Странно даже, что я решилась озвучить этот вопрос. Конечно, личное.
Вон как застыл. Да и взгляд потяжелел, становясь непроницаемым.
Дорхар смотрит на сияющий узор, застывший над усилителем.
— У меня было много учителей, — его голос звучит приглушённо, без привычной стали. — Этот… был одним из них. Для меня он стал практически отцом. Ему я обязан всем.
Он проводит рукой по лицу, и в этом жесте — многолетняя усталость, которую он никому не показывает. Странно даже, что позволяет себе наедине со мной.
— Я долго не мог ничего доказать. Хотя знал. Видел в этом механизме его почерк. Но знать и доказать — разные вещи. А теперь есть доказательства.
Дорхар оборачивается ко мне, и в его золотистых глазах я вижу глухую, застарелую боль.
Сердце сжимается от сочувствия и понимания. Я смотрю на разложенные на столе бумаги, то, что он смог получить только сейчас.
— Разве вы… разве ты не мог сделать что-то раньше? — осторожно спрашиваю я. — Как у ректора, у тебя столько возможностей.
Дорхар усмехается, но в звуке нет ни капли веселья.
— Ты, наверное, слышала про традицию публиковать изобретения под вымышленными именами.
Я озадаченно киваю, мысленно возвращаясь к отцовской мастерской.
— Да. У моего отца их десяток, под разные сферы. Чтобы отделить одну область исследований от другой. А ещё он любит повторять, что работа должна говорить сама за себя, без влияния имени.
Я замолкаю, подбирая слова. Но они начинают литься сами, рождённые годами наблюдений за отцом. —
— Его упрекали, что он из суеверия. Или потому что настоящее имя ему кажется недостаточно звучным. Хотя теперь я понимаю, что он пытался таким образом избежать давления со стороны корпораций. Чтобы защитить семью.
— Мой наставник говорил о том, что ему нравится начинать с чистого листа, — кивает Дорхар, — чтобы не бросать на изобретение тень прошлых ошибок или успехов.
Мой взгляд падает на изящный механизм Грейспана, и ещё причина приходит на ум.
— А ещё так делают, чтобы остаться в тени… — мой голос становится тише, — чтобы творение начало жить своей жизнью.
Дорхар указывает на устройство на столе.
— Я знал, что это работа моего наставника. Но не знал, под каким из его многочисленных псевдонимов он с ним работал. И таких, как он, — его пальцы сжимаются в кулак, — десятки. Талантливые инженеры, учёные, чьи имена стёрли, чьи работы присвоили. Я годами перебирал изобретения, просто просматривая всё подряд. Это было… как искать иголку в стоге сена вслепую.
Он делает шаг ко мне, и его тяжёлый, тёплый взгляд заставляет меня учащённо забиться сердце.
— Ты очень помогла, Кьяра. Твой дар… он не просто ускорил поиск. Он дал мне ключ.
Мои губы трогает робкая улыбка. Впервые я чувствую не просто физическую близость или вынужденный союз. Я чувствую, что нужна ему. Что моё умение, та часть меня, которой я всегда гордилась, действительно что-то значит для него.
— Я рада, — тихо говорю я. — Что теперь у тебя есть доказательства. Что теперь можно их остановить.
Он смотрит на меня пристально, оценивающе, и вдруг его выражение лица меняется. Груз личных воспоминаний отступает, уступая место привычной деловой собранности.
— Покажи, что ты нашла по антидоту, — его голос снова обретает властные, ректорские нотки.
Всё верно. Уже глубокая ночь. Мы здесь, чтобы работать.
Я киваю, подхожу к своему столу и разворачиваю чертежи, исписанные свежими формулами. Объясняю расчёты, показываю, где, по моему мнению, мы можем усилить каталитическую цепь, чтобы снизить побочные эффекты.
Дорхар внимательно слушает. Он задаёт несколько уточняющих вопросов, точных и безжалостных, заставляющих меня защищать свои решения. Это привычный, почти профессиональный танец наших умов.
Наконец он трёт подбородок, и в его глазах появляется удовлетворение
— Хорошо, Кьяра. Очень хорошо. Завтра в моей лаборатории сделаем.
От этих слов внутри всё замирает, а потом расправляется лёгким, тёплым крылом надежды. Антидот. Конец вынужденной близости. И… начало чего-то нового, что мы будем выбирать сами.
— Я приду сразу после первой лекции, — говорю я. — Не хочу её пропустить.
Он кивает, удерживая мой взгляд, и я успеваю увидеть в его глазах неуловимую тень. Что-то странное, что появляется в его глазах, когда он смотрит на меня. Что-то, что мне никак не удаётся разгадать.
Потом Дорхар разворачивается и гасит резонансный усилитель. Сияющий узор Грейспана гаснет, но его отпечаток теперь остался на фиксирующих пластинах.
— Пора спать, Кьяра, — произносит он. — Я провожу.