Тёмное солнце

Эпилог

Смерть всегда отвратительна. Даже без физиологических подробностей, вроде расслабления мускулатуры и посмертного испражнения жидкостями тела из всех отверстий, о которых, конечно, не пишут в героических сагах и балладах. Смерть отвратительна самому естеству человека, как нечто чужеродное, пугающее своей завершенностью и последней точкой жизни. Именно потому смерть изображают так, чтобы она пугала, вызывала ужас и острое желание никогда не встречаться с ней раньше положенного срока.

Смерть несет в себе мерзость и отторжение, страх и иррациональный ужас перед ней, как перед тем, что невозможно познать на чужом примере. Застывшие маски мертвецов, отвратительные, искаженные лица мертвых, гниющие трупы и детские страшилки — все в природе кричит о том, что смерть есть последнее, что видит перед собой живое.

Крайняя степень безумия, шок, углубленное путешествие по своему разуму помогают людям пережить этот момент, даже не замечая случившегося. Но не даром мудрецы твердят о том, как нужно встречаться со смертью. Не даром, не даром они учат людей спокойствию. Познанию смерти при жизни посвящено множество трудов, и каждый из них, на самом деле, направлен на то, чтобы подготовить человека к неизбежному, приучить к мысли о своей кончине, успокоить и заставить принять факт своей смертности.

И каждый человек, пусть на краткий миг, пусть на долю секунды, но боится момента смерти. Состояния умирания, того краткого периода, длиною в несколько минут, когда душа покидает тело путем остановки всех жизненно важных функций организма.

О смерти слагают стихи и поэмы, ее воспевают в сагах и балладах, приукрашивая ее величие и добавляя изрядную порцию героизма, чтобы глупые мальчишки на поле брани не обгадились в доспехи, когда копье входит в кишки и выходит со спины. Когда ты понимаешь — это конец. И выхода нет, выбора нет, ничего больше нет. А есть только она, грязная и глупая, неожиданная и коварная, обманувшая надежды и подкравшаяся из-за угла. Смерть приходит к каждому, и каждый выбирает путь подготовки к ней.

Но смерть всегда была и будет отвратительной. Пусть и в своей красоте, доблести и героизме. Пусть и на гравюрах, картинах и в устах поэтов. Пусть на поле брани, в своей теплой постели, в объятиях любовника. Она отвращает от себя живое, отталкивает его, облекаясь этими живыми в несуразные образы масок и рваных одеяний. Такова ее роль и участь: оттолкнуть и отогнать глупцов и наивных романтиков.

Тонкий браслет на запястье, разомкнувшись под защитным полем капитанского кресла, превратился в узкую золоченую проволоку. Подвешенные на ней значки с гравировками вытянулись в прямую линию, образовав подобие ключа с бороздками. Символы Долины, Замка, Империи и даже Пеленгаса торчали под прямым углом к основанию ключа. Один из подлокотников кресла выдвинулся, в нем открылась панель, которая притянула к себе стартовый ключ, щелкнувший в углублениях, когда в них вошли вытянутые на браслете символы правителей. Ключ на старт, запуск системы был активирован.

Сознание Лаитан испытывало жесточайшую нагрузку и панику. Она смутно ощущала, как истекают мгновения с тех пор, как Морстен положил ее на кресло. Широкие ремни захлестнули истерзанное тело, прижимая к плотной поверхности трона. Она вытянулась, прижав руки к телу, голову стянул ремень, и над ней выдвинулся купол саркофага. Словно во сне, она смотрела, как прозрачная преграда наползает сбоку, закрывая ее от прочих взглядов. На середине движения, замерев в самой высокой точке, купол дернулся и остановился. Лаитан смутно поняла, что что-то пошло не так. Но широкие фиксирующие захваты уже прижали тело к креслу, податливо начавшему опускаться в лежачее положение, и Медноликой оставалось только смотреть на происходящее.

«Попытка входа в систему. Активация модуля распознания генотипа. Процесс идентификации запущен», — мягко шептал голос из подголовника, не слышимый никому, кроме Лаитан. Секунды потекли медленней. Сбоку, змеясь и дергаясь, показались прозрачные трубки с острыми иглами на концах. Они тоже конвульсивно сжимались, пытаясь отыскать вены на руках Лаитан. И когда первые уколы разорвали кожу, она лишь стиснула зубы. Кто знает, чего еще напихал в систему Посмертник? Теперь ей придется узнать это на своем опыте.

«Генетический материал распознан. Приветствую вас, капитан Литан. Ковчег готов начать процедуру расконсервации. Данные биоматериала отправлены в хранилище, имеющиеся образцы будут заменены на новые…»

— Нет… — прошептала Лаитан потрескавшимися губами. — Нет. Не надо замены.

Она представила себе, как умное судно сейчас качает в банки данных ее генокод, и ужаснулась. Пять тысяч лет ее род любовно пестовал все отклонения капитана Литана, передавая их по наследству от матери к дочери, оплодотворенным их единственным отцом, который был носителем заболевания. И теперь, скачав в банк данных свой материал, Лаитан должна была обречь целый народ на органическое поражение мозга в будущем.

Система замерла. По развернувшимся над головой экранам поползли столбцы данных и схематические графики вычислений. Лаитан, мотнув головой, еще раз подтвердила отмену замены материала.

Скосив взгляд, она заметила подошедших к ней аватаров системных управителей. Искин навигатора был искажён черными полосами, словно по экрану ударили чем-то, и он пошел трещинами, теряя функциональность. Золотой колосс Империи, их невидимый искин, управляющий целым царством пять тысяч лет, имел на лице золотую маску в виде двойного солнца, чьи лучи расходились неровными стрелками, обязательно пропоровшими бы кожу любому человеку. Но голограмма искина с лицом и фигурой Сэла Литана не была живой, и острые сверкающие иглы, погружаясь в тело, проходили насквозь, не причиняя вреда. Из носового отверстия у золотого исполина тоже сочилась чернота, стекающая, словно кровавые струи до подбородка, и придавая колоссу сходство с бородатым жителем юга.

Последним оказался Варгейн Крес. В черных, словно светящихся этой чернотой, глазах искина не было ничего, кроме сожаления. Он выглядел похожим на человека куда больше остальных. Даже волосы будто бы трепал невидимый ветерок, а тронувшая губы улыбка вышла чересчур тёплой для информационной копии некогда живого человека.

Лаитан понимала остатками воспалённого разума, чья кора уже перегревалась до смертельного состояния, что ей только кажется это. Она видела в Кресе, в аватаре искина, то, что ей хотелось, а вовсе не то, чем он был. Взгляни на него любой другой, он увидел бы только голограмму, антропоморфную форму цифрового содержания и недюжий искусственный интеллект, способный рассчитать переход в соседнюю систему.

— Ты меня слышишь? — одними губами обратилась она именно к Варгейну. — Отмени замену материала судном.

Мольба и отчаяние во взгляде Лаитан не произвели бы впечатления на искина, но мир сумасшедших тем и привлекателен, что в нем все происходит по велению больного разума. Кресс едва уловимо кивнул, и его губы раскрылись, пропуская слова, которых Лаитан не услышала или не поняла. Но ей это было уже не нужно. Она слышала то, что хотела: я всегда тебя слышу, Литан.

«Капитан Литан, судно готово к использованию на сорок процентов. Энергоячейки придут в полную готовность через четыре часа. Распоряжения предварительного списка остаются в силе?» — снова зашуршал голос системы из подголовников. Лаитан не знала, что это за предварительные подготовки.

— Первый пункт списка? — уже не в силах открыть глаза, спросила она.

«Первый пункт — подготовка судна к автономному использованию. Второй пункт — инициация работы планетарных щитов. Третий пункт — подготовка к старту с планеты», — начала перечислять система. Лаитан плыла куда-то далеко, голоса отдалялись и отдалялись. Руки и ноги онемели от боли, кровь загустела в жилах, разум уже не видел границ между вымыслом и реальностью.

Но то, что произнесла система дальше, заставило ее вернуться обратно. Ухнуть в раскаленную лаву мучений и криков. Открыв глаза, она поняла, что это ее крик.

«Внесённые изменения аннулируют протоколы консервации и инициации работы планетарных щитов. Новые инструкции: уничтожить все живые организмы на борту судна, поместить генетические пробы навигатора Ветриса в банк данных, отобрать пригодный для строительства цепочек генокода материал и поместить в банк данных, стереть матрицу кристаллов искинов первого и второго порядков, уничтожить информацию о капитане Сэле Литане, уничтожить любые сходные генетические пробы капитана Сэла Литана, уничтожить генетический материал и информацию в кристаллах главы системы безопасности Варгейна Кресса, уничтожить…»

Лаитан задергалась в ремнях. Судно предлагало уничтожить все. Стереть кристаллы, заменить их новыми, подготовленными для этой процедуры, избавиться от всех данных, оставив только искин навигационной системы и навыки личности Ветриса для путешествий между планетами системы. Судно желало захлопнуть все двери, вымарав, вычистив из себя, а потом и с поверхности планеты, все живое, впустив на борт формы новой жизни, внесенные в каталог разрешённых к допуску биоформ.

Посмертник предлагал уничтожить каталоги, по которым сверялся биоматериал, чтобы заменить их новыми, где будут существовать только его новые потомки. Бессмертные, потому что уже мертвые. Он хотел жить, и эта жажда, пронесенная им через тысячи лет, привела их всех на ковчег, должный стать его новым телом. Вместилищем разума Пеленгаса, инкубатором для создания физического тела для него. Сильного, выносливого, способного существовать почти вечно. Банки данных ковчега давали широкие возможности клепать себе тела, созданные прочными, способными нести внутри личность Посмертника. А пока процесс будет калиброваться и дополняться модификациями, он поживет в настоящем исполине — ковчеге спасения, с именем «Безупречный». Отличное новое тело для такого амбициозного, хитрого и, к несчастью, талантливого существа.

Лаитан снова хотела закричать, но из горла вырвался только протяжный стон. В мыслях поплыли картины прошлого. Все ее матери, которыми теперь была она сама, убивали, пировали, совокуплялись друг с другом и со слугами, казнили, воевали, праздновали, правили, отравляли конкурентов, плели интриги и вели сражения за территории.

В пестрой мешанине запахов, лязга, музыки и цветов Лаитан зацепилась за образ Замка. Знакомые стены были черны от пожаров, оборванные знамена и сгоревшие гобелены свисали лохмотьями отовсюду. Черный железный трон, как остов сгнившего зуба, возвышался в отдалении. И на нем, словно памятник безумству и горечи, сидел, сросшись с ним, скелет черного правителя севера.

И перед взглядом Лаитан возникла фигура наемника в потрепанных доспехах. Светлые волосы еще не тронуты сединой, лицо искажено злобой и яростью, в руках простой меч, на коже порезы и глубокие раны. И ее рука, направившая в грудь острие черной алебарды, с неумолимой скоростью приближавшегося к податливой человеческой плоти.

— Госпожа! — недоуменно кричал наемник с черными глазами, увидев в последний момент руку с оружием.

— Наследник гнилого семени не должен выжить!

«Святые небеса, — в ужасе ощущая, как колотится сердце, пропуская удары, подумала Лаитан, — моя праматерь знала тайну Морстена. Они все знали. Знали о неукротимых попытках Креса обзавестись потомством. И уничтожали их всех, пока он не спрятал Гравейна в отдалении от Замка. Они все знали. Всегда знали и уничтожали всех его потомков. Только я одна не знала правды. Не нужно мне было ее знать».

Время остановилось и кончилось. Черное лезвие легко вспороло доспехи и защиту наемника, проникая в сердце. Тот упал к ногам праматери Лаитан, и она перешагнула через него, как через мусор, двинувшись к железному трону властелина.

Лаитан осталась стоять бестелесной душой, покинувшей тело, и смотреть вслед своей предшественнице. Губы искривила гримаса отвращения ко всему своему роду, руки силились нащупать оружие и ударить в спину бывшей царице Империи.

Но тут наемник встал, вытащил из груди лезвие и одним ударом вогнал его в сердце Лаитан.

Она дернулась, приходя в себя. Перед ней, мигая всеми тревожными огоньками, до сих пор дергался прозрачный купол так и не закрывшегося саркофага. А перед самым лицом мутной картиной осталось в памяти лицо Морстена, чья рука до сих пор сжимала острый меч, кончик которого глубоко вошёл в грудь Лаитан.

Смерть всегда отвратительна. Даже без подробностей. Разум мечется, пытаясь осознать неизбежное, ища выход там, где его нет и больше не может быть. Последние минуты, когда тело уже конвульсивно дернулось и замерло, сознание еще теплится где-то в глубине мозга, сужая зрение до туннельного, а слух превращая в искаженную мешанину звуков вокруг. Разум Лаитан тоже метался. Ужас и страх, охватившие рассудок, сломали границы искаженного болью и болезнью мозга, на краткий миг вернув четкость восприятия и осознания. Но тут же вместо Морстена рядом встал Крес. Он опустился на колени, словно зверь, и положил косматую голову на грудь Лаитан, слушая, как из нее выходит жизнь.

Звуки аварийной системы разорвали замершее стеклянное пространство, расколов его на острые осколки звуков и цветов. Разлетевшиеся во все стороны, они градом осыпались под ноги выживших и собравшихся в зале управления, заставив пригнуться и даже закрыть уши руками. Лампы мигали всеми цветами, пол задрожал и заскрипел, а саркофаг с телом Лаитан разом захлопнулся, потемнев и ухнув в пол, провалившись куда-то вниз.

Оставшийся стоять Морстен глупо смотрел на окровавленное лезвие оружия в своих руках, словно не мог поверить в содеянное. По его лицу трудно было что-то прочесть, но руку он опустил не сразу. Системы взорвались оглушительным ревом, когда из динамиков послышался каркающий смех Посмертника. Он вещал что-то о своем величие, разуме и порядке, пока Гравейн медленно шел прочь, намереваясь покинуть это место. Искусственное сердце стукалось о ребра, едва не ломая их, но он упорно переставлял ноги по направлению к шахте лифта. Оставаться здесь было для него совершенно ненужно. Перед ним возник Кресс, и Морстен с такой ненавистью уставился на него, что искин даже отступил. Морстен сделал шаг к нему, сжимая бесполезный против искина меч. На третьем шаге он запнулся, осознавая, что сердце работает неровно. Пропустив удар, оно замерло, и Морстен потерял сознание, не добравшись до Креса всего один шаг.

— Я переиграл вас всех! — громоподобным голосом орал Посмертник. — Я переиграл даже великого Варгейна Креса!

Голограмма безопасника, подёргиваясь от черных всполохов огня, пробегающих по его изображению в реальном времени, пожала плечами и отошла в сторону.

Посмертник заткнулся на полуслове, когда энергия ковчега разом перестала поступать на все системы…

«Зафиксирована смерть капитана Литан, — сообщила система в пустоту саркофага. — Смерть капитана… смерть капитана… внимание! — возвысился голос системы. — Нарушение первичного протокола формирования! Смерть капитана не допустима! Система перезагружается в автоматическом режиме. Извлечь запасные копии информационных блоков, стирание имеющихся матриц в задействованных кристаллах, загрузка новых данных, загрузка новых данных, загрузка новых протоколов, загрузка новых протоколов… загрузка завершена. Система включается в тестовом режиме».

Истекающий гнилью Посмертника золотой колосс дёрнулся, распадаясь на миллиарды искр, и сформировался снова через минуту реального времени. Серебристый навигатор тоже последовал его примеру. Новое изображение Литана, уже без любых поражений, повернуло исполинскую голову к аватару навигатора. Тот согласно кивнул. Искины пропали из реального пространства, уходя в цифровые копии и начав процедуру новой загрузки из запасников системы. Кресс, запрокинув голову, смеялся. Его беззвучный смех продолжался даже тогда, когда он распался на составляющие цифровые обрывки, мигнувшие в свете включившихся панелей зеленоватым светом. Варгейн больше не появился. Валявшийся на полу Ветрис, дёрнувшись, обмяк. Его тело тут же подхватили манипуляторы судна, унося в медблок, где ему предстояло снова воскреснуть через некоторое время. Новая копия клона навигатора будет очищена от скверны Посмертника-Пеленгаса. Система учтет данные, собранные в процессе пути до ковчега.

Варгейн Крес, сумевший вытащить запасные данные и кристаллы, в которых они были, подготовил в ковчеге последний шанс избежать захвата, запрограммировал систему таким образом, чтобы та после физического прекращения жизнедеятельности Литан запустила общую перезагрузку систем в безопасном и тестовом режимах. Тогда не включались основные, готовые к работе, хранилища данных, а сами данные подгружались с новых носителей, любезно собранных и убережённых от Посмертника и его порчи Варгейном.

Лаитан умерла. И едва система пискнула прямой линией сердцебиения, как ковчегу не оставалось ничего иного, как перезагрузить систему. И тогда вся игра Пеленгаса перестала иметь значение. В новой системе судна больше не было порчи и изменённых кристаллов, а с таким трудом вырванные и спасённые данные встроились в кристаллы из других источников.

Крес смеялся в цифровом пространстве, когда тело Морстена укладывали на стол в автоматическом отделении медблока. Живое сердце самого Креса, до сих пор хранящего своё тело в глубокой заморозке после последней попытки оставить потомков, должно было оказаться в груди его сына через несколько часов. Сам Крес знал еще пять сотен лет назад — ему больше не надеть белковую оболочку, изношенную и потерявшую связь с реальностью окончательно.

Крес смеялся, наслаждаясь бешенством исчезающего из системы Посмертника, и утирал слезы, которых не могло быть в его виде, но которых ему так не хватало все эти годы.

Безопасник принял привычную для себя при жизни форму, облачившись в черные одежды, и молча наблюдал за подготовкой к операции своего потомка. Гравейн Морстен думал, что его лишили возможности чувствовать, избавив от настоящего сердца, заставив демонстрировать всем кусок железа в груди. Как будто бы отсутствие какой-то мышцы в теле могло помешать ему чувствовать привязанность или глубокое уважение!

Он не понимал этого. Так что пусть теперь он проживёт остаток дней с тем куском плоти, о котором так скучал. Это все равно не изменит его отношения к себе, Лаитан, миру и новой дороге. Впрочем, такое жестокое разочарование ему только предстоит. А пока… пока Крес сделает все возможное, чтобы его живое сердце послужило еще немного. Хотя бы затем, чтобы Морстен понял: для того, чтобы слышать — не нужны уши, а для того, чтобы жить, не нужно сердце. Поделиться душой Варгейн Крес не мог.

По его сигналу горцы ловко и стремительно подходили к собравшимся людям и с силой нажимали на точки на их телах. Люди начали падать вниз, оседая на пол и оставаясь на нем без сознания. Некоторые, включая и дварфа, попытались сопротивляться, но горцы знали свое дело. Пока одни выключали сознание людей, не разбираясь, у кого какая кровь, другие, повинуясь приказу Семь Стрел, шагнули к панелям в стенах, активируя скрытые резервные контуры энергии. Запасные батареи дали поток силы, и уже через несколько минут всех унесли в располагавшиеся ниже отделения медчасти. Там людям предстояло подождать, пока система сделает свое дело, подлечит их и погрузит в милосердный сон без сновидений. Очнувшись, они не вспомнят последних мгновений перед тем, как оказались в новом месте.

Объяснения воспоследуют, но позже. Сейчас не до них.

Семь Стрел сощурился, вглядываясь в прямую линию на небольшом мониторе капитанского пульта, отражавшем состояние Лаитан. Линия дернулась. Раз, другой… брови горца поползли вверх от удивления, на губах появилась легкая улыбка.

— Давай, сестренка, борись до конца, — шепнул он. Потом, отвернувшись, чтобы не видеть исхода дела, он решительно сдернул с себя длинную куртку и закатал рукав рубахи на правой руке. Сунув ее до самого плеча в углубление рядом с креслом для второго пилота, он четко произнес:

— Системе принять пробы. В ответ его кожу пронзили иглы, вгрызавшиеся в плоть с таким остервенением, будто желали сожрать горца до последней косточки.

— Капитан Литан, ваш код принят, — оповестила система. Ноа Литан улыбнулся шире, рывком вытаскивая руку из ложбинки, и обводя взглядом рубку. Его люди, посвященные в тайну его происхождения, молча смотрели на него, ожидая приказов. За спиной мигала красными и оранжевыми всполохами линия жизни Лаитан.

— Состояние второго помощника? — непривычно жестким тоном осведомился Ноа у системы. Его руки уже нашарили стерильные салфетки в выемке рядом с его креслом, и теперь он протирал места уколов от сканирующей системы.

— Второй помощник, Лаитан, находится в коме. Шансы на выздоровление ноль целых две сотых. Шансы на реабилитацию ноль целых две сотых, шансы на…

Ноа нетерпеливо махнул рукой, прекращая поток информации. Если Медноликая и выживет, она останется в коме, в плену своих видений и нереалистичных снов. Но это вряд ли случится, и Ноа Литан от всей души пожелал своей сводной сестре покоя и забвения.

Народ звездочетов, отколовшийся от Империи на заре формирования, сумел сохранить не только память о начале времен, но и пронести через тысячи лет устойчивый генокод, взявший начало от первой Литан, Улы, но уже без участия в проекте замороженного семени ее ненормального отца. И теперь Ноа Литан, Семь Стрел, по праву являлся капитаном ковчега «Безупречный». Он стоял лицом к своим людям, готовым приступить к реанимации судна, выросших сосознанием предстоящей миссии, не несущим на себе бремя незнания и готовыми приступить к трудной и долгой работе.

— Развернуть щит над планетой, — сухо отдал приказ Ноа, повернувшись к экранам у пульта капитана. Он обошел появившееся из пола кресло, на котором до него лежала Лаитан, и сел в него, жестом отправив своих людей заниматься их работой. Каждый из них знал, что ему делать. Каждый получил инструкции перед выходом. Каждый нес в себе часть устойчивой к мутациям и болезням крови всех изначальных отцов этой эпохи.

Темные глаза Ноа смотрели на экраны, пальцы легко вдавливали клавиши запуска систем тестирования, а мысли были заняты предстоящей эвакуацией организмов с поверхности планеты.

Остальное не волновало Ноа Литан.