- Ты мог бы остаться, - прошептала Фина.
- Нет. Моя судьба не связана с этим миром. Я должен оставаться рядом с Александром. А что будешь делать ты?
- Вернусь в Храм. Я - Целительница, и там будут нужны мои способности.
- Ты говоришь с грустью, госпожа. Не надо грустить, - сказал он и протянул руку, чтобы взять ее ладонь в свою.
- Жизнь полна печали, - произнесла она, - но это всё-таки жизнь. Ты - хороший человек. Надеюсь, что ты обретешь свое счастье. - Она встала и пошла вниз по склону к зарослям.
Голос Аристотеля зашептал в ее сознании, доносясь отдаленным эхом: "Создания прошли через Врата?"
"Да."
"Все они? Все до единого?"
"Да, все. И твой двойник тоже."
"Тогда помоги мне прийти к вам."
"Как?"
"Слушай мой голос. Представь меня. Сипстрасси сделают всё остальное."
Дерая потянулась к нему, почти покидая тело. Крикнув, она собрала все силы, но боль вспыхнула в ней, и она закричала вновь. Так же внезапно, как и возникла, боль пропала, и туманная фигура появилась перед ней, постепенно принимая черты Аристотеля.
Маг
покачнулся и упал на колени, пальцы конвульсивно впивались в землю перед ним.
- Это было нелегкое путешествие, - сказал он. - Ты отлично справилась, Дерая.
- Отправь меня обратно, - тихо сказала она, - и в моем настоящем облике.
- Но ты ведь, конечно же, хочешь сохранить молодость? - спросил он, поднимаясь.
- Нет, - ответила Фина-Дерая, - хочу быть такой же, какой и была.
Он покачал головой, не веря своим ушам, однако поднял руку, в которой держал ярко сияющий золотой камень. Ее темные волосы вновь стали серебряными, кое-где хранившими былой рыжий оттенок, кожа на лице покрылась морщинами в соответствии с ее реальным возрастом, глаза посветлели и вновь ослепли. - Как ты можешь желать этого? - прошептал Аристотель.
- Это та, кто я есть, - ответила она. - А теперь перенеси меня обратно.
- Ты уже попрощалась?
- Я сказала всё, что надо было сказать.
Аристотель вновь поднял руку. Золотой камень засиял, и мягкий свет окутал жрицу. Когда свет померк, она исчезла.
Маг
подошел к холму, где его ждали остальные.
- Хирон! - воскликнул Александр. - Ты вернулся!
- Да, вернулся, - ответил
маг
. - Пришел забрать вас домой.
- А этот который? - спросил Филипп с каменным лицом.
- Это, я полагаю, уже Аристотель, - с ухмылкой ответил Парменион.
- Ты уверен?
- А ты как считаешь, Аттал?
- Я согласен. Да, это Аристотель, государь.
- Хорошо, - сказал Филипп. Он глубоко вздохнул. - Ах ты, сукин сын! - прорычал он, бросаясь к
магу.
Аристотель отскочил от неожиданности и испуга. - Так было нужно, государь! - проговорил он.
- Зачем ты лишил меня памяти?
- Это будет сложно объяснить, однако, если дашь мне шанс, я всё расскажу.
- Я бы и сам хотел услышать, - тихо молвил Парменион.
Филипп скрестил руки на груди. - Давай,
маг
, но я хочу услышать хорошую историю, - процедил он со всё еще злобными глазами.
Аристотель уселся поудобнее, остальные - полукругом перед ним. - Меня зовут Аристотель... - начал он.
- Да мы уже знаем, мать твою! Давай дальше, - вспылил Филипп, и
маг
поднял ладонь, призывая к тишине.
- Я продолжу по-своему, мой повелитель, если позволишь. Теперь я Аристотель - но когда-то я был Хирон и жил здесь с народом Заклятия. Именно здесь я впервые встретил Пармениона,
стратега
, и Шлема, воина без памяти, и Аттала, мечника. Здесь, в этом мире, я впервые увидел также Золотое Дитя, Искандера. И - как вы все только что видели - я прошел через Врата во время исхода из этого мира детей Титанов. Для вас это мгновения. Но для меня - целые века, прошедшие с тех пор, как я покинул этот мир.
- Что же с тобой происходило? - задал вопрос Парменион.
- Я исследовал многие страны, на протяжении многих столетий. Я отыскивал новые врата, пути меж мирами. Я путешествовал далеко. Однако тосковал по человеческому обществу, и тогда, в конце концов, пришел в Азию, а затем в Грецию - и вновь услышал о Парменионе. И тогда я осознал, что проделал великий круг во Времени: я прибыл в точку
перед
его прибытием в Ахайю. Это была сложная дилемма для меня. Мог ли я вмешаться? Конечно, мог, ибо когда Парменион впервые оказался в Ахайе, он поведал Хирону, что чародей перенес его из другого мира. Человек тот, сказал он мне, выглядел в точности как я. И тут я понял, что пойман в опасные сети. Я должен был воссоздать всё, как было, либо рискнуть, изменив прошлое - и тогда, возможно, уничтожить самого себя. Вот такой парадокс, друзья мои. Я перенес Пармениона и Аттала из мира в мир; затем разыскал тебя, государь. Я не мог предвидеть, какие испытания ожидали вас, ибо мои воспоминания о том времени были размыты из-за моего существования в облике Камирона. Теперь видите мою дилемму? Я не мог вам ничего рассказать - потому что вы ничего не знали, когда впервые встретили меня. Я всем сердцем желал отправиться с вами, чтобы помочь, но не мог. Некоторые законы невозможно изменить. Нельзя пройти через Врата в то время и место, где ты уже существуешь. Ни один человек не может встретиться с самим собой. Так что всё, что я мог, - это ждать, и надеяться, и молиться, что события будут развиваться так же, как это происходило раньше.
- Погоди немного, - перебил Филипп, - я почти ухватил суть твоих речей. Однако понять тебя - это всё равно, что голыми пальцами форель ловить.
- Понимаю, это сложно, - сказал ему Аристотель. - Для вас эти приключения были внове, но для меня они уже были частью моей истории. Всё это уже произошло. Я должен был полагаться на то, что было известно мне как Хирону. А всё, что он знал - это как воин по имени Шлем появился на поле боя и убил Филиппоса, и еще то, что этот воин был Македонским Царем в своем мире. Хирон... то есть, я... знал также, что Царь тот был лишен памяти. Поэтому, когда передо мной встала эта задача на другом конце Времени, я всего лишь восстановил обстоятельства.
- Вот о чем я толкую! - буркнул Филипп. - Только я начинаю что-то понимать, как оно тут же ускользает. Но ответь мне вот на какой вопрос, чья была идея - изначально - отнять у меня память и силком перенести меня в другой мир?
- Это круг, государь. Так что у него нет ни начала, ни конца. Некого в этом винить.
- Некого... Послушай меня,
маг
, я - Царь, а Царь всегда найдет, кого обвинить. Так устроен мир. Ты явился ко мне во дворец и - не спросив соизволения - похитил меня. Назови мне хоть одну хорошую причину, почему я не могу снести голову с твоих плеч.
Аристотель развел руками и улыбнулся. - Единственный ответ, что приходит мне в голову, государь, это если ты попытаешься сделать так, то я превращу тебя в ящерицу и наступлю на тебя.
Филипп мгновение помолчал, затем обратился к Пармениону. - Я бы сказал, что это звучит, как стоящая причина.
- Согласен, государь.
- Ты мне нравишься,
маг
, - молвил Царь, - но у тебя остался должок передо мной. Как же ты вернешь его?
- А как ты пожелаешь, государь?
- Отправляйся с нами в Пеллу, в качестве наставника моего сына.
Аристотель засмеялся. - Я бы попросил это как подарок, - сказал он, - и с охотой приму это как наказание.
- Вот и хорошо! А теперь, верни нас домой.
- Парменион еще не попрощался со своей Царицей, - заметил Аристотель, и улыбка сошла с его лица. - И она ждет у подножия холма.
Парменион глубоко вздохнул, поднялся на ноги и отправился в лес. Там он нашел Дераю, которая сидела на поваленном дереве, и она встала, когда увидела его.
- Ты бы ушел, не повидав меня, не сказав ни слова на прощание?
- Да. Это было бы трусливым поступком, знаю, но я думал, что не смогу подобрать слов. Ты говорила с Леонидом?
- Он мне всё рассказал. Я такая же, как она?
Он кивнул. - Абсолютно во всём.
- Значит, ты любил не меня, - проговорила она печально.
- Это была ты, - заверил он. - Сначала это был образ, воспоминание. Но женщиной, с которой я занимался любовью, была ты. Женщина, которую я люблю, - это ты.
- Но ты не можешь остаться?
- Нет. Я должен присматривать за Александром. Это мой долг и моя жизнь. Простишь ли ты меня?
Она кивнула и шагнула в его объятия. Поцеловав его один раз в щеку, она нежно отступила от него. - Иди, - сказала она. - Уходи сейчас - и поскорее. Я знаю, что ты однажды вернешься. Я знаю твою тайну, Парменион. Знаю причину, по которой ты должен отправиться с Александром. Но здесь твоя судьба, и в один прекрасный день ты возвратишься. И я буду ждать тебя здесь, на этом самом месте. Я буду здесь.
- Не могу этого обещать, - проговорил он, - но жажду этого всем своим сердцем.
- Тебе и не надо обещать. Мне снился сон прошлой ночью. Седобородый чародей явился мне и сказал прийти сюда сегодня. Он сказал, что ты уйдешь, чтобы вернуться в свой мир. Но еще он сказал, что сделает всё, что сможет, чтобы вернуть тебя ко мне. Я буду ждать.
Парменион ничего не ответил. Отступив на несколько шагов, он развернулся на носках и зашагал вверх по склону холма.
Аристотель ждал его и, когда Спартанец поравнялся с ним,
маг
поднял руку.
Врата замерцали вновь...
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ
Город Миеза, 337-й год до Н.Э.
Человек по имени Аристотель сидел один в пустом саду школьного здания лицом на север, глядя, как грозовые тучи сгущаются над нависшими горами Бора. Подул холодный ветер, и он поежился, плотнее кутаясь в свой шерстяной плащ.
Оглянувшись в сторону дома, он увидел там свою жену, Пифию, собиравшую зелень на маленьком клочке взрыхленной земли рядом с кухней. Скоро надо было отправляться в путь, оставляя за спиной последние четырнадцать лет жизни - попрощаться с Миезой, с Македонией, с Грецией.
Он вздохнул. Бессмертие тяготило, но в то же время, как наркотики Египта, вызывало зависимость. Утешение надеждой на смерть лишь повышало страх умереть. Чем дольше он жил, тем более утомлялся, чем больше он желал успокоиться в могиле, тем более его ужасала эта мысль.
И воспоминания...
Их было так много... Три тысячи лет назад он едва не сошел с ума от них. Но Пендаррик спас его, обучив обращаться с Камнями мудрее. Каждая из его прошлых жизней была связана с ключевым словом и закрыта в его сознании под замок. Ключом на эпоху Македонов был Искандер. Всего лишь соединив слово с конкретной мыслью, он тут же видел перед собой Золотое Дитя и сияющие Врата, и все предшествующие этому событию годы. Но теперь он достиг той точки, когда даже ключи сияли перед ним словно звезды, тысячами и тысячами.
Что же теперь осталось нового, вопрошал он?
Ответ пришел быстро, как удар в сердце.
Нет ничего нового под солнцем. Всё - тлен.
Он улыбнулся и открыл ключ от жизни, которую провел с Мыслителем. Золотые дни. Времена, когда еще были открытия и сюрпризы, ждавшие впереди.
Почему ты так печален, спросил он себя? Вокруг скамьи была дюжина стульев, сейчас пустых, но совсем недавно их занимали дети благородных македонян - юноши, полные надежд, питающие мечты. И - всегда в самом центре, как яркое солнце в их жизни - был Александр.
Вот оно, понял он.
Александр.
Аристотель встал, прошел к северным воротам, открыл их и вышел к подножию горы Бермион. Сквозь эпохи он видел людей, великих людей, мудрых людей, воинственных людей, закосневших в своем высокомерии, пренебрежительных к своему прошлому. Однако прошлое хранит все ответы на загадки жизни, но каждое подросшее поколение неосознанно закрывает их от себя. А потом ищет среди неродившихся будущих.
Я возлагал на тебя великие надежды, Александр, подумал он. Ты обладаешь замечательным умом, пожалуй, величайшим с тех времен, как Мыслитель правил Иерусалимом. Ты наверняка обскакал бы в этом и Пендаррика в дни, когда он царствовал в Атлантиде.
И всё же, что тебя манит? Мудрость? Погоня за знанием? Нет. Ты слышишь боевые трубы, Блудница Завоевания прельщает тебя. Даже когда Дух Хаоса заточен вне тебя, ты остаешься мужчиной, а мужчина всегда будет стремиться к славе.
А другие будут следовать за тобой. Он представил себе их, эти молодые лица, сияющие жаждой будущего, которое, они верили, многое обещало: Птолемей, Неарх, Филота, Никки, Дердас и другие. Как все юноши, они упивались своей силой и пренебрегали деяниями отцов.
Аристотель остановился у журчащего ручья, прислонившись спиной к валуну, дабы закрыться от ветра. Ястреб спикировал с неба, бросившись камнем вниз, и вонзил когти в молодого кролика, едва тот выглянул из своей норы посмотреть на закат. Пойманное животное не сопротивлялось, и, когда птица взмыла в воздух, оно безвольно повисло в ястребиной хватке. Аристотель подлетел душой к существу. Оно было мертво.
- Да будут прокляты все ястребы на свете, - проговорил он вслух.
- Ему надо кормить птенцов, - послышался голос. Аристотель поднял взор и улыбнулся, когда высокая фигура вышла из тени деревьев, чтобы сесть рядом с ним. Мужчина расположился, вздрогнув, когда больное колено отказалось согнуться.
- Так и думал, что найду тебя здесь, - сказал Парменион, сняв шлем и проведя пальцами по вспотевшим, серым как сталь, волосам. - Филипп хотел бы, чтобы ты приехал в Пеллу на его свадьбу.
Аристотель покачал головой. - Я не буду там присутствовать, Парменион.
- Это не очень-то обрадует Филиппа.
- Его гнев не имеет для меня никакого значения. Я пройду Тропами Дракона к другим мирам.
- А Пифия?
- Оставлю ей денег. Пифия не станет горевать по мне; она грела мою постель, но между нами было мало любви. - Он пристально посмотрел Пармениону в лицо, отметив глубоко прочерченные морщины, темные круги под синими глазами. - Устало выглядишь, мой друг.
Парменион пожал плечами. - Мне шестьдесят три. Как мне не устать после долгой военной кампании.
- Но теперь-то можно отдохнуть? После того, как Филипп разбил афинян и фивян при Херонее, он стал негласным Повелителем Греции. Где теперь его враги?
- Везде, - ответил Парменион с кривой улыбкой.
- Понимаю, - сказал Аристотель, улыбнувшись в ответ, - но я имел ввиду тех врагов, что действительно способны нанести ему вред? Не осталось тех армий, что могли бы завоевать его. Он правит от Эпира до Фракии, от Пеонии до Фессалии. Все платят ему дань - даже Афины. Я слышал, они возвели его статую после Херонеи. Невероятно!
- Не совсем так. Афиняне ожидали, что мы ворвемся в город и разорим его. Вместо этого Филипп вернул им погибших со всеми воинскими почестями и предложил мир. И они тут же успокоились.
- Почему он их пощадил? Афины годами были для него занозой в заднице.
Парменион пожал плечами. - Филипп навсегда запомнил деяния своего двойника из Македона. Он поклялся самому себе никогда не повторять этих злодейств. Но есть у него одна великая мечта: он жаждет расширить свои владения на восток.
- Куда же он пойдет? Ему не одолеть мощь Персии.
- У него нет выбора. У Македонии теперь огромное войско - конница, осадная инженерия, наемники. Всем нужно пропитание и жалование. Куда еще ему идти? Царь Царей правит сотней народов, и все они богаты.
- И это твой ответ, - сказал ему
маг
. - Сто народов, и все с армиями. Царь Царей может выставить миллион воинов против вас.
- Знаю, - утомленно ответил Парменион.
Аристотель поднялся, дал Пармениону руку и помог ему встать. Колено Спартанца больно хрустнуло, и тот вытянул ногу. - Нынче мне лучше не залезать в седло, - проговорил он.
- Давай, пойдем в дом. Мы с тобой должны выпить на прощание.
Далеко за полночь они сидели вдвоем и разговаривали в небольшом
андроне
с торца школьного здания. Очаг с углями пылал в центре комнаты, и несколько светильников мерцали на стенах. В комнате было тепло, ночной ветер пошатывал ставни единственного окна.
- Ты доволен? - вдруг спросил Аристотель. Парменион улыбнулся, но не ответил. - Или жалеешь, что не остался в Ахайе?
- Конечно жалею. Но глупо горевать над ошибками прошлого.
Аристотель кивнул. - Это мудро. Как твой Филота?
Лицо Пармениона посмурнело. - Всё так же. Мы редко общаемся. Его раздражительность устремлена на всех и вся, но он заискивает перед Александром как столовый раб. Я пытаюсь не вспылить, глядя на всё это. Это нелегко для сына военачальника; он чувствует, что должен доказать себе, что во всем лучше своего отца.
- Что ж, у него высокие амбиции, - тихо произнес Аристотель.
- Его мать посеяла в нем мысли о величии с самого рождения. Я должен был пресечь это давным-давно.
- Его амбиции однажды тебя погубят, - предостерег Аристотель. - Он мечтает стать Царем.
- Этого никогда не случится. У него недостает для этого ни ума, ни силы.
- Знаю. Я тринадцать лет обучал его. Но зато из него может выйти неплохой командир. Он еще способен пересмотреть свои взгляды.
- Он неплохо проявил себя в Трибаллийской кампании, но слава досталась Александру. Филоте, должно быть, тяжело было пережить это.
- Он - не один такой.
Парменион покачал головой. - Не верь всему, что слышишь,
маг
. Филипп не завидует собственному сыну. Он любит его и гордится его достижениями. Как и я.
- Говорят, что новая невеста Филиппа уже беременна - и что она ждет сына. Александру непросто будет это принять.
- Почему же? - возразил Парменион. - Александру восемнадцать, и он наследник престола. Этого уже ничто не изменит.
- Да брось,
стратег
, не позволяй своей лояльности ослепить тебя. Используй разум. Он женится на Клеопатре, высокородной македонянке. Все другие его жены - чужестранки. Она под опекой Аттала. Ты не думал, что многие знатные македоняне увидят в ребенке первого законнорожденного наследника? Ты и сам полукровка. Мать Александра - эпиротка, что делает его метисом.
- Не желаю об этом говорить! - буркнул Парменион.
Аристотель вздохнул и откинулся на своей скамье. - Тогда не будем. Допьем вино и скажем слова прощания.
В предрассветной темноте Аристотель, одетый для дороги в длинную тунику и плотный плащ, тихо прошел в комнату, где спал Парменион. Спартанец спал крепко, и
маг
прошел к его изголовью. Из мешочка на поясе он достал золотой камень и коснулся им правого колена Пармениона. Спартанец вздрогнул и тихонько застонал, но не проснулся. Сила Камня просочилась в спящего мужчину, его железно-серые волосы немного потемнели, глубокие морщины на лице чуть-чуть разгладились.
- Один небольшой дар для тебя, мой друг, - прошептал Аристотель, - но он не последний. Однажды я вернусь.
Он отошел к двери и вышел из дому, возвращаясь к ручью у подножия горы, и подошел ко входу в укромную пещеру, частично скрытую за густыми зарослями. Новое солнце вставало к зениту, и Аристотель остановился попить в красе его лучей на зеленеющей поляне.
"Почему ты уходишь сейчас?" спрашивал он себя. Ответ возник в его сознании быстро, острый и горький. Грядут кровавые дни, и Темный Бог готов снова показать себя. Он ощущал присутствие Духа Хаоса, нависающего над землей как незримый туман, клубящийся в сердцах людей, проникающий в их сознания, шепчущий в уши.
Неужели Парменион полагал, что ожерелье способно надолго защитить Пармениона? Это был лишь металл, напитанный силой Камня Сипстрасси. Его можно было снять, сорвать с шеи одним рывком. И что тогда?
Темный Бог может вернуться.
Обязательно вернется,
поправил он себя. Ничто его не остановит.
Ты убегаешь прочь, признал он: прячешься от великой битвы, которая грядет.
- Я хочу жить, - молвил он вслух. - Я сыграл свою роль. Лучше быть живым псом, чем дохлым львом. - Но он так и не убедил себя.
Бросив последний взгляд на Македонскую землю, он шагнул в пещеру.
И больше его никто не видел в землях Греции.
Пелла, лето, 337-й год до Н.Э.
Александр сел, откинувшись на спинку, небрежно пригубил кубок с вином, но глоток сделал маленький и стал слушать своих Доверенных, которые обсуждали предстоящую Персидскую кампанию. Как всегда, больше всех говорил Филота. Александр находил удивительным, что сын так сильно напоминал отца внешне, но при этом унаследовал так мало талантов своего родителя. Филота был высоким и сухим, являясь превосходным бегуном и хорошим кавалерийским офицером, но его запас знаний стратегических предметов оставлял желать лучшего. Однако, как и многие люди ограниченных талантов, его главным качеством был взгляд со стороны, способность подмечать, где допустили промах другие.
- Вот при Хиронее, - рассказывал Фило остальным, - мой отец ни за что не должен был так широко растягивать левый фланг. Если бы не атака Александра, Филипп был бы убит.
Александр улыбнулся и промолчал. Ничего особенного не было в том, что соратники видели в нем юного бога войны, но истина - как всегда - была не так проста.
- Каждый из нас станет царем, - заявил Птолемей. - Вот я буду владеть золотым троном и тысячей наложниц.
- Да ты и сам не знаешь, что с ними со всеми делать, - сказал Неарх, хохотнув. Александр посмеялся с остальными, к неудовольствию Птолемея. Добрый нрав Птолемея, самого юного из Доверенных, был известен всем.
- Что ж, я с удовольствием выясню это в процессе, - парировал Птолемей, ухмыляясь.
- Если вы все станете царями, - произнес Александр, - что тогда останется мне?
- Ну, это же очевидно, ты станешь Царем Царей, - сказал ему Птолемей. - Будешь править миром, а мы станем твоими сатрапами.
- И будем убивать всех твоих врагов, - вставил Филота.
- Интересная мысль. А что будет, если у меня больше не останется врагов?
- У великого человека всегда будут враги, - сказал Птолемей. - Иначе какой толк быть великим, если не с кем воевать? Это было бы нелепо.
- Сдается мне, - сказал Неарх, - ты уже запасаешь врагов?
- Ага. И начну с тебя, худородный болван!
Раздался ехидный и заразительный смех Неарха. - С меня? Разве это разумно? Разве ты больше не хочешь, чтобы я расхваливал тебя моей сестре?
- Дельное замечание, - молвил Птолемей, потирая подбородок. - Ты прав. Сейчас не время записывать тебя во враги. Тогда пусть это будет Фило: он станет моим первым врагом.
- Хватит этой болтовни, - вмешался Александр. - Вы все захмелели. Ступайте по домам! Я хочу выехать на рассвете. Говорят, что львица повадилась нападать на коз и овец у маленькой деревушки к северу от города. Это будет славная охота.
- Я убью зверюгу голыми руками, - сказал Неарх, вставая и напрягая мускулы. Как и его отец, Феопарл, он был наделен невероятной шириной плеч и покатой, как бочка, грудью.
- Если это не поможет, ты можешь дыхнуть на нее, - заметил Птолемей. - Хоть какая-то будет польза от того, что ты нажрался лука.
Неарх надвинулся на стройного юношу, но споткнулся и упал на небольшой столик, уставленный сладкими яствами. Когда он поднялся на ноги, бросившись в погоню за юнцом в дворцовые сады, Филота повернулся к Александру и поклонился.
- До завтра, государь, - мягко проговорил он.
- Не положено называть меня государем. Я не Царь, - проговорил Александр вкрадчивым тоном.
- Пока что нет, - сказал старший сын Пармениона, снова поклонился и зашагал из комнаты.
Наконец, остался только Кратерус. Старше прочих, почти двадцатилетний, он был тихим, замкнутым молодым человеком, но и он, казалось, чувствовал себя хорошо на неприличных посиделках с Доверенными.
- Что-то беспокоит тебя? - спросил Александр.
- У тебя лодыжка до сих пор перевязана после падения, и ты едва ковыляешь. Считаешь, сейчас время охотиться на львов?
Александр похлопал высокого парня по плечу. - Завтра будет лучше, и я затяну повязку потуже. Но это ведь не причина, по которой ты хотел увидеть меня.
Кратерус пожал плечами и улыбнулся. - Нет. Я в замешательстве, мой повелитель. При дворе много говорят о Царской женитьбе и о ребенке, которого носит Клеопатра.
Улыбка покинула лицо Александра. - Это не должно тебя заботить. Это не заботит меня. У моего отца уже целых шесть жен.
- Но они не такие, как эта.
- Хватит об этом, Кратерус, - предостерег принц. - О некоторых вещах лучше не разговаривать.
- Хорошо. Я повинуюсь тебе, как всегда. Но знай - если я тебе понадоблюсь, то буду рядом.
- Все дворцовые юноши дают клятву верности Царю. А Царь - Филипп, - заметил Александр.
- Может, это и так. Но я служу Александру.
Принц вплотную приблизился к другу, взглянул в глубоко посаженные темные глаза парня. - Вот такие заявления и приводят принцев к смерти. Ты меня понял? Я никогда не подниму мятеж против Филиппа. Никогда! Если бы я желал Филиппу смерти, то позволил бы ему погибнуть при Херонее, когда под ним убили лошадь. Больше никогда об этом не говори. Нечего бояться, Кратерус. Нечего.
Доверенный поклонился и вышел, закрыв за собой дверь. Александр вернулся в центр комнаты, взял кубок с вином и допил его содержимое. Он всегда потягивал один кубок весь вечер, ему не нравилось воздействие алкоголя на свой организм.
- Тебе ст
о
ит к нему прислушаться, сын мой, - проговорила Олимпиада, входя в комнату из тени внешнего коридора.
- По этикету было бы вежливо, Матушка, сообщить о своем присутствии.
- Ты злишься на меня?
Он покачал головой и улыбнулся. Подойдя близко, Олимпиада поцеловала его в щеку. Ее рыже-золотистые волосы теперь были тронуты серебром, но лицо оставалось молодым и красивым, а тело - стройным. - И почему все видят потаенную опасность? - спросил Александр. - Это всего лишь свадьба.
- Она - падчерица Аттала... и Аттал ненавидит тебя.
- Он когда-то рисковал жизнью, спасая меня. Я этого не забуду.
- Это было когда-то, - сказала она, сверкнув глазами. - А теперь он вливает свой яд в голову Филиппа против тебя. Почему ты этого не замечаешь?
- Я решил не замечать. Филипп построил это царство из ничего. Окруженный со всех сторон могучими врагами, он один добился того, чтобы Македонию боялись и уважали. А что сделал я? Повел армию на север и разбил трибаллов. Как я могу сравниться с царем, который покорил Фракию, Иллирию, Халкидику, Фессалию, Пеонию - и разбил объединенные войска Афин и Фив? - Он засмеялся и нежно прикоснулся к плечу матери. - Ты понимаешь меня? Он ничего мне не должен. Если он сочтет нужным сделать наследником своего нового сына, то какое я имею право воспротивиться ему?
- Право? - вскипела она, отстранившись от него. - Ты - наследник - его первенец. Править - твоя судьба. Задумайся, Александр; если ты откажешься от трона, найдутся те, кто пожелает твоей смерти. Тогда ты будешь драться не только за корону, но и за свою жизнь.
- Нет, - ответил он ей. - Филипп никогда не прикажет убить меня - и у меня не найдется достаточно хладнокровия убить его. Но все эти разговоры опасны. Слова падают подобно искрам в сухую траву, и я не желаю, чтобы они звучали обо мне.
- Ты всё-таки слишком доверчив, - сказала она ему. - Однако в Пеллу едет кое-кто, способный переубедить тебя.
- Кто же?
- Владычица Самофракии. Ее зовут Аида, и это очень сильная ясновидящая. Она поведает тебе твою судьбу.
Александр ничего не сказал, а только отвернулся от матери и пошел к двери. - Ты встретишься с ней? - окликнула Олимпиада.
- Нет, не встречусь, - ответил Александр, и голос его был холоден. - Неужели никто из вас не видит, что творит? Когда Филота зовет меня государем, когда Кратерус заявляет, что ставит меня выше моего отца, когда вы все стремитесь обратить меня против Филиппа - вы все только увеличиваете возможную опасность. Так что держи свою Аиду подальше от меня.
- Но всё это ради тебя - ибо нам не всё равно! - вскричала Олимпиада. Александр ничего не ответил, но вышел в залитый лунным светом сад, прочь из дворца.
***
Трава вырастала багровой, роняя капли крови на иссохшую землю под ней. Небо имело цвет пепла, было серым и безжизненным. Ни одной птицы не пролетало, ни единое дуновение ветра не тревожило равнину. Филипп опустился на колено и коснулся рукой багрового стебля, и кровь растеклась по его ладони. Он поднялся, поежившись, впервые заметив тела, которые лежали всюду вокруг него. Тысячи и тысячи трупов, и трава росла вокруг них, из них, сквозь них. Он вздрогнул. Человек лежал на спине, и из его глазниц росли травы.
- Что это за место? - вскричал Филипп. Звук умер тут же, едва сорвавшись с его губ.
- Тебе здесь неуютно?
Он развернулся на носке, меч змеей вскочил к нему в руку. Перед ним, облаченный в черный с золотом доспех, стоял Филиппос, Царь-Демон.
- Но ты мертв! - закричал Филипп, отшатнувшись.
- Да, - согласился Царь Македонов.
- Так убирайся от меня!
- Разве так обращаются с братьями? - спросил Филиппос, вытащив свой меч и наступая. Филипп бросился ему навстречу, их клинки со звоном столкнулись, и его меч полоснул противника по шее, открывая широкую рану, из которой струей забила кровь. Филиппос отскочил вправо, оступившись и упав на землю лицом вниз. Он медленно поднялся на колени, спиной к противнику. Филипп ждал. Царь-Демон встал и медленно повернулся. Филипп закричал. Бородатое лицо, которое было отражением его собственного, исчезло. Теперь у Филиппоса были золотые волосы, зеленые как море глаза и лицо необычайной красоты.
- Александр?
- Да, Отец, Александр, - произнес Царь-Демон, улыбаясь и надвигаясь вперед с вытянутым в руке мечом.
- Не заставляй меня убивать тебя! Прошу!
- Ты не можешь убить меня, Отец. О нет. Но я тебя зарежу.
Черные рога потянулись из висков Александра, закручиваясь над ушами. Его глаза сменили цвет с зеленого на желтый, без зрачков. Филипп стиснул меч пальцами и стал ждать, пока демон перед ним не двинулся неспеша в атаку; он попытался нанести удар в горло, но рука отяжелела, движения замедлились, и он смотрел в смертном ужасе, как меч Александра отбил его клинок и взметнулся вверх, сияющий и острый, пронзая лезвием его гортань, рот и вонзаясь в мозг, словно язык пламени...
Филипп проснулся и закричал. Женщина рядом с ним заворочалась, но не проснулась, когда Царь приподнялся на ложе. Голова его раскалывалась, тело было покрыто потом. Старая рана в ноге болезненно ныла, но он поднялся с кровати и подошел к ближайшей скамье. Кувшин с вином на маленьком столике был пуст. Филипп чертыхнулся и опустился на скамью, поставив кувшин себе на колени.
Сон был всегда один и тот же. Он никогда не мог одолеть Александра.
- Следовало убить его при рождении, - подумал он. Холодный ветерок проник в комнату, и Филипп поежился и вернулся в постель. Рядом спала Клеопатра. Он нежно погладил ее по волосам. Такая красивая, такая молодая. Его рука опустилась ниже, легла на ее живот - всё еще плоский и упругий, несмотря на третий месяц беременности. В ней был его сын. Не одержимый демоном, не рожденный из тьмы и колдовства, но настоящий сын - тот, кто будет расти и любить своего отца, а не замышлять его убийство.
Как ты мог пойти на такое против меня, Александр? Я любил тебя. Я был готов рискнуть всем ради тебя.
Поначалу Филипп не обращал внимания на доносы, которые Аттал доводил до его сведения - льстивые высказывания Александровых Доверенных, критические замечания о Царе и его военачальниках. Но с течением месяцев Филипп всё больше и больше убеждался в том, что Александр не успокоится, пока сам не взойдет на престол.
Трибаллийская кампания хорошо это показала. Или он думает, что я дурак? О да, он разбил врагов, заставив их платить выкуп. Но для кого он его запросил? Не для Филиппа. Не для Македонии. Нет, для Александра.
Высокомерный щенок! Конечно, ты разбил трибаллов, потому что у тебя была моя армия. Моя армия!
Но моя ли она? Как они чествовали золотого принца при Херонее, пронося его на плечах вокруг лагеря. И после Трибаллийской победы, когда он дал каждому воину по десять золотых, они приветствовали его, как приветствуют царей, стуча мечами о щиты.
По-прежнему ли это моя армия?
Конечно, моя, ведь у меня есть Парменион. Да, Спартанец всегда будет верен мне.
Филипп улыбнулся и лег обратно, положив голову на мягкую, обшитую атласом подушку. Македонский Лев со мной, подумал он, и вновь погрузился в сон.
Трава вырастала багровой, роняя капли крови на иссохшую землю под ней. Небо имело цвет пепла, было серым и безжизненным. Ни одной птицы не пролетало, ни единое дуновение ветра не тревожило равнину...
Баня была задумана и выстроена Филиппом только из самого лучшего мрамора. Понадобилось шестеро рабов и целый час на то, чтобы наполнить ее горячей, ароматизированной водой, и дюжина человек могла сидеть на мокрых сиденьях или плавать в бассейне посередине. Царь построил ее после второй Фракийской кампании, когда его правая нога была сломана и кости плохо срослись, оставив его с сильной хромотой и постоянными болями. И только в теплой воде его конечность получала некий пульсирующий покой, так что Филипп взял манеру устраивать совет в бане, в окружении своих офицеров.
Сегодня на совете были лишь сам Филипп и еще два человека, сидевшие рядом, пока рабы подливали кипятка, поддерживая высокую температуру воды. Алые цветы были высыпаны на поверхность, их аромат был силен, и Парменион ощутил, как напряжение и усталость от долгой езды верхом уходят прочь.
- Значит, он отбыл, - проговорил Царь. - Я буду скучать по нему.
- Он передавал тебе слова благодарности и уважения, мой повелитель.
Филипп ухмыльнулся. - Помнишь, как он грозился превратить меня в ящерку?
- Да. Ты снисходительно отнесся к этому, насколько я помню.
- Прекрасные дни, Парменион. Дни силы. Я тоскую по ним.
Спартанец посмотрел на Царя. В облике Филиппа уже появлялись признаки старения - его черные волосы и борода подернулись серебром, мешки складывались под глазами. Но его ухмылка была по-прежнему заразительной, а сила - грозной.
- Мы наладили связи с городами Азии? - спросил Филипп.
- Да. Мотак собирает сведения. Нас радушно примут во всех греческих городах Малой Азии, однако пути снабжения будут чересчур растянуты. Тридцати тысячам человек понадобится немало провианта.
- Афинский флот будет нас снабжать, - отрезал Филипп. - Что ты слышал о новом Персидском Царе?
- Он - воин и дипломат. Я познакомился с ним много лет назад; это по его милости я утратил свои полномочия и перебрался в Македонию. Он заносчив, но учтив. Он не станет бросаться на нас; сначала будет высылать против нас своих сатрапов и попытается разжечь мятеж у нас за спиной. Он уже завел связи со Спартой и Фивами и направил своих агентов в Афины и Коринф.
Филипп склонился вперед и окатил лицо и бороду ароматной водой. - На этот раз это им ничего не принесет. Нет больше армии, способной помешать нам - даже в Спарте. Ни один город не сможет действовать в одиночку.
- Вторжение в Персию - чрезвычайно смелое предприятие, - произнес Парменион. - Надеюсь, ты не относишься к нему легкомысленно?
- Не бойся этого, Парменион. Я мечтал об этом более двадцати лет, но всегда знал, как это опасно. Почти полвека назад Агесилай Спартанский вторгся в Персию. Что из этого вышло? Он добился военного успеха, но был вынужден вернуться домой, когда Фивы восстали против него. Это типичный для Персии ход. С их неисчерпаемыми запасами золота и нашей алчностью, они веками заставляли нас впиваться друг другу в глотки. Вот почему я ждал так долго, добиваясь, чтобы за нами была безопасная Греция. Теперь у персов здесь нет влияния.
- Какой приказ ты отдашь Александру? - спросил Парменион.
Лицо Филиппа посуровело. - Никакого. Он останется в тылу.
- Править в твое отсутствие?
- Нет. Моим Регентом станет Антипатр.
- Не понимаю, государь. Ведь Александр доказал, что он достоин.
- Меня заботит не его достоинство - а его верность. Он замышляет против меня, Парменион. Близок тот день, когда он попытается свергнуть меня - в ходе заговора, который, без сомнения, возглавляет эта эпирская шлюха - его мать. Они думают, я настолько глуп, или, может, слеп на оба глаза. По счастью, у меня еще есть друзья, которые держат меня в курсе всего, что происходит.
- Я ни разу не замечал признаков заговора, - сказал Парменион.
- Правда? И ты сказал бы мне, если б заметил?
- Неужели ты сомневаешься в этом?
Филипп встал из ванны и захромал по мраморному полу. Двое слуг принесли ему теплые полотенца; обернув одно вокруг пояса, Царь воспользовался вторым, чтобы высушить бороду и волосы. Парменион последовал за ним. - Что с тобой происходит, Филипп? Как можешь ты усомниться в преданности собственного сына? Он дважды спасал тебе жизнь, и я ни разу не слышал, чтобы он хоть слово сказал против тебя. Каких ядовитых речей наговорил тебе Аттал - ибо я чувствую, что в этом замешан он?
- Думаешь, у меня кроме Аттала других осведомителей не найдется? - отозвался Царь. - У меня их много. Александр устраивал пир для друзей в прошлом месяце, и там произнес речь. Знаешь, что он сказал? "Чт
о
мой отец оставил мне для завоевания?" Он жаждет моей смерти!
- Это зависит от того, как ты воспринимаешь эти слова. Мне кажется, что он так выражает свою гордость твоими достижениями.
- А что насчет твоего сына, Филоты? Он всегда говорит о твоих - и, по совместительству, моих - ошибках: об осадах Пиринфа и Виз
а
нтия. Он применил слово "тупость". По отношению ко мне!
- Тупые люди первыми используют такие слова. Он не блещет умом, государь, однако Александр всегда осаживает его. А что касается осад, ну что ж, мы вряд ли добились славы на этом поприще. Мы так и не взяли ни одного города. Пожалуй, мы были... не гении.
- Почему ты всегда за Александра? - рыкнул Филипп. - Или я не имею права требовать от тебя верности?
- Ты в полном праве, - ответил Парменион. - И если я увижу малейший знак предательства по отношению к тебе, я доложу об этом. Более того, я убью любого - любого - кто попытается тебя свергнуть.
Филипп сделал глубокий вдох и медленно выдохнул. Затем улыбнулся и расслабился. - Знаю. Но ты слишком доверчив, Спартанец. Ты все еще думаешь о Золотом Ребенке. Что ж, а он теперь - мужчина, со своими амбициями. Однако довольно об этом - что ты думаешь о моей невесте?
- Она весьма красива, государь.
- Да - и покладиста. Знаешь, когда-то я думал, что люблю Олимпиаду, но теперь я убежден, что меня околдовали тогда. Ныне я вижу ее такой, как она есть, - злобная ведьма, со скверным характером и змеиным языком. Но Клеопатра - она для меня всё, о чем можно мечтать. Она подарила мне истинное счастье. И скоро у меня будет еще один сын, рожденный в настоящей любви.
- Да, государь, - сказал Парменион, пытаясь заглушить в своем голосе печаль.
***
Празднества по случаю царского бракосочетания продлились восемь дней, и никто во всей Пелле не мог припомнить подобного празднования. Каждому двору было преподнесено бесплатное вино, а все мужчины старше пятидесяти получили отчеканенную по особому случаю золотую монету с головой Филиппа и портретом Клеопатры на реверсе. Монета была достоинством в половину годового жалованья младших слуг и земляных работников, и гулянья были громкие, широкие и незабываемые.
Через двенадцать дней были устроены атлетические состязания, своим размахом и охватом затмившие Олимпийские Игры, и город был наводнен гражданами с сопредельных земель и гостями со всей страны, прибывшими на свадьбу. В Играх участвовали чемпионы со всей Греции, и Царь возложил каждому победителю на голову лавровый венец из чистого золота. От Македонии было всего два победителя: Филота стал первым в беге на среднюю дистанцию, а Александр обогнал верхом на Буцефале конников из Фракии, Афин, Спарты, Фессалии и Коринфа.
Десятитысячная толпа подняла громогласный клич, когда Александр пересек финишную черту на спине гигантского черного жеребца, оставив ближайшего соперника корпусов на двадцать позади себя. Принц пустил Буцефала сделать круг почета вокруг стадиона, принимая поздравления, наконец остановился перед царской трибуной, где рука об руку сидели Филипп с Клеопатрой, а по бокам от них - военачальники Парменион, Антипатр, Аттал и Клейтус.
- Прекрасная победа, - произнес Клейтус, приветливо взирая на молодого всадника.
- Верхом на таком коне любой бы победил, - проворчал Филипп, вставая на ноги. Взяв золотой лавровый венец со стола перед ним, он протянул его Пармениону. - Давай, - проговорил он, - вручи победителю его приз.
Толпа затихла, когда к принцу вышел военачальник. Каждый знал, что чемпиона должен был награждать Царь, и сконфуженный гомон начался на местах. Александр поднял ногу и соскочил со спины Буцефала, склонив голову для лаврового венца. Когда убор был возложен на его голову, он широко ухмыльнулся и помахал толпе, вызвав новую овацию.
С той же улыбкой он прошептал Пармениону: - Что происходит с моим отцом? Я чем-нибудь рассердил его?
- После поговорим, - ответил Парменион.
- Я приду к тебе домой.
- Нет, это будет неразумно. У Мотака есть небольшой домик в западном квартале, возле Храма Исцеления. Будь с торца Храма в полночь. Там и увидимся. Удостоверься, что за тобой не будут следить.
Всё еще улыбаясь, Александр ухватился за гриву Буцефала и вскочил к нему на спину. Парменион вернулся на трибуну и, когда преодолевал ступени, перехватил взгляд Аттала, который смотрел, как принц подъезжает к выходным воротам.
Годы не были милосердны к мечнику. Его волосы стали белыми и редкими, лицо - тощим и скелетоподобным, с глубокими морщинами вдоль щек, кожа на шее обвисла и сморщилась складками. А ведь ему едва исполнилось шестьдесят. Аттал увидел, что Парменион смотрит на него, и улыбнулся. Спартанец кивнул в ответ, затем занял свое место рядом с Царем, как раз когда пришел черед кулачных боев.
Парменион подождал еще час, потом попросил у Царя разрешения удалиться и покинул помост, направившись к огромным шатрам, расставленным снаружи стадиона, в которых подавали еду и напитки. Всё было задаром, и множество городской бедноты скапливались там, напиваясь вдрабадан. Спартанец тихо прошел через толпу к Командирскому Шатру.
Он увидел Филоту, который беседовал с юным Птолемеем и трезвым Кратерусом. Юноши заметили его, и Филота отошел от них.
- Неплохо я пробежал, - сказал Фило. - Ты видел меня?
- Да. Твое распределение времени было безошибочно.
- Был ли я так же быстр, как ты в лучшие годы?
- Я бы даже сказал, что ты быстрее, - признал Парменион. - У меня никогда не получалось так ускоряться к финишу. Я на миг подумал, что спартанец обгонит тебя, но ты его сделал на последнем повороте.
Мгновение Фило стоял, казалось, ошеломленный похвалой, но потом его лицо смягчилось. - Спасибо, Отец. Я... благодарю тебя. Выпьешь с нами?
- Нет, я устал. Пожалуй, отправлюсь домой.
Разочарование молодого человека было заметно, но оно мгновенно сменилось защищенным, циничным выражением, которое Парменион знал очень хорошо. - О да, конечно, - сказал Фило. - Мне следовало заранее знать ответ, прежде чем попросить провести время со мной. Непросто победить привычки, выработанные за всю жизнь. - И он отвернулся, возвращаясь к своим собеседникам.
Парменион тихо выругался и пошел восвояси. Ему надо было остаться, и чувство вины посетило его. Филота был прав: у него никогда не хватало времени на мальчика, как и на других сыновей, кроме одного. Александра.
На задах Командирского Шатра было ограждение, где стояли стреноженные лошади. Слуга подвел к нему его жеребца, и он медленно поехал по улицам в свой городской дом. Федра должна была отсутствовать до завтра, и это давало ему по крайней мере несколько часов относительного покоя.
Он нашел Мотака в маленьком кабинете с задней стороны дома. Старый фивянин корпел над донесениями из Азии, и всюду были бумаги и свитки, в беспорядке разбросанные на широком столе.
- Что-нибудь новое? - спросил Парменион, снимая парадный шлем и осторожно кладя его на скамейку у входа.
- Нового? Да тут всё новое,- ответил Мотак. - И в то же время всё старо, как Зевсовы яйца. Предательство, двойная игра, компромиссы. Новые имена, древнее зло. Но могу сказать, что мне по нраву дипломатия. - Он поднял один свиток и усмехнулся. - Здесь у меня письмо от человека по имени Дупий, заверяющего меня, что он - ярый сторонник Филиппа. По его заверениям, мы можем положиться на теплый прием в Тире, если Персидская армия обойдет "отважных македонян".
- Звучит многообещающе, - сказал Парменион.
- Действительно, и все же у меня есть донесение от другого источника, что Дупию платят персы.
- Еще лучше. Мы сможем использовать его, чтобы скармливать Дарию ложные сведения.
- Да. Жизнь поразительно сложна. Я вспоминаю скучные былые дни, когда всё решала лишь сила человека с мечом и справедливость его убеждений.
- Нет, ты не прав, - сказал ему Парменион. - Это только так кажется. Прошлое всегда видится в красочных тонах. Оттенки серого со временем стираются. На самом деле так было всегда. Если пройдешь отсюда до Казарм Гвардии и поговоришь с серьезными юношами, они станут говорить тебе о справедливости своих убеждений и похваляться силой своей руки с мечом. Их глаза будут светиться гордостью. Это одинаково для всех молодых людей.
Мотак вздохнул. - Да знаю я. Просто попытался быть беззаботным. А с тобой что?
Парменион пожал плечами. - Всё идет печально, Мотак. Думаю, Филипп собирается убить Александра.
- Что? Поверить не могу!
- Он сказал мне вчера, что не намерен брать с собой принца в Персидский поход. Он останется в Македонии. А что это подразумевает?
Старый фивянин провел ладонью по лысой макушке, массируя кожу головы. - Филипп слишком осторожен, чтобы оставлять врага у себя за спиной - но убивать собственного сына? Ты уверен?
- Уверен.
- Что будешь делать?
- Понятия не имею. Сегодня встречусь с принцем; посоветую ему покинуть Пеллу.
- Что же такое с Филиппом? - спросил Мотак. - Парень его обожает, это не подлежит сомнению. Ты ведь знаешь, сколько шпионов пишут мне доклады, но ни в одном не было и подозрения на то, что Александр предаст отца.
- К сожалению, этого нельзя сказать о его сподвижниках, - заметил Парменион. - Я видел доклады, где изложены речи Фило и Неарха, Птолемея и Кассандра. Юноши боготворят Александра. А еще есть Павсаний - нелицеприятное дело.
- Он сам навлек это на себя, - проворчал Мотак. - Павсаний - глупец. Филиппу всегда нравилось внимание молодых людей, но ни один из них долго в фаворе не находился. Этот парень был чересчур настойчив.
- Может, и так, - согласился Парменион, - но он остается высокородным македонянином, и его наказание было жестоким и необдуманным.
Мотак не ответил. Разве мог он спорить? Павсаний был удостоен привязанности Царя и, поскольку фаворит стал враждовать с Атталом - сделал его мишенью для издевок и насмешек. Аттал дождался, пока юноша перестанет быть в фаворе, и приказал солдатам из своей личной охраны выпороть и унизить Павсания.
Оскорбление было несмываемым, ибо знатного юношу оставили голым и связанным на прилавке на торговой площади. Инцидент имел большие отголоски. Юноши, которые поддерживали Александра, все были дружны с Павсанием и увидели в надругательстве над ним несправедливость. Старшая знать при дворе приветствовала это унижение, видя в нем своевременный и действенный урок для молодежи, которую они считали брехливыми хвастунами.
Также было известно, что Павсаний был близким другом Александра. Вскоре после пережитого испытания, знатный юноша явился к принцу, взыскуя справедливости против Аттала; Александр зачитал его жалобу Царю перед всем двором, но Филипп отклонил ее, назвав случившееся "шалостью", которую следует забыть.
Но в последующие месяцы мало кто забыл это, ибо это усилило напряжение, из-за которого звезда Аттала взошла при Македонском дворе, и многие теперь ходили осторожно, или просто были вежливы в компании бывшего наемного убийцы.
- Может, это и было жестоко, - молвил Мотак наконец, - но тебе нет смысла беспокоиться. Тебя Аттал больше не опасается. Ты не в списке его врагов - и пусть лучше всё так и остается. Ты, может, и лучший военачальник Македонии, Парменион, однако Аттал сейчас могущественнее, чем когда-либо. Вражда между вами приведет к твоей смерти.
- Мы не станем врагами, - сказал Парменион, - до тех пор, пока он не замыслит причинить вред Александру.
- Если и замыслит, то это будет по приказанию Царя, - предупредил Мотак шепотом.
- Знаю, - ответил Спартанец.
Храм в Малой Азии
Храмовая земля заросла; большинство роз были уже давно мертвы, либо опутанные широколистным плющом, либо закрытые от солнечного света нависшими ветками множества деревьев. Трава росла между обомшелых камней, ибо природа брала свое, заполняя тропинки и делая каждый шаг опасным.
Фонтаны не били струей, вода застоялась. Но Дераю это не заботило. У нее уже не было сил гулять по саду, и она редко покидала свою комнату за алтарем. У нее осталось только двое слуг, обе - женщины, которых она исцелила много лет назад, когда ее силы еще не угасли.
Больше не было потрепанных палаток за Храмом, переполненных увечными, недужными и раненными. Теперь никому не нужны были пропуска, чтобы увидеть Целительницу.
Она еще могла лечить неглубокие порезы, небольшое заражение по-прежнему могло исчезнуть от ее прикосновения. Но она больше не могла ни вернуть зрение слепым, ни избавить от злокачественных опухолей легкие или внутренности умирающих.
Теперь она сама страдала, конечности ныли от артрических болей, суставы распухли. Когда она медленно передвигалась, опираясь на две палочки, то могла дойти только до входа в Храм и там сидеть на скамейке под лучами полуденного солнца. Но ей нужна была помощь, чтобы вернуться в комнату, когда закат и холодный вечерний ветер студил ее конечности.
Дерая сидела на мраморной скамейке с мягкими подушками, наслаждаясь теплом послеполуденным солнцем на своем лице, и вспоминала те дни, когда ее сила была в зените, когда слепой мог снова видеть, а калека становился здоровым и сильным.
Она витала в воспоминаниях, когда к ней подошла Камфита.
- Сюда едет повозка, госпожа. Она черная, но украшена золотом. Должно быть, это какая-то знатная владычица. Солдаты едут спереди и сзади от нее, а в упряжке аж шестеро вороных коней. Похоже, это Царица.
- Будем надеяться, что она лишь хочет отдохнуть, - сонно ответила Дерая.
Камфита усадила свое округлое тело рядом с худой старой женщиной. - Могу ли я помочь вам пройти в алтарную комнату?
- Нет, милая. Я подожду здесь. Принеси свежей воды из колодца, и немного фруктов. Путникам надо будет утолить жажду и подкрепиться.
- Скоро закат. Я принесу тебе шаль.
Дерая услышала, как Камфита побежала назад, ее тяжелые шаги эхом отдавались в коридоре. Она вспомнила маленькое дитя, каким была Камфита когда-то - худенькая и красивая, но со сломанной ногой и увечной ступней. Дерая вылечила ее ногу, и Камфита поклялась служить ей всегда.
"Не глупи, дитя. Ступай отсюда. Найди доброго мужчину и рожай ему сыновей."
Но Камфита отказалась. И, о, как благодарна была за это Дерая.
Топот лошадиных копыт по камням вернул ее в настоящее. Она слишком устала, чтобы использовать то, что осталось от ее Дара, чтобы рассмотреть новоприбывших. Но это были, кажется, дюжина всадников; она уловила запах вспененных коней, перемешанный с человеческим потом и дымным ароматом кожаных одежд.
Экипаж остановился перед узкими воротами, и она услышала открывающуюся дверь, приближающиеся шаги и стук по земле.
Внезапно ее тронуло холодное прикосновение страха, словно ледяной ветер прошуршал по заброшенному саду; она вздрогнула. Она услышала, как солдаты проходят мимо, но затем послышался легкий шелест, точно змея ползла по сухой траве и увядшим листьям. Сладковатый запах духов наполнил воздух, и шорох приблизился. Дерая определила его как шуршание женского платья.
- Кто ты такая? - спросила она.
- Старый враг, - проговорил холодный голос.
Дерая мысленно перенеслась к своей первой встрече с Темной Владычицей и их духовному столкновению, световые копья и крики Неупокоенных. Потом она вновь увидела свое путешествие на Самофракию и попытки предотвратить воплощение Духа Хаоса.
- Аида?
- Она самая. В буквальном смысле. Тело мое по-прежнему молодо, Дерая - не старое и увядшее, не ветхая плоть на древних костях.
- Осмелюсь заметить, что этого не скажешь о твоей душе.
Аида рассмеялась, в голосе ее была ирония. - Я смотрю, умирающая собака еще способна кусаться. Не спросишь, зачем я прибыла?
- Убить меня?
- Убить тебя? Нет, нет, Дерая. Ты и так скоро умрешь без моей помощи. Я наблюдала за тобою последние годы, наслаждаясь тем, как угасают твои силы. Но убить тебя? Зачем мне это делать? Ведь без тебя мой драгоценный мальчик не был бы рожден.
- Твой драгоценный мальчик был побежден и изгнан, - сказала Дерая. - Александр теперь сильный и добрый молодой человек.
- Да, он таков, - согласилась Аида. - Он в точности такой, какой нужен мне. Я терпеливая женщина. Для Темного Бога было неподходящее время появиться во плоти. Но теперь? Теперь настало его время.
- Пустыми словами меня не испугаешь, - ответила Дерая.
- И не думала. Однако я отправляюсь в Пеллу на свадьбу Филиппа и Клеопатры. И когда я буду там, мои слова окажутся не такими уж пустыми. Думаешь, Александра защитит золотое ожерелье? Пустячный орнамент? Его можно было снять в любое время за эти тринадцать лет, но мальчику надлежало стать мужчиной, завести друзей, подготовить дорогу для Того, кто придет. - Аида вновь рассмеялось, и на этот раз ее голос был зловещим. - Ты увидишь его во всей красе, Дерая. И познаешь истинное отчаяние.
- Этого не случится, - проговорила Дерая, но ее слова прозвучали слабо и неубедительно. - Парменион тебя остановит.
- Он тоже стареет. Его дни остались в прошлом. И Аристотель бежал в дальние миры и в иные времена. Не осталось никого, кто был бы способен меня остановить.
- Почему ты явилась сюда?
- Помучить тебя, - с улыбкой сказала Аида. - Причинить тебе боль. Сообщить, что День Темного Бога грядет. И ничто не остановит его.
- Даже если ты не ошибаешься, это продлится недолго. Александр - не бессмертный. Однажды он умрет.
- Может быть. А может и нет. Но какая разница? Когда его тело растерзают стервятники, или съедят могильные черви, или испепелит огонь, Дух Хаоса освободится, и его последователи найдут для него новое подходящее тело. Он бессмертен.
- Почему ты служишь ему, Аида? Он приносит лишь боль и страдания, зло и отчаяние.
- Почему? Да как ты можешь задавать такие вопросы? Ты сидишь здесь, разлагаясь у меня на глазах, а я по-прежнему молода, благодаря его благословению. Я богата, у меня много рабов и воинов. Мое тело получает все возможные наслаждения - и невозможные тоже. Какой еще повелитель может дать мне всё это?
Теперь и для Дераи настала очередь улыбнуться. - Какие бессмысленные ценности. Удачи тебе с ними.
- Бессмысленные? Я полагаю, ты более преуспела в бессмысленности, нежели я, - прошипела Аида. - Ты за всю жизнь познала лишь одного любовника. У меня их были тысячи - и мужчин, и женщин - да, и демонов тоже. Меня удовлетворяли такими способами, о которых ты и не мечтала.
- Не очень-то и хочется. Но ты ошибаешься, Аида: ты никогда не знала любовника, потому что не способна любить. Ты даже не понимаешь значения этого понятия. Пришла меня помучить? Не вышло. Ибо раньше я ненавидела тебя, теперь же - мне тебя жаль. Принесла мне подарочек... что ж, спасибо тебе.
- Ну, вот тебе еще один, - прошептала Аида, поднимаясь. - Пармениона убьет его собственный сын, Александр. Холодное железо вонзится в его тело. Всё, о чем ты мечтала, обратится в ничто. Задумайся об этом, ты, слепая карга!
Дерая ничего не сказала, только неподвижно сидела, пока Темная Владычица шла обратно. Она слышала, как открылась дверь повозки, удаляющиеся шаги, затем удар хлыста и лошадиное ржание.
- Они уже отбыли? - спросила Камфита, поставив серебряный поднос на мраморную скамью.
- Да, отбыли.
- Это была Царица?
- Нет. Просто женщина, которую я знала раньше.
***
Молния рассекла небо, когда Александр вышел из дворца, направившись на запад по широкой, пустынной улице к торговой площади. На улицах было мало народа, ибо близилась полночь, однако он был уверен, что за ним следят. Он дважды замечал, что на него смотрит какой-то высокий тип в черной накидке, но когда оборачивался, никого в поле зрения не оказывалось.
Две девицы легкого поведения помахали ему, когда он пересекал площадь агоры, но он с улыбкой покачал головой. - Для тебя - особая скидка, красавчик, - позвала та, что была помоложе, однако он только развел руками.
- Нет монеты, - ответил юноша, и они отвернулись от него, направившись рука об руку дальше.
Он уловил быстрое движение слева от себя и резко обернулся с кинжалом в руке. Опять никого. Мелькнула молния, от гигантских колонн Храма Зевса заплясали черные тени. Александр тряхнул головой.
Тени. Ты стал бросаться на тени. Сунув кинжал обратно в ножны, он пошел дальше. Когда-то он смог бы воспользоваться Даром и обыскать эти тени, но с тех пор, как Парменион защелкнул ожерелье у него на шее, силы его растаяли. Не самая большая цена за мир и покой, который пришел к нему после того, как Темный Бог был изгнан из его тела.
Ни один человек, не испытывавший такого чувства изолированности, как он в детстве, не способен был понять, какое облегчение он испытал после возвращения из мира Ахайи. Прикоснуться - и не убить, обнять - и почувствовать тепло чужого тела на своем. Столько простых удовольствий. Сидеть, больше не в одиночестве, а в центре группы детей, скакать на лошади, и смеяться, и делиться с другими.
Протянув руку, он прикоснулся к холодному золоту.
Он прошел дальше, срезав через Улицу Кожевников на более широкую Аллею Жеребца, держась в тени и прислушиваясь, нет ли звуков преследования.
Как же могло дойти до такого, удивлялся он? Он шел по полуночным улицам на тайную встречу. По возвращении из Ахайи всё было прекрасно. Хорошее настроение Филиппа длилось несколько месяцев, и даже находясь вдали, в своих постоянных кампаниях то во Фракии, то в Халкидике, Царь продолжал отправлять послания своему сыну в Миезу. Когда всё пошло не так?
Может, всё началось с коня?
Он вспомнил день, пять лет назад, когда Парменион впервые привел Буцефала пред очи Царя. Предыдущие четыре дня праздновался Фестиваль Артемиды, и Филипп был расслаблен и слегка пьян, когда фессалийский конюх вывел огромного вороного скакуна на парадный плац. У Александра перехватило дыхание. Семнадцать ладоней в холке, жеребец был прекрасен, широкий в груди и горделивый во взгляде. Царь моментально протрезвел. Он тогда еще не хромал и быстро сошел с помоста, подойдя к животному.
- Никогда прежде, - сказал Филипп, - не видел я подобного коня.
- Его отцом был Титан, - поведал ему Парменион. - Я только раз скакал на нем верхом и запомнил это навсегда.
- Дам тебе за него пять талантов серебром, - объявил Царь.
- Он не для продажи, государь, даже тебе. Это - подарок Александру.
- Этот конь не для ребенка. Это боевой скакун. - Филипп вытянул руку и погладил гладкую черную шею дрожащей ладонью. - Десять талантов, Парменион. А Александр может взять любого другого коня.
Пятнадцатилетний Александр взглянул тогда на Спартанца и увидел, как у того краснеют щеки и рот смыкается в линию. - Ты не можешь купить чужой подарок, мой повелитель. У меня есть еще несколько боевых скакунов, которых я охотно уступил бы тебе.
- Но я желаю этого! - заявил Царь, и голос его стал громче от возросшего гнева.
- Нет, - сказал Парменион. Слово было произнесено тихо, но не было никаких сомнений в силе, которая стояла за сказанным.
Филипп сделал глубокий вдох и обернулся, увидев, что Александр смотрит на него. - Что ж, коли усидит на этом жеребце, то может забирать его себе, - произнес Филипп и вернулся на помост.
- Спасибо тебе, Парменион, - прошептал Александр, подойдя к жеребцу. - Но как же я оседлаю такое животное? Мне понадобится лесенка.
- Погладь ему нос и аккуратно шлепни по ноздрям, затем отступи назад, - посоветовал Спартанец. Александр последовал совету и был одновременно удивлен и благодарен, когда Буцефал опустился на колени перед ним. Ухватившись за черную гриву, он вскочил коню на спину. Буцефал тут же поднялся.
- Айя! - крикнул Александр, тронув пятками бока жеребца. Буцефал пустился бегом, и принц навсегда запомнил мощную эйфорию первой скачки - невероятная скорость, могучая энергия.
Но гнев его отца длился еще несколько дней, и даже когда он прошел, остался осадок.
Александр не очень оскорбился этим, ибо знал, что Царь был озабочен грядущей войной с Фивами и Афинами, двумя врагами с сильной репутацией. Ведь это афиняне двести лет назад уничтожили огромную Персидскую армию в Марафонской Битве, а фивяне три десятилетия назад завершили Спартанскую гегемонию в Сражении при Левктрах. Теперь, объединившись против Филиппа, они являли собой величайшую угрозу, которая когда-либо стояла перед Македонским Царем.
Остановившись у общественного фонтана, Александр попил воды, выгадав время, чтобы проверить, нет ли наблюдающих глаз возле ближайших строений. Человека в черном плаще нигде не было видно... если он вообще был, подумал принц с улыбкой. Низкий рокот грома послышался в отдалении, за ним последовал сверкнувший трезубец молнии. Ветер стал дуть сильнее, но пока что не было ни капли дождя.
Он вспомнил, что в ночь перед Херонеей тоже были молнии.
Они стояли тогда вдвоем с Парменионом на возвышении и изучали лагерь противника. Почти 30 000 человек: закаленные в боях воины Священного Отряда, Коринфская конница, Афинские
гоплиты
,
пельтасты
и копьеметатели.
- Это печалит тебя? - спросил Александр. - Я хочу сказать, ты ведь помогал создавать Священный Отряд?
- Да, помогал, - ответил Парменион, - и там, внизу, наверняка найдутся люди, которых я подготовил, и сыновья тех, кого я знал. Это щемит мне сердце. Но я сделал выбор служить твоему отцу, а они сделали выбор стать его врагами. - Спартанец пожал плечами и ушел прочь.
Битва была жестокой, Священный Отряд сдержал Македонские фаланги, но затем Филипп возглавил успешную кавалерийскую атаку на левый фланг неприятеля, рассеяв коринфян и расколов силы врага.
Александр вновь увидел, как дротик вонзается в сердце Царского коня, и смотрел, глазами разума, как его отец упал на землю. Вражеские солдаты бросились к нему. Александр пустил Буцефала бегом и возглавил дикую атаку в поддержку Царя. Филипп был ранен в обе руки, но Александр подоспел к нему вовремя, протянув руку, вытащив отца и усадив его к себе за спину. Буцефал вывез обоих из боя.
Это был последний момент на памяти Александра, когда отец обнимал его...
Принц вздохнул. Он почти прибыл на место встречи, только что миновав Улицу Горшечников, как вдруг из тени вышли трое незнакомцев. Александр прервал шаг, сузил глаза.
Незнакомцы, одетые в темные туники, рассредоточились, и ножи сверкнули в их руках. Александр отступил, доставая свой клинок, как всегда делал в таких ситуациях.
- Нам нужно только ожерелье, юный принц, - сказал вожак, коренастый мужчина с седоватой черной бородой. - Мы не хотим причинять тебе вред.
- Тогда подойдите и возьмите его, - сказал ему Александр.
- И этот кусок золота стоит дороже твоей жизни? - спросил второй, поджарый и похожий на волка.
- Уж точно дороже ваших, - ответил Александр.
- Не заставляй нас убивать тебя! - попросил вожак. Александр сделал несколько шагов назад, пока его плечи не коснулись стены здания позади него. Во рту у него пересохло, он понимал, что не сможет убить всех троих не получив серьезного ранения. Лишь на мгновение он взвешивал мысль отдать им ожерелье, но тут же вспомнил касание смерти и страшное одиночество в детстве. Нет, лучше было умереть. Его взгляд переметнулся к поджарому; этот будет опаснее других, быстрый, как змея. Они подошли ближе, слева, справа и по центру. Александр напрягся, готовый метнуться вправо.
- Убрать клинки, - произнес глубокий голос. Незнакомцы застыли на месте, их вожак повернул голову и увидел высокого человека в черном плаще, который стоял прямо за ними со сверкающим мечом в руке.
- Что нам будет, если уберем? - спросил вожак.
- Уйдете с миром, - весомо проговорил новоприбывший.
- Ладно, - буркнул грабитель, поворачиваясь вправо, и его люди последовали за ним. Провалив дело, тройка налетчиков повернула и быстро исчезла в тенях.
- Благодарю тебя, - сказал Александр, однако клинок по-прежнему оставался у него в руке.
Незнакомец хмыкнул. - Я Гефестион. Господин Парменион велел мне присмотреть за тобой. Идем, я отведу тебя к нему.
- Показывай дорогу, друг. Я пойду прямо за тобой.
***
Дом Мотака находился в беднейшем квартале Пеллы, где фивянин мог без опаски встречаться и совещаться со своими агентами, коих было множество. Это было двухэтажное здание, обнесенное высокими стенами. Сада не было, но на задворках, с восточной стороны, была небольшая площадка, полунакрытая навесом из виноградных лоз. Здесь был только один
андрон
, без окон и ковров, с тремя скамьями и несколькими столиками. Именно в этой комнате Мотак переговаривался с лазутчиками, ибо их нельзя было услышать снаружи.
- Что происходит с моим отцом? - спросил Александр, когда Парменион пригласил принца внутрь.
Военачальник покачал головой и пожал плечами. - Не могу сказать ничего определенного. - Спартанец вытянул свое худощавое тело на длинной скамье, и Александр заметил усталость в пожилом мужчине. Это его удивило, ибо Парменион всегда был его героем и казался неутомимым. Теперь же он выглядел как любой другой человек за шестьдесят, морщинистый и седовласый, под светло-синими глазами - темные круги. Это опечалило принца, и он отвел взгляд. - Порой, - продолжал Спартанец, - человек может принять свои сны за вещие и до того, как они сбудутся. Думаю, это один из ответов на твой вопрос.
- Я тебя не понимаю. Он - самый могущественный Царь в Греции. У него есть всё, чего он желал.
- Об этом я и говорю. - Военачальник вздохнул. - Когда я впервые встретил его в Фивах, он был еще ребенком, храбро принимавшим то, что его скоро могли убить. Он никогда не хотел быть Царем. Но потом его брат был убит в бою, и Македония оказалась на пороге разрушения. Филипп принял корону, дабы спасти народ. Вскоре после этого он стал мечтать о величии - не для себя, но для царства, и о будущем для своего еще неродившегося сына. Он не желал ничего, кроме как строить для тебя.
- Но он это и сделал, - молвил Александр.
- Знаю. Но на этом пути с ним что-то случилось. Он более не строит для тебя, только для себя. И чем старше он становится, тем выше ценит тебя, твою молодость и твой талант, как угрозу. Я был с ним во Фракии, когда пришла весть о мятеже трибаллов. Он был готов выступить обратно, ибо знал силу этих дикарей, их отвагу и умения. Любая кампания против них заняла бы месяцы кропотливого планирования. И тут пришла весть о твоей блестящей победе. Ты их обвел вокруг пальца, перехитрил и выиграл войну за восемнадцать дней. Это было великолепно. Я гордился тобой. Думаю, что он - тоже. Однако это показало ему и то, насколько ты готов править страной.
Александр тряхнул головой. - Я ведь не преуспею, да? Я пытаюсь удивить его успехами, но это заставляет его бояться меня. Как же мне быть, Парменион? Было бы лучше, если бы я был болваном, как мой сводный брат Арридей? Что мне делать?
- Думаю, тебе следует уехать из Пеллы, - посоветовал Спартанец.
- Уехать? - Александр на миг затих. Он посмотрел Пармениону в лицо, однако впервые за многие годы, что они были знакомы, Спартанец избегал его глаз. - Он вознамерился меня убить? - прошептал он. - Это ты хочешь сказать?
Лицо военачальника было мрачно, когда он, наконец, посмотрел Александру в глаза. - Думаю, да. День за днем он убеждает самого себя - или уже убежден - в твоем скором предательстве. Он собирает о тебе сведения, а также слова твоих друзей. Кто-то из твоего окружения докладывает обо всём ему. Я не могу выяснить, кто.
- Один из моих друзей? - ошеломленно спросил Александр.
- Да - или же тот, кто заявляет, что он твой друг.
- Парменион, поверь, я никогда не высказывался против отца или критиковал какое-либо из его действий. И никто из моих друзей этого не делал. Любой, кто выставляет меня изменником, лжет, либо намеренно искажает истину.
- Мне это известно, парень! Я знаю это лучше, чем кто-либо. Но нам надо найти способ, чтобы Филипп тоже это понял. Для тебя будет безопаснее уехать из города. Ну а я всеми силами постараюсь переубедить Царя.
- Я не могу этого сделать, - ответил Александр. - Я - наследник престола, и я невиновен. Я не побегу.
- Считаешь, что только виновные погибают? - процедил Парменион. - Думаешь, невиновность - это щит, способный отвести клинок? И где же был тот щит сегодня, когда явились головорезы? Если бы не Гефестион, ты был бы уже убит.
- Возможно, - признал Александр, - только это были не головорезы. Им было нужно ожерелье.
Парменион промолчал, но лицо его побледнело, и он прошел к столу, на котором стояли кувшин с вином и два пустых кубка. Он не предложил выпить принцу, но наполнил кубок себе и быстро осушил его. - Мне следовало догадаться, - тихо промолвил он.
- Что?
- Уход Аристотеля. Он озадачил меня. Теперь я понял, почему.
Много лет назад - как раз перед твоим рождением - я отправился в странствие... судьбоносное странствие. Он сопровождал меня. Но когда казалось, что всё потеряно, он сбежал. Когда он был Хироном, то поступал точно так же. Помнишь? Когда мы дошли до Леса Горгона, он превратился в кентавра и вернул себе свой прежний облик лишь когда опасность миновала.
- Он рассказывал мне об этом; говорил, что был напуган.
- Да. Есть в нем порог трусости, которому он не может сопротивляться. Я всегда видел это в нем - и не виню его за это. Это в природе Аристотеля, и он отчаянно пытается это превозмочь. Но от этого никакого толку. Теперь он снова сбежал, а в эту ночь кто-то попытался украсть ожерелье.
- Но это ведь могли быть и простые грабители?
- Да, - согласился Парменион, - могли. Однако я сомневаюсь. Три человека на безлюдной улице. Чем они занимались? Надеялись, что после полуночи там будет проходить мимо богатый торговец? Да и ожерелье так сразу не бросится в глаза, особенно ночью, оно даже не выглядит драгоценным. Нет. Все время после возвращения из Ахайи я жил в страхе, ожидая возвращения Темного Бога. - Военачальник вновь наполнил кубок и вернулся на скамью. - Я не мистик, Александр, однако могу чувствовать его присутствие.
- Он изгнан из меня, - возразил принц. - Мы его победили.
- Не изгнан... затаился. Ты всегда был его якорем. Всё, что тебя защищает - это ожерелье.
- Оно им не досталось, - заметил Александр.
- В
этот
раз! Но теперь будут и новые попытки. Похоже, они почуяли, что время пришло.
- Дважды за прошедший год я чуть было не потерял ожерелье, - сказал Александр. - В битве с трибаллами стрела попала мне в нагрудник, древко чиркнуло по нему, а наконечник разорвал пару золотых звеньев. Я велел его починить. Золотых дел мастер никак не мог взять в толк, почему я отказываюсь снять его с себя, пока он соединяет звенья; он дважды обжег меня. Потом, во время охоты, на меня налетела сорока, и ее когти вцепились в звенья. Я ударил птицу рукой, и она отпустила золото. Но после того, как она улетела, у ожерелья раскрылась застежка. Мне пришлось его удерживать, пока я не застегнул ее снова.
- Мы должны быть настороже, мой мальчик, - сказал Парменион. - Теперь, если ты не уезжаешь из Пеллы, не окажешь ли мне хотя бы одну услугу?
- Конечно. Только попроси.
- Держи при себе Гефестиона. Он - лучший из моих младших офицеров. У него острый глаз и смышленая голова; он хорошо будет прикрывать твою спину. Возьми его в свой круг, посвяти его в Доверенные. Дай ему время, и он найдет предателя.
Александр печально улыбнулся. - Знаешь, как-то неправильно называть предателем человека, который докладывает своему законному Царю. Напротив, вот что похоже на предательство: военачальник Царя и Царский сын устраивают тайную встречу.
- Да, есть такие, кто так и подумает, - согласился Парменион. - Однако мы оба знаем, что это не так.
- Ответь вот на какой вопрос, Парменион: на чью сторону ты встанешь, когда мой отец выступит против меня?
- На его сторону, - ответил Спартанец, - ибо я присягнул ему на верность и никогда его не предам.
- А если он убьет меня?
- Тогда уйду от него со службы и уеду из Македонии. Но давай верить, что до этого не дойдет. Он дожжён увидеть, что ты верен ему.
- Я не причиню ему вреда - даже во имя спасения собственной жизни.
- Знаю, - сказал Парменион, вставая и обнимая юношу. - Тебе пора. Гефестион ждет у парадных ворот.
Летний дворец, Эгея
Олимпиада опустилась на колени перед Владычицей Самофракии, преклонив голову, чтобы получить ее благословение.
Аида склонилась вперед. - Ты теперь Царица. Тебе не надо преклонять колена передо мной, - сказала она.
- Царица? - горько отозвалась Олимпиада. - С мужем, у которого семь жен?
- Ты - мать его сына, наследника. Этого у тебя никто не отнимет.
- Ты так думаешь? - переспросила Олимпиада, поднялась и села рядом с облачённой в черное Аидой на обитую атласом скамью. - Клеопатра родит ему сына. Я это знаю, он постоянно бравирует этим. И со временем он стал ненавидеть Александра. Что я могу с этим поделать?
Аида приобняла Царицу одной рукой, притянула к себе и поцеловала в лоб. - Твой сын станет Царем, - поведала она шепотом, бросив взгляд на открытое окно. Кто знает, какие шпионы рыщут поблизости? Ее дух выполз наружу, но никого не было в пределах слышимости.
- Я верила в это, Аида. Правда. И я была так счастлива на Самофракии перед свадьбой. Думала, что Филипп - величайший Царь во всем мире. Счастью моему не было предела. Но между нами всегда что-то стояло, что-то неспокойное... не знаю, как это описать. И только в ту первую ночь мы стали едины, как ты учила меня. Теперь же он лишь посмотрит на меня - и лицо его темнеет от гнева. Он что, никогда меня не любил?
Аида пожала плечами. - Кто может сказать, чт
о
у мужчины на уме? Их мозги болтаются у них между ног. Важно то, что мы предпримем теперь. Ты ведь знаешь, что была избрана родить особенное дитя, царя царей, бога на земле. И ты выполнила эту часть своей судьбы. Цени это, сестра моя! И поручи свои страхи моим заботам.
- Ты сможешь помочь Александру?
- Я многое могу, - ответила она. - Но поведай мне о своем сыне. Каким мужчиной он стал? - Царица вдруг приосанилась, ее лицо просияло, и она стала рассказывать о триумфах Александра, о его доброте, о силе и гордости.
Аида сидела терпеливо, изображая на лице выражение живого интереса, местами улыбаясь, даже хлопая в ладоши в определенные моменты. Ее скука была готова проявиться, как вдруг голос Олимпиады утих. - Я слишком много болтаю, - сказала Царица.
- Вовсе нет, - мягко произнесла Аида. - Похоже, он прекрасен - в точности такой, как мы мечтали. Я видела его сегодня, когда он гулял с компанией молодых людей. Он очень красив. Но я заметила, что он носит ожерелье, и это вызвало во мне любопытство. Очень старинная работа. Где он его раздобыл?
- Получил в дар, много лет назад. Он носит его не снимая.
- Я бы хотела взглянуть на эту вещицу. Можешь принести ее?
Олимпиада покачала головой. - Прости, но не могу. Видишь ли, было время, когда казалось, что он... проклят. Это ожерелье оберегает его. Он не может его снять.
- Ерунда! Просто он был одаренным ребенком, и ему было тяжело нести в себе великую силу. Но теперь он мужчина.
- Нет, - молвила Олимпиада. - Я не стану так рисковать.
- Ты мне не доверяешь? - спросила Аида, изобразив на лице ровно столько обиды, сколько подобало случаю.
- О нет! - ответила Олимпиада, беря Аиду за руку, - конечно же, я тебе доверяю. Просто... я боюсь той тьмы, что когда-то была в нем, боюсь того, что она однажды вернется и уничтожит его.
- Подумай вот о чем, моя дорогая. Без этого ожерелья он будет столь могуч, что ни один человек не сможет его убить.
- Думаешь, Филипп способен...? Нет, я не могу в это поверить.
- Никогда не слышала, как Царь убивает собственного сына? Странно. Это не столь редкий случай в Персии.
- Здесь тоже, - согласилась Олимпиада. - Но Филипп не такой человек. Когда он стал Царем, после гибели своего брата в битве, он сохранил жизнь сыну брата, Аминте. Это многих удивило, ибо Аминта был законным наследником.
- И где же он теперь?
- Аминта? Служит в телохранителях Царя. Он безгранично предан Филиппу; и не стремится стать Царем.
- Не сейчас, может быть - но что если Филипп умрет?
- Александр станет Царем.
- А Аминта предан Александру?
Олимпиада покраснела и отвела взгляд. - Нет, они не дружат.
- И Аминта - чистокровный македонянин, - мягко заметила Аида. - Разве нет?
- Почему ты хочешь меня напугать? Аминта не опасен.
- Всегда есть вероятность, - проворчала Аида. - Я была здесь всего два дня, а весь двор только и говорит что о престолонаследии. Семья Аттала спит и видит, что сын Клеопатры станет следующим Царем. Другие клянутся в верности Аминте. Еще много говорят об Арридее.
- Но он немощен; он пускает слюну и не может ходить прямо.
- Но он - сын Филиппа, и найдутся те, кто пожелает править через него. Антипатр, например.
- Перестань! - вскричала Олимпиада. - Ты что, везде видишь врагов?
- Везде, - согласилась Аида, мягким тоном. - Я жила много, много лет. И я нахожу, что предательство - вторая натура Мужчины. У Александра много друзей и много врагов. Но это не важно. Настоящая задача - это определить, кто есть кто.
- Ты познала Мистерии, Аида, можешь ли увидеть, откуда ждать опасности?
- Есть один главный враг, который должен быть убит, - ответила Темная Владычица, не сводя взора с глаз Олимпиады.
- Кто? - прошептала Олимпиада.
- Ты знаешь ответ. Мне необязательно называть имя. - Худая рука Аиды погрузилась в глубокий карман ее черного облачения, затем вернулась с круглой золотой монетой между большим и указательным пальцами. - Поразительное сходство, не находишь? - спросила чародейка, бросив монету Олимпиаде на колени.
Царица посмотрела на выбитый в золоте силуэт головы Филиппа Македонского.
***
Гефестион вытянул свои длинные ноги, подняв их на резную подставку для ног у края скамьи. Голова его гудела от похмелья, и он лишь потягивал сильно разбавленное водой вино из золотого персидского куба. В дальнем конце комнаты Птолемей боролся с Кассандром, и несколько столов уже были перевернуты, и фрукты со сладостями опрокинуты на пол. Два борца оскальзывались и спотыкались на них, их одежда пропиталась фруктовым соком. Гефестион отвел взгляд. Филота с Александром играли в персидскую игру с игральной костью и фишками из золота и серебра. С другой стороны остальные Доверенные принца тоже либо играли, либо валялись в пьяной дреме на многочисленных скамьях.
Гефестион скучал. Став солдатом с пятнадцати лет, он полюбил дикие, просторные поля, спать под звездным небом, вставать с восходом солнца, под глас военных труб. Но это? Мягкие кушетки, сладкие вина, скучнейшие игры...
Он приподнялся, посмотрел туда, где над столом склонился Филота. Так похож на отца внешне, подумалось ему, но такой другой. Их было интересно сравнивать. Они даже ходили одинаково, с расправленными плечами и бдительным взглядом, движения их были уверенными и похожими на кошачьи. Однако Парменион только излучал уверенность, в то время как Фило был самонадеян и заносчив. Когда старший улыбался тем людям, к которым был расположен, Фило, казалось, насмехался над другими. Различия небольшие, подумал Гефестион, однако они говорили о многом.
Он потянулся и встал. Подойдя к столу, где стоял Александр, он поклонился и попросил разрешения удалиться.
Александр поднял взор и усмехнулся. - Хороших снов, дружище, - произнес он.
Гефестион вышел в озаренный факелами коридор, кивнув стражам, вставшим по стойке смирно, когда он проходил мимо. В саду было прохладно, ночной бриз освежал лицо. Он сделал глубокий вдох, а затем, бросив взгляд за спину, нырнул в тень от деревьев у восточных ворот. Здесь была мраморная скамья, скрытая от тропинки нависающей растительностью, он сел на нее и стал ждать.
Прошел час... за ним другой. Наконец фигура в плаще отделилась от черного входа, быстро двинулась по тропе. Но незнакомец не прошел в ворота; вместо этого он срезал через сад ко вторым внутренним воротам. Гефестион встал и, держась в тени от стены, двинулся за незнакомцем. Возле внутренних ворот густо рос висячий плющ, и из-за стены доносился аромат роз. Гефестион замедлил шаг, осторожно пробираясь через низкие кусты. Он расслышал приглушенные голоса в маленьком саду за оградой, и узнал их оба.
- Он уже говорил о предательстве? - спрашивал Филипп.
- Напрямую нет, государь. Но он становится день ото дня всё отстраненнее. Я спросил его нынче вечером, что он думает по поводу новой кампании, и он перечислил свои планы по захвату защищенного стенами города. Он говорит как генерал, и я подумал, что он видит себя во главе войска.
Гефестион сузил глаза. Всё было не так. Он слышал тот разговор, и Александр всего лишь заметил - после настойчивых расспросов - что при осаде укрепленных городов понадобится немало терпения.
- Аттал полагает, - произнес Филипп, - что моя жизнь под угрозой. Ты согласен с ним?
- Сложно сказать наверняка, государь. Однако я замечаю сильную ревность после твоего недавнего брака. Так что возможно всё.
- Благодарю, - молвил Царь. - Твоя верность сослужит тебе добрую услугу - я этого не забуду.
Гефестион скользнул глубже в тень и пригнулся за густым кустом, когда незнакомец показался вновь. Он немного подождал в укрытии, затем поднялся и пошел в ночи мимо Гвардейских Бараков к дому Пармениона. В нижней комнате горел одинокий светильник, тонкие лучи золотого света просачивались через деревянные ставни небольшого окна.
Солдат постучал по дереву, и Парменион открыл ставни, увидел его и пригласил внутрь. Там генерал предложил ему вина, но Гефестион отказался, приняв только чашу воды.
- Это был Фило? - спросил Парменион.
Гефестион кивнул. Лицо генерала оставалось бесстрастным, когда он вернулся на широкое обитое кожей кресло за письменным столом. - Я так и думал. Расскажи мне всё.
Солдат так и сделал, доложив, какие искаженные факты Фило передавал Царю. - Чего он добивается, господин? Принц - его друг и наследник трона. Ведь его же собственный успех зависит от Александра?
- Он видит это иначе. Ты хорошо постарался, Гефестион. Я тобой доволен.
- Мне жаль, что собранные мною сведения опечалили тебя.
Парменион покачал головой. - Я знал это и так - глубоко в душе. - Спартанец протер глаза, затем поднес полный кубок с вином к своим губам, осушив его залпом.
- Могу я теперь вернуться в свой полк, господин? - спросил солдат. - Я не создан для дворцовой жизни.
- Прости, но нет. Я полагаю, что Александр в опасности, и желаю, чтобы ты еще немного побыл рядом с ним. Сделаешь это для меня?
Гефестион вздохнул. - Ты знаешь, что я ни в чем тебе не откажу, господин. Но пожалуйста, пусть это будет не надолго.
- Не дольше месяца. А теперь отдохни. Как я понял, Александр собрался выехать на охоту завтра... сегодня... на рассвете.
Гефестион ухмыльнулся. - Это и будет долгожданным отдыхом. - Его улыбка исчезла. - Что будешь делать с Филотой?
- То, что должен, - ответил Парменион.
***
Парменион проснулся после восхода солнца, но сон не подарил ему отдохновения. Его сны были полны тревоги и отчаяния, и проснувшись он не почувствовал себя лучше.
Встав с кровати, он открыл ставни окн
а
своей спальни и окинул взором город. Когда мужчины смотрели на него, они видели перед собой величайшего военачальника Македонии, победителя, могущественного человека. Но сегодня он чувствовал себя старым, слабым и потерянным.
Один его сын, Александр, был предан другим, Филотой, в то время как почитаемый Парменионом Царь быстро убеждался в необходимости убийства своего наследника.
Это поле - не то, на котором
стратег
смог бы явить одно из своих маленьких чудес. Это было похоже на паутину отравляющего заговора, опутывающую всю столицу и царство, заражая собой всё, к чему дотянется. Но кто здесь был паук?
Аттал?
Этот человек был хладнокровен и амбициозен, но Парменион не верил в то, что он станет манипулировать Филиппом. Но кому еще это было выгодно?
Он подозвал к себе двоих слуг, велев приготовить ванну. Всего несколько лет назад он бы первым покинул дом для утренней пробежки, разогреть мускулы и освежить разум. Но теперь его члены были чересчур скованы для такой бездумной растраты энергии. На подоконнике стояло блюдо с яблоками, и он вгрызся в одно из них. Оно было сладким и перезрелым, и он выкинул огрызок в окно.
Кто был паук?
Простых ответов не было. Царь уже достиг среднего возраста, и для молодежи было естественным обратить свой взор к наследнику. Многие были за Александра, но кого-то больше устраивал полоумный Арридей, а кто-то по-прежнему помнил, что Аминта - сын Пердикки, предшественника Филиппа на Царском престоле.
Но Парменион выбросил эти мысли из головы. Он хорошо знал Аминту; парень не желал короны, к тому же мало подходил для нее. Он был прямым и дружелюбным, неплохим офицером, однако без воображения или инициативы.
Нет, ответ касался Филиппа и его растущего недоверия к Александру. Филота кормил его ложью и полуправдой, однако у него не было ни ума, ни коварства, чтобы самому сплести такую сеть.
Парменион пролежал в глубокой ванне около часа, борясь с этой задачей, но ни на йоту не приблизился к решению, когда прибыл Мотак, желавший обсудить с ним донесения от агентов из Малой Азии.
- Великий Царь увеличил численность войск на западе и направил отряды в греческие города на побережье. Но не очень много. От силы тысячи три. Странно, - произнес старый фивянин.
- Персия огромна, - сказал Парменион. - Он может собрать несметное войско меньше чем за месяц. Нет, сейчас он просто дал нам понять, что ему известно о наших планах. Какие новости из Фив?
- Там имело место обычное беспокойство. Никому не нравится наличие чужого гарнизона в Кадмее. Ты должен это помнить!
- Помню, - согласился Парменион, вспомнив свою жизнь в Фивах, когда крепость в центре города была занята спартанцами.
- В городе ходят слухи о персидском золоте для набора наемной армии, чтобы отобрать Кадмею назад.
- Не сомневаюсь, что деньги уже там, - сказал Парменион. - Великий Царь станет кидать золото на все направления: Спарта, Афины, Коринф, Феры. Но в этот раз персы не добьются своего. У нас в тылу не будет мятежа.
- Не будь столь уверен, - буркнул Мотак. - Фивы освобождались от завоевателей и прежде.
- Тогда у них был Эпаминонд, и Пелопид. И Спарта была врагом. Теперь ситуация иная. Спарта была вынуждена действовать осторожно, опасаясь развязать новую войну с Афинами. Теперь же Фивы остаются в одиночестве, и им не набрать и пятую часть Македонской армии.
Мотак хмыкнул и яростно тряхнул головой. - Сказано по-македонски! Ну что ж, а я вот фивянин, и я не соглашусь. Священный Отряд собирается вновь. Скоро город будет опять освобожден.
Парменион встал из ванной, обернулся вокруг пояса толстым полотенцем. - Прежние дни прошли, Мотак; ты знаешь это. Фивы станут свободными - но лишь тогда, когда Филипп решит, что может доверять фивянам.
- Какое высокомерие, - процедил Мотак. - Ты был человеком, который освободил Фивы. Не Эпаминонд. А ты! Ты помог нам занять Кадмею, а затем представил план, как разбить Спартанскую армию. Или не помнишь? В чем разница теперь? Откуда тебе знать, нет ли нового молодого Пармениона уже сейчас в Фивах, замышляющего и планирующего?
- Уверен, что есть, - вздохнув, отвечал Парменион. - Но в Спартанской армии никогда не было больше пяти тысяч воинов, и они были рассредоточены на большой территории. Филипп же способен созвать в свои ряды сорок пять тысяч македонян, и еще в два раза меньше наемников. У него целый лес осадных орудий, катапульт, передвижных башен. Так что ситуация совсем не та, что была тогда.
- Так и знал, что ты займешь такую позицию, - сказал Мотак с побагровевшим лицом.
- Мне жаль, дружище, что еще я могу сказать? - спросил Парменион, подойдя к старику и положа руку на широкое плечо Мотака. Но фивянин сбросил ее, дернув плечом.
- Некоторые темы лучше не обсуждать, - проворчал Мотак. - Давай займемся другими проблемами. - Он достал свои бумаги и начал их листать. Затем остановился, его лысая голова склонилась вперед, и Парменион заметил слезы в его глазах.
- Что такое? Что не так? - спросил Парменион, подойдя и садясь рядом.
- Они все погибнут, - проговорил Мотак дрожащим голосом.
- Кто? Кто погибнет?
- Юноши из моего города. Они восстанут с мечами в руках. И их всех зарежут.
Понимание пришло к Пармениону. - Ты помогал им организовать сопротивление?
Старик кивнул. - Это ведь мой город.
- Ты знаешь, когда они планируют напасть на Кадмею?
- Нет, но это случится скоро.
- Нет надобности в этой бойне, Мотак. Я отправлю в Беотию еще два полка, и это остановит их на некоторое время. Но пообещай мне, что разорвешь свои связи с мятежниками. Обещай мне!
- Я не могу этого обещать! Понимаешь? Всё, что я здесь делаю, превращает меня в предателя. Со дня битвы при Херонее, когда ты разбил Фиванскую армию. Я должен был оставить тебя еще тогда. Я должен был вернуться домой. И теперь я сделаю это!
- Нет, - сказал Парменион, - не уходи. Ты - мой старейший друг, и ты мне нужен.
- Я тебе не нужен, - печально произнес старик. - Тебе ничего не нужно. Ты -
стратег
, Гибель Народов. А я старею, Парменион. Я вернусь в Фивы. Я умру в своем родном городе и буду похоронен рядом с возлюбленной.
Мотак встал и вышел из комнаты, с согбенной спиной.
Город Эгея, середина зимы, 337-й г. до Н. Э.
У них было много имен и много предназначений, но для Аиды они были
Шепчущими
. Персы поклонялись им как младшим демонам или дэвам; древние народы Аккадии и Атлантиды верили, что они - духи тех, кто умер во зле. Даже грекам они были известны, в искаженной форме, под именем Гарпий.
Сейчас они собрались вокруг Аиды, как маленькие клубы тумана, едва осязаемые, но пульсирующие темными эмоциями, источающие частицы зла, отчаяния, меланхолии, мрака, недоверия, ревности и ненависти.
Подвал был холоднее сердцевины зимнего озера, но Аида села на пол, в центре дымных фигур, витавших над нею.
Дом располагался в отдалении от самого города, прежде это был загородный дом младшего Македонского военачальника, погибшего во Фракийских войнах. Аида выкупила его у вдовы убитого, потому что дом имел несколько важных удобств. Он не только был уединенным, но также был снабжен садом за высокой стеной, в котором ее послушницы могли прятать тела жертв - тех несчастных, чья кровь была нужна для того, чтобы питать силы
Шепчущих.
Она вытянула руку, подзывая первую из призрачных фигур. Та просочилась сквозь ее пальцы, и образы немедленно возникли в ее сознании. Она увидела, как Филипп тяжело падает на свой трон, мысли его были мрачны и меланхоличны, и она громко рассмеялась. Как просто было влиять на умы мужчин! Подозвав вторую фигуру, она стала смотреть, как Аттал строит планы и замыслы.
Она собирала наблюдения и образы одно за другим, пока не отправила
Шепчущих
обратно к их человеческим носителям. Затем, в конце концов, холод начал студить ее кости, и она встала и покинула комнату, поднимаясь по неосвещенной лестнице в нижний сад.
Всё было хорошо, и Аида была глубоко удовлетворена. Скоро Филипп найдет свою смерть, и Владычица Самофракии поведет своей рукой его сына к трону. Какой милый мальчик! О, как она будет его поддерживать, доставляя такие удовольствия, а потом, когда он заснет, она снимет с него ожерелье и откроет врата его души.
Аида задрожала от внезапного наслаждения. Всю жизнь она мечтала о том, когда наступит этот день, как до того мечтала ее мать. Надежды ее матери - и, хуже того, ее дух и воля к жизни - были разрушены Тамис. Но теперь нет никого, кто помешает мне, подумала она.
Скоро Филипп Македонский будет мертв, зарезанный во сне прямо в своем дворце.
Тут возбуждение охватило ее, и она подозвала к себе двух стражников. По большей части она считала прикосновение мужчин неприятным, но в таких случаях, как сейчас, их использование приносило удовлетворение, граничащее с блаженством. Всегда возбуждало знание того, что ее любовники очень скоро умрут. Когда их сила и молодость вливались в нее, она торжествовала от их скорой смерти.
Эти двое были симпатичны и высоки ростом, они были наемниками из Малой Азии. Воины улыбнулись, когда подошли к ней, и начали снимать с себя одежду.
Первый протянул к ней руку, возбужденно положа ладонь ей на грудь, снимая ее черное одеяние.
Завтра, подумала она, твоя душа будет вопить на пути в Аид...
Пелла, середина зимы
Филипп был пьян и пребывал в веселом расположении духа. Его окружали друзья и военачальники - двадцать человек, которые верно служили Царю последние два десятилетия - и они отмечали последнюю ночь свадебных торжеств. Филипп откинулся на стуле, его взгляд переходил от человека к человеку.
Парменион, Антипатр, Клейтус, Аттал, Феопарл, Коений... люди, с которыми можно покорять горные вершины. Сильные, верные, бесстрашные. Тут его внимание привлекло движение в дальнем конце стола. Александр улыбался шутке, которую отмочил юнец Птолемей.
Хорошее настроение Филиппа испарилось. Похоже, шутка была о нем.
Но он отбросил эту мысль. Сегодня было великое празднество, и ничто не должно омрачить этот день.
Слуги убрали последние блюда с едой, и вперед выступили жонглеры, чтобы развлечь Царя. Это были меды, с кучерявыми бородами и в развевающихся одеждах из шелка и атласа. Каждый из троих держал по шесть мечей, которые они стали подбрасывать в воздух, один за другим, пока не стало казаться, будто клинки - живые, пружинящие и сверкающие как металлические птицы над метателями. Меды расступились, и теперь клинки рассекали воздух между ними, казалось, опасно касаясь ладоней метателей, ибо так быстро они двигались. Филипп был впечатлен их умением и праздно поинтересовался, будут ли эти мужи столь же талантливы, коли дело дойдет до использования клинков в бою. По донесениям Мотака, у Персидского царя в войске служило три тысячи Медейских воинов.
Наконец представление кончилось, и Филипп воздал артистам хвалу. Несколько доверенных Александра захлопали в ладоши, и это заставило Царя нахмурить брови. Появлялась новая традиция выказывать одобрение хлопаньем в ладоши, хотя веками такие хлопки воспринимались как оскорбление. Это повелось с театра, когда публика желала осадить плохого актера и заставить его уйти со сцены. Но афиняне стали аплодировать после выступления, чтобы выказать свое одобрение. Филиппу такие перемены были не по нутру.
Жонглеров сменил невероятно умелый метатель ножей. Было выставлено семь мишеней, и метатель, сухопарый фессалиец, попал в центр каждой с завязанными глазами. Филипп одарил его золотой монетой.
Затем выступили четыре акробата, стройные фракийские мальчишки, потом - певец-сказитель, пропевший о Геракле и его подвигах. И всё это время кубок Филиппа не оставался пуст.
Ближе к полуночи несколько старших военачальников, и Парменион в их числе, отпросились у Царя и разошлись по домам. Но Филипп, Аттал, Александр и с дюжину других остались пить и вести разговоры.
Большинство из них захмелели, заметил Филипп, особенно Аттал, который редко принимал на грудь. Его светлые глаза затуманились, но он блаженно улыбался, что вызвало смешок Царя, который хлопнул его по плечу.
- Тебе следует чаще выпивать, дружище. Ты сейчас такой торжественный.
- Да, так и есть, - отозвался Аттал, составляя слова с большим старанием и полной концентрацией. - Это... очень... необыкновенно... прекрасное чувство, - заключил он, встал и исполнил сложный поклон.
Филипп бросил взгляд на Александра. Парень был трезв как стеклышко, потягивая всё тот же кубок с вином, который велел себе налить часа два назад. - Да что с тобой такое? - прорычал он. - Или вино тебе не по вкусу?
- Оно весьма недурно, Отец.
- Ну так пей!
- Выпью - в свой черед, - отвечал принц.
- Выпей сейчас же! - велел Царь. Александр поднял кубок за непрозвучавший тост и осушил его единым залпом. Филипп подозвал слугу. - У принца пустой кубок. Встань рядом с ним и позаботься, чтобы кубок больше не пустел.
Слуга поклонился и отнес кувшин к краю стола, расположившись за Александром. Удовлетворенный смущением молодого человека, Филипп обернулся к Атталу, однако мечник заснул на столе, подложив руку под голову.
- Что это? - воскликнул Филипп. - Царь оставлен пировать в одиночестве?
Аттал шевельнулся. - Я умираю, - прошептал он.
- Тебе нужно немного вина, - сказал Филипп, ставя пьяного на ноги. - Произнеси тост, Аттал!
- Тост! Тост! - закричали гуляки.
Аттал потряс головой и поднял кубок с вином, пролив половину содержимого на стол. - За Филиппа, за мою падчерицу Клеопатру и за их будущего сына. - Мечник увидел Александра и улыбнулся. - Стало быть, за законного наследника! - сказал он, поднимая кубок.
Напряженное молчание повисло в рядах гуляк. Лицо Александра побледнело, и он вскочил на ноги. - Что это значит для меня? - задал он вопрос.
Аттал моргнул. Он не мог поверить, что произнес это вслух. Эти слова как будто против его желания сорвались с губ. Но раз уж они сказаны, обратно их было не вернуть. - Слышишь меня, ты, душегуб, сукин сын? - кричал Александр. - Отвечай мне!
- Молчать! - приказал Филипп, вскакивая на ноги. - Какое ты имеешь право вмешиваться во время тоста?
- Я не буду молчать, - ответил Александр. - Я достаточно терпел твои выходки. Но этому не бывать. Мне плевать на престолонаследие - по мне, так можешь завещать корону хоть козлу - но любой, кто подвергнет сомнению законность моего происхождения, ответит за это передо мной. Я не стану сидеть и слушать, как мою мать будет величать шлюхой человек, пролезший в высшую знать по трупам людей, которых он отравил или убил ударом в спину.
- Ты достаточно наговорил, мальчишка! - Филипп оттолкнул свой стул и кинулся на Александра, но споткнулся ногой о табурет и покачнулся, когда добрался до него. Его увечная нога сдала, и он стал заваливаться. Он вскинул левую руку к Александру, но пальцы ухватили лишь ожерелье, сверкавшее на шее у принца. Оно тут же расстегнулось, и Филипп врезался в стол, ударившись головой о стул при падении.
Александр пошатнулся, затем выпрямился. Теперь в зале не было ни звука, и светильники замерцали, когда холодный ветер ворвался в открытые окна.
Принц опустил взгляд на упавшего. - Вот он лежит, - произнес он, низким и необыкновенно холодным голосом. - Человек, который собрался пройти через весь мир, не способен пересечь и эту комнату.
Александр отошел к двери, Птолемей и Кратерус последовали за ним. Наконец принц развернулся на носках и покинул помещение.
***
Парменион не услышал стука во входную дверь, ибо пир отнял у него все силы, и он забылся крепким сном без сновидений. Последние дни были полны мрака и сердечной тревоги, в связи с отбытием Мотака и прибытием визгливой Федры.
Слуга тихо вошел в его комнату, осторожно потряс военачальника за плечо. Парменион проснулся. - Что такое? - буркнул он, посмотрев в открытое окно на по-прежнему темное небо.
- Царь посылает за тобой, господин. Это срочно.
Парменион приподнялся, протер глаза. Свесив ноги с кровати, он подождал, пока слуга принесет ему чистый хитон и отороченный мехом плащ с капюшоном. Зима стояла у порога, и ночной воздух был стылым.
Наконец, одевшись, он спустился по лестнице и увидел Филоту, одетого в плащ и готового идти с ним.
- Не знаешь, что происходит? - спросил он сына.
- Александр бежал из города, - сказал Фило. Парменион резко взглянул на сына, но промолчал. - Кратерус, Птолемей и Кассандр ушли с Александром, - продолжал молодой человек. - А также этот твой офицер, Гефестион. Я никогда ему не доверял. Как думаешь, какая часть войска переметнется на сторону принца?
Парменион остановился и повернулся к сыну. - Гражданской войны не будет, - сказал он, и голос его был холоднее ночного воздуха. - Сколь бы ты ни старался ее развязать, Фило.
- Что это значит?
- Слова понять нетрудно, - процедил Парменион. - Ты доносил свою ложь и полуправду Царю, и ты - а также тот, кому ты там служишь - ответственны за сегодняшние события. Но войны не будет. А теперь, пшел вон от меня!
Парменион резко отвернулся от сына и двинулся ко дворцу, но Фило засеменил рядом, ухватил отца за руку.
- Как ты смеешь клеймить меня предателем! - разбушевался юноша, его глаза горели гневом. - Я верой и правдой служу Царю.
Парменион посмотрел своему сыну в лицо и глубоко вздохнул. - Это не твоя вина, - сказал он наконец, и в его голосе звучала досада. - Твоя мать была когда-то вещуньей, хоть и не самой лучшей. Она решила, что ты однажды станешь великим Царем. И когда ты был слишком мал, чтобы понимать, она наполнила твой разум мыслями о грядущей славе. Она ошибалась. Послушай меня: она ошибалась. Всё, к чему ты стремишься, принесет тебе лишь погибель.
Фило отступил назад. - Ты всегда меня ненавидел, - сказал он. - Что бы я ни делал, ничего не вызывало твоего одобрения. Но видение Матери не было ложным. Я это знаю; я чувствую это внутри. Меня ждет судьба, которая затмит все твои деяния. Ничто меня не остановит! - Юноша отступил еще дальше, затем ушел в ночь.
Парменион вздохнул, тяжесть прожитых лет казалась невыносимой. Он вздрогнул и продолжил путь в сторону дворца. Несмотря на поздний час, слуги и рабы еще ходили по залам и коридорам, и его отвели в тронный зал, где ждали Филипп и Аттал. Мечник был уже трезв. Он кивнул Спартанцу, но ничего не сказал, а Филипп поведал о событиях вечера.
- Ты высказал сомнения по поводу его легитимности? - спросил Парменион, глядя на Аттала. - Поверить не могу!
- Не знаю, зачем я это сказал. Зевсом клянусь, слова просто сорвались с моих уст. Я был пьян. Но если бы я мог забрать их обратно, я бы это сделал.
- Всё это зашло слишком далеко, - сказал Парменион и повернулся к Царю.
- Знаю, - сказал Филипп, кособоко сидя на троне. - Я вдруг вижу всё в ином свете: будто солнце пробилось после бури. Не могу поверить, что я так его унижал. Он ведь мой сын! При падении я ударился головой и ненадолго потерял сознание. Но когда чувства вернулись ко мне, я словно стал смотреть другими глазами. Все мои страхи ушли, и я ощутил себя свободным. Я пошел, чтобы увидеть его и извиниться, попросить у него прощения. Но он исчез.
- Я найду его, государь, - пообещал Парменион. - Всё снова будет хорошо.
- Он спас мне жизнь. Дважды, - прошептал Филипп. - Как же я мог думать, что он желает мне смерти?
- Не знаю, государь. Но я рад, что теперь ты видишь его таким, каков он есть, замечательным парнем, который чтит тебя.
- Ты должен разыскать его, Парменион. - Филипп резко поднялся и прихромал к высокому военачальнику. - Верни ему это, ибо я знаю, что это много значит для него. - Протянув руку, он раскрыл пальцы.
Спартанец посмотрел вниз - и почувствовал, будто нож вонзился в него, холодное железо в самом сердце. В свете лампы блеснуло ожерелье, и Парменион взял его дрожащей рукой.
- Как... оно оказалось у тебя?
- Падая, я вытянул руку. И мои пальцы уцепились за него.
В этот миг Парменион осознал, почему пропала паранойя Царя. Магия ожерелья оберегала от любой скверны, проникающей извне, сердце и разум носителя.
Но что означала его потеря для Александра?
- Я выезжаю тотчас же, государь, - сказал он.
- Ты знаешь, куда он ушел?
- Нет, но догадываюсь, где искать.
- Я отправлюсь с тобой, - сказал Аттал.
- Не думаю, что это будет разумно, - ответил ему Спартанец.
- Разумно или нет, но я принесу извинения лично ему.
- Он может тебя убить - и я не стал бы его винить за это.
- Тогда я умру, - сказал Аттал. - Давай, поехали.
Река Аксьос, зима, 337-й г. до Н. Э.
С неба начал падать мокрый снег, ледяные иглы пронзали даже самый плотный плащ, а воды близкой реки - за последние несколько недель наполненные непрекращающимся дождем - яростно накатывали на берег. Гефестион развел огонь возле поваленного дерева, и Доверенные собрались вокруг него, кутаясь в свои накидки.
- Куда отправимся? - спросил Птолемей, протягивая тонкие ладони к пляшущему пламени. Александр не ответил. Он, казалось, витал где-то в своих мыслях.
- На запад, в Эпир, - сказал Кратерус. - У всех нас там есть друзья.
- А почему не на северо-запад в Пелагонию? - вставил Кассандр. - В тамошнем войске служат те, кого мы наградили после Трибаллийской кампании. Они встанут на сторону Александра.
Гефестион посмотрел на принца, но Александр по-прежнему не выказывал знаков, что слушает их. Гефестион добавил хвороста в огонь и прислонился спиной к скале, забывая о холоде.
В точно такую же ночь он впервые встретил Пармениона десять лет назад, под градом, который на высокогорье превращался в снег. Только тогда звучал вой охотничьих псов и грохот копыт, когда преследователи искали сбежавшего мальчишку. Гефестиону было в ту пору тринадцать лет, и жил он с овдовевшей матерью на ферме в горах Керкинеса. Как-то утром пеонийские дикари с севера вторглись в Македонию, налетев с высоких ущелий, поубивали крестьян и разграбили два городка. Их конные разведчики наткнулись на их ферму. Они попытались снасильничать его мать, однако она дралась так отчаянно, что им пришлось ее убить, вонзив клинок в сердце. Юный Гефестион убил душегуба топором и побежал в лес. У разведчиков были боевые псы, и они бросились за ним. Несмотря на холод, мальчишка переплывал половодные ручьи, чтобы они его не учуяли хоть на какое-то время. Но с наступлением полуночи псы стали приближаться.
Гефестион задрожал, вспоминая случившееся. Он тогда поднял острый камень и припал к земле, стал ждать. Собаки, два огромных зверя с убийственными челюстями, выскочили на поляну, недалеко за ними скакали шестеро разведчиков на своих размалеванных лошадях.
По команде, выкрикнутой их вожаком - худым, но крепким человеком в желтом бурнусе - собаки замерли перед мальчишкой. Гефестион отступил к валуну, держа острый осколок скалы в руке.
- Ты видишь этих собак, дитя, - сказал вожак зловещим хриплым голосом. - Через несколько мгновений я скомандую им разорвать тебя на куски. Видишь, как они застыли, будто на коротком поводке? Они хорошо надрессированы. - Гефестион не мог отвести глаз от псов. Их языки вывалились, открывая длинные, острые, выступающие клыки. От страха мочевой пузырь мальчика не выдержал, и шестеро всадников рассмеялись, видя его позор.
Вдруг из-за скал выступил высокий мужчина в блестящих латах, с коротким, острым мечом в руке. Собаки завыли и бросились вперед, но воин быстро оказался перед мальчишкой, и его меч взметнулся вверх и вниз, почти начисто снеся голову первому псу и пронзив сердце второму.
Всё произошло столь быстро, что пеонийцы даже не шевельнулись. Однако вожак, увидев, что его боевые псы зарезаны, выхватил меч и погнал коня вперед. Вдруг в воздухе засвистели стрелы. Первая же из них попала вожаку за ухо, вонзившись в мозг. Он бухнулся с коня набок. Остальные пеонийцы попытались бежать, но стрелы полетели со всех сторон. Через несколько ударов сердца все шестеро, а также четверо из их коней лежали мертвые либо умирающие.
Гефестион отбросил камень и обернулся к высокому воину, вытиравшему кровь со своего клинка.
- Благодарю тебя, господин, - выговорил он. Мужчина вложил меч в ножны и опустился перед ним на колено, его глаза казались серыми в лунном свете.
- Ты был молодцом, парень, - сказал он, приобняв Гефестиона за плечи. - Стоял стойко, как настоящий воин.
Мальчик покачал головой, у него потекли слезы. - Я обмочился со страху.
- Но ты, несмотря ни на что, не побежал, не стал молить о пощаде. Не стыдись из-за минутной слабости мочевого пузыря. Пойдем, отойдем в тепло и отыщем для тебя что-нибудь из сухой одежды.
- Кто ты, господин?
- Я - Парменион, - ответил мужчина, выпрямляясь.
- Македонский Лев!
- Он самый.
- Ты спас мне жизнь. Я этого не забуду.
Генерал улыбнулся и вышел на середину поляны, где македонские лучники уже раздевали трупы. Молодой офицер подвел коня Пармениона, и военачальник проворно вскочил в седло. Затем протянул руку Гефестиону. - Давай, поедем со мной!
Гефестион улыбнулся воспоминанию.
- Идет, - вдруг произнес Александр.
- Кто? - спросил Птолемей.
- Парменион. А с ним - Аттал.
Юноша встал, всматриваясь сквозь дождь со снегом. - Я никого не вижу, Александр.
- Они будут здесь через час, - проговорил Александр, почти что сонно.
- Откуда ты знаешь? - спросил Кратерус.
- Видение, ниспосланное богами, - ответил принц.
- Если это вещее видение, откуда Парменион узнал, где нас искать?
- Действительно, откуда? - переспросил Александр, его глаза цвета морской волны сверкнули, остановившись на Гефестионе.
- Я оставил ему сообщение, где сказано, что мы направились на север, - ответил офицер.
- Что? - зарычал Кратерус. - Так ты предатель!
- Тише, мой друг, - сказал Александр мягким и почти нежным голосом. - Пусть Гефестион скажет.
- Генерал велел мне присматривать за принцем, чтобы ничего плохого ему не угрожало. Я так и сделал. Но Парменион - это единственный друг Александра среди старейшин. Я решил, что будет необходимо, чтобы он знал, где нас искать.
- И всё же он ведет с собой Аттала, - перебил Птолемей. - Как тебе такая ситуация, а?
Гефестион не спеша подложил две тонкие веточки в костер. - Я верю Пармениону, - сказал он наконец.
- Как и я, - сказал Александр, подошел к огню и сел рядом с офицером. - Но могу ли я верить тебе, солдат?
- Да, - сказал ему Гефестион, глядя в глаза.
Александр улыбнулся. - У тебя есть мечты, Гефестион? Амбиции?
- Конечно, господин.
- Мои мечты поведут нас далеко, на край света. Последуешь ли ты за мной к славе и величию? - Его голос был обволакивающим, почти соблазнительным, и Гефестион почувствовал, как будто летит, его сознание наполнилось видениями огромных марширующих армий, больших горящих городов, золотые реки побежали перед его глазами, кровавые реки забурлили у его ног. - Последуешь ли ты за мной? - спросил Александр вновь.
- Да, государь. На край света.
- И, возможно, за край? - прошептал принц.
- Куда только прикажешь.
- Хорошо, - сказал Александр, хлопнув молодого человека по плечу. - А теперь давай подождем наших визитеров.
***
Дождь со снегом превратился в настоящий снег, холодные хлопья жалились, когда падали на открытую кожу. Кратерус, Птолемей и Кассандр стали срезать ветви с ближайших деревьев, тщетно пытаясь устроить небольшое укрытие, однако им всё время мешали мощные порывы ветра.