Текст ухватил себя за хвост

Часть 1, в которой зло, как и добро, имеет своих героев

Крошится небо, будто пергамент – на притчи,

привкус попутного ветра, по-летнему вязкий,

всё нестерпимей… Ты переводишь на птичий

шепот мелеющих рек – быстрокрылые сказки

стелятся дымом, вьются над крышами зданий,

но для стеклянных дверей не хватает отмычек

у не проснувшихся засветло – не по глазам им

подиум павших закатов. Хватило бы спичек…

Как же ты выжил, звуков звенящих опричник,

в городе брошенных в сумерки иносказаний?…

NoЛада Пузыревская

Оказывается, я не понимаю вообще ничего. В смысле 'не догоняю'. Оно хоть и жаргонное, словечко это, но есть в нем динамика и экспрессия, а еще есть рефлексия и другой какой культурный контекст. Впрочем, как и везде.

Синусоида. Некоторым ближе полосы. График функции, где аргумент – время, а по оси абсцисс откладывают деньги, здоровье, успех, еще какие-нибудь странные субъективные фигни, которые никаких числовых значений не имеют, имеют только субъективные же оценки слегка придурковатого кретина. Кретинизм, в общем. С целью сравнить и сделать вывод. Или прогноз. Чтобы знать, к чему готовиться. Но к чему ни готовься, всё равно будет так, как будет.

А вот если уперто пилить или там рубить сук, на котором… то никакие законы природы ничего не гарантируют. Может ли существовать треугольник, в котором все углы тупые? Самый тупой угол – тот, который главный. Чем тупее, тем главнее. Потому что больше. Размер имеет значение. Или не имеет, но тогда имеет значение вес. Кто больше весит, тот и тупее. Но если все тупые и много весят, кто-то же должен острить.

Его звали Ларошфуко. Почему его так звали, никто не знал. Кроме французов. Но французов же не спросишь по-французски. Значит так, их было трое – Ларошфуко, Бенедикт, Кардинал и Ирина. Ирина и была Кардинал. Или Бенедикт. Но точно не Ларошфуко, потому что не спросишь. Никто же не спрашивает по-французски. Потому что тупые и много весят, а острить по-французски – это какое-то извращение. Извращенцами они точно не были.

Еще их называли фокус-группа. Почему их так называли, и в чем тут фокус тоже никто не знал, и даже не спрашивал. По-французски. Всё очень просто, я вам сейчас объясню, в чем тут фокус – ну не знали они по-французски. Потому что тупые.

В три часа пополудни оно и началось. Вернее началось-то гораздо раньше, но в три пополудни это заметила Ирина. Главной она не была. Или была, сейчас уже и не вспомнить. И не спросить. По-французски. Потому что по-французски никто и не спрашивает. А тут один спросил. А Ирина заметила. Думаете, заметила, потому что по-французски? Ничуть не бывало. Не бывало ни по-каковски. Потому что никто никогда ничего не спрашивал, а тут спросил.

Вот вы подумали, если фокус-группа, значит разные там блайзеры-шмайзеры. Ну, или хотя бы какой-нибудь завалящийся энцефаллограф с проводками и присосками. Да ничуть не бывало. В том то и фокус, что и группы-то никакой и не было. Как бы.

Ларошфуко тоже ничего не думал. Перед ним стояла дилемма – Бенедикт или Кардинал. Или Ирина. А думать он и не умел вовсе. Потому что дерево. И вовсе не фигуральное такое выражение, а просто объективная реальность – дерево оно и есть дерево, вернее он. Тупой и толстый. И не думает. И не спрашивает. И не острит. Дерево же.

В три пополудни пошел дождь. Дождь идет? – спросила Ирина. Потому что она заметила. Никто ничего никогда не замечал, а она заметила. Заметьте – не по-французски спросила, а на рязанско – нижегородском диалекте, простым русским языком. Так прямо и спросила: 'Дождь идет?' Она же думала, что ей ответят. Кардинал. Или Бенедикт.

Или еще кто-нибудь ответит по-французски. А этот еще кто-нибудь был Ларошфуко, и он не умел думать. И отвечать он не умел. Потому что он был дерево. А Кардинал была Ирина. Или Бенедикт. Она сама точно не знала. И Ларошфуко тоже не знал. Тут нужно было рассуждать логически. А Ларошфуко рассуждать не умел. Ну, вы поняли.

Бенедикт тоже не ответил. Или Кардинал. Но в том то и состоял фокус фокус-группы, что никто никогда никому не отвечал. Даже Ирине. Впрочем, она и не спрашивала.

Ну и в чем тут фокус? – опять спросите вы. Да вы уже надоели со своими фокусами. Никто же не спрашивает, а вы всё спрашиваете и спрашиваете. Спросите лучше французов. По-французски.

Сук тоже был. Его никто не пилил. На него намотался кабель. Оптико-волоконный. Ларошфуко стоял и качал облетевшими ветками. Потому что он и был дерево. Я вам это сразу сказал. Ну, или почти сразу.

Не втыкаете? – спросил Босс, и тут же уточнил – не втыкаете, а значит и не вытыкаете.

Так оно и было на самом деле. Впрочем, на самом-то деле никто никогда не знает как оно на самом деле. А на самом деле совсем не так, как на самом деле – об этом еще Аркадий Застырец в своём жж писал, что типа это его любимое изречение, но принадлежит оно вовсе не ему, а некоему Линчу, но и тот, скорее всего, еще кого-нибудь там еще процитировал. Так бывает.

Впрочем, мы отвлеклись от главного, то есть от сюжета. А по сюжету Третий Штурман пока еще мучил престидижитатор. Тот не желал ни втыкаться, ни вытыкаться – вел себя как какой-нибудь артефакт, другими словами, вещь в себе. Ну, или не совсем в себе. Престидижитатор был объект непонятного назначения и неопределенной функциональности. И название у него было, наверное, не совсем такое, как я тут написал – а вот паспорта у него не было.

В каждой уважающей себя конторе есть такая фигня без паспорта, и называют ее коротко и всеобъемлюще – 'хрень'. Так обычно и говорят – 'эта хрень'. Еще в каждой уважающей себя конторе есть махарайка. Махарайка – она как бы и хрень, но не совсем. Вернее совсем не хрень, а наоборот очень полезная штука непонятного назначения и неопределенной функциональности.

Паспорта на нее тоже нет, да и откуда у махарайки взяться паспорту. Махарайку изготовил Вася, местный Кулибин, – в каждой уважающей себя конторе обязательно есть местный Кулибин, которого так все и зовут – Вася, махарайку он изготовил на коленке. Разницу между хренью и махарайкой всегда все знают. Свои. Это как в авиации – 'свой – чужой'. Тут уже и не перепутаешь. Вернее один раз перепутаешь, и всё. Готовься катапультироваться.

Третий Штурман катапультироваться не был готов. Вернее, он как юный пионер, был 'всегда готов', но не катапультироваться. Катапультироваться ему никак было нельзя. Потому что Любоффф!!! Ну и деньги. Которых не было. Денег никогда нет. Но об этом когда-нибудь не сейчас. И про французов не сейчас, и про деньги, и про Любоффф!!!

Вот вы сейчас скажете, что я замучил уже вас своими французами. А я ведь вот как понимаю – где французы, там и Любоффф!!! По-французски. И не спросишь. Ну, вы снова всё поняли. За это я вас и уважаю.

Вот вы сейчас подумали, что уже обо всём догадались. Это роман. Не в смысле какой-то там любовной интрижки – нет, наоборот, в смысле такого толстого писчебумажного продукта. Наверное, вы догадались правильно. Хотя я и сам пока не знаю. Текст поймал себя за хвост и начал пожирать. Хотя на самом деле всё не так как на самом деле. Ну, вы поняли.

Но любовная интрижка тоже должна быть. Иначе, какой же это роман. В смысле продукта. И постельные сцены тоже должны быть. В смысле любовных утех. В интернете сейчас появилось такое новомодное словечко 'секос'.

Это именно то о чем вы подумали. В смысле любовных утех. Ну, или постельных сцен. Хотя какие постельные сцены могут быть в лифте? Правильно, никаких. Потому что откуда в лифте постель? А вот с утехами – ага, всё в порядке. Тут главное кнопку успевать нажимать правильную. И не обращать внимания… ну вы опять всё правильно поняли. Какое счастье. И это… дураки остались в дураках. Это такая реминисценция.

И так, что мы с вами имеем в сухом остатке, если отжать всю ту воду, которую я уже успел набулькать? А имеем мы с вами героиню. И героя. И французов. И Ларошфуко. И еще махарайку имеем в сухом остатке, потому что мокрая махарайка никому уже и не нужна – она артефактом становится, как и престидижитатор, прости, Господи.

Французов я тут совершенно справедливо помянул, потому что где французы, там и деньги. А вот господа гусары не к ночи помянуты не будут, потому что вы опять всё правильно поняли.

Потому что если господа гусары помянуты, даже и не к ночи, тогда мы имеем весьма недвусмысленное слово имеем. Вернее наоборот весьма двусмысленное. Но я же совсем не это имел виду. Поэтому, господа гусары хоть и помянуты, то это в первый и в последний раз. Ну, или в предпоследний.

No Мы редко до конца понимаем, чего мы в действительности хотим.