Свалка времени. Часть 2. Бродяга

Глава 24. Параллельная Москва

Станцию метро – простой остекленный павильон – Максим увидел уже через пять минут.

– А! «Проспект Вернадского!» - закричал он. – Значит, аэропорт, из которого мы трусливо убежали – «Внуково»! Тормози!

Петро загнал тягач в маленькую рощу и заглушил мотор. На всякий случай Максим тайком от напарника перезарядил двуствольный дерринджер: единственное оружие, которое он рискнул взять с собой. ТОЗик вместе с рюкзаком и камуфляжной курткой остались дожидаться его возвращения в рубке «Комсомольца».

- Ни пуха, - напутствовал Петро.

- К черту! – Максим выскочил из тягача и нарочито неспешно пошел к станции, даже не задумываясь, насколько странно он выглядит в камуфляжных штанах, клетчатой рубашке и с перевязанной головой.

Первое, что поразило его еще в вестибюле – автоматы для размена монет. Сам Максим принадлежал к постсоветскому поколению, которое не застало обязательного атрибута СССР – копеечного в буквальном смысле общественного транспорта. И развешанные по стенам ящики со светящимися надписями «размен десять», «размен пятнадцать» и «размен двадцать» стали для него невиданной диковинкой…

Автомат проглотил двадцатикопеечную монету и со звоном выплюнул в лоток четыре серебряных пятака. Максим сгреб их в ладонь, сунул один в турникет и, как только красный квадрат сменился зеленой стрелкой, побежал вниз по лестнице. А из тоннеля уже доносились свист и вой прибывающего поезда.

Голубой лупоглазый состав с шипением остановился у платформы. Максим мельком бросил взгляд на указатель, шагнул внутрь и осторожно примостился на сиденье. К его удивлению, диван в этом поезде, в отличие от современных вагонов, оказался мягким, на пружинах.

Пассажиров в это время было немного, да Максим и не обращал на них внимания. Всю дорогу он, с перерывами на осмотр станции, разглядывал и аккуратно, даже нежно, гладил линкруст – желтую тисненую облицовку вагона. Материал показался ему нежнейшим шелком по сравнению с грубым, жестким холстом современного пластика. В этой странной Москве, кажется, не экономят на отделке.

Наконец приятный мужской голос объявил: «Станция «Кропоткинская». Уважаемые пассажиры, при выходе из поезда не забывайте свои вещи». Максим вскочил и, как только открылись двери, выбежал в просторный зал со светящимися колоннами в форме квадратных и восьмигранных торшеров. Пол здесь напоминал шахматную доску из красных и серых гранитных плит. Максим даже остановился на секунду, он никак не мог сообразить, какой ногой куда ступать. Потом хмыкнул, махнул на все и пошел к лестнице с вывеской «Выход в город».

Длинный, извилистый и необычно широкий коридор вел к линии турникетов, в полукруглый зал и через вестибюль на улицу. Максим, едва дыша от волнения, пробежал дистанцию и застыл, потрясенный. Именно здесь, у входа на станцию, он впервые увидел вопиющее различие между двумя столицами – Москвой реальной и Москвой… тоже реальной, но чужой.

Вместо угловатого, восстановленного в смутные годы храма, в небо вонзалось стройное высотное здание в стиле сталинского ампира. Правда, от грандиозной статуи Ленина архитекторы отказались: сооружение венчал легкий шпиль с красной звездой, но все равно не оставалось никаких сомнений: это – Дворец Советов, вернее, его уменьшенный вариант, выполненный по первому проекту.

Максим с трудом подавил в себе желание посмотреть, что там внутри: на это просто не оставалось времени. Он сфотографировал дворец, свернул направо и по широкой улице – Кропоткинской – пробежал в переулок. В этом месте, возле хорошо знакомого старинного здания с колоннами и барельефом, его ожидал второй удар – ниже пояса. На табличке у лакированной деревянной двери было написано: «Государственный музей М. Ю. Лермонтова».

Максим влетел внутрь и заметался по залу, разглядывая статуи, барельефы и картины. Он едва не налетел головой на бюст великого поэта – мужчины в возрасте. Взгляд упал на годы жизни: 1814 – 1880. Максим попятился в ужасе и едва не налетел на смотрителя – совершенно лысого дедушку в огромных черных очках.

- Что с вами? – всплеснул руками старик. – Вам плохо?

- Еще немного, и можно будет вызывать неотложку. Скажите, это бюст Лермонтова?

- Да. Лермонтов – наше все. Светоч русской поэзии. Основатель литературы в том виде, в котором мы ее знаем.

- А как же Пушкин? Александр Сергеевич?

- Я смотрю, у вас неплохая эрудиция. Вы ведь интеллигент в третьем поколении, да? Таких всегда можно узнать по манере говорить. И по глазам – они светятся интеллектом. Как вас зовут?

- Э… Максим.

- Будем знакомы. Игнат я, доктор филологических наук. Профессор и академик. Не могу, знаете ли, спокойно сидеть на пенсии. Поэтому и экскурсовод, и смотритель. Так вот я не зря похвалил вас. Пушкина мало кто знает. Да, он написал несколько значимых произведений: «Безверие», «К Чаадаеву», поэмы «Тень Фонвизина», и «Руслан и Людмила», но в двадцать два года погиб на дуэли с прапорщиком Зубовым. Пустяковая ссора не дала раскрыться таланту. Так бывает.

Максим едва устоял на ногах от таких новостей.

- А в нашем мире Пушкин стал светочем литературы, - пролепетал он.

Игнат широко улыбнулся:

- Вы из секты любителей Пушкина? Есть такие уникумы: считают, если бы не дуэль, именно Пушкин сейчас был бы на недосягаемой высоте. Эти молодые люди милы и наивны. Увы. История не терпит сослагательных наклонений…

- Спасибо, - Максим повернулся к выходу.

- Куда же вы, молодой человек? Мы еще Бальмонта не обсудили! И почему вы не желаете признать Лермонтова? Давайте я вам что-нибудь прочитаю?

- Простите, но меня ждут. Надо торопиться.

И Максим побрел к выходу. Игнат бурчал за спиной: «Все куда-то спешат, бегут. Только встретишь образованного человека, как ему пора. Так много остается несказанного…»

Только в вестибюле станции метро Максим пришел в себя. Здесь не знают Пушкина? Здесь нет романов «Капитанская дочка» и «Дубровский»? Как можно вообще здесь жить?

Сам Максим выжил, не наложил на себя руки, только благодаря «Дубровскому»: зачитанная до дыр книга лежала у него под матрацем. И он, весь в синяках, стоя на коленях в углу, наизусть проговаривал про себя целые главы. Нарисованные словами картины разворачивались перед ним, как в ярком, цветном кино. Разве что на месте медведя с пистолетом в ухе всегда возникал образ матери – отделаться от этого так и не удалось. Безрадостное, полное боли детство кануло в Лету, а любовь, к Пушкину, граничащая с обожанием, осталась навсегда. Как и остались «особые способности», помогавшие Максиму угадывать и четко выполнять все желания и капризы матери.

Надо было возвращаться, но два пятака жгли карман. И Максим поехал на станцию «Комсомольская» - на Ярославский вокзал. Здесь, в тупиках между пассажирских платформ, «круглые», «веселые», как их называл Максим, электрички дожидались своих пассажиров. «Мытищи», «Пушкино», «Фрязино», «Загорск», «Пирогово» - все названия были хорошо знакомы по реальному миру. Правда, Загорск переименован, а ветка на Пироговское водохранилище давным-давно разобрана, но здесь, в чужой Москве, могло твориться все что угодно. Этот «беспредел» с электричками Максим и запечатлел на камеру.

Максим зажал в кулаке последний пятак. Надо возвращаться – наверное, Петро уже места себе не находит. Для первого знакомства с «чужой» Москвой информации достаточно. Жаль, что нельзя остаться здесь хотя бы на неделю. И Максим направился к метро.

Меньше чем через полчаса он вышел из вестибюля станции «Проспект Вернадского», озираясь, добежал до «Комсомольца» и постучал по запертой крышке люка водителя, едва не отбив пальцы. Петро осторожно высунул голову:

- Лезь внутрь! Я открою.

- Ты чего забаррикадировался? Боишься, украдут?

- Ничего не заметил? Глянь через дорогу! Видишь «бобик»?

На другой стороне дремал похожий на насупившегося бычка синий фургон с красной полосой и надписью «милиция». Казалось, автомобиль неусыпно следит за «Комсомольцем», но вместе с тем побаивается к нему приближаться.

Лязгнула задвижка. Максим забрался внутрь тягача и первым делом схватил ТОЗик.

- Что, страшно? – поддел его Петро. – Мне тоже, если честно. Не понимаю, почему они, кем бы они там ни были, нас не задержали.

Максим похлопал рукой по пулемету в лобовом бронелисте:

- Это видишь? Думаю, ты бы тоже поостерегся связываться с такой штуковиной.

- Ты что, будешь по ним стрелять?

- Нет, конечно. Но они-то об этом не знают. Вот и не лезут. Пока что. Короче, Петро. В центр соваться нельзя. Там такое творится… потом расскажу. Значит, сворачивай налево – насколько я помню карту Москвы, мы доберемся до Кунцево, там свернем на Рублевское шоссе и махнем в лес. Надеюсь, наши соглядатаи всего лишь хотят, чтобы мы убрались отсюда поскорее.

Заурчал мотор. Тягач тронулся с места, разогнался и помчался вдоль новых многоэтажных домов. Он запросто мог дать фору иному грузовику, но с милицейским фургоном состязаться не мог. Тот все время висел на хвосте, правда, благоразумно держался на расстоянии.

Никаких приборов наблюдения, кроме небольших откидных лючков и прицела пулемета, на тягаче не было. Максим наполовину высунулся из люка, взяв на себя обязанности штурмана. Свежий ветер приятно холодил лицо, асфальтовая дорога ровной серой лентой убегала под гусеницы. Казалось бы, что может пойти не так?

Сначала тягач проскочил чистый, ухоженный коттеджный поселок с указателем «Никольское», пересек железнодорожные пути и через промзону выскочил в застроенный высотками микрорайон. Здесь Максим заблудился. По его командам тягач начал беспорядочно петлять среди кирпичных многоэтажных «башен».

- Ну, куда теперь? – донесся из рубки недовольный голос Петро.

- Трудно сказать… Может, к магазину? Там, вывеска «Продукты» еще…

- Мы третий раз мимо него проезжаем, если ты не заметил, Сусанин.

Максим бросил взгляд на топливомер: горючего осталась примерно половина.

- Бензин пока есть… Можем попробовать…

Из-за поворота навстречу тягачу выскочил еще один милицейский автомобиль. Он развернулся поперек дороги, перегородив путь.

- В переулок! – закричал Максим и тут же юркнул в рубку. – На поле! И в лес! В лес! Только не останавливайся!

Петро отреагировал мгновенно. Тягач, скрежеща и высекая из асфальта искры, крутнулся вокруг гусеницы, выскочил на пустырь и помчался к лесу. Милицейские машины пустились в погоню, но на грунте у колес не было никаких шансов. Милиция осталась далеко позади.

Вдоль опушки тянулся деревянный забор: точно такой же, как и возле аэропорта. «Комсомолец» легко снес целую секцию, сбил несколько деревьев и покатил по грунтовой дороге, проложенной в середине узкой просеки. Больше его никто не преследовал.

Спустя полчаса Петро резко остановил тягач и выключил двигатель. Максим едва не налетел на пулемет и без того покалеченной головой.

- Что не так? – быстро спросил он.

- Все не так! Руки и ноги не слушаются. Затекли. Это ты гулял, мотался туда-сюда, а я безвылазно парился в этой консервной банке. Мне нужно размяться. Необходимо.

- Хорошо. Только сначала я разведаю, что и как.

Максим первым выбрался наружу и, увидев огромные, с две мужских ладони, зубчатые листья между деревьями, заорал:

- Ура! Крапива! Наша, зоновская, родная! Мы у себя! Мы вернулись!

Петро выскочил из рубки, словно его вышвырнуло пружиной. Он начал приседать и нагибаться, но делал это с такой натугой что, казалось, его суставы скрипят как плохо смазанные шарниры.

Максим забрался на сиденье для десантников или орудийного расчета – оно располагалось сверху, на открытой «спине» тягача.

- Что ж. Теперь я могу сказать, что видел почти все. В аду я побывал, в раю тоже. Осталось чистилище.

Петро сдавленно кашлянул и чуть не плюхнулся в заросли крапивы.

- Ты хочешь сказать, что все, кого мы видели – души умерших?

- Я говорил образно. Как поэт с поэтом! – Максим театрально взмахнул рукой. – Мы, наверное, попали в какой-то параллельный мир. В нем жизнь похожа на нашу, но есть, как говорится, нюансы.

С минуту Максим чесал голову под повязкой, потом выложил начистоту всю подноготную о своих приключениях. Его рассказ не занял много времени. Настала очередь Петро чесать свой лоб:

- Может быть, нам все приснилось? И нет на самом деле никакой параллельной Москвы?

- Сейчас посмотрим! – Максим включил фотоаппарат, который так и висел у него на шее. Снимки Дворца Советов, метро, музея Лермонтова и электричек на Ярославском вокзале были там, где им и положено: на карте памяти.

Внезапно по лицу Петро пробежала тень. Он прекратил упражнения и медленно повернулся к Максиму:

- Музей Лермонтова, говоришь? Умер в семьдесят пять лет? Ты что же, даже не поинтересовался его стихами? Не открыл ни одной книги? Не сфотографировал хотя бы несколько страниц?

- Зачем? Я же пушкинист!

Петро ударил себя кулаком по лбу:

- Осёл ты, а не пушкинист! После такого тебе ни один уважающий себя филолог руки не подаст! Ты еще не понимаешь, что сделал… вернее, не сделал?

Максим потупил очи долу. До него понемногу начал доходить смысл его ошибки, вернее, цена его невежества.

- Ну… прости, друг, - тихо сказал он. – Я как-то не подумал.

- Ты никогда ни о чем не думаешь! - в отчаянии выкрикнул Петро. – Живешь своими «особыми способностями». За счет них и выезжаешь. На деле – дуб дубом! Поехали!

Максим спустился в рубку – он совершенно не обиделся на товарища. Поделом. Петро запустил мотор и тягач легко, точно по асфальту, побежал по твердому, утрамбованному тракторами грунту. Как и многое в Зоне, происхождение следов осталось неизвестным.

Целый час в рубке царило унылое молчание. Максим несколько раз порывался сказать Петро, что они не туда едут, что там – опасность, но не смог заставить себя заговорить. Он чувствовал досаду и раздражение напарника и знал, что любые попытки что-то объяснить могут привести того в ярость. Только когда лес закончился, и между холмами показались до боли знакомые диполя радиоцентра, Максим произнес:

- Ну, вот и оно, чистилище. Теперь вперед и с песнями!