Текст ухватил себя за хвост

Глава 3, в которой высшая ловкость состоит в том, чтобы всему знать истинную цену

…и будут пожаром гореть, осень ставит на красное -

глумись, пересмешник, дымись, беспечальная жизнь -

июньским причастием, майскими звонкими гласными,

пасхальным глаголом… А ты ворожи, ворожи.

Спрягай перспективу дождями исхлестанной пристани

откуда ушел, не прощаясь, задумчивый флот,

и первого снега – пусть плачут сомнения приставы,

ведущие память о будущем на эшафот,

пусть тают пейзажи один за другим – неразменными

останутся, брошены ветру, монеты-слова…

Какими ты бредишь, какими бредёшь ойкуменами,

какая из пройденных осеней будет права?…

Листаешь букварь – заклинаешь запретное зарево,

сливая остывшую тьму сквозь небес решето,

здесь в каждой строке листопад начинается заново

и хочешь, не хочешь, а свято уверуешь в то

хмельное мгновение, где так по-детски неистово

раскачивал ветер над пропастью спелую рожь

твоих умолчаний… И дышится аста-ла-вистово

покуда мерещится, здесь и сейчас, что – живешь…

NoЛада Пузыревская

Кстати, разве вы не знали, что истина в спорах не рождается. В споре появляются только испорченные взаимоотношения, а порой и разбитые физиономии. Истина вообще не может родиться. Она просто есть априори, хоть и затемнена нашим себялюбием.

Но её можно проявить в диалоге. Диалог же, это вам не "сползшая повязка с головы на колено". "Сползшая повязка" это от гопоты. Это когда ты человеку про подмену ценностей симулякром, а он тебе в ответ: "сам козёл".

Полагаю, я не одинок.

Трудно вам, люди.

Это будет вернее и по форме, и по сути.

Ну, вот и подтверждение. Будете рубать истину в капусту с плеча – отвечу с радостью.

Неоднократно свидетельствовал – иррациональное скрыто за метафорой и диалогом.

Вообще-то на меня гипноз не действует, и даже, скажу больше, гипнотизеры меня боятся и избегают. Пришлось по жизни столкнуться раз несколько.

Вернее не сказать, что совсем не действует, действует, но неправильно. В транс я впадаю. Но не отрубаюсь, в смысле не теряю сознательности и ли как его там, самоконтроля. Но, вот в этом и заключается моя коронная фишка или фенечка – в транс мы впадаем вместе с гипнотизером. Одновременно, так сказать.

И получается вовсе уж забавно – он пытается управлять мной, а сам полностью 'уходит', притом, что я то, как раз ничего не пытаюсь, и вдруг обнаруживаю, на глубине транса, что я там не одинок. Так, например, случилось, когда меня попытались отучить от курения – сперва иглоукалыватель попытался, а после понимания тщетности – гипнотизер. Вот гипнотизёр, он чего-то почувствовал и сперва попытался отвертеться.

Потом пару раз переносил сеанс. Потом всё-таки взялся, тем более, что в кассу уже было уплачено. Я, когда обнаружил нас в трансе сидящих на полу и чего-то непонятное бормочущих, сперва подумал, что так и надо, а уже потом забеспокоился.

Стало смешно. Потом не очень. Я же не умею выводить из транса. Сам вышел, а его не могу. Но кое-как справился. Весело обсудили создавшуюся ситуацию, и он сказал, чтобы я больше не приходил. А с другим гипнотизёром было еще смешнее.

В метро было. Мне книжка стихов попалась, еду и читаю. При этом покачиваюсь слегка, в такт своим внутренним ритмам ну и ритмам метропоезда тоже. И вдруг дяденька напротив 'уходить' стал. Я его и так и эдак, даже по щеке похлопал слегка. Очнулся дяденька. Ты кто? – спрашиваю. Гипнотизёр, – говорит. Приехали.

'И если никто мне не задал вопрос, откуда я знаю ответ?' – спела однажды культовая рок-группа, и это стало где-то даже парадигмой. Впрочем, парадигмой это было всегда. Ответ не возникает на пустом месте. Собственно, так оно всегда было и так всегда будет.

А вопросов, насколько мне известно, существует всего два. Это, как нетрудно догадаться, пресловутые 'кто виноват?' и 'что делать?'.

Из этого вообще ничего не следует. Потому что если начать рассуждать о поэзии, о музыке, вольно или невольно всё равно придешь к парадигме Творца.

Простая логическая цепочка сразу же упирается в неразрешимую парадоксальность, для разрешения которой необходимо вырваться из плоскости и каким-нибудь образом разорвать герменевтическую ленту Мебиуса. А это, как минимум, чревато.

Стратегический план был прост. Выбор сделан и нечего об этом сожалеть. Сожалеть вообще нечего. И не об чем. Потому что сожаления не стоят выеденного яйца. Фаберже. У Фаберже вообще яйца выеденные. Оба.

Это так говорится. Потому что язык без костей. Мели Емеля, твоя неделя. И декада твоя, и месяц, и квартал. Год уже не твой. Год, он ничей. И пятилетка ничья. Ничья пятилетка, потому что пат.

Или вечный шах. Вечный шах – это вообще красиво. Как и всё вечное. Как вечный двигатель. Только вечный двигатель невозможен, потому что он противоречит законам природы.

А вечный шах не противоречит. Ни законам природы, ни законам социума. Потому что в социуме договорились. В социуме об чём хочешь договориться можно. Если захотеть.

Рената Игоревна поправила прическу и нажала кнопку на селекторе, – Валя, принеси папку по Юничелу. Дверь кабинета открылась и на пороге возникла миниатюрная девица с конским хвостиком и толстенной папкой в руках.

– Проектор в переговорной проверили? Французов сразу туда проводи, и наших собери.

– Всё готово, Рената Игоревна, – девушка излучала непоколебимую уверенность в правильности развития событий, – я проспекты разложила на восьмерых, и охрану предупредила. Рената открыла папку, и девица дематериализовалась.

Презентация протекала бурно. Французы один за другим вскакивали и, яростно жестикулируя, говорили, говорили, убеждая, в общем-то, очевидных вещах. Логистика, однако. А как же форс-мажор? У нас же всё форс-мажор. И везде.

Но можно рискнуть. Риска, особенно на первых порах нет же никакого – затраты нулевые, оборудование, говорят, дарят безвозмездно, то есть даром, да и какое там оборудование – пара компьютеров да пара погрузчиков. А выхлоп, если всё так, как надо пойдёт, до 40% может составить. Впрочем, это, наверное, не у нас 40%. У них. Потому что в их социуме договорились. А у нас это будет как перпетуум-мобиле. Но будет.

Дверь распахнулась, толпой ввалились папарацци, Рената демонстративно, под вспышки, оставила автограф и обменялась с Полем рукопожатием. Потом все двинулись веселым табором в бытовую, фуршет, фуршет… Рената с Полем и Ольгой задержались у стола.

– Вы, правда, верите, что это сработает? – весело спросила Рената, и гости радостно закивали.

– Больше того, сработает на все сто, – Поль смешно залопотал что-то Ольге, и та, приняв позу переводчика, отрапортовала: – Господин Поль говорит, что таких конкурентных преимуществ он нигде в мире не встречал, и очень надеется на внедряемый алгоритм. Об этом в подробностях говорить еще рано, но предпосылки имеются и серьезные разработки выполнены. Очень серьёзные разработки.

Статью написать достаточно просто. Но трудно. Так же как и доклад, презентацию, отчет какой-нибудь, выступление на симпозиуме, лекцию, сочинение школьное. Так же как и спич какой-нибудь в стихотворной форме, тост, поздравление юбиляру, да и сатиру по поводу.

Сперва прикидываешь, что надо сказать, план составляешь, потом тезисы, потом разворачиваешь, иллюстрируешь, не в буквальном, а в хорошем смысле этого слова, а потом и в буквальном можно, если это книжка с картинками.

Это трудно, но не интересно. Потому что это работа. Сразу на ум приходит однокоренное слово из трёх букв. А это слово из трёх букв мне, откровенно говоря, не очень нравится. Вернее совсем не нравится. Я его, это слово из трёх букв, из себя выдавливаю.

Давно, долго, трудно и бестолково. А он обратно просится, поселяется и размножается внутри, как мим репликатор какой. А я его опять выдавливаю.

Но я же совсем не об этом.

Я о том, что бывает и по другому, в смысле, когда рука бежит к перу, перо к бумаге. И совсем не хочешь никому ничего сказать, а оно получается, потом уже смотришь, эвон как вышло то.

Рукой мастера небрежно пару штрихов добавил, убавил, тут подтёр, там шлифанул – и вот оно как получилось. Только что его не было, а теперь оно есть. И оно уже тебе не принадлежит, а принадлежит человечеству. Вечности.

Нетленка, потому что. Вот когда, например, захочешь нетленку сочинить и человечество осчастливить, тогда оно ну никак. Фигня графоманская получается, а не нетленка. Нетленка по заказу не пишется.

Нетленка пишется в экстазе. Она как бы сама получается, ну или не получается никак. Она снисходит. И хоть ты тресни об лёд, никто никогда не знает, когда оно снизойдёт.

А если не снизошло, то продукт качественный, профессиональный, в смысле, если ты, конечно, профессионал, но не нетленка. А значит человечеству и вечности не нужный продукт, даже вредный. Потому что не нетленка. Потому что не в экстазе. Потому что не снизошло.

Когда кто-то из нас исчезает 'на фирму', это вовсе не значит, что именно 'на фирме' он материализуется. Скорее всего, он занимается своими личными проблемами.

Но 'на фирме' таки и отметится, потому что 'на фирме' получаешь всякие запчасти и расходники, а еще получаешь обрывочную информацию. Кто ежели защищаться надумал, а надумали, похоже, все практически, кроме меня, там 'на фирме' получит и руководителя и консультантов.

А еще там отдаёшь чертежик, эскизик, а через какое-то время получаешь изумительно исполненное изделие, и не надо клянчить, согласовывать, упрашивать. Просили – получите. С улыбкой.

А я и есть рыцарь без страха и упрёка на белом сферическом коне в вакууме. Конь, естественно в вакууме, потому что я в социуме. И я на нём катаюсь. Не на социуме, на коне, конечно.

На социуме катаются только социальные паразиты. Или асоциальные. Потому что паразиты. Асоциальные паразиты они и есть вредители. Или санитары. Санитары вообще-то не вредители, потому что выполняют полезную социальную функцию.

А вредители не выполняют, а только вредят. Это очень просто. Только трудно отличить. На первый взгляд. На второй тоже трудно, но можно. Потому что асоциальные паразиты катаются на социуме и паразитируют. А санитары санитарят. И не катаются, а ездят. На первый взгляд это одно и то же.

Вот только когда присмотришься на второй, тогда только и поймёшь. Или не поймёшь. Но это не важно. Важно, как оно на самом деле. Но мы уже поняли, что на самом деле всё совсем не так как на самом деле.

Люди, которые "точно знают, чего хотят в жизни", для этого делают всю жизнь ровно не то, чего в ней хотят. Совершенно другое дело, когда люди не знают, чего хотят в жизни. Как я, например. Или как Ирина Вадимовна.

Ирина Вадимовна, вообще, много чего не знает и не стремится узнать. Потому что зачем голову заморачивать? Она не блондинка, но иногда 'включает блондинку' – это когда ей чего-нибудь надо от жизни. В смысле, когда она чего-нибудь от неё хотит. Или хочет.

Она сама не знает, хотит, или хочет. Иногда вот так, хочет, хочет, а потом вдруг оказывается, что хотит. Но это же совсем другое дело. И тогда она получает ровно то, чего хотит. Совсем не так, как люди, которые "точно знают, чего хотят в жизни".

Потому что она-то знает не точно, вернее, совсем не знает, а просто хотит. Потому что похмелье дисциплинирует. Похмелье упорядочивает жизнь.

Проснувшись в выходной день утром с большого бодуна, Ирина точно знает, что ровно к открытию магазина она окажется в торговом зале и возьмёт ровно четыре бутылки пива. И будет их выпивать ровно по одной через каждые тридцать пять минут.

Потому что иначе организм будет вынужден умереть и не встать. Однако, она выбирает жизнь. Потому что есть у нас еще дома дела. И между прочим, надо попытаться спасти вселенную. Потому что если не она, то кто?

На мужиков сейчас надежды мало, вернее, совсем никакой надежды нет. А делать это надо немедленно, потому что иначе уже будет поздно.

Мне почему-то кажется, что сознание определяет бытие никак не меньше, чем бытие определяет сознание. При этом, бытие совершенно необходимо понимать не только как то, что в вещном мире, не в вещевом магазине, а именно в вещном мире, существования субъекта, который для простоты обозначен, как я, ограничивается законами. Объективными законами природы и субъективными законами социума. От закона Ома же не уйдёшь – он строгий, но справедливый.

В данной единственной точке, в которой я теперь нахожусь, никто другой в единственном времени и единственном пространстве единственного бытия не находится. И вокруг этой единственной точки располагается всё единственное бытие единственным и неповторимым образом.

То, что мною может быть совершено, никем и никогда совершено быть не может. Это даже ёжику понятно. И вот тогда и возникает такая интересная парадигма – если не я, то кто?

По сути все те вопросы, над которыми человечество билось, билось безуспешно, не находя ответов, могут быть разрешены только мной. Здесь и сейчас.

А что для этого надо?

В физике есть понятия критического зародыша, критического размера, критической массы. Всё, что выше порога критичности, растет, развивается, всё, что ниже, – распадается. Значит надо оказаться выше порога, нужна идея. Идея, которая поведёт за собой народ.

Чем полифоничнее идея, тем труднее оболванить массу, превратить народ в послушное стадо.

Увы, слишком много слов, слишком мало мыслей. Идея, она или появляется, или не появляется. А если она появилась, то её надо защитить, вырастить, развить.

Особенно, когда идея затрагивает все сферы бытия. Особенно, когда она лежит в плоскости культуры.

Без высокой культуры невозможна сильная экономика, ибо с пещерным сознанием можно строить лишь пещерное общество.

Пещерное общество уже было, от той пещеры мы недалеко отошли, можно сказать, у входа толпимся. А потому нужен поводырь, пастырь, который всех нас вместе соберёт и вдоль по линии прибоя, ну вы поняли.

Пастырь – это тот, кто знает и умеет. Такой весь из себя, могучий и рассудительный. Его дело не судить, а оправдывать. Он постоянный защитник всего живущего именно потому, что оно живет.

Догадайтесь-ка с трёх раз, кому сие уготовано?

Государство это я – изрек однажды один король, ему вроде потом за это голову отрубили. Или не за это. Или вообще не ему, но это не важно. Потому что государства без головы тоже иногда встречается. Даже чаще, чем всадники без головы. Но всадники без головы обычно едут себе на животном и только делают вид, что рулят. А государства без головы вроде ни на ком не едут.

Едут, конечно, государства на самом-то деле всегда на ком-нибудь едут, не так, как всадник без головы, потому что у всадника без головы, головы вообще не было. У короля, который изрёк, что он государство, в итоге тоже её не стало.

А вот реальное государство без головы как раз прямо противоположное обозначает. Обозначает это, что одна голова хорошо, а две – мутант.

Еще есть такое животное тяни-толкай. Это его Корней Иваныч придумал. Может и не сам придумал, а ему кто-нибудь помог, я не знаю. Я знаю, наверное, только, что когда голова не одна, то надо договариваться. И это хорошо. Потому что договариваться всегда хорошо.

Вот вы это прочитали и подумали то, чего я бы не хотел, чтобы вы подумали. Потому что раньше мы умели читать между строчек и Эзоповым языком. А сейчас мы вообще никаким читать почти не умеем. Или не хотим.

У Рюрика, оказывается, красивое и редкое имя Еремей, а Рюрик – это от фамилии производная, а совсем не то, что вы подумали. Впрочем, откуда я знаю, что вы подумали, вы же мне ничего не сказали.

Этимология кликух, или погонял – это вообще отдельная тема, чаще всего, и наверное проще всего от фамилии – не мудрствует народ лукаво, но иногда и самоназвания бывают, или в честь каких-нибудь литературных героев, но это скорее исключение, чем правило.

Человек, гордо несущий по жизни погоняло, заслуживает отдельного уважения, но это тоже отдельная тема, а если уж мне о чем порассуждать захочется, то я найду, о чем порассуждать, не сомневайтесь.

В нашей истории же меня эта тема волнует, но не настолько, чтобы этому уделять столь пристальное внимание, тут вот о чем надо акцентировать.

Как вы яхту назовете, так она и поплывет, в детском мультфильме прозвучало, и помнится, у героев большие проблемы возникли из за пары букв, тем не менее они героически преодолели все напасти, и в итоге первоначальное название оправдали. Так тоже иногда бывает.

Вернемся к Рюрику. Он, конечно не из тех Рюриков, да и кто бы в этом сомневался, но шило в попе у него серьёзно застряло. В смысле ни минуты покоя у человека, и самому совсем не сидится, и другим разные неожиданности создаёт, чаще, правда, детские, но бывают и посерьёзнее.

Вот и сегодня он с утра успел поцапаться с дворничихой, потом чуть не получил монтировкой по кумполу, сами догадались за что, или уточнить?

Да нет, уточнять не буду, потому что дурная мыслишка, которая в его дурную голову проникла, посерьёзнее будет, чем монтировкой по кумполу. Он догадался попробовать в нашу контору запустить мемовирус подозрительности.

Правда, как это проделать с чувством, с толком, с расстановкой, он еще не придумал, но надеется, что Саня ему в этом или сам, или с помощью мамочки подсобит.

– Рюрик, да ты сам подумай, чтобы твою комбинацию провернуть, нам надо так им в доверие втереться, чтобы они поверили, а они даже между собой фактически не контачат.

– Ломать же не строить. Надо просто тусоваться почаще поблизости от мест, где они появляются, а так это очень просто делается. Проходит кто-то мимо, а мы как бы о своем, но помянем кого из них, чтобы услышал. Заинтересуется же, не может не заинтересоваться.

– Ну и как ты это себе представляешь? Скажем, будем про Светку разговаривать, а как он с полслова поймет, что именно об этой Светке базарим. Это только ты один у нас Рюрик незаменимый, типа, а я девочка скандал.

– Ну а мамочка может чего?

– Мамочка, не сомневайся, уже в теме, но твои дурацкие методы ей совсем боком, она по другому профилю, ты знаешь. И что, ты думаешь, я её учить буду? Да она меня так пошлёт, что не сомневайся.

Насмерть. До победы, до самого конца. Но про смерть я вообще ничего не знаю, впрочем, и про жизнь ничего не знаю, кроме как про форму существования белковых тел. Это, наверное, потому, что я из своих 238 шагов уже прошел большую половину, но еще кое что осталось. А может я уже и всё почти прошел, и одной ногой уже. Или даже двумя.

Наши способности в эту сторону никак не простираются, и мы еще не нашли никаких зацепок в эту сторону, хотя в этой стороне наверняка такоое существует, и об этом многие знают, или даже почти все. Кроме нас.

Или делают вид, что знают, вернее и не знают, и вида не делают, просто с определенного момента кое-что такое начинают понимать, что я пока не понимаю. И никто из наших не понимает.

Это, наверное, потому, что свои 238 шагов еще никто из наших не прошел, и даже не приблизился. Но про это мы не знаем ничего, вообще ничего, и даже к гадалке ходить в эту сторону – бесполезная трата времени и денег. Как всё в квесте просто. Пришел к Дюдюке, чайку попил, или что у неё там, зелье бирбидонское, и всё тебе ясно стало.

Хотя, по сути Дюдюка не просто так, она и есть инверсия и отражение. Но с Дюдюкой ни о каких вечных истинах разговаривать невозможно, она или сразу выгонит, или на смех поднимет. Тогда уж лучше чтобы выгнала. Обоим лучше.

Если определенные внешние условия становятся регулярными или повторяющимися, то это порождает возникновение соответствующих стереотипов. В противном случае они исчезают. Это всегда можно объяснить постфактум, но не всегда можно предсказать.

Для того, чтобы разобраться в этом переплетении событий требуется незаурядная мыслительная работа. Исключением является только выход в другое измерение, за пределы индивидуального или расширенного эгоцентризма.

Наши предки считали, что судьба должна быть красивой, наполненной любовью, весельем, благополучием. Мне снится что-то приятное или ничего не снится и так лень открывать глаза, но я пересиливаю себя и чуть приподнимаю веки. И вообще, всё в мире не так и, наверное, скоро наступит конец света.

– Ну и чо приперся то? – Чудо-Юдо было явно не в настроении.

– Хочу меч кладенец и жилу золотую.

– А меч то тебе зачем понадобился? – в голосе Чуда просквозила подозрительность, опасливая подозрительность.

– Ну как, куда я без меча?

– Ты всегда вопросом на вопрос отвечаешь? – Чудо заворочалось в глубине, – не будет тебе меча, умный больно.

Я решил сменить тактику.

– Ну Чудушко, ну Юдушко, да как мне без меча-то? Опасности же кругом, звери невиданные, людишки лихие.

– А чо с тебя, голытьбы, взять то? Нечего с тебя, голытьбы, взять. А будет меч, будет чо взять, об этом подумал?

– Да как же. Вот жилу золотую…

– Размечтался! Может тебе еще и ключ от квартиры?

– Да не надо мне ключа никакого, есть у меня ключ. Я же меч прошу и жилу.

– Ага, я чо я с этого иметь буду?

– Вот ключ и будешь иметь. От квартиры, где деньги лежат.

– Дождёшься от тебя. Обещать все вы горазды. Ключ то покажь.

– А ты меч покажь.

– Да как же я тебе его покажу то? Сам ведь знаешь, где он запрятан.

– Ага, знаю.

– Ну так и проваливай тогда, не нужен мне твой ключ, не попрусь же я в твою квартиру, тем более, что и денег-то у тебя никаких нету.

– Да, Чудушко, ты как всегда право. Ну а жилу где искать, где она мне откроется?

– Да ладно, надоел ты мне. Где откроется, там и откроется, проваливай по добру, надоел хуже горькой редьки. Э, нет, редька мне не надоела. А давай ты мне редьки принесешь, а я тебе еще чего взамен дам.

Эх, Чудо, да если бы у меня редька была, разговаривал бы я с тобой разве? Ни редьки, ни хрена.

– Ну и хрен с тобой тогда.

– Вот спасибо, Чудушко, вот удружило. Хрен со мной – это дорогого стоит. Это покруче меча будет, да и жила мне ни на хрен не нужна, раз хрен со мной.

Так и поговорили. Зато я теперь с хреном. Вернее, хрен со мной. А с хреном то я совсем не то, что без хрена, с хреном я о-го-го!

– Господин полковник, надо встретиться, – короткий звонок, трубка у господина полковника, похоже, прямо возле уха была.

– Марго, давай часов в семь, где всегда, – господин полковник по-военному точен и краток, что и не удивительно, главный принцип у него – 'не болтай, враг подслушивает', вот он и не болтает по телефону, и не удивился нисколько, зараза такая, как будто она ему каждый день звонит, хотя это совсем не так, с полковником то она еще ни разу не разговаривала, и что полковника он получил, узнала совершенно случайно, хотя давно пора ему было, засиделся полковник в майорах, да и в подполковниках проходил не мало, ой немало, давно его уже на пенсию должны были бы спровадить, но вот ведь, полковника дали и в кадрах оставили, или как у них это там называется.

Чистили их, чистили, а вот, не вычистили майора, а теперь уже полковника, и хотя оперативной работой господин полковник теперь явно не занимается, но старый конь борозды не испортит.

Деревья, они такие. Одни деревья дают положительную энергию, другие забирают отрицательную, и аура становится чистая и незамутненная. Даже у ботаников. В конце концов, ботаники мы или где. У нас даже Ларошфуко имеется. Он, правда, совсем не такое дерево, он действительный член.

Ему даже зарплату следовало бы начислять, но этого почему-то никто не делает. Наверное, потому, что у него паспорта нет. А кто же начисляет зарплату тем, кто без паспорта.

Членение единой временной субстанции на 'вчера', 'сегодня' и 'завтра', на 'было', 'есть' и 'будет' осуществляется в человеческом сознании лишь для того, чтобы на уровне обыденного восприятия хоть как-то согласовать наши далеко не полные знания о мире с более-менее осмысленным пребыванием в нем.

Только дерево об этом не догадывается, потому что он живет по другим законам, в том числе и физическим. Физические законы дерева – это совершенно другая история, но я её не знаю, а у Ларошфуко я спросить не могу, потому что он дерево. Кто же у дерева спрашивает?

Тут где-то уже повествовалось о любви автора к экологическим проблемам и о раздумьях по поводу вечности. Если нет, то я исправлюсь, и буду повествовать.

Где-то неподалеку, видимо, было капище. Потому что иногда явления возникали. Облако, например, в виде креста посреди ясного и чистого неба. В ясную безветренную погоду. Повисит так с часок другой, и растает бесследно. Или свечения в темную безлунную ночь. Ну чисто огни святого Эльма.

Старожилы, впрочем, какие тут старожилы – так, аборигены типа, раньше, при совке еще, сюда попавшие, утверждали, что на разговоры об этом был наложен строжайший запрет. Как будто ничего и не было. Но оно же было. Или это было только как будто затишье перед бурей.

No Уклонение от похвалы – это просьба повторить ее.