Сыновья алых лун

Глава 14. Благословение и проклятие

Теплые дни прошли, над Ронн повисло безветрие — тихое и немного тревожное, словно хранящее отголоски недавних событий. Затянутое мглой небо казалось бархатистым куполом, к вечеру серая пелена начинала отливать фиолетовым. Новость о будущем наследнике приурочили к празднику Плодородия, город пришел в движение: Правителю хотелось дать народу повеселиться как следует, сделать это торжество запоминающимся. Все каналы были вычищены до блеска, а центральный в день торжества вновь окрасился фамильными цветами Онья.

На рассвете сиуэ, желая поблагодарить за дар плодородия или в будущем удостоиться милости Тиоса, совершали паломничество. К храму, очертаниями напоминавшему свернувшегося в клубок гигантского морского роэга, полагалось пройти путь по длинному каналу с обратным течением. В честь праздника воды окрашивали белым. Белое семя дает жизнь, белые облака и морскую пену видит родившееся дитя, белым молоком мать питает его.

Когда-то паломники шли к храму нагими, какими создали их боги, оставляя лишь родовые украшения. Традиция не надевать драгоценностей, нижней одежды и даже перчаток сохранилась, но теперь тела прикрывали алыми длиннополыми балахонами, являя второй цвет Тиоса. Без крови не бывает ни зачатия, ни рождения, ни жизни, ни смерти. Кровь связывает сиуэ друг с другом, и она же разделяет. Кровь — маленький океан, милость Марай, что течет по руслам каждого сиуэ, окрашенная алым цветом неистового бога.

Плащи были одинаковыми для всех, кто участвовал в паломничестве, ибо перед жутким ликом Тиоса нет и не может быть никаких различий в положении. Перед ним любой сиуэ — лишь презренный планктон на голубой груди моря.

Праздник был освящен богами, даровавшими роду Правителей еще одну жизнь. К храмовому каналу стекалась вся столица, реки алого захлестнули улицы. Многие несли в руках мелкие вещи, чтобы прикоснуться к алтарю и принести домой часть чуда зачатия.

По мере приближения к храму, расположенному возле дворца, Риэ овладевало волнение: слишком свежи были воспоминания. Биться с противником, использующим простое и понятное оружие, несложно. А придворные интриги похожи на ядовитый газ, перед которым бессильны и честь, и мужество, и боевое мастерство. Риэ то и дело начинал цепко оглядывать паломников в поисках угрозы и тут же одергивал себя. Все уже кончилось. Дед Камоир жив, Даро тоже, и не пройдет и оборота, как у него родится маленький брат. Можно будет понянчиться с ним, примерить роль отца до того, как у Наследника появятся свои собственные дети… Эта мысль отдавала отчетливой горечью.

Риэ постарался переключиться и вспомнил, как еще мальчишкой носил сестричек на себе, когда мать была занята. Старшая возилась под плотной тканью перевязи на спине, младшая сопела жарким комочком на груди. Если Риэ пас скот в такие дни, то направлял гайрунов исключительно тихим свистом и длинным пастушьим шестом. Потом сестры выросли и пробовали ездить верхом на пушистых и скользких, как масло, спинах животных. Срывались, падали и заливисто хохотали… Риэ сердился на них, хмурился, стараясь подражать суровым деревенским мужам.

У начала храмового канала, протяженностью в шесть десятков аш, паломников внимательно сканировали взглядом не только гвардейцы, но и андроиды. Волнение стихло, оседая покалыванием на кончиках пальцев. Риэ спустился в белые воды, прохлада охватила ноги до колен. Он хотел своим присутствием почтить семью друга, хотя шанс встретить кого-то из них в такой толпе был небольшим.

Шел медленно, ощущая мерную силу обратного течения, пронизывающие колебания сотен чужих шагов. Вода от множества отражений одинаковых алых силуэтов казалась розовой, как камень внутренней облицовки келий в храме. Тонкие полосы дыма от жаровен с курениями по сторонам канала тянулись к небу, в ушах перетекал тихий шепот возносимых прошений и звон продолговатых молитвенных колокольчиков.

Внезапное прикосновение к локтю заставило Риэ вздрогнуть. Он повернул голову и успел увидеть на границе глубокого капюшона знакомый до боли профиль и блеск алых глаз. Риэ сбился с шага и замер, не веря.

Она стояла рядом. Их слегка подтолкнули сзади и Риэ очнулся, снова влился в медленный поток, текущий к дверям храма.

«Тебя могли убить».

Обнаженные руки тут же скрылись в тяжелых складках плаща.

«Не бойся», — отозвался Риэ, — «Я везучий, ведь я родился под алой луной».

Туа не ответила, только ниже опустила голову. Откуда она здесь? Как нашла его? Для чего?

Беспорядочный вихрь мыслей прервало еще одно касание: пальцы пробрались под рукав, провели по тыльной стороне ладони. От этого Риэ прошиб пот. Он никогда не трогал ее. Не позволял себе и думать о таком, старательно изгоняя из разума крамольные жаркие мысли, теперь же все разом вскипело и нахлынуло, как полуденная волна…

Едва уловимое тепло ее кожи — совсем близко, меньше иль от его руки, и след прикосновения.

Он ведь не каменный. Да что там каменный, чтобы сейчас остаться бесчувственным, надо быть высеченным изо льда. Мертвым. А разве может назваться мертвым тот, чье сердце бьется как безумное?!

Туа подвергает себя опасности: за такое могут опозорить и казнить без жалости. Риэ должен просто сложить руки на груди, как многие молящиеся, и ускорить шаг, затеряться в толпе. Она не стала бы преследовать. Поняла бы. Приняла бы его решение, стойко, как принимала и остальные. За нее решали с рождения. А теперь она решила сама… Оттолкнуть любимую, когда та рискует жизнью, чтобы ощутить его рядом? Он не смог. Подстроил свой шаг под ее. Показалось, или Туа едва слышно облегченно выдохнула?

Вода струилась медленно, но еще медленнее шли паломники. Две капли — один шаг. Нужно успеть сказать все до того, как пересечешь порог храма Тиоса, дальше должно лишь слушать и читать знаки бога. Казалось, каждая клетка тела Риэ стремилась туда, где он ощущал тепло Туа. Где стучало ее сердце — так же часто, как его собственное.

Снова прикосновение пальцев к ладони.

Риэ стиснул зубы. Разум говорил: надо бежать прочь, но вместо этого рука сама собой сжала чужую обнаженную ладонь. Туа вздрогнула, замерла на миг… а потом сцепила обе их руки в замок, соприкоснувшись нежными перепонками. Жест, дозволенный лишь за дверями спальни, и только супругам… или любовникам. Тело словно занялось огнем, в глазах потемнело. Он прикоснулся к теплой коже, погладил и осторожно разжав хватку, провел между пальцами, ощутив, как Туа бьет дрожь. Ее ладонь несдержанно прильнула к его ладони, потерлась запястьем о запястье.

Они оба сошли с ума и не выйдут живыми из этой белой реки неистового бога, чьи глаза видят сокрытое.

Они оба сошли с ума, потому что Риэ чувствовал кожей бешеное биение ее пульса, поверх которого расцветал горячий, чуть выпуклый узор.

Он прикусил губу, сдерживая дыхание, и сильнее сжал ее руку — то ли чтобы убедиться, что ему не почудилось, то ли чтобы не упасть. По телу прокатывались огненные волны, воздух входил в легкие неровными вдохами. Мир вокруг размылся, стал казаться некачественной голограммой. Все чувства сконцентрировались там, где под нагромождением алых складок соприкасались две ладони, тихо, но настойчиво поглаживая друг друга.

Риэ ощущал ткань своего плаща так остро и больно, словно она состояла из мелких игл. Струящийся поток прижимал материю к телу, которое уже с трудом подчинялось командам разума. Лучше не думать о том, что будет, если кто-то задумается, отчего так сильно и громко бьется сердце Риэ, и заговорит с ним сейчас. Если заглянет под капюшон и увидит ползущие по коже темные линии.

Риэ бросил косой взгляд на Туа. Под кровавым балахоном на ней не было ничего. От этой мысли по телу прошла еще одна сбивающая дыхание волна. Он скользнул вверх от ее запястья, потом вниз, осторожно ведя по линиям даау, рисовал знаки на трепещущей ладони. Медленно раздвинул ее пальцы… Она сама наделась на него, лаская собой, Риэ тихо застонал сквозь плотно сомкнутые губы.

Блики в воде множились, сливались в яркие образы. Если бы Туа принадлежала ему… Он бы прикоснулся к этим узким нежным пальцам языком, открытыми ладонями гладил, ласкал бы каждую перепонку, каждый завиток узора страсти на ее руках, на ее горячем теле, пока она не потерялась бы в желании, умоляя взять ее, наполнить потоком жизни, сделать своей — окончательно и навечно.

Туа судорожно вдохнула, словно услышав его мысли, и крепко стиснула руку Риэ. Он огромным усилием воли вернулся в настоящее, разорвал невыносимо тесный контакт и успокаивающе погладил по тыльной стороне ее ладони — не такой чувствительной, как внутренняя. Хотя его рассудка едва хватило на это…

Ступени храма приближались, вода поднялась выше пояса, она вибрировала, накатывала частыми тугими волнами. Еще чуть — и он утратит контроль над собой, просто потеряет опору и рухнет, захлебываясь в этой белой воде, и тогда настанет полный и окончательный конец — всему.

Риэ жестко стиснул запястье Туа и отодвинул ее от себя. Потом зачерпнул воды и умылся. Капли скользили по разгоряченной коже, словно кусочки льда. Дыхание срывалось почти так же, как если бы он плакал. Риэ постарался выровнять его. А когда оглянулся, девушки уже не было рядом.

Праздничная иллюминация превратила ночь в день. По улицам летала, ходила и плавала развеселая молодежь. На всех площадях и островах каналов выступали танцоры и гимнасты, показывающие чудеса гибкости на летающих кольцах и невесомых конструкциях из прозрачных планок, воды покрывали цветные светящиеся игрушки и венки. Из дверей и окон едален неслась музыка, столица, да и вся планета, гуляла всю праздничную ночь, воздавая хвалу Тиосу Плодородному. Хотя особо шумных горожан, перебравших стимуляторов, быстро успокаивала стража, старики досадливо морщились, жалуясь на галдеж, приличествующий животным, но уж никак не разумным сиуэ.

Дед Камоир ушел на гулянье еще днем и с тех пор не возвращался. Риэ мерил шагами комнату. Его бросало то в жар, то в озноб, и ломило все мышцы. Еще в первый поток в Академии медик предупреждал, что сиуэ платит дорого за такие игры с собственным организмом, слишком сложные процессы запускаются в нем при выбросе гормонов… Но это мало волновало Риэ. Не выдержав, он торопливо накинул куртку, взял уми и запрыгнув на него, направил вертикально вверх. Все пять лун поднялись из-за горизонта, окрашивая мир в багряный. Риэ летел, нарушая правила, высоко над путаными улицами прибрежного района, прямо к океану. И плевать, что любой порыв ветра мог сбросить его на острые ребра городских крыш.

Вода приняла Риэ. Как обычно, окутала прохладой, гладила по лицу, рукам, по спине. Марай милосердная. Водяная богиня, что не осуждает даже тех, кто сам себя осуждает…

Он обязан рассказать Даро. И пусть Наследник решает, что делать со спасенным братом, самым близким другом, который предал его. Который недостоин простой смерти за содеянное, потому что совершил предательство дважды: чести своего сюзерена и доверия своего друга. И совершит в третий раз, когда поставит Даро перед таким выбором.

Перед глазами ярко встала казнь отца. Голографическая печать службы городской стражи, на миг мелькнувшее лезвие, почти незаметное, если не знать, куда смотреть. Кровь. Море крови, которую смывает уличный чистильщик. И тело, превратившееся в бесформенный сгусток протоплазмы, сбрасывают в бак для утилизации.

Риэ Зунн. Преступник, сын преступника.

«Ни за что. Только не так, как он!»

Улететь прочь, через горы в жаркую степь, где спускаются с холмов пылевые смерчи. Лечь и позволить раскаленному песку содрать шкуру, а солнцу — сжечь остатки. Убивать себя стыдно. Но — небольшая поломка двигателя джета, и никто не сумеет понять, в чем было дело. Дед Камоир не будет опозорен. А тела не найдут: пустыня всасывает все, что в нее попадает, и никогда не отдает назад.

Он был слаб и умрет как слабак. Как донный червь. Но перед этим обязан признаться Даро и взять вину на себя. Даже капли позора не должно коснуться Туа. От ее имени, что мягким выдохом легло на губы, в груди стало больно. Его имя тенью уйдет в прошлое, покроется песком, как и тело, а она — она должна жить.

***

Правителю не пристало быть суеверным. Кровь врагов добавляет земле плодородия, но лишь если она пролита не на алые луны. Это дурной знак для любого дела, а для брака — особенно. Об этом говорили жестами, не решаясь сказать вслух. Об этом молчали, когда Наследник или его невеста проходили по дворцовым галереям. Все было алым в это шестидневье — и кровь предателей, и луны над городом, и глаза чужой любимой. Когда-нибудь у Даро родится сын, снова прольется кровь. Он вырастет и, как любой Правитель, узнает ее на вкус.

Когда родится второй Наследник, давление на Даро уменьшится. Не сразу, но в довольно скором будущем, через девятку-другую оборотов. Во всяком случае, так мечталось. Но одно оставалось неизменным: в течение трех пятилуний с момента помолвки свободные представители наивысшей знати Паур и Пяти Планет возраста трех потоков и выше, но не более шести девяток оборотов, обязаны вступить в брак. Нельзя отложить свадьбу на две девятки оборотов, да Даро и не желал бы младшему брату такой участи. Хотя кто знает, что произойдет на Ронн в то время и каким испытаниям подвергнется младший Наследник… Но всегда остается надежда, что будущее поколение проживет более счастливую жизнь. Только чудо могло помочь Даро. Всем им.

Найя вошла в кабинет брата и остановилась на пороге. Даро работал за столом, от многоцветья голоэкранов и открытых документов даже у Найи зарябило в глазах. Она поджала губы. Даро лучше бы отложить все это и лечь спать… Но завтра на неоконченные дела наслоятся новые.

Найя потянула носом воздух. Запаха кайон не было слышно, во всяком случае, пока. Медицинские препараты работали не менее эффективно, чем древний наркотик, но отходить от них приходилось дольше. Единственная проблема со смолой кайон — это ее цена, а доза повышается довольно медленно и относительно безопасно, если, конечно, не брать эту гадость в рот. Но Найя видела достаточно сиуэ, что вообще не были способны ни уснуть, ни проснуться без черных блестящих гранул… Брату до такого еще далеко, но Найя все равно не одобряла его баловства со стимуляторами.

Даро сидел над длинными лентами донесений и прошений из провинции Ука. После войны вассалы заново делили перепаханные снарядами земли и прокладывали русла засыпанных рек. Работы на закатном континенте, казалось, не убудет никогда, а ведь отец вернулся оттуда совсем недавно, решив большинство важных вопросов.

Наследник, конечно, услышал ее, хотя показал это, лишь когда Найя подошла и положила руки ему на плечи. Даро накрыл ее ладонь в тонкой кружевной перчатке своей, откинулся назад, на мгновение прижавшись к платью Найи затылком. Его руки всегда были теплыми, даже сквозь чуть шершавую кожу ирау, которую он предпочитал прочим материалам. Найя вздохнула, вгляделась в его лицо. Он выглядел смертельно уставшим, и она пожалела, что не подождала с новостями до утра.

«Что случилось?» — спросил Даро жестом.

— Пришли результаты, — тихо ответила Найя. — Из центральной генетической базы…

Даро все понял по ее тону, закусил губы и опустил голову, потер ладонями лицо. Найя обошла кресло, порывисто прижала брата к себе, но он убрал ее руки.

— Уходи, уходи, Найя, — прошептал он, — мне нужно закончить работу…

Он просто не хотел показывать ей свою слабость. Найя быстро добежала до своих покоев, позволила служанке раздеть себя и расплести волосы, а после отослала ее. Все равно уснуть не удастся: Найя чувствовала, что ответственна за возложенную на нее задачу, пусть даже решение здесь кажется невозможным. Но отец учил ее, что во вселенной практически не существует невозможных задач, нужно просто посмотреть на вопрос под иным углом. Необходимо найти способ помочь брату. И Найя отыщет этот проклятый способ, не будь она дочерью Итари Онья.

***

Даро не разделял пренебрежения Риэ к религии, да и подозревал, что оно во многом наиграно. Об этом они старались не говорить, все равно не сошлись бы во мнениях. Даро не мог не думать, что своим поступком тогда, в маленькой гостиной для важных послов, нарушил так много устоев, раз и навсегда утвержденных богами, что вряд ли успеет расплатиться за это при жизни. Неприкосновенность супружеского ложа, целомудрие — как душевное, так и физическое… Пусть Туа еще не была его женой, но он признал ее своей невестой перед глазами богов и сиуэ. Даро провел много печатей в храме Марай, умоляя о милосердии. К себе, к другу, к паурен, будь она неладна.

Когда покушение на их род было пресечено и наказано, Даро позволил себе роскошь считать, что боги все же не прокляли его. В конце концов, и тогда — ничего непоправимого не произошло, боги видели сердца насквозь и должны… Должны? Сама эта мысль была грехом. Как можно обязывать Творцов Мира к чему-то?!

Если взять гранулу под язык, то она подействует гораздо сильнее и быстрее. Другое дело, что потом никак нельзя будет избавиться от вкуса во рту, которым на пару дней окрасится вся еда и питье. Однако на фоне того, что Даро и так испытывал, эта горечь была каплей в континентальном ливне. Приятная расслабленность и блокировка тяжелых мыслей — истинное благословение. Побочный эффект кайон — это трудность в сдерживании эмоций. Однако Даро все же сумел собраться, когда услышал, как дверь спальни приоткрылась. Аэ, Найя будет злиться, увидев его таким, валяющимся на постели прямо в одежде… Даро фыркнул. Сейчас это веселило.

Но в комнату вошла вовсе не Найя, и улыбка застыла на губах Даро. Туа на мгновение замерла на пороге, потом подошла к постели, с которой Наследник так и не успел встать, и грациозно опустилась на колени, темно-лиловое одеяние растеклось по полу. Туа плавным движением потянулась к поясу Даро, вынула из ножен короткий нож, подала на вытянутых руках и опустила лицо.

— Вы властны над моей водой и жизнью, господин, — певуче сказала паурен. — Но над своим сердцем не властна я сама. Я заслуживаю смерти за то, что совершила.

Колоссальным усилием воли Даро удалось вернуть себе ясность рассудка. Ее слова пугали. Заметив его колебания, Туа подняла глаза.

— Так будет лучше для всех…

— Что ты сделала? — сглотнув, хрипло спросил Даро.

Паурен не опускала взгляда, в котором плескалась поистине страшная решимость, граничащая с одержимостью.

— Я тайно касалась его руки, господин.

Даро вскочил, едва не опрокинув Майко на пол. Услышанное ошеломило его, тело не сразу сумело осознать смену положения, Даро пришлось схватиться за столбик кровати, чтобы не упасть.

— А… он? — наконец, выдавил Даро.

Кайон обостряет ощущения, на которых сосредотачиваешься. Сейчас больно было дышать. Риэ не мог. Он не мог послать к аатским хвостам честь лучшего друга ради… ради этой… ради кого угодно.

— Он касался моей. Но я была первой, — твердо сказала Майко.

Даро ощущал, как кромсает внутренности безмолвно распускающийся в груди ледяной цветок.

— Господин, — напомнила Туа, вновь протягивая нож.

Когда-то для этого их и использовали. Мгновенно карать неповиновение или предательство. С тех пор минули сотни оборотов, но в Паур время текло медленнее.

— Господин…

Даро резко повернулся к ней, и паурен невольно отшатнулась от его взгляда.

— Положи нож. Иди к себе.

Челюсти сводило, губы едва слушались.

— Но…

— Я отдал… тебе приказ, — сумел выговорить Даро.

Туа растерянно уронила руки, лезвие чиркнуло по камню. Теперь, когда решимость Майко распалась, стало видно, насколько ей страшно. Паурен дрожащими руками подобрала пышные юбки, поднялась и выбежала из комнаты.

Даро уже давно не чувствовал своей руки, все так же сжимающей столбик кровати. Подсветка узорных плиток пола, реагирующая на движение, померкла. Спустя бессчетные печати черноты из окон пролился рассвет. Плиты посерели, окрасились голубым, оранжевым. Даро оторвал от них взгляд и поднял голову, услышав шаги, но не стал оборачиваться.

— Я предал твое доверие.

— Я знаю, — ровно сказал Даро.

Риэ судорожно вдохнул.

— Это полностью моя вина… прошу, дай мне…

— Замолчи, — рявкнул Даро, поворачиваясь к нему. — Думаешь, если я не позволил тебе улететь, так позволю уйти туда, откуда не возвращаются?!

Риэ побледнел, его взгляд упал на все еще валяющийся на полу нож.

— Твоя паурен жива и здорова, — криво усмехнулся Даро.

Риэ выдохнул, даже не пытаясь скрыть облегчение.

— Но такое не прощают…

— Кто ты, чтобы решать за меня?! — с яростью прорычал Наследник.

Риэ хотел сказать еще что-то, но Даро резко мотнул головой:

— Оставь меня одного!

Стоило двери закрыться, как Даро подхватил со столика хрупкий алоосовый кувшин и с размаху швырнул его в стену.

***

Найя уже давно не открывала файлы из безымянной папки браслета. Запрещала себе даже вспоминать о них, хотя все еще не могла удалить. Однако теперь любое средство было хорошо, чтобы успокоиться и хоть немного привести себя в равновесие. То, что творилось с Даро, перестало огорчать ее и начало пугать. Отец тоже не мог не замечать перемен в Наследнике, но, видимо, прожил слишком долго и видел слишком много, чтобы придавать временному кризису столько значения, сколько придавало ему младшее поколение Онья. Для тех, кто наблюдал сотни тысяч рассветов и закатов, любая трудность и волнение — лишь песчинка, которую унесет вода. Хотя Итари и проводил время с ней и с Даро, Найя постоянно ощущала, что взгляд отца устремлен сквозь них — в вечность, которую им обоим только предстояло постичь. Тогда сиюминутные беды прекратят таковыми быть и брат с сестрой станут другими… если доживут.

Она открыла голографию наугад, попав на одну из последних. Там Риэ все еще носил фиксатор на плече, а в вырезе туники виднелись острые края заживающих шрамов. Найя задумчиво провела пальцем по его лицу, глядя, как мерцающие точки нарушают свой четкий строй под ее прикосновением. Отец говорил: на любую проблему можно посмотреть под другим углом. Пора показать, на что способна Найя Лейя Онья. В голову ей пришла ошеломительная в своей простоте и гениальности мысль… Но радоваться было рано. Необходимо все проверить. Найя вызвала экран встреч отца, быстро просмотрела списки и, узнав, когда нужный ей советник будет во дворце, отправила запрос на консультацию.

***

Теплые струйки стекали по лицу, по шее, и дальше, под тунику. Скользили по рукам. Дождь пах яркими и острыми цветами аланга, чья пыльца пропитывала воду, а широкие листья нависали сверху и лопотали, стукаясь друг о друга, когда на них падали тяжелые капли. Домашняя туника и штаны набрякли, ладонь ощущала мокрую землю с вкраплениями нанесенного ветрами песка.

— Даро.

Он открыл глаза. Перед ним стояла прабабушка.

«Встань».

Он послушался. И пошел за ней.

У Шуа в покоях, выходящих огромными окнами в сад, уже все было готово: сухая чистая одежда из мягкого уэна, еда, питье и ворох подушек в углублении пола. Все совсем так, как было много оборотов назад, когда маленький Даро, набегавшись в саду, приходил к прабабушке и порой даже засыпал на этих подушках под шелест листьев.

Даро безучастно стоял, пока слуги раздевали его, сушили и снова одевали. Шуа не спускала с правнука глаз, а потом жестом отослала всех и села на подушку, показав Даро на соседнюю. Он сел.

«Так не может длиться и дальше, Даро».

Ему нечего было ответить.

«Я прожила слишком долго, чтобы остаться слепой и глухой. Чтобы не понять, что происходит. Мне важна честь рода. Но твое счастье и жизнь важнее этой чести».

Даро удивленно взглянул на Шуа. Она улыбнулась и коснулась его предплечья своей сухой рукой.

«Всем нам».

— Что это значит? — тихо спросил Даро.

Шуа провела по его лицу, на миг задержавшись у пробитой брови с родовым знаком.

— Этот брак для тебя — мука. Если ты не найдешь в себе сил решить проблему… То можешь бросить все. Сложить ответственность. Перестать быть тем, кто ты есть. Но начать жизнь кем-то иным — не значит умереть.

Даро не верил своим глазам и ушам. Не верил, что прабабушка действительно говорит ему это.

— Жить без рода возможно, — продолжала Шуа. — Но эта жизнь не для всех. Вселенная большая, гораздо больше, чем казалось мне в детстве. Тебе решать.

Даро сглотнул, во рту пересохло.

«Но отец…»

— Итари знает, что я говорю с тобой, Наследник. Не обо всем, конечно, — добавила прабабушка, — но он поймет и примет, я сумею убедить его.

У Даро кончились слова и жесты. Он молча сидел и смотрел на бокал со сладким ягодным отваром, который Шуа вложила ему в руки. Пытался переосмыслить всю свою жизнь, все, за что держался и что держало его самого. Это было слишком объемно, слишком монументально — словно руками перевернуть планету. Прабабушка не мешала, просто сидела рядом и смотрела в сад, в котором солнце уже выглядывало сквозь дождь. Даро медленно выпил отвар, и он разлился внутри мягкой волной тепла.

Невозможно вырвать из себя сердце и уйти живым, пусть и навстречу целой вселенной. Нельзя перестать дышать, потому что так решил. Нельзя… Но слова Шуа Онья освободили нечто, сидевшее глубоко внутри Даро. Открылся какой-то неведомый источник сил. Он ощущал себя так, словно тело вдруг потеряло вес, как на тренировках боя в космосе в Академии. Даро моргнул и понял, что едва смог открыть глаза. Руки прабабушки забрали у него бокал, потом она потянула его в сторону, укладывая на свои колени. По плечу скользнуло пуховое покрывало. Это последнее, что Даро успел почувствовать, прежде чем заснул.