Особняк. Тайна Карты вечности

Глава 8

Я не пошёл в столовую, опасаясь встречи с Леонидом, и никто мне даже замечания не сделал. И отлично, что всем тут на всё наплевать. Дома родители меня бы сто раз спросили, что со мной случилось.

Я строил планы побега и ждал ночи. Если входная дверь будет на запоре, я вылезу через окно в столовой. Главная беда была в том, что я понятия не имел, где, собственно, находится этот особняк – у меня даже адреса санатория не было.

Самое лучшее, наверное, поехать автостопом, а там видно будет…

Я бодрился, но вообще-то привычка справляться самостоятельно у меня испарилась. Долгие месяцы болезни продержали меня в изоляции. В больнице меня навещали ребята, и ещё я играл в компьютерные игры, так что я отвык даже от самой обычной жизни. Теперь надо будет встраиваться обратно.

Не стоит напоминать, что у меня не было ничего электрического – даже фонарика. И термопилы тоже (Ха! Ха! Ха!). Так что я вооружился коробком спичек и свечкой – зажгу её, когда отойду подальше.

Наступила ночь, и я потихоньку вышел из комнаты.

Вышел и застыл на месте. Потому что издалека донёсся приглушённый вой. Жуткий. Тот самый, от которого я проснулся в первое утро, я уверен. Где-то тут заперты опасные сумасшедшие?

Я сразу напрягся и никак не мог отойти от двери. Огоньки в коридоре мигали, тускнели, потом вспыхивали. Как будто переговаривались между собой. Но в фонарях горели не лампочки, как я подумал сначала, – под колпаками горели настоящие свечи. И это в санатории, где полно душевнобольных, – предусмотрительно, ничего не скажешь! Это было последней каплей. Решимость ко мне вернулась. Бежать! И как можно скорее!

С кроссовками в руке я крался по стеночке, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна половица. Я весь обратился в слух. Снова вопль! Не спится по ночам сумасшедшим. А что, если они и разгуливают на свободе?

Невозможно понять, откуда доносились эти вопли. Зато я отчётливо понимал, куда я иду – я не просто иду, я бегу как можно дальше отсюда. На цыпочках я спустился по лестнице и поспешно пересёк холл. Я боялся только одного: что не сумею открыть дверь и застряну в холле.

Но дверь оказалась незапертой.

Ночь тоже не такая уж тёмная, луна во всю светит. В самый раз для побега. Оказавшись снаружи, я успокоился и даже посмеялся. Дверь не удосужились запереть на ночь – вот умники! Нет, этот санаторий, правда, что-то!

Я не слышал ни звука, ничего тревожного. И вообще, даже если меня поймают, не убьют же меня за то, что я решил от них сбежать!

Под ногами у меня был гравий, но я не надевал кроссовки, хотя босиком по гравию – то ещё удовольствие, надо признаться. И я то и дело оглядывался, опасаясь увидеть позади Рауля, который тут у них в качестве сторожа.

Но вот, наконец, я свернул – меня никто не увидел, и я обулся. Какое невероятное облегчение! И я чуть ли не бегом помчался по аллее.

Через метров сто увидел: впереди что-то темнеет. Ворота, наверное. Моя задача каким-то образом сквозь них пробраться.

Я положил руку на створку и понял, что под рукой камень. Неужели стена? Но я точно помню, что на такси я въехал именно в эту аллею.

Я немного встревожился и двинулся вправо – здесь должны были быть ворота. Нет, никаких ворот. Тогда я пошёл влево. Шёл долго. Даже очень. В конце концов зажёг свечу.

Стена была высокой. Из серого камня. А не из красноватого, как мне показалось в день приезда. Я явно пошёл не в ту сторону. Но решил не возвращаться, а сделать круг – вряд ли парк так уж велик.

Мне казалось, что я прошёл километры, а стена всё не кончалась. Я устал, разнервничался, чувствовал, что ноги меня уже не держат. На востоке край неба начал светлеть. В просвете между деревьями увидел тёмный грузный силуэт с башенками. Особняк! Как это? Я ничего не понял и огляделся. К площадке перед особняком вела одна-единственная дорога. Что случилось? Как это может быть?

Но на сегодня уже всё равно хватит. Больше ничего не сделать. И я хотел только одного: как можно скорее лечь.

Я вернулся, соблюдая предельную осторожность. Не хотел, чтобы кто-то узнал, что я выходил. Не хотел, чтобы за мной начали следить. Я собирался сделать новую попытку.

На цыпочках я зашёл к себе в комнату и рухнул на кровать.

Не знаю, сколько времени я проспал. Когда я открыл дверь в коридор, к себе возвращалась портниха и как всегда зябко поёживалась. Она мне улыбнулась.

– Я не видела вас за завтраком и за обедом тоже. Что вы решили? Вы будете рисовать мой портрет?

– Ах… ну да! Если хотите, могу начать прямо сейчас.

Рисование меня отвлечёт, развлечёт, а я в этом очень нуждался. Я пригласил её к себе в комнату и усадил около окна. Я не хотел идти к ней, боялся попасть в ловушку. Теперь я боялся вообще всего.

Я выложил на стол пастельные карандаши, ластик-клячку, листочки бумаги, на которых пробую и смешиваю цвета. Желая прервать затянувшееся молчание, я спросил:

– Вы нашли адрес дочери?

Фанни грустно покачала головой.

– Они не хотят мне говорить, где она. С тех пор, как я приехала в лечебницу, у меня от неё никаких новостей.

– В лечебницу?

– Да, сюда, в лечебницу.

Я удивился.

– А что с вами такое? Неужели туберкулёз?

Она тоже удивилась:

– А у вас разве не туберкулёз?

– Да нет, я же не кашляю.

– Тут никто не кашляет. Здесь очень хороший воздух.

Хороший воздух? Понятно. Да, думаю, в нём всё дело. Мама с папой не случайно выбрали это место. Но мне было бы спокойнее, если бы они мне объяснили своё довольно оригинальное решение. Я взялся за пастель и задал ещё один вопрос:

– А вы спрашивали о своей дочери у директора?

– Он сказал, не стоит волноваться, всё к лучшему. Но я очень волнуюсь, ей же всего семь лет!

– Но вы же знаете, что она на попечении социальной службы, и наверняка её поместили на время в приёмную семью.

– Да, возможно. Но я боюсь, как бы эта семья не заставила её работать.

– В семь лет? О чём вы говорите!

– В шахтах и на прядильных фабриках работают дети с семи лет.

– Но не во Франции же! – возразил я. – Потом приёмные семьи постоянно проверяют, они не могут себе позволить не пойми что!

По крайней мере, так говорят по телевизору. И я прибавил:

– И потом, ни одно предприятие не возьмёт на работу ребёнка.

Фанни вздохнула:

– Да, на работу можно брать только с двенадцати лет, и детям запрещено работать больше двенадцати часов в день, но надо быть очень простодушным человеком, чтобы верить, что кто-то соблюдает этот закон. Я сама работала в социальной службе и знаю, о чём говорю. Когда ребёнка отправляют в деревню, там на возраст вообще никто не смотрит. А на производстве и ещё того хуже, особенно на прядильных фабриках, там очень нужны детишки маленького роста и тонкие детские пальчики.

Я не решился ей возражать. Помял ластик и сменил тему.

– А вы здесь сколько уже времени?

– С декабря семьдесят девятого.

За это время её дочка, должно быть, здорово подросла. Я хотел ей это сказать, но вовремя спохватился. Если Фанни так долго находится тут, то уж точно не из-за туберкулёза. У неё явно не всё в порядке с головой. Она перепутала время, потеряла связь с реальностью. Ей сказали «лечебница», чтобы не угнетать её психику настоящим названием «психиатрическая больница».

Я не собирался больше вести бесполезные разговоры, попросил её сидеть неподвижно и сосредоточился на портрете. Смягчая ластиком тени, я предупредил:

– Не получится отправить ваш портрет по почте, у меня нет фиксатора, пастель испортится. Но я постараюсь сделать ксерокопию.

– Что это такое? – при этих словах Фанни вся сжалась, и мне снова стало её очень жалко. – Я такая невежественная.

Мда, пожалуй, в 1979 году ксерокопий, вполне возможно, и не было. Я объяснил, что это способ воспроизводить самые различные документы, и она ушла от меня вполне довольная.

А самое главное, ей очень понравился портрет.

Фанни ушла, я взял рисунок и решительным шагом отправился в кабинет к доктору Графу, я должен был попасть в подсобку с техническим оборудованием.