Тайны старого дома

Глава 1

Нина не знала, что её разбудило. Но с низкого дивана её будто швырнуло в середину комнаты — и в следующие мгновения стало уже не до размышлений, что именно её внезапно заставило вскочить.

Счастье, что перед сном она не забыла воткнуть в розетку детский ночник в виде цветка кувшинки на листьях. Глаза быстро привыкли к розоватому свету в глубоком сумраке ночи. Как привыкла — просыпаясь по утрам, машинально скользнула ищущим взглядом по кровати дочери, затем — по кушетке сына… Волна ледяного ужаса обдала сердце: смятое одеяло на кушетке отброшено, свесившись на пол; обычно стоявшие под кушеткой, пропали сандалики, в которых шестилетний Санька бегал по комнате. И тусклого света у входной двери нет, чтобы успокоиться: сын в кухоньке.

В весенние ночи в комнате барака слишком прохладно, несмотря на недавно купленный обогреватель. Нина, как и дети, спала в пижаме — одёжке полуспортивного типа. В ней же ходила по комнате.

Так что сейчас отмерла от болезненно ледяной волны ужаса и бросилась к входной двери. Уже на бегу ясно увидела: между дверью и косяком отчётливо светился зазор. Дверь открыта?!

Не раздумывая, цапнула дверную ручку — дверь покорно распахнулась. Кажется, сын, выйдя, постоял какое-то время в коридоре. Как будто специально, чтобы Нина успела его заметить. Поэтому, выскочив из комнаты, она зацепилась взглядом за его домашнюю красную рубашонку, мгновенно пропавшую в тамбуре барака.

«Догоню!»

Только рванула вперёд, как новая волна леденящего ужаса заставила в панике вернуться, схватить ключи и, прежде чем снова бежать за сынишкой, закрыть комнату, где спящей оставалась Анютка. Изнутри девочка не сумеет её открыть, если захочет выйти.

На площадке перед бараком сынишки не было. Но и впереди, на склоне холма — тоже никого. Может, побежал за угол дома? Там такое пространство с достаточно оживлённой даже ночью дорогой, что она увидит его сразу!

Она заскочила за угол барака. Промелькнула мысль: её предупреждали! А сейчас она нарушает все правила жития в бараке! Да ещё нарушила самое главное: оставила входную дверь в общий коридор открытой! Но Нина понадеялась, что успеет вернуться до того, как проснётся самый ранний жилец…

Саньку и правда обнаружила сразу: сынишка сбежал по склону холма вниз, к пешеходной дорожке, идущей параллельно проезжей части, и теперь мчался изо всех своих маленьких силёнок… Куда?! Впереди — продуктовый магазин, затем — автомастерские, после которых начинается монастырская ограда вокруг сада — здесь она существовала, чтобы оградить посадки от внимания пешеходов… Затем холм заканчивался и начиналась более ровная поверхность, и там… Лесопарк? Неужели Санька бежит к лесопарку? Но зачем?!

Первая глава

От мужа Нину и детей спасали всем родственным миром.

Она мысленно повторяла эту фразу, наверное, в сотый раз. Но фраза продолжала лезть на язык, словно собираясь отстать, только если её произнести вслух. Однако вслух Нина говорить эти слова не хотела. Они означали, что в мирной жизни есть нечто жуткое, а сам мир — порой всего лишь завеса, за которой… Нина передёрнула плечами.

Она ещё помнила себя светловолосой стройняшкой-хохотушкой, которая за короткое время замужества превратилась в бледную и постоянно усталую женщину без возраста (хотя ей только-только двадцать седьмой), за руки или за платье которой испуганно цеплялись детишки-погодки: пятилетняя Анютка и шестилетний Санечка… А Нина до сих пор не могла понять, когда и как любимый мужчина превратился в монстра. Она всегда была прекрасной хозяйкой и матерью. Долго не сидела в декретах. Дом сиял чистотой и порядком. Муж никогда не беспокоился о чистых рубашках, был всегда вкусно накормлен… И внезапно (да, для неё это случилось внезапно) начал придираться ко всему, что только могло вызвать у него раздражение, мгновенно переходящее во вспышку ярости. Хуже, что эта ярость вскоре обрушивалась не только на жену…

В очередной раз спасая от мужа детей, подставляясь под его каменные кулаки сама, Нина поняла, что дальше так продолжаться не может. Да, она слышала о том, что многие женщины остаются с ненавистными мужьями, лишь бы дети жили в полной семье. Но нехитрая мысль: «Полная семья? А мои дети будут… ЖИТЬ в такой полной?» заставила её действовать. Тем более намечалась новая веха в их жизни: Санька должен в этом году пойти в первый класс, что значило — пора в корне решать, как им всем… существовать? Или всё же жить?

Сначала она осторожно перевезла к родителям часть одежды и кое-какие игрушки. Затем собрала документы и переехала с детьми в родительский дом.

Ненадолго. Если родители ещё сомневались, считая, что она привирает насчёт отношений с мужем (бить он умел, не оставляя следов), что можно и надо потерпеть, а там стерпится-слюбится, и даже предположили: «Может, ты сама виновата?», то явление взбесившегося мужа — не с топором в руках, а с колуном чудовищных размеров! — и квартирная дверь, до приезда полиции «пострадавшая» не только из-за раскуроченного замка, да ещё неловко повисшая на верхней петле, разом убедили-таки их, что дочь права в своём страхе.

Стали искать, куда спрятать дочь и внуков, потому что, даже отсидев какое-то время в полицейском участке, муж не собирался отпускать свои жертвы. А уж что с ним было, когда Нина подала на развод… Да, искали всей роднёй, куда их троих спрятать, лишь бы муж не нашёл. И разыскали достаточно потаённое место, как решили — до времени, когда муж успокоится и перестанет их искать.

Двухэтажный барак на окраине города прилепился к холму, на вершине которого высился женский монастырь, восстановленный после перестройки. Глядя на его невозмутимо вздымавшиеся над холмом каменные стены на фоне первой мартовской зелени, Нина в минуту слабости даже подумала: «Если б не дети… Ушла бы туда с концами…» Слева — речка, справа — церквушка. Внизу — оживлённая дорога и, как водится, магазины: это старенький, но ещё крепкий барак прятался среди деревьев и кустарников, а на той стороне улицы, через дорогу, уже росли высотные дома.

По архитектуре старое здание отличалось оригинальностью: на дорогу и школу через неё смотрели два этажа. Но, чтобы добраться до второго, надо обойти дом, где второй этаж непринуждённо превращался в первый. Холм же… Вот и вписали.

На работе хотела взять бессрочный отпуск за свой счёт, благо, сочувствуя её положению, пошли навстречу. Но глава небольшой строительной фирмы предложил на первый случай перейти на удалёнку, а там уж как получится. Нина обрадовалась (ноутбук имелся) и занялась делами переселения.

На втором этаже барака нашлась комната, числившаяся за дальним родственником, но пустовавшая уже несколько лет. Разве что родственник тот (то ли дядя, то ли кузен какой-то далёкой дальности — так и не выяснили) время от времени приезжал проследить за жильём да подремонтировать его на всякий случай. Известили его — он предложил Нине платить лишь квартплату и поддерживать комнату в порядке.

Когда Нина впервые вошла в эту комнату, её сердце стиснуло глухим чувством, трудно определимым. Наверное, это всё-таки печаль по несбывшемуся. Пустая, оттого иллюзорно огромная комната — нет, помещение! — с запахом пыльной безысходности, угнетала. Потом-то стало легче — когда Нина отмыла всё, что могла, и сумела заполнить пустоту игрушками детей и своими вещами.

Рядом стояли тётки — родителей уговорили не провожать сюда дочь: а вдруг этот изверг проследит за ними? Спустя минуту к ним подошла довольно полная женщина, лет — где-то за шестьдесят, с жёсткой завивкой сиреневато-седых, явно крашенных волос; в потрёпанном, но чистом и отглаженном костюме. Она немедленно осведомилась:

— Здрасьте. И кто тут у нас? Новые жильцы?

Нина, к которой жались дети, обернулась на заметно начальственный голос и только хотела огрызнуться: «Не лезьте не в своё дело!», как женщина представилась:

— Я управдом здешний. Марья Егоровна. Поэтому спрашиваю.

Нина только стиснула рот, не желая именно сейчас всё объяснять. Помогли тётки. Они быстро, взахлёб рассказали о ситуации с Ниной и детьми, и управдом кивнула:

— Ладно. Вселяйтесь. Я потом подойду и ознакомлю вас с нашими порядками.

И ушла. А тётки переступили порог помещения и тоже стали оглядываться, оценивая жильё и горестно вздыхая. Ну, что… Квадрат помещения был разделён: возле входной двери, справа, — круглая печь, в которой нельзя готовить, но которая нужна для отопления зимой — батарей в бараке нет, и кухонный стол с пустыми, естественно, пока ящиками, над которым нависали полки едва ли не старинного буфета. Напротив — у другой стены, — остов металлической кровати. Эти два закутка отделялись от «большой» комнаты шифоньером и сервантом — тоже старинными, советских времён. В самой комнате — только облезлый от старости диван.

Нина чуть не рассмеялась в истерике, вдруг вспомнив, как перевозили из родительской квартиры вещи: уже бывший, муж орал под дверью и лупил в неё кулаками; сторожил его и держал у двери, отвечая ему и тем самым не давая выйти из подъезда, отец; мать же в это время, сначала вновь вызвав полицию, сбрасывала вещи с балкона на другой стороне дома, а их ловили двоюродный брат Нины и его жена, после чего их набитая тряпьём машина буквально удирала от дома, пока бывший Нинин муж их не заметил.

К вечеру тётки уехали, а Нина, усадив детей на расстеленное по дивану одеяло, принялась за уборку. С трудом разогнулась на деликатный стук — и растерянно захлопала глазами: при входной двери стояли три женщины, из которых ей уже была знакома лишь та самая управдомша (так её здесь порой шутливо называли) — Марья Егоровна. У всех трёх в руках были какие-то кастрюльки и посуда. Не успела Нина рот открыть — спросить, что происходит, как женщины вдруг оглянулись и отошли в стороны от входной двери. А секунды спустя загомонили мужские голоса. Совершенно обалдев от происходящего, Нина, с прилипшими к ней детьми, немо следила, как первый мужчина задом пятился в её комнату! Пятился так, что стало ясно: он держит в руках нечто тяжёлое и громоздкое. Ещё немного — и посередине комнаты был водружён старенький круглый стол. Двое мужчин поспешно поздоровались с новой жиличкой и тут же принялись, как они объяснили, укреплять этот стол, чтобы не развалился.

Деловитый стукоток молотков не помешал управдомше и двум другим женщинам поставить на широкий подоконник единственного окна всё принесённое с собой: горячий суп, картофельное пюре с котлетами и чайник с заварником. И ещё там же очутилась пара пакетов с таким ароматным запахом печёного, что Нина только сглатывала слюну, а детей втихаря отгоняла от того подоконника, пока одна из женщин не велела ей напоить их чаем с пирогами.

Полчаса спустя удалились все, кроме Марьи Егоровны. Она помогла растерянной Нине перенести с подоконника на стол закутанные в полотенца кастрюли и кастрюльки и расставить посуду. После чего уселась вместе с детьми и Ниной за ужин и принялась рассказывать о правилах жития-бытия в бараке.

— У нас тут дежурят по коридорам, — говорила она, помогая кормить детей, которые стеснялись «габаритной тётеньки». — Мы уж тебя в этом месяце трогать не будем, пока не приживёшься, но со следующего включу тебя в список дежурных.

— А что надо делать? — спросила Нина.

— Наш этаж ты видела. При входе-то зал такой небольшой — это общий коридор с туалетами, от него два коридора в разные стороны. Каждая комната, кто в каком коридоре живёт, по списку моет в своём полы. Список висит на стене — рядом с входной дверью в дом. Там есть фамилии всех, кто на втором этаже живёт. Магазин у нас тут продуктовый — прямо возле остановки. Но, если не захочешь пока выходить, пиши, что тебе купить надобно. Живём мы тут дружно. Есть, конечно, кое-какие личности — любители поскандалить. Но эти к тебе не сунутся.

— Почему? — невольно улыбнулась Нина.

— А наши бабы уже пообещали отмутузить тех, кто попробует полезть к тебе, — ухмыльнулась Марья Егоровна.

И продолжила рассказ о тех, кто живёт в соседях с Ниной и её детьми. Нина пока не запомнила даже тех, кто приходил с кастрюлями, не то что с мебелью, но убедилась в главном: если надо — можно обратиться за помощью почти ко всем.

— Марья Егоровна, а вот стол… — сконфуженно начала Нина, глядя, как дети, утомлённые новизной обстановки и множеством незнакомых лиц, таращат сонные глаза, но стараются не засыпать. — Мне за него… платить? И кому?

— Да какое там — платить за эту развалюху! — откликнулась управдом, махнув рукой. — У нас ведь только с твоей стороны коридор весь с жильём. А с другой стороны, где вход с улицы — только две комнаты, а напротив — большой общий балкон, между туалетами-то. Да только он так называется — общий, а на деле на нём ни воздухом подышать, ни посидеть — на природу полюбоваться, хоть там природы той — дорога да школа. У нас тут как получилось? Кто из барака съезжает, а мебели, ещё хорошей, не жалко и с собой брать не хочет, всё туда, на балкон, пихает. А мы потом либо разбираем, если есть что полезное, либо оставляем там. Ты не думай… Завтра вместе сходим туда и посмотрим, что тебе пригодится. Там ведь и из детской мебели кое-что есть для твоих ребятишек. — Марья Егоровна тяжело поднялась со стула, скрипнувшего от облегчения, и хмыкнула, видимо переключаясь уже на свои думушки: — Не дай бог, конечно, пожарная инспекция на наш балкон заявится! Вот тогда заставят весь балкон разобрать, а мебель повыбросить.

И повернулась к входной двери. Нина встала следом — проводить гостью.

Но Марья Егоровна, положив ладонь на дверную ручку, не стала сразу открывать дверь, а застыла, словно раздумывая, всё ли она объяснила новой жиличке. А потом обернулась — одновременно смущённая и хмурая. И нехотя сказала:

— В сказки-то, может, не поверишь, хоть оно и правда. Однако предупредить я тебя предупрежу. Обязана. Так что скажу тебе, Нина, по-своему. Ты дверь за мной не просто закрой, а запри на ночь. На дворе — вечер поздний, и уж ты наверняка выходить из комнаты не собираешься. Запри. И не только на замок — он у тебя хлипкий. Но ещё и … видишь? Тут у тебя щеколда есть. Крепкая. Тоже задвинь до конца. Сейчас-то, конечно, время детское. Можешь выходить. А вот после полуночи из своей комнаты лучше не высовывайся. Есть у нас на этаже… — медленно сказала она и замешкалась, прежде чем договорить: — Есть такой… дрянь-человек. С двенадцати, как часы пробьют, у него башку напрочь сносит. Если в коридор выйти втроём, а ещё лучше — вчетвером, то не тронет. Но не дай бог после полуночи одной в коридор выйти или даже просто дверь открыть…

— Буянит? — несмело предположила Нина.

— …Буянит, — после небольшой паузы вздохнула Марья Егоровна. Она снова будто примерялась, стоит ли отвечать новенькой откровенно.

— А полиция?

Марья Егоровна посмотрела на Нину как-то неопределённо, на этот раз будто прикидывая, всё ли рассказывать новой жиличке… или не пугать пока?

— Полиция с ним справиться не может, — вновь медленно, явно тщательно выбирая слова, ответила она. — Потому как винить его вроде не в чем, типа: шатается по коридору — и шатается. Учти: будет он шёпотом из коридора звать — не откликайся ни единым словечком. Потом ни за что не отстанет ни от тебя, ни от детей твоих. Ладно, пошла я…

Но ещё несколько секунд она колебалась у двери, и тогда Нина убеждённо сказала:

— Марья Егоровна, да вы не беспокойтесь! Я всё поняла. И выходить в коридор после двенадцати ночи не собираюсь. Да и зачем мне в это время?.. Я уже спать буду.

— До свиданья, что ли, — вздохнула та и вышла, плотно притворив за собой дверь.

Нина с уважением подумала, закрывая дверной замок, а заодно и щеколду: «Надо же, какая ответственная!.. Все б такие были…»

Время — десятый час.

Если честно — признавалась Нина себе, то она и сама здорово устала за весь этот суматошный день и мечтала только об одном: спать!

Всё ещё стоя перед входной дверью, сначала взглянула направо: металлическую кровать завалили сумками и пакетами с привезённой одеждой и постельным бельём. Даже мысли о том, что всю эту кучу надо бы прямо сейчас разобрать и разложить на полках старенького шифоньера и серванта, откликнулись ощутимым утомлением. А в будущем, когда разберутся со всеми вещами, спать здесь будет она. При входной-то двери. Дети останутся на диване. Ну, а если повезёт и на том балконе, который ей сейчас представлялся чуть ли не островом мебельных сокровищ, что-то найдётся из мебели, будут спать на своих кроватях.

Взглянула налево. Кухонный стол пуст и протёрт: пока Марья Егоровна предупреждала о каком-то психе из жильцов, посуду успела вымыть.

Посмотрела наверх.

Лампочка здесь слишком тёмная. Сороковушка, что ли?.. Висит на скрученном проводе, из-за чего вся эта часть помещения выглядит бесприютной… Нина выключила в кухоньке свет и пошла в «зал». Здесь, на том же облезлом диване, заранее разложенном мужчинами перед уходом, спали дети.

Осмотревшись, в правом углу Нина обнаружила старенький торшер с ободранным пластиковым абажуром. И когда только и это чудо успели занести? Выключила верхний свет и затеплила торшер, благо он мог похвастать маломощной лампочкой. Получился почти ночник. В будущем она собиралась прикупить лампочки поярче и устраиваться под лампой торшера — для чтения, например.

Прислушалась.

Дом жил и дышал. Стены пропускали многие звуки: невнятный разговор и позвякивание посуды, бормотание включённого телевизора… По коридору тоже время от времени проходили. Вспомнив сказанное управдомом: «Время детское…», Нина слабо улыбнулась и прилегла к детям, надеясь немного отдохнуть, а потом всё-таки заняться хотя бы постельным бельём. И незаметно для себя крепко уснула.

Проснулась посреди ночи лишь раз, когда полусонный Санечка принялся перелезать через неё. Поймала сына, едва не упавшего — спала она на самом краешке дивана, и прошептала:

— Что?

— Хочу в туалет…

Пусть барак этот и хорош своими доброжелательными жильцами, но выходить в затрапезном одеянии в коридор с общим туалетом не хотелось. Зато вспомнилась деревня, и Нина прошептала сыну:

— Помнишь, как зимой у бабушки было? Сходим потом, ладно? А пока…

В кухоньке она выдвинула из-под раковины рукомойника «поганое» ведро и отвернулась.

Через пару минут они снова уснули.

О жильце-психе Нина не вспомнила.

…За следующие несколько дней Нина не осмеливалась выходить из барака и частенько шарахалась даже от тени, будь та внезапной. Зато перезнакомилась с соседями из «своего» коридора. Узнала среди них и сочувствующих, которые мельком слышали о её беде. Были и те, кому всё равно, кто поселился в давно пустовавшей комнате. Особо крепкая дружба завязалась с комнатой напротив: там жила Тоня — жизнерадостная женщина лет под пятьдесят, с двенадцатилетним сыном, которого, как она не раз упомянула, родила для себя; с комнатой слева — здесь командовала семьёй (мужем и двумя пацанятами лет семи) тридцатилетняя Ларка. Обе соседки и были теми первыми знакомками, кто с лёгкой руки управдомши пришёл накормить новичков в первый их день появления в бараке.

Дважды приезжали двоюродный брат с женой. Кроме последних вещей, привёз он старый холодильник и долгоиграющие продукты. Он же выяснил, что продуктовый магазин у остановки, неподалёку от барака, принимает заказы на доставку продуктов. Так что Нина теперь могла, не выходя на улицу, покупать всё, что ей нужно. Работать-то продолжала, так что деньги были. Да ещё — не прошло и недели — выяснила, что жить с детьми ей экономнее, чем с детьми и мужем. Если вспомнить, что последние полгода он был безработным, так что вся семья жила только за счёт Нины… Правда, смущало не очень близкое явление сентября, когда придётся собирать Санечку в школу. Но решила надеяться на авось. В конце концов, родители обещали помочь, если что …

Вообще, в бараке ей очень нравилось. Сначала думалось — потому что теперь, когда она здесь освоилась, нет страха перед каждодневным возвращением мужа с работы или с гулянки, когда не знаешь, в каком он состоянии явится и что ему взбредёт в голову в следующую минуту. А и явится — помощников в его изгнании полно — крикни только… Потом стало понятно, что и дом на осколки её семьи действует успокаивающе. Где-то, с другой стороны холма, работал небольшой сталелитейный заводик. Внизу — довольно активная дорога. Но в самом доме тихо — даже, несмотря на то что многие жильцы имели свои машины.

Детям здесь тоже понравилось. Тем более через тройку-пару дней Нину снова навестила Марья Егоровна, которая привела с собой полненькую, седоголовую маленькую женщину, похожую на ожившую улыбчивую матрёшку, и представила её:

— Это няня Галюшка. Живёт в своём доме на той стороне. (Уже привычная к здешнему разговору, Нина поняла: на другой стороне холма.) Раньше работала в садике, сейчас — на пенсии. Она приходит сюда утром и «пасёт» местных ребятишек, кто не ходит в школу или не попал в садик. Если хочешь, чтобы и за твоими пригляд был, заплати ей. Няня Галюшка берёт немного. Она сидит с ними в общем коридоре — у них там в уголке есть столики и стульчики, а два-три раза в день выводит погулять — в основном возле дома. А ещё… Здесь, возле старой церкви, сад есть. Там лужайки уже сухие — холм же у нас. Есть там и скамейки с качельками. Туда тоже скоро водить начнёт.

Няня Галюшка только улыбалась и кивала на каждое слово Марьи Егоровны. А когда в кухоньке, привлечённые разговором взрослых, появились Санечка и Анютка, няня Галюшка так радостно засияла им навстречу, что дети сами бросились к ней.

Так был решён важный вопрос с удалёнкой. Дети больше не жались к Нине в незнакомом месте, поскольку были заняты постоянно. Няня Галюшка даже попросила купить им альбомы и цветные карандаши, постепенно приучая к чтению. И Нина спокойно работала, ни на что не отвлекаясь. Нет, было такое, конечно, пару раз, что она осторожно выглядывала из комнаты, присматриваясь к детям и их няньке. Но даже засматривалась, как проводит время с детишками (а их в группе бывало до трёх до семи малышей) няня Галюшка, часто похожая на деловитую курочку с цыплятами, которые только что в рот ей не глядели, а уж бегали за ней толпой и беспрекословно, стоило ей напомнить, что куда-то хотели сходить. Няней был обворожён даже Санечка, поначалу ворчавший, что он слишком взрослый для малышни.

Всё хорошее в их жизни оставалось до ночного сна.

Об отце дети не спрашивали, но первые дни вынужденно спавшая с ними на диване, Нина за ночь открывала глаза не один раз. То, не просыпаясь, плакала тоненько Анютка: «Папа! Папочка, не надо! Я больше не буду, папочка!» То Санечку Нина перехватывала у входной двери, а потом вытаскивала ему «поганое» ведро из-под раковины и отворачивалась, пока он справлял нужду. И понимала, что его частые позывы — до трёх-шести раз за ночь — это результат последних двух лет жизни в «полной» семье.

На общем балконе, как и обещала управдом, вскоре нашлась мебель для детей. Санька стал гордым обладателем роскошной кушетки с огромным «тайным» (бельевым, вообще-то) выдвижным ящиком, куда переехали не только его вещи, но и машинки, и коробки с играми. Анютка получила кроватку — и тоже с откидным верхом. Так что дети порой не столько играли с игрушками, сколько старались по-своему комфортнее устроить личные тайники, причём Санька разок даже умудрился залезть в бельевой ящик и попытался там то ли спрятаться, то ли поспать. А может, и не умудрился, а целенаправленно залез туда.

Балкон Нине очень понравился. Впервые переступив порог из коридора, она сначала пожалела: «Так захламить чудесное помещение! А ведь здесь можно было бы оборудовать уютное местечко и устраивать утренние и вечерние чаепития!»

А когда присмотрелась к сложенной здесь мебели, о благоустройстве балкона забыла напрочь. Узкий проход между нагромождениями различных предметов, ловко втиснутых друг в друга, зачаровал её. Правда, когда она попыталась представить, что будет, если вытащить облюбованный предмет из такой теснины, воображение отказало ей.

Спасибо — Марья Егоровна сразу сказала:

— Ты мебель только выбирай. А наши мужики придут после работы и принесут с балкона всё, что тебе глянется. Сама не трогай — обвалишь. А мужики — они-то сумеют выдрать нужное. У них не свалится.

Облезлый диван заменили на более новый: его как раз перед приездом Нины с детьми бросили жильцы, съехавшие из барака. Однако старенькие шифоньер и сервант, служившие стенами, разделявшими помещения на две комнаты, она оставила. Как оставила и металлическую кровать при входе. Вещи-то — родственника. Может, ему не понравится, что Нина принялась круто хозяйничать в его жилье? Да и вместительные… И кровать… Вдруг кто-то из родителей приедет да останется на ночь? Для своего сна Нина приспособила «новый», втащенный мужчинами диван.

Кстати, чуть позже она сбегала проверить слова Марьи Егоровны. Дверь на балкон из коридора не закрывалась: жильцы привыкли к ней так, что обычно не замечали её. Стена и стена — с деревянным прямоугольником. Пока не понадобится что-то на балконе. Поэтому, выждав момент, когда в коридоре никого, Нина шмыгнула к той двери и, открыв её, быстро сунулась головой — посмотреть. Всё ей казалось, что на балконе теперь страшный бардак и погром. Но мебель всё теми же аккуратными рядами громоздилась в два ряда. Будто из этих рядов никто ничего и не вытаскивал.

…Апрель подкрался незаметно в хлопотах устройства на новом месте и подспудном, непреходящем страхе перед появлением мужа. Тот, кстати, затихарился. Что ещё не значило, что он отступил от бешеного желания найти и вернуть их.

Детей, уходящих на первую долгую прогулку с няней, Нина провожала тревожным взглядом и с замиранием сердца, пока не поняла, что и церковный, и монастырский сады находятся вдали от оживлённых трасс, с которых детей могут заметить.

До их прогулки Нина вообще не выходила из дома. Но сейчас… Пока детишки, собранные няней Галюшкой, парами шли по тропке, укреплённой битым кирпичом, она переступила порог дома во двор и огляделась.

Слева возвышалась древняя, но крепкая липа, на низком, толстом суку которой болтались верёвочные качели с дощечкой-сиденьем. Справа, через узкую и потрёпанную асфальтированную дорожку перед домом, расположились углом две длинные скамейки. Над ними нависали пока что голые прутья сирени, и Нина вдруг подумала, как, наверное, здесь здорово летом. Тем более, как объяснила Марья Егоровна, жильцам запрещено оставлять машины здесь… Постояв немного на холодном апрельском ветру, Нина вернулась в комнату, где принялась за готовку. К электрическим плиткам она уже привыкла и пользовалась сразу двумя, а ещё, по совету сердобольных соседей, купила электрический обогреватель, и в комнате стало теплее. С дровами и печью возиться она пока не решалась.

Ещё она научилась стирать в маленькой стиральной машинке и радовалась, что в доме, в общем коридоре, есть водопроводный кран. Марья Егоровна рассказала ей, что всего несколько лет назад за водой ходили к другой остановке, к колонке.

А ещё через неделю Нина попросилась в «группу» няни Галюшки: так захотелось хоть чуть-чуть погулять на воздухе! Нет, на скамейке перед входом в барак она уже посидела, но ведь с прогулкой такое сидение не сравнится.

Няня Галюшка, по своему обыкновению, посмеялась в кулачок и кивнула.

На месте детских игр Нина с любопытством огляделась. Её усадили на одну из скамей, над которыми пока ещё голыми ветвями блестела сирень. Няня же мгновенно организовала своих воспитанников на упорядоченную беготню.

Некоторое время Нина следила за крикливыми малышами. А потом присмотрелась к местности. Монастырский сад здесь, на холме, ещё не обрёл жёстких границ в виде металлического забора. И, кажется, монахини довольно спокойно относились к ребятишкам из барака.

Чуть ниже по склону холма к монастырским воротам вела асфальтированная дорога, через которую словно осела в землю небольшая церковь.

Бездумно разглядывая даже сейчас, в дождливом апреле, ухоженные клумбы и газоны в церковном дворике, Нина вздохнула, мельком помечтав однажды набраться смелости и прогуляться к церкви. Она крещёная, хоть на службы активно не ходила. Как большинство — лишь на праздники. И то редко. Но запомнила, как спокойно становилось, когда замирала возле зажжённых свеч, заворожённо следя за вздрагивающим пламенем.

А когда очнулась от невольной дремоты под тёплым солнцем, удивилась: опершись на трость, толщиной больше похожую на посох, за играющими детьми наблюдал старенький священник. Он был небольшого росточка, почти незаметный в своём сером на солнце одеянии. Неудивительно, что на него не обращали внимания не только обычно остроглазые дети, но и няня Галюшка.

Нина, кажется, всего на секунду отвела взгляд от священника, ища слишком громко визжавшую Анютку. За это время старенький священник ушёл.