Филипп вздохнул. У него заныла нога, и он сел на небольшой стул, потирая шрам на месте старой раны. Его кости трещали, да и боль в слепом глазу то и дело доставала его. Надо было выпить.

Поднявшись, он быстро вошел в царскую опочивальню и вдруг удивленно воззрился на бледный туман, просачивавшуюся из-под двери в спальню. Поначалу он решил, что это дым, однако он прилипал к полу, клубился и заполнял комнату. Филипп отступил к балкону. Туман потянулся за ним, но снаружи рассеялся под ночным ветром.

Однако внутри комнаты он клубился через занавески и стулья и тянулся к кровати, на которой лежала спящая Клеопатра. Пока он смотрел, туман постепенно таял, сначала став полупрозрачным, затем совсем просвечивающим. Наконец он исчез вовсе. Филипп вернулся в комнату, поспешил туда, где лежала Клеопатра. Пальцами нащупал сердцебиение у нее на шее. Она спала глубоким сном; он попытался разбудить ее, но безуспешно.

Обеспокоенный, он похромал через комнату и открыл дверь, чтоб кликнуть стражу. Оба караульных валялись в коридоре, рядом со своими копьями.

Страх закрался в сердце Царя, когда он, отбросив накидку, прошел во внутреннюю комнату. На деревянном манекене были его доспехи со щитом, и он быстро натянул на себя нагрудник и юбку из кожаных полосок, обитых бронзой. Вынув меч из ножен, он вернулся во внешний покой.

Всё было тихо. Во рту у него пересохло, пока он стоял и прислушивался в дверях. Сколько наемных убийц могло сюда пробраться?

Не думай об этом, одернул он себя, ибо в таких мыслях кроется смятение и поражение.

Его мысли вернулись к Клеопатре и ребенку, которого она вынашивала. Ей ничто не грозит? Или она - тоже цель для головорезов? Подойдя к кровати, он поднял ее и положил на пол, укрыв одеялом и спрятав под кровать, чтобы не было видно.

Ты остался один, сказал он себе. Впервые за двадцать лет ты не можешь созвать армию. И тогда гнев вспыхнул в нем, перерастая в холодную ярость.

Он вновь отошел к двери, прислушался. Справа от него была лестница, ведущая в главный коридор и к нижним

андронам

, а слева были коридоры женской половины,

гинекея

. Сделав глубокий вдох, он переступил через усыпленных стражников. Занавеска слева заколыхалась, и убийца, закутанный во всё черное, выскользнул из укрытия. Филипп метнулся вперед, его меч вонзился убийце в грудь, вошел в сердце. Вытащив клинок, он обернулся в тот самый миг, когда второй мечник, в капюшоне и маске, побежал на него слева. Филипп отбил отчаянный удар, затем ударил напавшего плечом, сбивая его на пол. За спиной он услышал топот многих ног, приглушенный обмотками. Филипп перескочил через упавшего и побежал к лестнице. Брошенный нож звякнул о его нагрудник, отскочил вверх и порезал кожу у него за ухом.

Добравшись до верхней ступеньки, он остановился. Еще три стражника лежали, растянувшись в дурманном сне. Подхватив упавшее копье, Царь обернулся и увидел, как семеро человек бегут к нему по коридору. Филипп выжидал. Когда они достаточно приблизились к нему, он отвел руку, так, что мускулы вздулись, затем резко выбросил вперед, и копье вошло в грудь первому, выглянув острием из спины. Кровь запузырилась на губах убийцы, и он упал. Филипп не стал ждать, пока остальные доберутся до него, а побежал вниз по лестнице, перескакивая по три ступени за раз, стараясь переносить вес на здоровую ногу.

На полпути он споткнулся, повалился вперед и разжал рукоять меча. Он тяжело ударился, скатился к подножию лестницы и врезался головой в основание статуи. Полуоглушенный, он попытался подняться. Его меч остался лежать на десять ступеней выше, но вернуть его не было возможности, ибо шестеро оставшихся убийц были почти перед ним.

Глянув вправо, он увидел тела двух часовых и кинулся к ним. Убийца набросился на него со спины, жилистая рука обхватила шею Царя, но Филипп пригнул голову, крутнулся на носках и бросил напавшего под ноги его подельникам. Плохо видя, Филипп побежал к упавшим стражникам, отчаянно стараясь дотянуться до их оружия. Метательный нож вонзился ему в ногу, но он проигнорировал боль и упал на тело стражника. У него едва хватило времени вытащить меч спящего, прежде чем убийцы снова настигли его. Перекатившись, он взметнул меч вверх, пронзая одного из них в пах. Нога в обуви ударила его по макушке, тут же нож вошел в его бедро. Прорычав боевой клич, Филипп поднялся на колени и бросился прямо на убийц. Меч выбили из его правой руки, но левой он ухватил душегуба за горло - тот сделал выпад в живот Царя, но клинок был остановлен нагрудником Филиппа. Пальцы Филиппа сомкнулись на шее убийцы, подобно железному капкану на гортани; тут меч вонзился ему в бок, как раз под нагрудник, и он закричал, ослабив хватку на горле злодея. Тот отступил назад, жадно глотая воздух. Кулак Филиппа врезался в подбородок другому, и на миг он получил сколько-то свободного пространства. Метнувшись влево, Царь побежал к открытому дверному проему - убийцы кинулись за ним, однако он достиг пустого помещения и захлопнул дверь, опустив засов.

Убийцы стали биться в дверь, и она сломалась, повиснув на петлях.

Раненый и безоружный, Филипп готовился умереть.

Но убийцы внезапно застыли, и Царь увидел, что их глаза расширились от страха и неожиданности. Один за другим они отступали от него, наконец развернулись и пустились бегом из покоев.

Филипп не мог поверить своей удаче. Тут прохладный ветер подул ему в шею, и он обернулся.

Дальняя стена замерцала, затем потемнела - и огромная, раздутая фигура выросла от пола до потолка. Появилась голова, громадная и деформированная, глаза без зрачков стали озирать комнату. Рот щетинился длинными клыками, загнутыми подобно саблям. Царь моргнул, не в состоянии поверить собственным глазам. Должно быть, кошмар, подумал он, однако боль в ноге и в боку была слишком реальна.

Прошептав проклятие, Филипп побежал к двери - но она тут же захлопнулась, и по ней затанцевали языки пламени. Он обернулся к монстру. У создания не было рук, но на их месте росли огромные змеи: головы размером с винные бочки, клыки длиной с мечи. Змеи издали режущее слух шипение и потянулись к Царю.

Отступая, Филипп наткнулся на тело головореза, которого оглушил кулаком, и, наклонившись, поднял его нож. Он казался ничтожным оружием против чудовища, выходящего из тени.

Создание наконец вышло полностью и стояло на своих покрытых шерстью ногах, головой упираясь в высокий потолок и не сводя глаз с человека. Руки-змеи метнулись вперед.

Оставшись без пути к отступлению, Царь пошел на врага.

***

Жеребец Пармениона, сивый Паксус, с трудом поспевал за Буцефалом, который без устали скакал впереди, и Спартанец не стал его понукать. Паксус был конем чистых кровей из той же породы, что Титан, производитель Буцефала, но между этими жеребцами была колоссальная разница. Хоть он и был быстрым, Паксус не мог похвастать невероятной скоростью или выносливостью вороного.

И все-таки Пармениону пришлось натянуть поводья, ибо Паксус отчаянно стремился бежать быстрее, чтобы угнаться за соперником. Генерал витал в мрачных мыслях, пока ехал позади Александра. Принц отпустил своих Доверенных, убедив тех в своей безопасности, и они - обескураженные и смущенные - уехали восвояси. Но Пармениона озаботило не их смущение. А Гефестион. Молодой офицер подъехал к ним с юга, тихо переговорил с Александром и направил своего скакуна на юго-запад. Он не заговорил с Парменионом и избегал взгляда генерала.

Пармениону стало больно, хоть он и не выдал этого лицом. Он удивился, когда не увидел Гефестиона за костром, и теперь узнал, что верность этого юноши теперь принадлежала не ему. Молодость всегда будет тянуться к молодости, подумал он, но боль осталась.

Луна стояла высоко, когда их троица въехала в Пеллу. Скакуны Пармениона и Аттала были оба в пене и вымотаны до крайности, но черные бока Буцефала едва блестели. Александр подождал, пока спутники его догонят и ухмыльнулся Пармениону. - Ни один принц еще не получал более ценного подарка, - сказал он, похлопав Буцефала по черной холке.

У стойл сонный конюх, услышав стук копыт по булыжникам, вышел в ночь, поклонился, увидев принца. - Вытри-ка его досуха, - велел Александр, спешившись. Принц, казалось, был в хорошем настроении, когда подходил ко дворцу - но вдруг он остановился на полпути, сузил глаза.

- Что-то не так? - спросил Аттал.

Парменион тут же увидел, что именно озадачило принца. - Часовых нет, - прошептал генерал. Выхватив меч, Парменион побежал к огромным дверям из обитого бронзой дуба между двумя колоннами дворцового фасада. Добежав до них, он увидел упавшее копье в тени, и сердце у него застучало молотом. - Царь! - воскликнул он, бросившись в дверь слева от себя. Она была сломана, и Спартанец пробежал внутрь.

На стенах мерцали светильники, и в их матовом свете он увидел, что караульные лежали прямо на полу. Справа от него задвигалась какая-то тень, и четверо вооруженных людей вышли из нижнего андрона; они были облачены в черные хитоны и штаны, их лица скрывали капюшоны и маски. Увидев Спартанца, они ринулись к нему с длинными ножами в руках, и Парменион кинулся им навстречу. Резко свернув, трое из головорезов попытались сбежать через дверь, но Александр и Аттал преградили им путь.

Парменион шагнул в сторону от скверного выпада, своим клинком ударив сверху по вытянутой руке. Железное лезвие врезалось глубоко, сокрушая кость и перерубая артерии. Головорез с криком упал на спину. Парменион подошел и вонзил меч ему в грудь.

Позади него Александр остановил другого беглеца выпадом в живот, Аттал же сцепился с третьим. Четвертый убежал в ночь. Противник Аттала выбил меч у него из руки, затем впечатал кулак ему в челюсть, и тот упал на стену. Александр зашел напавшему за спину и, когда вражеский нож уже был занесен над горлом Аттала, вонзил клинок в спину убийцы.

Аттал поднялся, когда противник упал, сделал несколько нетвердых шагов, затем нагнулся поднять свой меч.

Парменион стал подниматься по лестнице, как вдруг странный, неестественный крик послышался из нижнего андрона. Александр первым оказался у двери, которая, казалось, была заперта. Принц врезался в нее, но дверь не подвинулась, хотя петли слетели.

Казалось бы, дверь ни на чем не держалась, однако она оставалась на месте, крепкая как железо.

Александр отступил и мгновение рассматривал древесину. Затем поднял меч.

- Ее не разрубишь... - начал было Парменион.

Меч обрушился вниз, и дверь словно бы провалилась внутрь, обломки и щепки полетели в комнату. Александр вбежал внутрь, оба военачальника - за ним. Все трое застыли, увидя огромного демона в дальнем конце андрона, на которого шел Царь.

Змеевидные руки выстрелили, чтобы опутать Царя поперек пояса и сбить его с ног. Александр и Парменион ринулись вперед. Аттал, в ужасе, осознал, что не в силах пошевелиться.

Чудовище медленно подняло Царя к своей зияющей пасти, с клыков на грудь капала слюна. Александр бросился вперед, но вдруг остановился, отвел правую руку назад, подобно копьеметателю. Рука метнулась вперед, железный клинок просвистел в воздухе. Когда клыки были уже в опасной близости от Филиппа, меч вошел в глаз демона. Когда его шея качнулась назад, Филипп вонзил кинжал в натянутую, чешуйчатую кожу его горла. Черная кровь запузырилась из раны, и змеевидные руки свело судорогой, они выпустили Царя, и тот тяжело упал на мозаичный пол и остался лежать, запыхавшись. Тут подбежал Парменион, который принялся резать и рубить чудовище, а Александр подошел к Царю и оттащил его к центру комнаты.

Дым повалил из ран демона, заполнив андрон и проникая в легкие воинам.

- Назад! - крикнул Парменион.

Аттал помог Александру поднять Филиппа, и они отнесли его в коридор. Парменион присоединился к ним, и втроем они вынесли раненого Царя из дворца, положив его в дверях между двумя колоннами.

- Приведи хирурга, - приказал Парменион, но Аттал опустился перед Царем на колено, и его лицо являло маску шока и неверия.

- Он не должен умереть! - прошептал мечник.

Парменион грубо его потряс. - И он не умрет! Быстро за хирургом!

- Да... да, - пробормотал Аттал, поднялся на ноги и побежал к Казармам Гвардии.

- Раны глубоки, - сказал Александр, - но не думаю, что они смертельны. На ране в бедре уже запекается кровь.

- Он могучий муж. - Луна вышла из-за туч, и яркий серебряный свет озарил крыльцо дворца. - Смотри! - прошептал Парменион, указывая на железный нагрудник Филиппа. Металл был сдавлен и смят там, где его обнимали змеиные руки. Вдвоем они быстро расстегнули броню, стянули ее; затем Александр кинжалом разрезал хитон Филиппа. Грудь и плечи Царя покрывали кровоподтеки. Парменион нажал пальцем на ребро Филиппа. - По меньшей мере одно сломано, - объявил он.

Царь зашевелился, открыл глаза. - Александр? - прошептал он.

- Я здесь, Отец.

- Хвала... богам. Ты меня простишь?

- Тебя не за что прощать. Парменион поведал мне, что ты подпал под Темное Заклятие. Теперь всё хорошо. Теперь мы вместе.

Филипп попытался подняться, но Парменион мягко толкнул его обратно. - Дождись хирурга.

- Чума на всех хирургов! - проворчал Филипп. Парменион покачал головой, однако помог Царю сесть прямо.

- Что это было за чудище?

- Эвклист, - ответил Александр. - В прошлом - Титан, ныне - слуга всем, кто обладает силой его вызвать.

- Как же ты о нем узнал? - спросил Парменион.

Принц улыбнулся. - У меня был превосходный учитель. Аристотель поведал мне немало историй о проклятых.

- Ты снова спас мне жизнь, парень, - произнес Филипп, дотянувшись и пожав сыну руку. - Уже в третий раз. - Царь неожиданно ухмыльнулся. - Знаешь, я тут подумываю жить вечно. Боги, да если меня не сумели убить восьмеро головорезов и такая страхолюдина, то кому это вообще под силу?

Эгея, 336-й г. до Н. Э.

Филипп проснулся от яркого летнего солнца, струящегося в открытое окно. Он потянулся и встал с кровати, слушая пение птиц в саду под его покоями. Аромат цветов наполнял воздух, и он почти что чувствовал себя снова молодым.

Он прошлепал к бронзовому зеркалу, встал перед ним и взглянул на свое отражение. У него больше не было лишнего веса; мускулы живота выпирали, твердые и рельефные, а его черная борода и густые курчавые волосы блестели здоровьем. Шрамы у него на боку и бедре зарубцевались и сузились до тонких белых линий на бронзовой коже. - Я на пике своих сил, - молвил он собственному отражению. Он давно не чувствовал себя лучше, чем сейчас. Теперь рана в ноге реже доставала его, а боль ослепленного глаза превратилась в одно воспоминание.

Слуги принесли ему белую тунику и церемониальную накидку, он оделся и отправил их восвояси, а сам вышел на балкон. Небо было сказочно голубым, до самого горизонта ни облачка. Высоко над дворцом парил, скользя в потоках теплого воздуха, золотой орел.

Хороший день, чтобы быть живым!

Прошлым вечером Клеопатра родила ему сына - здорового, крепкого малыша с черными вьющимися волосами. Филипп высоко поднял его, поднес к окну и показал войску и народу, собравшимся снаружи. От их криков едва не затрясся дворец. Сегодня они будут отмечать его рождение в истинно македонской манере, с шествиями, игрищами, парадами и выступлениями лучших актеров из Греции. Этот день запомнится всем - и не только из-за рождения нового принца.

В полночь Филипп получил весть от Пармениона. Передовые соединения пересекли Геллеспонт и высадились в Персии без препятствий. Несколько Греческих городов в Азии, включая Эфес, восстали против персидского господства. Мечты Филиппа сбывались одна за другой.

Двадцать лет планов, подготовки, сражений и заговоров - и вот оно: кульминация всего, за что он бился. Афины наконец согласились провозгласить Филиппа верховным Лидером всей Греции. Все города-государства последовали за ними, за исключением Спарты; но Спарту можно было скинуть со счетов. Греческие войска теперь захватывали Персию, и скоро Филипп присоединится к ним. Тогда они освободят все греческие города Азии и Царь Персии, Дарий, заплатит выкуп ради того, чтобы войска Македонии не пошли дальше в его империю.

Филипп рассмеялся вслух, и его смех разнесся над садами под окном.

Спустя пять месяцев с того дня, как его едва не убил демон, Царь вновь открывал для себя радости жизни. Тут в его сознании возникло лицо Олимпиады, и он скривился, но даже мысли о ней неспособны были омрачить его состояния.

Вошел слуга и объявил, что Александр ждет снаружи.

- Что ж, впусти его, человек! - велел Филипп.

Александр был облачен в черные с серебром доспехи Царской Гвардии, шлем с белым плюмажем был у него на голове. Он поклонился с улыбкой. - Ты выглядишь довольным, Отец. Белое тебе идет.

- Я чувствую себя великолепно. Это будет прекрасный день.

- Именно. Народ уже собирается и процессия готова.

- Я тоже, - ответил Филипп. Вдвоем они вышли из дворца. За большими воротами готовились участники шествия. Там были всадники со всех провинций и воины из каждой области. Были там и актеры, певцы, поэты, жонглеры и акробаты.

Двух белых быков в цветочных гирляндах вывели на позицию, в качестве даров Зевсу Отцу Богов. За ними следовали двадцать колесниц с деревянными статуями Артемиды, Аполлона, Ареса, Афродиты и всех остальных богов Греции.

В короне из золотых дубовых листьев на голове, Филипп вышел в центр процессии, окруженный Царской Гвардией во главе с Александром. За ними шли послы из городов-государств Афин, Коринфа, Фив и даже Спарты, и еще представители от Беотии, Фер, Эвбеи, Фракии, Иллирии и Пеонии.

Филипп посмотрел через правое плечо на высящиеся вдалеке горы, потом - снова вперед, на зеленое море Эматийской Равнины. Македония. Его страна!

В отличие от Пеллы, где дворец Царя стоял в центре города, в этой древней столице он был построен на высоком холме, а город раскинулся под ним, белый и сияющий. Вдалеке Филипп видел амфитеатр, в котором он обратится к народу с речью, а от подножия холма и до входа в него протянулась несметная толпа.

Погонщики послали двух быков вперед, и те начали свой долгий путь по равнине, оставляя по левую сторону полуразрушенные гробницы Царей Македонии, упокоенных глубоко под холмами, заросшими высокими деревьями. Здесь лежали предки Филиппа, и их сокровища были спрятаны от вездесущих глаз воров.

Однажды я буду лежать в таком же месте, подумал он. И вздрогнул, несмотря на солнечное тепло.

Процессия растянулась больше чем на четверть мили, и толпы с обеих сторон улицы бросали цветы под ноги участникам шествия. Филипп махал своему народу рукой, принимая их приветствия, купаясь в силе их любви и почитания.

- Да здравствует Царь! - выкрикнул кто-то, и крик был подхвачен всеми вдоль пути.

У него начала ныть нога, однако они были уже рядом с амфитеатром, где 2000 македонян, а также другие граждане, ждали в надежде увидеть Царя и услышать его слово о грядущей славе. Но пока еще никто из них не знал об успехах Пармениона и Аттала, которых те добились при высадке в Персию, и Филипп дрожал от предвкушения той минуты, когда зачитает свою подготовленную речь.

"Братья македоняне, мы стоим на пороге новой эры. Могуществу персов пришел конец, нас ждет заря свободы..."

Процессия повернула налево, готовясь войти на арену через широкие ворота. Филипп и его Царская Гвардия прошли вправо, в низкий туннель, ведущий к царскому помосту. В тени туннеля он остановился, оглянувшись на вооруженных людей, охраняющих его персону.

- Не хочу входить в это место в окружении мечей, - произнес он. - Из-за этого я буду выглядеть тираном. Я войду первым; вы последуете за мной на расстоянии около тридцати шагов.

- Как пожелаешь, Отец, - согласился Александр.

Филипп вошел в тень, его единственный взгляд сосредоточился на квадратике света впереди.

Руины Трои, зима 336-го г. до Н. Э.

Парменион въехал на Паксусе на вершину холма, с которого открывался вид на сломанные колонны Трои. Провожатые подъехали к нему - шестеро молодых воинов, сыновей знатных Македонских семейств.

- Здесь бился и пал Ахиллес, - прошептал Пердикка, и голос его дрогнул.

- Да, - сказал Парменион, - здесь Царь Приам стойко держался против армий Греции. Здесь был убит Гектор и здесь прекрасная Елена жила с любовником Парисом. Вот всё, что осталось от былой Троянской славы.

- Можно съехать вниз, господин? - спросил Птолемей.

- Конечно. Только осторожно. Внизу много селений, и их обитатели могут оказаться не очень дружелюбными.

Знатные юноши пустили своих скакунов вперед, галопом спускаясь с холма к руинам. На юге Парменион увидел белостенный храм, и он тронул пятками Паксуса и поскакал к нему.

Персидских отрядов не было в пределах дневного переезда, и его предостережение юношам было по большому счету ненужным. Но ему нравилось, чтобы его офицеры были всегда начеку.

Когда он подъехал к Храму, низенькая, полная женщина открыла боковые ворота и вышла к нему навстречу. Парменион натянул поводья жеребца и остановился прямо перед ней.

- Не ты ли Македонский Лев, господин? - спросила она.

Парменион был удивлен. Пятнадцать тысяч македонских солдат пребывало в этих землях, и среди них по меньшей мере дюжина офицеров были его возраста и роста.

- Так меня называют, госпожа. Почему спрашиваешь?

- Моя хозяйка отправила меня за тобой. Она умирает.

- Я не Целитель; я солдат. Что она тебе сказала?

- Сказала мне выйти из Храма и впустить воина, который прискачет на пегом жеребце. Это ты, господин. Не зайдешь?

Парменион вздрогнул, словно от холода, невзирая на солнце. Что-то пронзило его подсознание, но он не мог уловить это в полной мере. Он посмотрел на женщину. Может ли это быть ловушкой? Возможно, за этими белыми стенами его поджидают солдаты или наемные убийцы?

Нет, решил он. Никакого напряжения в лице женщины, стоящей перед ним; она была лишь служанкой, выполнявшей поручение своей хозяйки. Парменион спешился и провел коня в узкие ворота, последовав за женщиной по кривой тропе в заросшем саду.

Его мысли были в беспорядке.

Что это было за место?

Здесь было спокойно, настоящие блаженство и гармония, однако чувства захлестнули его, и он обнаружил в себе непонятное напряжение.

Он остановился перед парадным входом, привязал поводья коня к заросшей скамейке. - Кто твоя хозяйка? - задал он вопрос.

- Она была Целительницей, господин, - ответила она.

Внутри Храма было темно, и служанка провела Пармениона в небольшое помещение, единственное окно которого было завешено плотной шерстяной занавеской. На узкой кровати лежала старуха; лицо ее было изнуренным, а глаза - слепы. Парменион подошел к окну, откинул занавеску. Ясный свет солнца залил комнату.

Спартанец взглянул на ярко освещенное лицо пожилой женщины, и у него перехватило дыхание. Он шагнул назад, держась за занавеску, чтобы не упасть. И тут память фонтаном пробилась из темных закоулков его сознания. Он снова видел сады Олимпии, где они с Дераей впервые обняли друг друга. И он увидел вновь, как она лежит в его постели, и вновь услышал ее теплый, сладостный голос.

- Мне снилось, что я нахожусь в храме, а вокруг тьма. И я говорю: "Где Македонский Лев?" Затем всходит солнце, и я вижу полководца в шлеме с белым гребнем. Он горд и высок, и идет со светом у себя за спиной. Он видит меня...

- Гера Всеблагая! - прошептал Парменион, упав на колени. - Неужели это ты, Дерая. Не может быть!

Пожилая женщина вздохнула. - Это я, - сказала она. - Когда меня бросили с корабля в море, я не погибла. Я добралась до берега. Я ждала здесь годы, думая, что ты придешь за мной.

Парменион протянул к ней дрожащие пальцы, беря ее ладонь. - Я думал, ты мертва. Я бы прошел Аид ради тебя.

- Знаю.

- Почему же ты не прислала мне ни весточки?

- Не могла. Я стала Целительницей, жрицей. И когда отыскала, где ты был, то увидела, что ты живешь в Фивах с другой женщиной. - Он ничего не мог сказать и ощутил, что не может выдавить ни слова из своей глотки. Он просто сидел, держа ее исхудалую, скрюченную руку, пока она рассказывала ему о годах, проведенных в Храме, о спиритуальных путешествиях через моря, о том, как спасла его и Фетиду от чумы в Фивах, и как провела его в преисподнюю, чтобы он спас душу Александра, как излечила Пармениона от опухоли мозга и вернула ему молодость. Наконец она поведала ему о путешествии, под видом Фины, в мир Заклятия. И на этот раз он громко застонал.

- Почему ты не показалась мне?

- Я готова была показаться - но тут ты отыскал другую... меня. - Она вдруг заплакала, и тут ощутила, как теплая, легкая капля упала ей на ладонь. - О, милый мой, не печалься. Я прожила прекрасную жизнь, многих излечила. И я видела тебя, приглядывала за тобой. Мне ничего не жаль. Я берегла в памяти наши совместно прожитые дни, в теплых и светлых воспоминаниях.

- Не умирай! - взмолился он. - Прошу, не умирай!

Она слабо улыбнулась. - Это за гранью моих возможностей, - проговорила она. - Но я посылала Камфиту не затем, чтобы ты пришел и страдал здесь. Мне надо тебя предупредить. Владычица Самофракии... Аида, помнишь?

- Да.

- Она сейчас в Македонии. Стремится снять с Александра его магическое ожерелье, но ее необходимо остановить. Без ожерелья Темный Бог возьмет верх.

- Знаю. Не утруждай себя. Я защищу Александра.

- Она наделена великой силой. Ты постоянно должен быть начеку.

- Буду, - тихо сказал он. - Но скажи: есть ли способ одолеть Дух Хаоса? Могла ли ты убить демона, не причиняя вреда Александру?

- Нет, - ответила она, - его невозможно убить. И даже когда Александр умрет, он продолжит жить - когда будет уничтожено тело носителя, сожженное в огне, или съеденное червями, или склеванное птицами, он просто снова освободится.

- Но если мы будем его всё время сдерживать, не устанет ли он пытаться подчинить Александра? Ведь ему будет проще найти другого человека и поработить другую душу?

- Он не сможет сделать этого, - ответила она. - Та ночь на Самофракии, когда ты... - Сделав на мгновение паузу, она сжала его руку и улыбнулась почти извиняющей улыбкой, затем продолжила, - ... когда Александр был зачат, была избрана неслучайно. То было особое, нечестивое время. Творились великие заклинания, была пролита невинная кровь. Целью этого колдовства было привязать зачатого ребенка ко злу Кадмилоса. Ребенок стал Вратами, через которые должен пройти Зверь. Пока Александр жив, он будет накрепко связан с Кадмилосом. В равной степени Темный Бог не может покинуть Александра; они скованы одной цепью, пока живо тело.

- Так значит, надежды нет?

- Надежда есть всегда, мой милый, - сказала ему она. - Зло не существует само по себе. Есть определенный баланс.

Голос ее утих, и, лишь на мгновение, он подумал, что она умерла. Все мысли о Темном Боге вылетели у него из головы. Теребя ее руку, он звал ее по имени. Слепые глаза приоткрылись, и она вяло улыбнулась.

- Давай больше не будем об этом говорить, - прошептал он. - Расскажи мне о прожитых годах. Позволь мне разделить их с тобой.

Он сидел и слушал до захода солнца, не обращая внимания на офицеров, которые уже вернулись и стояли в дверях. Они не стали мешать его очевидной скорби.

Наконец, когда первые вечерние звезды зажглись в небе, Дерая сделала глубокий, дрожащий вдох.

И отошла...

Без прощаний, без слезливого расставания. Миг она была жива, а в следующий ее душа отлетела в мир иной.

Когда ее дыхание остановилось, Парменион упал навзничь, и в комнате воцарилось чувство умиротворения, которого никто из присутствовавших не забудет никогда. Оно было теплым и уютным, это чувство, возвышенным и полным любви, трогающим и сердце, и разум, и душу.

Птолемей подошел и обнял своего генерала. Остальные последовали его примеру.

И со всей заботой они вывели плачущего Спартанца в сад, где его ждал верный боевой конь.

Верхняя Фригия, 336-й г. до Н.Э.

В последующие недели Парменион бросил все свои силы на планирование кампании, работая от рассвета до заката и выматывая даже более молодых офицеров. Он проверял снабжение, заказывал топографические карты местности, организовывал караваны с провизией, высылал разъезды следить за прибытием кораблей снабжения из Афин и подписывал подорожные грамоты, выжимая из себя все соки.

Аттал пытался уговорить его, чтобы так не торопился, но Спартанец был неумолим. Не слушая никаких доводов, он продолжал усилия. В прошлом ему помогал Мотак, организационные способности которого были необычайными. Но теперь он считал, что не может доверять никому. Войско, которое скоро наберет 30 000, перейдет через Геллеспонт. Лошадям нужны будут безопасные пастбища, людям - мясо, хлеб и вода. За битвы, по большей части, можно было и не переживать, однако держать людей в боеготовности было особым искусством. Телега, запряженная четырьмя волами, могла перевезти через пустыню до тридцати бочек воды, но волам тоже нужно пить, и уже через десять дней останется пятнадцать бочек. Таковы были задачи, в кои Парменион погрузился с головой, дабы укрыть душу от боли, которую причиняла смерть Дераи.

Еще были раздоры и стычки внутри войска, составленного из таких заклятых врагов, как пеонийцы, иллирийцы, македоняне, афиняне и фракийцы. О кровавых боях докладывали ежедневно, и много воинов погибло в поединках. Пармениона с Атталом часто звали судить выживших после этого, и Спартанца коробило приговаривать столь искусных бойцов к смерти.

Но даже эти разбирательства были лучше постоянно преследовавшей его ядовитой мысли, что Дерая, оказывается, была жива все эти годы, а теперь боги забрали ее навсегда.

Как-то вечером на пятой неделе его пребывания в этом фронтире на территории Персидской Империи, гонцы принесли весть о группе македонских офицеров, высадившихся с афинского корабля. О прибытии Филиппа до сих пор не докладывали, и Парменион выругался про себя.

Персы бежали перед наступающим войском, и многие греческие города призывали македонян освободить их. Но Парменион не мог повести в наступление столь малочисленное войско, ибо контрнаступление разбило бы его, и он был вынужден ждать прибытия Царя и остальной армии. Он понимал, что это промедление скоро приведет к ослаблению сопротивления в городах, и многие перестанут оказывать им поддержку.

Спартанец расположил свою штаб-квартиру в одном из домов захваченного города Кабалии, деля его с Атталом. С начала вторжения мечник был в хорошем расположении духа и с радостью делил командование с ним. В основном двое мужчин ладили друг с другом хорошо, Аттал предоставлял разбираться со своими мелочами Пармениону, а сам ежедневно выезжал на охоту, либо изучал местность впереди.

Старый воин даже стал еще более популярен среди воинов, ибо никогда не брезговал скакать впереди строя, прекрасно зарекомендовав себя в первых боестолкновениях с Персидской армией.

Парменион отложил бумаги на край широкого стола и потянулся. Он устал. Кости ныли. Не сложно было ввести войска в Азию, однако длительная кампания требовала больше выносливости, нервов и концентрации выдержки, чем ему когда-либо требовалось на его памяти.

Три года дал ему Филипп на это. Три года на установление контроля над Малой Азией и обеспечение безопасности на этой земле. Три года и шестидесятитысячное войско. Это был немалый вызов, и в свои шестьдесят четыре Парменион не знал, доживет ли он до окончания кампании.

Так много трудностей необходимо было преодолеть, главнейшей из которых была еда для солдат. Они привезли с собой провизию на тридцать дней, когда пересекли Геллеспонт, и две трети из этих запасов были потрачены. Отряды фуражиров добывали всё, что только можно было добыть на местности, однако Парменион заботило своевременное прибытие кораблей снабжения в защищенные бухты. У Филиппа было всего 160 кораблей. Если бы Персидский флот вошел в Эгейское море, Македонские суда оказались бы в меньшинстве минимум три к одному, и высадившееся войско оказалось бы перед лицом сдачи или уничтожения.

Но, даже с обеспеченным провиантом, проблемой оставалась Персидская армия. Если ему дать время, новый Царь, Дарий, мог собрать чуть ли не миллионное войско. Парменион знал, это было маловероятно, однако если даже он призовет только воинов из центральной Персии, македоняне столкнутся с более чем 120 000 хорошо вооруженных и обученных воинов. И почти 40 000 из них будут умелыми лучниками и пращниками. А даже когда прибудет Филипп с подкреплением, у македонян наберется только тысяча лучников.

Парменион считал, что, несмотря на все свои таланты, Филипп никогда по-настоящему не понимал Персидскую Империю и ее состав.

Царь Царей правил от Фригии на западе до далекой страны Гинду Куш, от плодородных полевых земель до выжженных пустынь, от ледяных лесов до непролазных джунглей. Но что более всего осложняло завоевание империи, так это ее система управления. Сатрапы и вассальные цари были почти что автономны, сами собирали свои армии и устанавливали свои налоги. Даже разбив самого Дария, Филипп столкнется после этого со множеством врагов, каждый из которых мог выставить на поле войско, численно превосходящее Македонское.

Два миллиона квадратных миль территории, и тысяча разных племен. Все предыдущие победы Филиппа ничего не стоили перед таким вызовом!

Солнце клонилось к закату, когда Парменион стал обходить военный лагерь, останавливаясь, чтобы проверить посты на дорогах и часовых, патрулирующих у конюшен. Он обнаружил, что один молодой караульный сидел и втихаря уплетал хлеб с сыром, положив меч и шлем рядом с собой. Заметив генерала, парень вскочил на ноги.

- Прости, господин. Мне не представился случай сегодня поесть.

- Тяжело будет кушать с перерезанным горлом, - сказал ему Парменион. - Это - вражеская земля, и у тебя тут мало друзей.

- Знаю, господин. Этого больше не повторится.

- Это точно. Ибо когда я увижу тебя жующим на посту еще раз, то перережу тебе глотку самолично.

- Благодарю, господин. ... То есть...

- Я тебя понял, - буркнул Спартанец и пошел дальше.

Теперь они все были так молоды, безбородые юнцы, играющие в войну.

Еще где-то с час он обходил лагерь за городом, затем вернулся в дом. Дом был белостенным, с прекрасными статуями вдоль садовых дорожек, его комнаты были просторны, а окна - высоки и широки. Полы не были украшены мозаикой, но устланы коврами и ковриками, мягкими и теплыми под ногами. Внутренние стены были покрыты огромными картинами, изображавшими персидских богов, великого Ахура Мазда и младших дэвов, служивших ему.

Девушка-рабыня принесла ему кувшин сладкого вина, сделанного на меду. Он принял наполненный кубок из ее рук, а затем отослал ее. С наступлением вечера вошла другая девушка и зажгла светильники, висящие на стенах. Вскоре комнату озаряло золотое свечение, и Спартанец снял нагрудник и поножи и расположился на широкой скамье со своим медовым зельем.

Аттал нашел его там под вечер. Мечник был одет в длинный серый хитон, его длинные белые волосы сдерживала черная кожаная повязка, расшитая серебром.

- День прошел продуктивно? - спросил Аттал.

Спартанец пожал плечами. - Пожалуй. Хотелось бы, чтоб Филипп был здесь: многие города сейчас приняли бы нас с бурными приветствиями и пирами. Если будем тянуть еще, их стержни растают. Они услышат о приготовлениях Царя Царей к войне и закроют для нас свои ворота.

- Вижу, ты по-прежнему мрачен, - произнес Аттал. - Это всё из-за этой персидской козьей мочи, что ты попиваешь. Доброе греческое вино - вот что тебе нужно, - добавил он, наполнив золотой кубок и тут же осушив половину единым глотком.

- Я больше не мрачен, - медленно ответил Парменион, - однако наши лазутчики сообщают, что Царь Царей собирает войско, какого еще не видели с тех пор, как Ксеркс вторгался в Грецию. Глашатаи разъехались по всей империи - в

Каппадокию, Писидию, Сирию, Понтиду, Египет, Месопотамию... Ты можешь представить, сколько народу выступит против нас?

- Мы их разобьем, - сказал Аттал, садясь и вытягивая ноги.

- Вот так вот просто?

- Конечно,

стратег.

Ты подготовишь великий план победы, а мы все будем спокойно спать в своих постельках.

Парменион хохотнул. - Тебе следовало начать пить давным-давно. Это тебе идет.

- Учиться никогда не поздно. Ну ладно, я с тобой согласен. Жду не дождусь увидеть Филиппа; уже столько времени прошло. Последняя весть, что я слышал, была шесть месяцев назад о Клеопатре, ждущей сына, и как Царь планировал празднества. Хорошо бы уже с ним повидаться. - Аттал засмеялся. - А ведь было время, Спартанец, когда я желал тебе смерти. Теперь же в компании с тобой мне хорошо. Старею видимо.

Прежде, чем Парменион ответил, слуга объявил о прибытии посланца из Пеллы. Парменион поднялся и вышел на середину комнаты, чтобы встретить его.

Первым вошел Гефестион в сопровождении Кассандра и кавалерийского офицера, Клейтуса. Гефестион поклонился, лицо его было каменным, а в глазах читалось напряжение.

- Трудный путь? - предположил Парменион.

- У нас письма от Царя, - резко ответил Гефестион и подошел к Пармениону. Кассандр и Клейтус подошли к Атталу. Клейтус держал плотно скрученный свиток папируса, который протянул мечнику.

Парменион получал подобные сообщения сотни раз. Но сейчас в воздухе витало какое-то странное напряжение, и Спартанец заволновался. Он кинул взгляд на Клейтуса; кавалерист протягивал запечатанный свиток Атталу, но его правая рука тянулась к кинжалу у бедра. Кассандр тоже встал слева от Аттала, пряча правую руку под плащом. В этот скверный момент Парменион вдруг понял, что произойдет.

- Аттал! - крикнул он. Гефестион кинулся на Спартанца, схватив его за руки, и хоть Парменион сопротивлялся, молодой парень был сильнее. Два офицера выхватили мечи и метнулись к Атталу. Старик стоял на месте, слишком ошеломленный происходящим, чтобы двигаться. Железный клинок вошел ему в живот, и он закричал. Второй меч вонзился ему в шею, нанеся страшную рану. Колени Аттала подкосились. Меч и нож вонзались в его тело и в падении, и он был мертв прежде чем свалился на пол.

Гефестион ослабил свою хватку, которой стиснул Пармениона, и тот отступил, подняв меч трясущейся рукой.

- Давайте же, предатели! - закричал он. - Довершите начатое!

- Уже довершили, господин, - произнес Гефестион с серым, несмотря на загар, лицом. - Так приказал Царь.

- Не верю! Вы только что убили лучшего друга Филиппа.

- Знаю, господин. Однако Филипп мертв.

Слова ранили Пармениона как отравленные стрелы, и он завалился назад. - Мертв? МЕРТВ?

- Он был убит при входе в амфитеатр, когда собирался отпраздновать рождение своего сына. Убийца скрывался в тени и заколол Царя в сердце.

- Кто? Кто это сделал?

- Павсаний, - ответил Гефестион. - Он затаил свою ненависть, надежно ее скрывая, однако так и не простил Филиппа за то, что тот отказался рассудить их с Атталом.

- Но почему Царя не охраняли?

- Он приказал Царской Гвардии идти в тридцати шагах позади себя, сказав, что не желает выглядеть тираном, которому нужна защита в собственной стране. Он умер мгновенно.

- Гера Всеблагая! Поверить не могу! Ни колдовство, ни головорезы, ни армии не могли остановить Филиппа. И ты мне говоришь, что его зарезал отвергнутый любовник?

- Да, господин. Александр теперь Царь. Он будет здесь как только разберется с проблемами внутри Греции. Но он приказал нам убить Аттала сразу же по приезду.

Парменион взглянул на мертвеца, затем бросил меч и отошел к скамье, тяжело опустившись на нее и обхватив голову руками. - Что происходит в Македонии? - выдавил он из себя вопрос.

Гефестион сел рядом. - Едва не началась гражданская война, но Александр быстро истребил врагов. Аминта был убит, как и Клеопатра с ее новорожденным сыном, а с ними - около тридцати придворных.

- Он начал свое правление с детоубийства? Ясно. - Парменион выпрямился, его глаза были холодны, лицо - как маска. Он встал, подобрал меч и с лязгом вдвинул его в ножны. - Позаботьтесь, чтобы тело убрали, а ковры отмыли от крови. И пошли вон из моего дома!

Гефестион покраснел. - Александр просил меня занять место Аттала. Я думал расположиться в его покоях.

- Значит плохо думал, парень! - сказал Парменион. - Было время, я считал, что в тебе были зачатки великого человека, однако теперь вижу, кто ты есть: наемный убийца. Ты далеко пойдешь, только не в моем обществе - и без моей дружбы. Мы поняли друг друга?

- Поняли, - ответил Гефестион и плотно сжал губы.

- Хорошо. - Спартанец обернулся к остальным, окидывая их взглядом; затем опустил взор на убитого. - Он был мужчиной, - произнес Парменион. - У него было немало темных сторон, но он верой и правдой служил своему Царю. Много лет назад он рисковал жизнью, чтобы спасти Александра. Что ж, вот вы и вознаградили его за это. Завтра мы устроим его похороны, со всеми почестями. Возражения?

- Я... - начал было Кассандр.

- Закрой свой рот! - рыкнул Парменион.

- Мы выполняли приказ Царя, - вымолвил Клейтус с побагровевшим лицом и злыми глазами.

- Как и он, - заметил Парменион, указывая на труп. - Будем надеяться, что вас не настигнет такая же пенсия!

Не говоря больше ни слова, Парменион вышел из комнаты. Несколько слуг стояли кучкой в коридоре снаружи. - Не тревожьтесь, - обратился он к ним. - Убийство позади. Заберите тело и подготовьте его к погребению.

Юная девушка выступила вперед, склонив голову. - Там человек, повелитель; он пришел недавно. Сказал, что он твой друг и желает увидеться с тобою наедине.

- Он назвался?

- Сказал, что его зовут Мотак. Он старик, и я отвела его в твои покои. Я сделала правильно?

- Да, молодец. Но никому не говори, что он здесь.

***

Мотак молчаливо сидел в мягком свете ламп, его глаза смотрели в никуда, взгляд был обращен внутрь. Эмоции покинули его, и даже воспоминания о пожарах и руинах не пробуждали в нем новую печаль.

Что ты здесь делаешь? спрашивал он себя. Ответ пришел очень быстро:

Куда еще мне идти?

Старый фивянин услышал шаги в коридоре и встал со скамьи, с пересохшим ртом.

Вошел Парменион, но не сказал ни слова. Спартанец просто наполнил два кубка разбавленным вином и протянул один Мотаку. Фивянин его быстро выпил. - Все разрушено, - сказал он, тяжело опустившись на скамью.

Парменион сел рядом. - Расскажи.

- Фивы лежат в руинах: каждый дом, каждый зал, каждая статуя. Ничего не оставили.

Парменион сидел молча, его лицо было непроницаемо. - Мы восстали против захватчика, - продолжал Мотак, - но не смогли занять Кадмею. Македоняне закрыли внутренние ворота у нас перед носом. Но мы оставили их в ловушке там, в центре города, и какое-то время думали, что скоро станем свободны. Но Афины отказались признать нас, и мы не получили помощи от других городов. Даже Спарта отказалась прислать солдат. И тут пришел Александр, с войском. Мы поняли, что не сможем ему противостоять, и предложили мир, но его солдаты пошли на штурм. Бойня была ужасающим зрелищем - мужчины женщины, дети были вырезаны - ибо некуда было бежать. Погибли тысячи, остальных захватили в плен, чтобы потом продать в рабство. Александр лично приказал разрушить город, и осадные инженеры взялись за дело. Каждая статуя, каждая колонна была обрушена и обращена в прах. Фив больше нет... они исчезли с лица Земли.

- Как ты спасся?

- Спрятался в подвале, но меня нашли. Меня вытащили оттуда и привели к офицеру. К счастью это был Коений, и он меня узнал. Он дал мне денег и быстрого коня, так что я ускакал в Афины и зафрахтовал пассажирский корабль в Азию. Почему Александр творит всё это? Зачем было уничтожать целый город?

- Не могу ответить, друг. Но я рад, что ты спасся.

- Я так устал, - прошептал Мотак. - Я не спал от самого... разрушения. Все еще слышу вопли, вижу кровь. Ради чего всё это, Парменион?

Парменион положил руку другу на плечо. - Отдохни тут. Утром поговорим. - Он отвел фивянина за руку к широкой кровати. - Поспи.

Подчинившись, Мотак растянулся на постели и закрыл глаза. Он заснул за считанные секунды. Но тут его снова посетили сновидения, и он застонал, и слезы потекли из-под закрытых век.

***

Парменион покинул комнату и вышел в залитый лунным светом сад, слова Тамис отозвались эхом сквозь коридоры времени. Вещунья пришла к нему в Фивы сорок лет назад, как раз перед тем, как он возглавил нападение на занятую спартанцами Кадмею.

"

Парменион, ты стоишь на перепутье. Одна дорога ведет к солнечному свету и смеху, другая -- к боли и отчаянию. Город Фивы сейчас в твоих руках, словно маленькая игрушка. На дороге к солнечному свету город будет расти и процветать, но на другой дороге он будет сломлен, разрушен в прах и позабыт..."

Она советовала ему отправиться в Трою, а он игнорировал ее, посчитав Спартанской шпионкой.

А ведь если бы он последовал ее совету, то нашел бы Дераю, и они стали бы жить вместе, в мире и гармонии. Не было бы никакой Македонской армии, и он не зачал бы Александра.

Парменион ощутил, что его разум не выдерживает того, что он узнал за последнее время. Дерая жива... но теперь уже мертва, Филипп погиб, Аттала убили, Фивы лежат в руинах.

Он почти что слышал смех Темного Бога.

- Нет, - произнес он вслух, - даже и не думай! - Он сел на деревянную скамейку, и разум его заполнили разные сменяющиеся видения: Дера, молодая и трепещущая - старая и умирающая; Филипп, смеющийся и пирующий; Золотое Дитя Александр в лесу Заклятия; Аттал, высокий и отважный, встающий против врага. И из самых глубин памяти худощавый, аскетичный Эпаминонд, молча сидящий в кабинете и планирующий освобождение Фив.

Так много лиц, так много драгоценных воспоминаний...

Все ушли. Он не мог поверить.

Как мог Филипп быть мертвым?

Такая жизнерадостность. Такая сила. Один удар кинжала - и мир переменился! Парменион вздрогнул. Что теперь, Спартанец, спросил он себя? Будешь служить ребенку, как служил мужчине? А что, если Темный Бог вернулся? Сможешь ли ты убить Александра?

Он поднял меч, глядя на блеснувший в лунном свете клинок, представляя, как он вонзается в нового Царя. Поежившись, он отбросил оружие подальше от себя. Прохладный ветер зашевелил заросли, и он поднялся, подошел к упавшему мечу. Наклонившись, он поднял его, очистил клинок от грязи.

Ему довелось видеть, какие злодеяния совершил Филиппос в своем мире. И если Александр стал таким же человеком...

- Я его убью, - прошептал Парменион.

Иония, весна 334-го г. до Н. Э.

Однако Александр так и не прибыл в Азию, ибо пришли вести, что на севере Греции вновь восстали Пеония и Трибаллия, и македонская экспедиция, под предводительством Царя, была вынуждена выступить на них.

Кампания была великолепно выиграна, и Александр стал триумфатором, но с помощью Персидского золота вновь были организованы беспорядки в южных городах под лидерством Спарты, и зерна мятежа дали всходы.

В Афинах оратор Демосфен высказывался против македонян, и Александр повел армию на юг, через руины Фив, показательно применяя силу, дабы принудить Греческие города к покорности. Пусть успешно, но с потерей времени, и Парменион был оставлен в Азии без подкрепления еще на год - с нехваткой людей и продовольствия, играя в кошки-мышки с Персидской армией.

Моральный дух в войске падал, и Парменион с Гефестионом повели запертую со всех сторон армию на Ионийское побережье, выстроив укрепленный лагерь у залива рядом с островом Лесбос. Наспех возведенные валы были укреплены, и македоняне расположились на заслуженный отдых, когда солнце садилось в Эгейские воды. Продовольствия было мало, и люди собрались вкруг бивачных костров подкрепиться своим пайком: один ломоть засушенной солонины да кусок черствого хлеба на брата.

Гефестион снял шлем и пригнулся под полами парусины, образующими дверь в шатер Пармениона. Старый генерал и его фиванский друг, Мотак, сидели на земле, склонившись над картами и свитками.

Парменион поднял взгляд. - Дозорные выставлены? - задал он вопрос.

- Да, - ответил Гефестион.

Парменион, кивнув, вернулся к карте. - Завтра мы выступим на Мизию. Там расположены несколько городов; они снабдят нас провиантом и монетой.

- Людям начинает надоедать эта беготня, - бросил Гефестион. - Почему мы не можем встать и показать персам силу македонских копий?

- Потому что у нас не хватает сил, - отрезал Парменион. - У Мемнона сейчас почти 50 000 воинов, хорошо обученных и отлично вооруженных. Мы рискуем оказаться разбитыми.

- Я в это не верю.

- Верь во что хочешь.

Гефестион опустился на корточки рядом со Спартанцем. - Послушай, господин, люди начинают предаваться унынию. Нам нужна победа.

Холодные синие глаза Пармениона поймали взгляд Гефестиона. - Думаешь, я не хочу победы для нас? Боги, парень! Да за победу я отдал бы свою правую руку. Но взгляни на местность, - сказал он, указывая на нанесенную на козий пергамент карту. - Если примем бой, персы обойдут нас по флангам, отрезав малейшие пути к отступлению. И тогда мы потерпим поражение. Знаю, нелегко такому юнцу, как ты, принять это, но у нас меньше тысячи кавалерии и всего несколько сотен лучников. Нам будет не сдержать врага. Но что мы можем, так это постоянно держать неприятеля на марше, позволяя тем самым Александру безопасно пересечь Дарданеллы с основной армией. И тогда у нас будет сражение, о котором ты мечтаешь.

- И это говорит Македонский Лев! - проворчал Гефестион с презрительной насмешкой. - Были времена, когда одно упоминание твоего имени поднимало на бой с врагом. Но все стареют.

Парменион улыбнулся. - С годами мы становимся мудрее, дитя, если повезет. И щенячье тявканье нас совсем не заботит.

Спартанец перевел всё внимание на карту, и Гефестион, проглотив гнев, покинул шатер. Час или больше он обходил лагерь, проверял часовых, разговаривал с людьми, потом взобрался по горной тропе на восточный утес и встал в лунном свете, глядя на сказочные земли Персидской Империи. Какой лакомый кусочек для завоевания! Какая слава в победе над ней! За Ионией лежала Фригия, богатая металлами, такими как серебро, золото и железо. За ними - Каппадокия, Армения, Месопотамия. А дальше - центральные земли Империи: Вавилония, Медия и, наконец, сама Персия.

Годовой доход Македонии составлял 800 талантов серебром - огромное достояние. Но, как говорили, в Вавилоне в малой сокровищнице лежало 240 000 талантов золотом.

Гефестион затрясся, подумав о таком богатстве. Там были города из золота и статуи из чистого серебра. Там были самоцветы величиною с голову взрослого мужчины. Персия! Даже сказочный Мидас, который своим прикосновением всё превращал в золото, за всю свою жизнь не воссоздал бы богатства Персии.

Луна светила ярко, и Гефестион увидел всадника, пустившего своего скакуна по узкому плато. Незнакомец был одет в широкополую кожаную шляпу, какие носили пеонийские разведчики, и Гефестион помахал рукой и крикнул, обращая на себя внимание. Всадник увидел его и направил лошадь вверх по склону.

- Какие новости? - спросил Гефестион разведчика.

- Царь прибыл в Трою, господин, - ответил всадник.

Гефестион от радости рассек кулаком воздух. - Уверен? - он уже много раз получал ложные сведения о прибытии Александра.

- Я собственными глазами видел армию. Он привел с собой более тридцати тысяч человек.

- Значит, началось! - воскликнул Гефестион в возбуждении.

Идские горы, 334 г. до Н. Э.

Две армии встретились на равнине у подножия высящихся Ид. Гефестион, ехавший рядом с Парменионом, увидел шатры македонян, белеющие, словно жемчужины ожерелья на зеленой равнине.

Солдатским глазом он изучал ожидающие впереди полки. Он видел шесть бригад Македонских Пеших Доверенных, 9 000 человек, стоявших по стойке смирно, вертикально держа свои копья. Рядом с ними - 3 000 Щитоносцев, как теперь называлась Гвардия Филиппа. Левее стояли афиняне с коринфянами, около 7 000 союзных солдат, чье присутствие придавало походу вид общего для Греции выступления. Справа были многочисленные массы диких фракийцев. Сложно было сказать, сколько их явилось, так как они не держали строй, а толкались и шатались в нестройной толпе. Но Гефестион прикинул, что их должно быть не меньше 5 000.

Александр выехал от центра войска: его железные латы сияли как чистейшее серебро, шлем под белым гребнем отливал золотом. Даже Буцефал был в броне, с легкой кольчужкой на шее и груди, и с железной проволокой, вплетенной в хвост и гриву.

Гефестион натянул поводья, когда подъехал Александр в сопровождении своих капитанов: Кассандра, Филоты, Клейтуса, Коения и второго сына Пармениона, Никки.

Царь остановился прямо напротив Пармениона и спешился. Старший военачальник последовал примеру и преклонил перед Александром колено.

- Нет, нет, - произнес Царь, подходя и поднимая Спартанца на ноги. - Я не хочу, чтобы ты когда-либо преклонялся передо мной. Рад встрече, друг мой. - Александр обнял высокого мужчину. - Хочу услышать все ваши новости. Однако прежде я поприветствую твоих людей, а затем поговорим в моем шатре.

Парменион поклонился, и Царь вернулся к Буцефалу. Конь опустился перед ним, и он вскочил в седло и поехал к 12 000 солдат Пармениона. Те прокричали громогласное приветствие, когда он подъехал к ним, и встали смирно. Их доспехи и плащи были запылены, да и сами люди выглядели усталыми и осунувшимися.

- Что ж, парни, - прокричал Александр, - рад видеть вас снова! Вы хорошенько погоняли персов в погоне за собой. Но теперь беготне конец; с этого момента мы больше не улепетываем. Мы дадим неприятелю сражение и раздавим мощь Дария под Македонской подошвой. - Радостный возглас поднялся над войском, но скоро замолк. Александр снял шлем, проведя рукой по слипшимся от пота золотым волосам. - Каждый из вас получит сегодня по одному золотому с изображением Филиппа, а еще я привез сотню бочек македонского вина, дабы напомнить вам о доме. Сегодня мы отметим ваши успехи славным пиром в вашу честь.

Гефестион изумился. 12 000 золотых монет с Филиппом - одна монета составляла годовое жалованье рядового солдата... и вручить их вот так запросто! Громогласный рев солдат испугал Буцефала, и тот взвился на дыбы. Александр успокоил коня и отъехал к ожидающим офицерам.

- А теперь о насущных делах, - сказал он тихо и отвел их обратно в главную ставку.

Весь вечер Александр внимательно слушал доклады Пармениона и Гефестиона о составе и организации персидского войска. Дарий поручил командование войсками греческому перебежчику по имени Мемнон, а тот, как заметил Парменион, был хитрым и умелым военачальником. У персов было около 50 000 воинов, половину из которых составляла конница из Каппадокии и Пафлагонии с севера.

- Невероятные наездники, - сказал Гефестион, - и крайне бесстрашные.

- Были ли уже большие столкновения? - спросил Александр.

- Нет, - ответил Парменион. - Разве что стычек двадцать между разведчиками, но я избегал прямого противостояния.

- Неудивительно, что твои солдаты выглядят так жалко, - вставил Филота. - Последние семь месяцев они только и делали, что бегали от врага.

- Парменион поступил мудро, - сказал Александр. - Потерпи мы поражение здесь, мы бы с большой вероятностью потеряли поддержку в Греции. Это в свою очередь сделало бы нынешний поход практически невозможным. - Он вновь обратился к Пармениону. - На какую поддержку мы можем рассчитывать от местных греческих городов?

- На не слишком большую, государь, - сказал в ответ Парменион. - Сначала они нас принимали с радостью, высылали парламентеров и заверяли в своей поддержке. Но пока шли месяцы они теряли начальное воодушевление. И Дарий теперь усилил свои гарнизоны в Митилене и Эфесе.

Гефестион слушал беседу и смотрел на Пармениона. Спартанец казался напряженным и, видно, ему было не по себе, его синие глаза не отрывались от лица Александра. Но если Царь и замечал этот взгляд военачальника, то не подавал вида.

- Где сейчас неприятель? - спросил Александр.

- Расположился лагерем неподалеку от города Зелейя, - ответил ему Парменион. - В двухдневном пути к северо-востоку отсюда.

- Тогда мы их найдем, - весело сказал Александр. Внезапно склонившись вперед, он схватил Пармениона за плечо. - Тебя что-то тревожит, дорогой друг. Поведай об этом.

- Уверяю тебя, ничего особенного, государь. Я просто устал.

- Тогда тебе надо отдохнуть, и мы вновь увидимся с тобой завтра утром, - произнес Александр, вставая.

Гефестион остался, когда остальные вышли, и Александр взял его за руку и вывел в лунный свет, чтобы обойти лагерь.

- Что такое с Парменионом? - спросил Царь.

- Как я и писал, государь, он был разгневан убийством Аттала и был против убийства Клеопатры с ребенком. Также к нему вскоре приехал Мотак, фивянин, который, как я понял, стал свидетелем разрушения города. Что-то переменилось в Парменионе с того дня. Он теперь другой. Возможно, дело в возрасте... не знаю. Мы мало говорим, кроме как о стратегии и дисциплине.

- Считаешь, мне больше не следует доверять Пармениону?

- Я думаю, что он... пока еще... не замышляет измены, - осторожно ответил Гефестион. - Но в нем поселилась великая обида.

- Он нужен мне, Гефестион - быть может, ненадолго. Но он нужен мне

сейчас

. Он знает персов и их методы ведения войны. И кем бы он ни был, он по-прежнему величайший полководец нашего времени.

- Был когда-то, государь. Не уверен насчет настоящего времени; он стар и изможден.

- Если это окажется правдой, - прошептал Александр, - то ты должен будешь позаботиться, чтобы он присоединился к Атталу и ушел на вечный покой.

Парменион осушил третий кубок вина с медом и налил себе еще один. Он знал, что пьет слишком много, но в последние несколько месяцев лишь алкоголь был способен заглушить боль, которую он испытывал, лишь вино способно было снять груз с его души. В своих снах он видел Филиппа и Аттала, снова молодых и полных надежд на будущее. Он видел Спарту из мира Заклятия и вновь держал в объятиях молодую Дераю.

Просыпаясь, он стонал и тянулся к вину. Пока что это не действовало на его способности - или действовало? Мог ли он сделать больше, чтобы перехитрить Мемнона? Мог ли он разбить всю Персидскую армию?

- Не знаю, - произнес он вслух. - И мне плевать. - В центре шатра стояла железная жаровня, тлеющие угли в которой прогоняли прохладу ночного воздуха и отбрасывали на стены из парусины темные, пляшущие тени. Парменион поднял деревянный, обитый кожей табурет и сел перед огнем, глядя сквозь маленькие щели на пламя.

- Хочешь побыть один? - спросил Александр, пригнувшись под потолком шатра и подходя к сидящему.

Парменион не вставал. Он покачал головой. - Не важно. Я и так один. Отныне и навсегда, - ответил он.

Александр расположился напротив Спартанца и несколько минут сидел молча, изучая лицо Пармениона. Затем протянул ладонь и взял генерала за руку. - Расскажи мне, - велел он. - В тебе кроется что-то мрачное. Так давай прольем на это свет.

- Во

мне?

- отозвался Парменион, качая головой в изумлении. - Я что, недавно убивал детей? Или приказывал убить верного военачальника? Или стер с Греческой земли легендарный город с богатой историей и культурой?

- Ясно, - тихо проговорил Царь. - Ты зол на меня. Но ты слишком строго меня судишь, Парменион; я сделал лишь то, чему ты меня учил. Все те спокойные уроки стратегии под солнцем Миезы и у тебя в имении. Что ж, а как бы поступил ты? Фивы снова поднимались против нас. Афины присылали письма о поддержке, однако сидели и ждали, наблюдая, что предпримет царь-

мальчишка

. Спарта выдвинула войско на север, пять тысяч человек расположились под Мегарой. Каждый южный город был готов нарушить присягу Македонии, ибо они присягали Филиппу - царю-

воину.

А не

мальчишке

, Александру. Персидские шпионы были всюду, осыпая золотом Царя Царей всякого, кто объявит войну Македонии. Филипп бы их урезонил - но за ним тянулся шлейф репутации.

Мальчишка

же репутации не заработал, за исключением побед над

"грязными дикарями".

- Александр покачал головой, лицо его было опечаленным. - Я вел с Фивами переговоры, пытаясь отыскать мирное решение конфликта. Но тут случилось происшествие возле городских ворот южной стены, когда группа молодых фивян напала на разведывательный отряд македонян во главе с Пердиккой. Тут же вмешалась армия Фив, штурмуя наш лагерь. Мы быстро с ними справились и вошли в город. И в этот момент солдаты нашего гарнизона открыли ворота Кадмеи и атаковали изнутри. Ты видел падение городов, Парменион - всюду воины, мелкие стычки, скоротечные бои. Никакого порядка. И да, бойня была лютая. Понадобились часы, чтобы остановить ее, восстановить дисциплину.

- На следующий день я приказал уничтожить город и повел армию на юг. Спартанцы отступили. Афиняне прислали эмиссаров с заверениями в верности и преданности. Падение Фив словно вызвало землетрясение, сокрушившее основы мятежа. Но это причиняет мне боль, Парменион. Былое величие Фив, место захоронения Гектора, работы и статуи Праксителя. Думаешь, мне от этого не больно?

Военачальник поднял взор, увидел нечто похожее на м

у

ку на лице молодого человека, и вздохнул. - А Аттал? От

этого

тебе не больно?

- Нет, - признался Александр, - но ты сам знаешь, что у меня не было выбора. Он ненавидел и боялся меня. Годами он подстрекал Филиппа против меня: он был человеком моего отца, и никогда не стал бы моим. Однако скажу тебе, если бы он жил на пенсии в своем имении, я бы оставил его в живых. Но он не ушел на покой. Он был в Азии на совместном командовании армией - и эту армию он бы попытался направить на меня.

Парменион не мог спорить, ибо это была правда. Филипп и сам пришел к власти, нейтрализовав всех возможных претендентов. Но оставался один, последний нарыв, который надо было вскрыть. - А как же ребенок? - спросил он.

- Это было ужасное деяние - и его совершил не я. Стыдно тебе говорить, но я подозреваю, что это спланировала моя мать, вместе со своей подругой с Самофракии - Аидой. В ночь после убийства моего отца они вдвоем заходили к Клеопатре, которая затем была найдена удавленной серебряной проволокой. Олимпиада всё отрицает - но кто еще это мог быть? Это жуткий шаг в начале моего правления - убийство единокровного брата.

- Ты в этом не участвовал?

- Думаешь, мог бы? - Александр был неподдельно изумлен, и Спартанец прочел искренность в его глазах.

Парменион почувствовал, как словно тяжкий камень упал с его плеч. Протянув руки, он обнял молодого человека, со слезами на глазах. - Не могу и сказать, как ты меня успокоил, - произнес он. - Убийство младенца тяготило меня. Я думал...

- Думал, что Темный Бог овладел мной?

Парменион кивнул. Александр опустил руку, вытащив из-за пояса узкий кинжал. Взяв ладонь Пармениона, он вложил в нее рукоять кинжала. Пальцы Спартанца сжались на оружии, и Александр подался всем телом вперед, так, что наконечник кинжала коснулся его груди.

- Если сомневаешься во мне - убей, - сказал он Пармениону.

Спартанец посмотрел юноше в глаза, ища малейшие признаки Чудовища Заклятия. Но ничего этого не было. Всё, что он видел - это прекрасного молодого мужчину, которым стал его сын. Выпустив нож, он покачал головой. - Я вижу лишь Царя, - сказал он.

Александр усмехнулся. - Клянусь всеми богами, я рад снова видеть тебя, Парменион! Помнишь тот день, когда мы сидели во дворце в Пелле, обсуждая победу на Крокусовом поле? Я спросил тебя, станешь ли ты однажды моим генералом. Помнишь?

- Да, тебе было около четырех. Я ответил, что буду старым, когда ты станешь Царем. Так и вышло.

- Что ж, я снова спрашиваю тебя: поведет ли Македонский Лев мое войско к славной победе?

- Если боги того желают, государь, поведет.

Река Граник, 334-й г. до Н. Э.

Трупы валялись всюду, и глинистые берега Граника были скользкими от крови. Парменион снял шлем, протянул его Птолемею, и тот взял его дрожащими руками. Спартанец посмотрел в неестественно бледное лицо молодого человека, увидел пот, блеснувший на щеках. - Наслаждаешься славой? - спросил он.

Птолемей тяжело сглотнул. - Это была великая победа, господин, - ответил он.

- За мной, - приказал генерал. Парменион и шестеро его провожатых медленно пересекли поле боя, переступая через распластанные трупы порубленных персов. Черные тучи воронов и ворон взлетали над телами, их карканье резало слух. Парменион остановился перед разрубленным на части телом молодого знатного перса, разодетого в шелк и атлас. Пальцы его левой руки были отрезаны, чтобы легче было снять золотые кольца, которые он когда-то носил. Лицо его стало серым, глаза - выклеваны птицами-трупоедами. Он вряд ли был старше Птолемея. На полуденной жаре тело уже разбухло от трупных газов, и смрад стоял невыносимый. - Он тоже мечтал о славе, - хрипло проговорил Парменион, обращаясь к офицерам. - Еще вчера он скакал на прекрасном коне и желал истребить врагов своего Царя. Возможно, у него дома осталась молодая жена, возможно, сын. Он был красивым, не правда ли?

- Зачем мы здесь, господин? - спросил Птолемей, отводя взгляд от мертвого перса.

Парменион не отвечал. На поле некоторые македонские и фракийские солдаты еще обыскивали мертвых, и над местом сражения кружили тучи черных птиц, встревоженно каркая.

- Сколько народу здесь полегло, как думаете? - спросил Спартанец.

- Тысячи, - ответил Пердикка, высокий и худощавый молодой кавалерист, прибывший в Азию с Александром.

- Порядка шестнадцати тысяч, - поправил его Парменион. Далеко справа рабочие группы македонян копали братскую могилу для своих боевых товарищей. - Каковы наши потери? - продолжил генерал, глядя на Птолемея. Молодой человек пожал плечами и развел руками.

Лицо Пармениона помрачнело. - Тебе следует знать, - сказал он ему. - Следует знать точно. Когда скачешь в бой, твоя жизнь зависит от братьев по оружию. Они должны быть уверены, что ты думаешь о них. Понимаешь? Они станут биться изо всех сил за чуткого командира. Мы потеряли восемьсот семнадцать македонян, четыреста одиннадцать фракийцев и двести пятнадцать союзных греков.

Генерал двинулся дальше, и, пораженные, офицеры последовали за ним. В этом месте тела лежали кучами, сотня за сотней. - Последняя позиция Царской Пехоты, - произнес Парменион. - Когда армия вокруг спасалась бегством, они остались стоять... насмерть. Храбрецы. Гордецы. Их стоит почтить мыслью и словом.

- Почему мы должны почитать врагов? - спросил Пердикка. - Какой в этом смысл?

- Кто станет управлять на этой земле теперь? - спросил Парменион.

- Мы.

- И по прошествии лет сыновья этих храбрецов станут вашими подданными. Они пойдут служить в ваше войско, станут маршировать под вашими знаменами. Но будут ли они верны? Будете ли вы способны доверять им? Будет мудро, Пердикка, почтить их отцов сейчас ради того, чтобы завоевать любовь их детей в будущем.

Парменион понимал, что не убедил их, однако прогулка среди мертвых стала ритуалом, необходимым испытанием - скорее, как он осознал, для него, чем для молодежи, вынужденной его сопровождать.

Он молча зашагал с поля боя вдоль реки к стреноженным лошадям, где сел в седло и направил свой маленький отряд в бывший лагерь персов.

Победа была быстрой и решительной.

Персидское войско в 45 000 человек укрепилось на другом берегу реки Граник, выставив конницу слева и справа, а наемную пехоту и Царскую Гвардию - с военачальником Мемноном - по центру. По всем правилам стояние на реке обеспечивало патовую ситуацию. Однако Парменион тайно выслал разведчиков измерить глубину реки. Стоял сезон засухи, и вода доставала лишь до бедер, а течение было медленным и вялым.

Александр повел свою конницу гетайров в атаку на левый фланг врага. Парменион приказал Филоте и его конным фессалийцам ударить на правый фланг. Ошеломленные персы не успели отреагировать, и к тому моменту как Парменион скомандовал генеральное наступление, их ряды уже смешались. Только наемная пехота да Царская Гвардия еще оказывали какое-то сопротивление, остальные отряды - а также Мемнон, неприятельский полководец - бежали с поля боя. Сражение длилось меньше часа, а резня - больше двух.

Шестнадцать тысяч персов погибли еще до того, как солнце встало в зенит.

Началось завоевание Персии. Начиналась легенда Александра.

Той же ночью, Александр устроил пир в честь победы в шатре убитого персидского военачальника. Он привел с собой писцов из Азии и Греции, а также поэта по имени Каллисфен, скелетообразного мужчину с жиденькой черной бородкой и неестественно большой головой, на которой давно уже не росли волосы. Пармениону не понравился сам человек, но он не мог не оценить его талант эпического поэта, с густым и глубоким голосом, с неспешной и размеренной манерой повествования.

Во время пира он декламировал свое импровизированное сочинение, в стиле Гомера, в котором воспевал подвиги Александра. Его принимали горячими аплодисментами. Юный Царь якобы лично зарубил 2 000 из полумиллионного воинства персов, с которыми ему пришлось столкнуться, а Зевс, Отец Богов, простер свою руку к земле, раздвинув облака, чтобы посмотреть на величайшего из смертных.

Каллисфен пел о том, как Афина, Богиня Войны, явилась Александру и предложила бессмертие накануне битвы, но молодой Царь отказался от этой чести, ибо еще не заслужил ее.

Парменион обнаружил, что бесконечная песнь уже начинала вызывать у него тошноту, однако молодежь продолжала хлопать и горячо принимать каждый преувеличенный до абсурда эпизод. Наконец Каллисфен поведал, как генералы Александра устроили с ним военный совет о том, как пересечь "стремительный Граника поток", и дали юному Царю ответ, что он "будет пристыжен, коль, перейдя Геллеспонта воды, он воды Граника не перейдет."

Гефестион, сидевший рядом с Парменионом, склонился к нему. - Не так это было, - прошептал он.

- Всё было не так, - ответил военачальник, - но для молодых и глупых звучит красиво.

Пир продолжался всю ночь, и, почувствовав скуку, Парменион отправился к себе в шатер. Мотак еще не спал, а сидел, растянувшись, на большом персидском стуле с подушками. Фивянин напивался.

- Чудесный день, - сказал он вошедшему Пармениону. - Еще один народ созрел для покорения. Будут сожжены и разрушены новые города. - Его лицо раскраснелось, глаза затуманились и налились кровью.

Парменион не ответил. Добавив дров в жаровню, он снял с себя парадные латы и растянулся на длинной кушетке.

- Царь-небожитель еще не устал слушать истории о себе? - спросил Мотак.

- Говори тише, друг, - посоветовал Парменион.

- Зачем? - спросил Мотак, садясь прямо и проливая вино. - Я прожил больше семидесяти лет. Что он мне сделает? Убьет? Да я мечтал умереть еще десять лет назад. Знаешь, после разрушения Фив я не смогу отыскать могилу Элеи. Моей милой Элеи!

- Ты ее найдешь. Она покоится не в телесной оболочке.

Мотак вытер глаза тыльной стороной ладони. - Что мы тут забыли, Парменион? Почему бы нам не отправиться домой в Македонию? Будем разводить лошадей, а резню оставим молодым. Чего мы тут добьемся? Только новых смертей, новых разрушений.

- Я тот, кто я есть, - ответил Спартанец. - Это всё, что мне осталось.

- Тебе не надо ему служить. Он не как Филипп, воевавший, чтобы спасти свой народ. Это убийца. Он ничего не построит, Парменион; он будет мчаться по всему миру и разрушать.

- Я в это не верю. Он обещает стать великим.

- Почему твои глаза не видят его злодейств? Чем он тебя приворожил?

- Хватит об этом! - рыкнул Парменион. - Ты пьяный старикан, полный обиды и отчаяния. Я не желаю больше слушать эти речи!

- Может, я и пьян, зато не одурачен им. - Резко встав, Мотак вышел из шатра.

***

Старый фивянин вдохнул полные легкие прохладного воздуха и вышел из лагеря, направившись к невысокой цепи холмов на юге. Он сел на склоне и откинулся назад, пытаясь сосредоточиться на звездном небе, однако звезды то и дело кружились, укачивая его. Он повернулся набок, и его сильно вырвало. В висках у него застучало, и он сел прямо, уронив из рук смятый свиток.

Он поднял его и развернул. Может, надо было показать его Пармениону? Нет, он знал, это не имело смысла. Этому донесению он не поверит. Парменион был абсолютно слеп, когда дело касалось малейшей критики молодого Царя.

Луна светила ясно, и Мотак еще раз перечитал донесение от агента в Пелле. Большая часть текста касалась нового регента, Антипатра, оставленного на посту командующего армией внутри страны, Олимпиада же стала править как Царица. Еще там говорилось о беспорядках в западных регионах. Но в последней части шла речь об убийстве Клеопатры и ее младенца.

Дворцовый слуга рассказал о двойном убийстве, а затем покончил с собой. Все друзья убитого и семьи этих друзей были вывезены из Пеллы и казнены.

Но слух распространялся, нашептываемый врагами Александра. Это было слишком ужасно, чтобы быть правдой, писал агент Мотака. Говорят, Александр вошел в покои Клеопатры и удавил ее золотым шнуром. Затем он взял ребенка и унес его в комнату чужеземной ведьмы с Самофракии, где для того, чтобы укрепить свой успех в борьбе за трон, он принес младенца в жертву неведомому божеству - и съел детское сердце.

Протрезвев, Мотак смотрел на свиток. В спину ему подул холодный ветер, и он задрожал.

- Время умирать, - прошептал холодный голос. Пронзающая боль обхватила в сердце Мотака огненными пальцами. Старик попытался встать, но приступ был слишком силен, и он повалился на траву, а свиток выкатился у него из руки.

Едва коснувшись земли, документ загорелся огнем - съеживаясь в траве и выпуская струйку черного дыма.

Перевернувшись на живот, Мотак попытался ползти, но сильная рука схватила его за плечо и перевернула на спину. Он поднял взгляд и увидел пару желтых глаз без зрачков и почувствовал, как длинный кинжал входит ему под ребро.

Боль покинула его, и он ощутил на своей шее прохладу травы. Он вспомнил далекий день в Фивах, когда сидел у журчащего ручья рядом с Элеей, положившей голову ему на плечо.

Все краски были яркими: зеленые кипарисы над ним, пронзительная синева небес, статуи в саду, словно вырезанные из чистого снега. Жизнь в тот день была прекрасна, и будущее сияло обещанием дальнейшего счастья.

- Элея... - прошептал он.

***

Александр медленно вынырнул из глубин темного сна и выбрался в явь, удивившись, что его голое тело будто накрыто шелковым покрывалом. Ткань была роскошной и мягкой, скользящей на коже, теплой и уютной. Он перевернулся на спину и обнаружил, что его рука покрыта грязью, а пальцы слиплись. Открыв глаза, он сел прямо. Рассвет озарял внешний полог шатра, и он поднял руку, чтобы протереть глаза. Вдруг он замер, и сердце его заколотилось. И ладонь, и рука были покрыты запекшейся кровью, как и вся кровать. Он закричал и стянул одеяло, проверяя, нет ли на теле ран.

В комнату вбежал Гефестион с мечом в руке. - Что такое, государь?

- Меня закололи, - ответил Александр, на грани паники, обшаривая руками собственную кожу. Гефестион бросил меч и подошел к ложу, осматривая голый торс Царя.

- Порезов нет, государь.

- Должны быть! Посмотри на кровь!

Но ран не было. У полога шатра лежал кинжал с покрытым запекшейся кровью клинком. Гефестион вложил его в руку Царя. - Это твой кинжал, - сказал он, - только кровь не твоя.

Александр прошлепал к дальней стене, где на маленьком столике остался кувшин с водой. Царь быстро умылся, продолжая искать на себе порез или укол. Он подскочил к Гефестиону. - Что со мной происходит?

- Не понимаю, государь, - ответил молодой офицер.

- Прошлой ночью... на пиру. Когда я ушел?

- Перед самым рассветом. Ты порядком напился и шатался. Но отказался от предложенной помощи.

Александр вернулся к кровати и сел, обхватив голову руками. - Кровь не могла взяться ниоткуда!

- Да, государь, - тихо ответил Гефестион.

- Я схожу с ума?

- Нет! Конечно нет! - Гефестион пересек помещение, положил руку Царю на плечо. - Ты - Царь, величайший из когда-либо живущих. Ты благословлен богами. Не высказывай подобных мыслей вслух.

- Благословлен? Что ж, будем надеяться на это. - Александр глубоко вздохнул.

- Ты сказал, что хочешь поговорить со мной, государь, о Парменионе.

- Я сказал?

- Да. Но теперь, когда он обеспечил такую славную победу, вряд ли ты захочешь, чтобы он присоединился к Атталу.

- О чем ты вообще говоришь? Это какой-то сон?

- Нет, государь, помнишь... несколько вечеров назад? Мы обсуждали Пармениона, и ты сказал, что его, возможно, надо будет убить.

- Я никогда бы не сказал такого. Он - мой самый старый друг; он рисковал жизнью ради меня... много раз. Зачем же ты так говоришь?

- Я, наверное, не так понял, государь. Ты говорил отправить его на долгий покой, как Аттала. Я подумал...

- Неправильно подумал! Слышишь?

- Да, государь. Прости.

Люди снаружи шатра начали кричать, и Гефестион развернулся и быстро вышел на солнце. Александр остался сидеть на кровати, силясь вспомнить, что же было после пира. Он мог вспомнить смех и шутки, и как Клейтус, старый кавалерист, плясал на столе. Но не припоминал, как покинул пир и как добрался до кровати.

Гефестион вернулся и тихо прошел через шатер с могильным лицом.

- Что там происходит? - спросил Царь.

Гефестион сел, но ничего не сказал, избегая взгляда Александра.

- Что такое, парень?

- Друг Пармениона, фивянин Мотак... найден убитым. - Гефестион поднял взгляд. - Заколот, государь... много раз.

У Александра пересохло во рту. - Это не я. Я любил старика. Он научил меня ездить верхом; он поднимал меня на плечи. Это не я!

- Конечно не ты, государь. Никто об этом не услышит, обещаю.

- Я должен увидеть Пармениона. Он, должно быть, в отчаянии. Мотак был с ним в Фивах, когда Парменион их освободил, разбив Спартанское войско. Мой отец тоже там был... ты знал об этом?

- Да, государь. Я позову твоих слуг, и они принесут свежую одежду.

Подняв окровавленный кинжал, Гефестион опустил его в мутную красную воду в кувшине, отмывая оружие. Затем вернулся к кровати, сорвав с нее пропитанное кровью одеяло и скрутив его в тугой сверток.

- Зачем кто-то сделал это со мной, Гефестион?

- У меня нет ответа, государь. Однако я удвою охрану вокруг твоего шатра.

Забрав кровавое одеяло, молодой офицер ушел, а Александр остался сидеть, глядя на свои руки. Почему я не могу ничего вспомнить, спрашивал он себя. Прямо как в Пелле, когда он встретил ту женщину, Аиду.

Она держала его за руку и предсказывала будущее. Аромат ее духов был острым, и она говорила об успехе и славе. Ее кожа была белее слоновой кости. Он вспомнил, как, будто в дурмане, протянул руку и сжал ладонью ее грудь. Ее пальцы ласкали его бедро, и она приблизилась вплотную, прижавшись губами к его губам.

Но потом...? Воспоминаний не осталось. Позже Аида сказала, что они с Олимпиадой убили вдову Филиппа с ее младенцем. Это было необходимо, уверяла она. Александр ей не поверил, однако не предпринял ничего для того, чтобы наказать женщину.

Тогда, как и сейчас, он проснулся в постели с запекшейся кровью на руках и лице.

***

Пармениону казалось, что у него уже не оставалось больше места в сердце и душе для новой боли и страданий. Смерть Дераи и убийство Филиппа захлестнули его чувства огненной плетью, оставив его немым и опустошенным. Но теперь он понял, что ошибался. Убийство Мотака открыло новую незаживающую рану, и стареющий Спартанец преодолевал эти муки с трудом.

Слезы не текли, но

стратег

был потерян и безутешен.

Он сел в своем шатре с сыновьями Филотой, Никки и Гектором, перед лежащим на узкой кровати телом Мотака. Парменион сидел рядом с покойником, держа в руках еще теплую мертвую ладонь Мотака.

- Выйди хоть ненадолго, Отец, - сказал Никки, подойдя к Пармениону. Спартанец поднял взгляд, кивнул, но не пошевелился. Вместо этого он перевел взгляд на своих детей: Фило был высоким и худощавым, копия отца; Никки - невысоким, темноволосым и коренастым; а младший, Гектор, был сильно похож на мать, с открытым лицом и широкими, невинными глазами. Теперь они стали мужчинами, а в детстве он редко их видел.

- Я был в твоем возрасте, Гектор, - заговорил Парменион, - когда Мотак поступил ко мне в слуги. Он был верным другом. Я молю богов, чтобы все вы встретили такую дружбу на жизненном пути.

- Он был хорошим человеком, - согласился Фило. Парменион изучал его лицо в поисках малейшего признака насмешки, но нет, в нем не было ничего, кроме сожаления.

- Я был скверным отцом для всех вас, - сказал вдруг Парменион, и сам удивился. - Вы заслуживали большего. Мотак никогда не упускал случая укорить меня за краткие приезды. Я желаю... желаю... - Он запнулся на миг, затем глубоко вдохнул и выдохнул. - Но, в конце концов, желая изменить прошлое, ничего не добьешься. Позвольте сказать одно: я горжусь всеми вами. - Он взглянул на Фило. - У нас были свои... разногласия, но ты был молодцом. Я видел тебя при Гранике, как ты повел своих людей в атаку вместе с Александром. И я всё еще помню забег, который ты выиграл, обогнав чемпионов Греции - ты бежал умело и с душой. Что бы там ни было между нами, Филота, я хочу, чтобы ты знал, что мое сердце вознеслось, когда я видел тот забег. - Он обратился к Никки и Гектору. - Вам обоим пришлось бороться, чтобы преодолеть препятствие, то, что вы являетесь сыновьями Македонского Льва. От вас всегда ждали большего. Но я ни разу не слышал, чтобы вы жаловались, и знаю, что люди под вашей командой уважают вас обоих. Я старею и не могу повернуть годы вспять, чтобы прожить жизнь иначе. Но здесь... сейчас... я хочу сказать, что люблю вас всех. И прошу у вас прощения.

- Не за что прощать, Отец, - произнес Гектор, обняв отца. Никки подошел слева, положил руку на отцовское плечо. И только Фило остался в стороне. Подойдя к телу Мотака, он положил ладонь мертвецу на грудь.

Фило ничего не говорил и не смотрел на отца, но лицо его трепетало, и он стоял склонив голову. Потом, так и не сказав ни слова, развернулся на носках и покинул шатер.

- Не подумай о нем плохо, - сказал Никки. - Всю жизнь он ничего так не желал, как заслужить твою любовь. Дай ему время.

- Думаю, наше время истекло, - печально произнес Парменион.

Мотак был похоронен в тени Ид, в лощине, окруженной высокими деревьями.

И армия двинулась на юг.

Исс, осень 333-го г. до Н. Э.

С отвагой, которой от него не ждали враги, Александр провел союзную армию вдоль южного побережья Малой Азии через Мизию, Ликию и Карию. Многие греческие города тут же открывали свои ворота, встречая победоносных македонян как освободителей и друзей, и Александр принимал от них почести с видом глубочайшей скромности...

Это контрастировало с жестокостью, которую он обрушивал на те города, что пытались ему сопротивляться.

Ионийский город Милет был взят штурмом фракийскими наемниками Царя, и ужасающие истории о мародерстве, изнасилованиях и резне разошлись на восток по Персидской империи и на запад по Греческим полисам. Даже враги Александра не могли поверить в такие массовые зверства.

Шептались, что сам Македонский Царь присутствовал при том, одетый как простой солдат, и вдохновлял фракийских дикарей на еще большие бесчинства.

Когда Александр это услышал, он впал в лютый гнев, и немедленно было начато расследование, возглавленное афинским генералом. Выживших милетян допросили и доставили в Македонский лагерь. Фракийцев построили в шеренгу, и свидетели обходили их, указывая на солдат, подозреваемых в участии в преступлениях. К закату пятого дня с начала расследования около семидесяти фракийцев были казнены.

Стремительность правосудия Александра снискала ему уважение в союзном войске, и Македонская армия двинулась дальше.

К весне следующего года Александр добрался до южной сатрапии Киликии на побережье Кипрского моря. Персидская армия не выступала против него, и военачальник Дария, Мемнон, обошел неприятеля своим флотом, переплыв с 300 судами Эгейское море, разбил македонские корабли снабжения и разграбил прибрежные города, которые поддержали Александра.

В осажденном порту Афродизии Парменион следил за разгрузкой трех греческих кораблей, прорвавшихся через Персидскую блокаду. Первый корабль, афинская трирема, доставил деньги, отчаянно необходимые, чтобы выплатить жалованье солдатам. Александр объявил, что освобожденные земли не будут разграблены. Все ресурсы должны быть оплачены, а солдаты, уличенные в мародерстве или воровстве, будут немедленно казнены. Это была хорошая политика, ибо она означала, что в Царе будут по-прежнему видеть не завоевателя, а освободителя. Но с этим была связана и серьезная проблема. Если солдаты были вынуждены платить за еду, одежду и женщин, то им нужна была монета - а ее не хватало.

Три морских каравана с золотом были перехвачены персидским флотом, и ни один македонянин не получал жалованья уже три месяца. Ропот возрастал, моральный дух падал.

Парменион считал сундуки, доставляемые с корабля на колесницы на берегу, потом сел на коня и повел конвой к городской сокровищнице. Там он проследил за разгрузкой колесниц и оставил Птолемея и Гектора наблюдать за переносом сокровищ в подземелья под дворцом.

Александр пребывал в верхних покоях, Гефестион и Кратерус были с ним. Царь выглядит усталым, подумал Парменион, войдя в помещение и поклонившись. Александр, в полном доспехе из сверкающего позолотой железа, восседал на стуле с высокой спинкой у широкого окна.

- Деньги доставлены безопасно, государь, - сказал Парменион, расстегнув ремень под подбородком и снимая шлем. Его седые волосы слиплись от пота, и он подошел к ближайшему столу, на котором стоял кувшин в окружении шести кубков.

- Какие новости о Дарии? - спросил Царь, вставая и подходя к Пармениону.

Спартанец потянулся было к кувшину, но задержался. - Момент настает, - сказал он. - В прошлом году Царь Царей поручил массовый набор новобранцев всем своим сатрапам. Однако он опрометчиво полагал, что наше вторжение окажется лишь небольшим нападением на Малую Азию с целью отобрать Ионийские города. Теперь он осознал свою ошибку. Донесения не так подробны, как мне хотелось бы, но похоже, что он собирает несметное воинство.

- Где именно? - спросил Царь, сверкнув глазами.

- Сложно сказать. Войска стекаются со всей Империи. Докладывают, что одна армия стоит под Мазарой, в трехнедельном переходе к северо-востоку от нас. Другая - в Тарсе, в недельном переходе к востоку. Но еще одна собирается в Сирии. А могут быть и другие.

- Сколько воинов выступит против нас? - спросил Гефестион.

Во рту у Спартанца пересохло, и он жаждал поднять кувшин и ощутить, как сила вина растекается по членам. Он покачал головой. - Кто знает? - И потянулся к вину.

- Но ты можешь предположить? - настоял Александр.

- Возможно, около четверти миллиона, - ответил Парменион. Он быстро наполнил кубок и поднял его к губам, намереваясь только отпить немного вина, однако вкус был так хорош, что когда он поставил кубок обратно на стол, тот был совершенно пуст.

Александр вновь наполнил его для военачальника. - Четверть миллиона? Да не может быть! - возразил Царь.

Спартанец заставил себя не трогать вино и отошел к скамье в середине комнаты. Потерев усталые глаза, он сел, облокотившись спиной на обшитые шелком подушки. - Те, кто никогда не бывал в Азии, - начал он, - сталкиваются с тем, что невозможно вообразить себе необъятный простор Империи. Если юноша захочет объехать верхом ее внешние границы, то к отправной точке он вернется мужчиной в летах. Годы и годы странствий, через горы и пустыни, лесистые долины, необъятные равнины, джунгли и дикие земли, которые простираются во сто крат дальше, чем может охватить глаз даже с самой высокой горы. - Он обвел взглядом комнату. - Посмотрите-ка на этот кувшин с вином, - сказал он. - Если он - Греция, то вот эта комната - Персидская Империя. Она так огромна, что вы не сможете сосчитать подданных Царя Царей: сто миллионов... или двести миллионов? Он и сам не знает.

- Как же мы завоюем такую империю? - спросил Кратерус.

- Прежде всего - выбрав правильное место для битвы, - ответил Парменион, - но еще важнее - завоевать расположение населяющих ее народов. Империя слишком необъятна, чтобы ее покорили захватчики. Мы должны стать ее частью. Дарий захватил трон, отравив своих соперников. Он уже имел дело с гражданскими войнами в своем царстве и выиграл их. Но многие ему не доверяют. Македония считалась частью Империи, и мы должны сыграть на этом. Александр находится здесь не только для того, чтобы освободить греческие города, он здесь затем, чтобы освободить Империю от владычества узурпатора.

Гефестион рассмеялся. - Да ты шутник, Парменион! Многие ли персы посчитают вторгшегося грека освободителем?

- Больше, чем ты можешь подумать, - вдруг произнес Александр. - Поразмысли об этом, друг мой. В Греции есть много полисов, но все мы - греки. А здесь - сотни различных народностей. Какое дело каппадокийцам до того, что на троне будет восседать не перс? Фригийцам, сирийцам или египтянам? Всё, что они знают - это то, что в Сузах правит Царь Царей. - Он обратился к Пармениону. - Ты прав как всегда,

стратег

. Однако на этот раз превзошел самого себя. - Царь подал Пармениону новый кубок вина, который был благодарно принят Спартанцем.

- Но по-прежнему остается вопрос относительно Персидских войск, - заметил Кратерус. - Кто их поведет?

- А вот это - задача, - признался Парменион. - Мемнон - умелый военачальник. Мы разбили его при Гранике во многом благодаря тому, что он не учел численность подкрепления, которое привел с собой Александр. Он был попросту в меньшинстве. Но где бы ни произошла новая битва, в этот раз мы встретимся с противником, превосходящим нас вдесятеро.

- Не сравнивай себя с Мемноном, - произнес Александр, до странного ровным и бесстрастным голосом. - Он умер две ночи назад.

- Не слышал об этом, - молвил Парменион.

- И не должен был, - сказал Царь. - Мне было видение: его сердце разорвалось как переспевшая дыня.

Александр подошел к окну и стал смотреть на море.

Гефестион приблизился к нему и заговорил так тихо, что Парменион не смог разобрать ни слова. Но Александр кивнул.

- Царь желает побыть один, - объявил Гефестион.

Парменион встал и взял свой шлем, однако Александр остался стоять у окна. Расстроенный, Спартанец последовал из комнаты за Кратерусом.

- С Царем всё в порядке? - спросил он у молодого человека, когда они вышли на свежий воздух.

Кратерус помедлил с ответом. - Прошлым вечером он поведал мне, что собирается стать богом. Он не шутил, Парменион. Но позже, когда я спросил его об этом, он отрицал, что когда-либо говорил так. Он в последнее время такой... не от мира сего. Видения, разговоры с богами. У тебя есть богатый опыт, господин, с людьми, сражениями и длительными кампаниями. Ты понимаешь, что с ним творится?

- Ты разговаривал об этом с кем-либо?

- Нет, господин. Конечно же нет.

- Это разумно, мой мальчик. Ничего никому не рассказывай - ни Гефестиону, ни кому-либо из друзей. Даже если другие будут это обсуждать в твоем присутствии, продолжай молчать.

Кратерус вытаращил глаза. - Считаешь, он сходит с ума?

- Нет! - ответил Парменион, эмоциональнее чем собирался. - У него есть уникальные способности. Они были у него с детства: способность видеть на далекие расстояния и другие... Таланты. Теперь они вернулись к нему. Но они вызвали в нем переутомление.

- Что бы ты посоветовал?

- Мне нечего больше посоветовать. Ему суждено стать великим. Всё, что мы можем, это поддерживать его и следовать за ним. Он обладает сильной волей, и я надеюсь, что это... недомогание... вскоре пройдет.

- Надеешься, но не уверен?

Парменион не ответил. Похлопав молодого мужчину по плечу, Спартанец пошел своей дорогой, погруженный в мрачные думы. Слишком долго он отметал сомнения, пытался не видеть истины. Мотак был прав, он был слеп к очевидному.

Стратег

позволил эмоциям обмануть интеллект, даже заглушал глас рассудка вином. Сколько раз он предостерегал своих младших офицеров от подобной глупости? Но теперь он был вынужден встретить, лицом к лицу, страх, с которым жил так долго.

Дух Хаоса вернулся.

Битва при Иссе, 333-й г. до Н. Э.

Утро было прохладным, и Парменион, в полном вооружении, поскакал на Паксусе на север, и пар вился из ноздрей жеребца. Небо было железного цвета, а с запада наползал морской туман, просачиваясь в лагерь и заглушая шаги марширующей македонской пехоты. Парменион застегнул ремешки шлема и повернулся, чтобы посмотреть на собиравшихся воинов.

Пять дней македоняне шли на юг, как бы спасаясь от огромной армии Дария, но теперь - едва рассвет озарил воды Средиземного моря - греки развернулись на север и пошли по узкому ущелью, обнесенному скалами.

На расстоянии четырех миль от Персидского лагеря, Парменион осторожно поехал во главе Македонской пехоты рядом с Александром. Всю ночь Спартанец выслушивал донесения разведчиков относительно персидских позиций. Поверив, что Александр побежал от него, Дарий - как Парменион и надеялся - стал беззаботен. Его огромные полчища, насчитывавшие свыше 200 000 воинов, расположились лагерем у реки южнее города Исс, а именно здесь Парменион и старался навязать неприятелю генеральное сражение; ибо равнины к югу от города простирались не шире полутора миль, так что персам будет сложно использовать свое численное преимущество и окружить македонян с флангов.

Пока они ехали, Александр оставался неестественно молчалив, и никто из офицеров не решался нарушить это молчание.

Это был момент истины, и каждый человек, марширующий или едущий верхом, крестьянин или знатный воин, понимал это. Вопрос касался не победы или поражения - это обдумывали только военачальники да старшие офицеры. Сегодня каждый человек столкнется с риском смерти или увечья. Слухи о численности противостоящего им войска разнеслись быстро, и Александр накануне обошел свой лагерь, поговорил с людьми, воодушевил их, подбодрил. Но даже такая харизматичная поддержка казалась зыбкой и ненадежной, словно ветерок или туман холодным утром.

Земля впереди раскинулась широко, холмы на востоке стали ниже, а горы остались позади, и Александр приказал пехоте развернуть ряды на равнине. Возглавляемые сребробородым Феопарлом, Щитоносцы - элитные пехотинцы, подготовленные самим Парменионом - выдвинулись направо, оставляя македонскую пехоту под началом Пердикки в центре. Союзники и наемники остались слева, и продвижение продолжилось уже широким фронтом, люди маршировали шеренгами по восемь солдат в глубину.

Александр и его офицеры поскакали вдоль строя на запад, где союзная кавалерия и фессалийцы отделились от центра, словно распростертые крылья орла.

Наконец Александр заговорил, поведя Буцефала рядом с Парменионовым скакуном. - Вот и настал этот день, мой генерал. - Он усмехнулся и протянул руку, чтобы стиснуть руку Пармениона в воинском пожатии, запястье к запястью. - Мы теперь встретимся в час победы - или на Елисейских Полях.

- Победа всё же предпочтительнее, - ответил Парменион с кривой улыбкой.

- Значит, так тому и быть! - согласился Царь, потянул поводья и поскакал на дальний правый фланг, под приветственные возгласы своей конницы гетайров и Копьеносцев.

Парменион отъехал назад к колонне легковооруженных лучников, шедших следом за фалангами. Это были агрианяне из Западной Фракии, высокие и поджарые, как волки, горцы, у которых были при себе короткие, изогнутые охотничьи луки из переплетенного дерева. Лучники были прекрасными бойцами - спокойными, невозмутимыми и смертоносными в бою. Позвав офицера, Парменион велел лучникам перейти правее, к окутанным туманом предгорьям.

- Я более чем уверен, что Дарий отправит конницу обойти нас с флангов. Сдержите их. Отбросьте их назад, если получится. Если не выйдет, то позаботьтесь о том, чтобы они понесли большие потери.

- Да, господин, - ответил офицер. - Мы обратим их в бегство. - Он улыбнулся редкозубой ухмылкой и размашисто зашагал на восток, его люди тут же перестроились и двинулись за ним.

Спартанец отъехал к кавалерии левого фланга, изучая взглядом длинную линию ровного побережья на западе. Он обернулся к Берину, орлинолицему фессалийскому принцу, который сражался рядом с ним еще на Крокусовом Поле много лет назад. Берин уже был седобородым, но по-прежнему стройным и сильным воином, лицо его обветрилось и загорело до цвета старой выдубленной кожи. Фессалиец улыбнулся. - Они могут попытаться атаковать на кораблях с моря. Хочешь, чтобы мы поехали туда?

- Нет. Отведи своих людей за строй пехоты и вели спешиться. Я не хочу, чтобы вас увидели до того как неприятель предпримет атаку с фланга.

Берин отдал обычное воинское приветствие и повел людей вдоль строя назад. Теперь за марширующими поднималась пыль, и фессалийцы спешились и отошли, прикрывая чувствительные ноздри своих коней. Некоторые даже побрызгали драгоценной водой, чтобы смочить тряпки и вытереть пыль с лошадиных морд.

Войско продолжало идти. Вдалеке показались персидские укрепления, по ту сторону прямой ленты реки были наскоро возведенные земляные валы, утыканные кольями.

Показались легковооруженные персидские всадники, ехавшие по предгорьям справа, однако Парменион заставил себя не обращать на них внимания, доверяя способностям агрианян сдержать их натиск. Наступление постепенно продолжалось, Парменион переместил 2 000 союзных всадников еще левее и приказал людям рассредоточиться.

Как он и надеялся, большое конное войско персов форсировало реку, направившись западнее, к морскому побережью. Наметанным глазом он заметил, как всадники отделяются от правого фланга неприятеля: три тысячи, четыре, пять, шесть...

К Пармениону подъехал Птолемей. - Мы сумеем их отбить? - нервно спросил молодой человек. Спартанец только кивнул.

- Прикажи Берину и его фессалийцам садиться по коням.

Парменион бросил взгляд на центр, там македонская пехота уже почти подошла к реке. Теперь пробил час испытания, ибо люди не могли перейти воду и держать строй. К тому же им предстояло встретиться с единой массой превосходно вооруженной и защищенной Персидской Гвардии и 5 000 греческих ренегатов-наемников, многие из которых были родом из Беотии и Фив и питали глубочайшую ненависть к македонским захватчикам.

Парменион был убежден, что его дикие фессалийцы оттеснят персидскую кавалерию к побережью, защитив левый фланг, а также твердо верил в храбрость и выучку стрелков-агрианян, защищавших предгорья по правому флангу. Но сейчас всё зависело от македонской конницы, которая должна была пробить неприятельский центр. Ибо если персам дать возможность двинуться вперед, то огромное численное превосходство своей массой пробьет восьмирядные пехотные шеренги.

Спартанец откашлялся, прочищая горло, но не набрал достаточно слюны, чтобы сплюнуть. Теперь всё возлагалось на силу и отвагу Александра.

***

Александр затянул ремни железного кулачного щита на своем левом предплечье, потом завязал узлом уздечку Буцефала. Теперь он мог управлять конем только коленями. Филота подал клич, Александр обернулся и увидел персидскую конницу справа, приближавшуюся к предгорьям. Переведя взгляд, он увидел, что лучники вышли помешать им. Он отхаркался и сплюнул, прочищая рот от пыли; затем, выхватив меч, высоко воздел его над головой и пустил Буцефала бегом к реке. Кавалерия гетайров, во главе с Филотой, Клейтусом и Гефестионом, ринулась за ним. Стрелы и камни свистели над головой Царя, пока он мчался, но ни один снаряд его даже не задел, и Буцефал бросился в воду, поднимая высокие фонтаны брызг.

Тысячи персидских всадников поскакали навстречу македонской атаке, и Александр первым ввязался в бой. Могучим взмахом он вонзил клинок в плечо одетого в шелка всадника, и тот с криком свалился во взбаламученную воду.

На персах почти не было доспехов, кроме стеганых парчовых нагрудников, и македоняне прорубились сквозь них к противоположному берегу.

- Бей! Бей! Бей! - рычал Александр, и его голос возносился над звенящим шумом битвы. Дротик отскочил от нагрудника сражавшегося Царя, сбив позолоченное наплечье. Александр пригнулся под просвистевшей над головой саблей и вспорол живот нападавшему.