Свалка времени. Часть 2. Бродяга

Глава 23. Над небом голубым…

Максим проснулся от яркого света. Петро приоткрыл люк и луч солнца, пробившись сквозь кроны деревьев, ударил прямо в глаза.

- Ты есть будешь? – голос напарника доносился словно издалека.

- Давай, - ответил Максим. – Умираю с голода.

Тут же в одной его рука оказалась вилка, а в другой – открытая банка рыбных консервов. Спустя пять минут она опустела. Пустую банку Максим вышвырнул через приоткрытый люк прямо в лес.

- Совсем ты не думаешь об экологии, Максим, - пошушутливо-полусерьезно посетовал Петро.

- Вот еще в Зоне заботиться о природе. Завтра этого леса, скорее всего, не будет. В общем, поехали.

- Куда?

- Прямо.

- Ты снова издеваешься, - вздохнул Петро. – А еще Проводник.

- Не называй меня больше так, - попросил Максим. – Я не хочу больше никого сопровождать, никому помогать. Просто так получается. Само собой. И я не издеваюсь. Поезжай в том же направлении, в котором ехал. Там мы наткнемся на вектор. А вот куда он нас приведет – большой вопрос.

Зарокотал мотор, и тягач вновь пополз по лесу. Вскоре он выбрался на грунтовую дорогу.

- Направо или налево? – Петро притормозил.

- Понятия не имею. Давай налево! Справа, наверное, захваченная немцами станция. Правда, в каком виде, и в каком году, не знаю. А может, уже что-то другое. То, что нам вряд ли понадобится.

«Комсомолец» весело зарычал, развернулся и, покачиваясь, резво покатил вперед. Через полчаса лес поредел, и сквозь ветви вдали показалась красно-белая диспетчерская вышка аэропорта. А за ней маячили высокие многоэтажки большого города.

Волею судьбы тягач оказался прямо перед взлетно-посадочной полосой. Максим высунулся из люка и увидел реактивный лайнер. Он шел на посадку, распластав серебристые крылья, точно огромная хищная птица. Желтые фары под фюзеляжем показались самыми прекрасными на свете глазами, от них было невозможно отвести взгляд. И Максим, не отрываясь, смотрел на крылатую машину, пока она со свистом не пронеслась над головой и не коснулась бетона многоколесными стойками шасси.

«Комсомолец» остановился у деревянного забора, отделяющего аэропорт от городских улиц.

- Ну и куда теперь? – в голосе Петро слышалось недовольство.

- Гони вдоль забора. Где-то он кончится, и мы выедем на улицу.

- Как ты там говоришь? Это неизбежно – ехать через город? Я правильно понимаю?

- А… нет! – Максим засмеялся. – Можно и обогнуть. По дуге. Но это дальше и дольше. К тому же я хочу побыть немного туристом и поглазеть на местные достопримечательности. Меня устроит музей Пушкина, к примеру. Ты же учитель литературы, да?

Петро махнул рукой, взялся за рычаги и «Комсомолец», урча, пополз прочь от аэропорта. Как и предсказал Максим, забор быстро кончился, вернее, неожиданно оборвался. Тягач взревел и побежал по шоссе. Через двадцать минут оно превратилось в широкую асфальтированную улицу. По обеим сторонам тянулись сначала одноэтажные, утопающие в зелени коттеджи, потом, после рощи – башнеподобные многоэтажки.

Впереди показалась оранжево-красная поливальная машина. «Комсомолец» проскочил прямо через огненную гриву водяных струй – так казалось в свете горящих фар. Максим едва успел юркнуть в боевое отделение и захлопнуть за собой люк.

- Уф! – выкрикнул он, как только по борту прогрохотали потоки воды. – Холодный душ – это слишком. Зато тягач умыли. Правда, с одной стороны.

Он вновь высунулся из люка, достал прямо на глазах удивленного Петро цифровой фотоаппарат и принялся фотографировать здания. Пешеходы – мужчины и женщины, парни и девушки в ярких, но не кричащих одеждах, смотрели на «Комсомолец» с интересом, но без явного удивления, как будто у них каждый день по улицам разъезжали армейские тягачи.

За перекрестком у сквера промелькнул голубой ларек с коричневой надписью «Мороженое». На русском языке. Пожилая продавщица вручила два вафельных стаканчика полноватому интеллигенту в очках. Тот приподнял кепку и побежал к высокой, могучей женщине с круглым добродушным лицом. От вида этой парочки улыбнулся бы любой.

- Стой! Стой! – закричал Максим в люк.

Петро потянул оба рычага. Гусеницы заскрежетали по асфальту.

- Что? В чем дело?

- Я схожу за мороженым. Заодно попытаю продавщицу. Вдруг удастся что-нибудь разузнать, вытянуть из нее ценные сведения? Ты пока припаркуйся, но мотор не глуши. Будь готов рвать когти!

Максим выскочил и побежал к ларьку. От вида и запаха лакомств закружилась голова.

- Здравствуйте, - вежливо сказал он продавщице, сглотнув слюну. – Мне два «Эскимо»… нет, две «Лакомки»!

- Пятьдесят копеек.

Максим притворно пошарил по карманам:

- Ой, я забыл… А как город ваш называется?

Продавщица вытаращила глаза:

- Москва, как еще? Совсем забылся на съемках-то на своих? Как фильм-то называется?

- На съемках? – растерялся Максим, но тут же пришел в себя. – На съемках, да! «Война на южном направлении» фильм называется. Я там артиллериста играю.

- Сейчас много про войну снимают. И правильно, я считаю. Нельзя об этом забывать, даже если кругом сплошное счастье. Кровь должна быть только бутафорская. Тебя вон как разукрасили, как по-настоящему.

- Это и есть по-настоящему, - Максим коснулся бинта на голове. – Пиротехники что-то не рассчитали, я и приложился лбом о броню. Режиссер глянул и сказал, что будет прямо так снимать. Реализм, говорит.

- Бедненький, - продавщица достала две покрытых шоколадной глазурью трубочки-«Лакомки». – Вот возьми. Тебе и водителю твоему.

Максим вдруг спохватился:

- Скажите, как добраться до музея Пушкина?

Продавщица задумалась:

- Не припомню такого. Кто это?

- Ну как же? Поэт, писатель. Он стоял у основ русского литературного языка. Погиб на дуэли в тридцать семь лет.

- Нет, не припомню такого, - повторила продавщица.

- Спасибо вам большое…

Когда Максим уже повернулся, чтобы идти назад, продавщица вдруг сказала:

- А знаешь, что самое страшное в мире? Когда военные хотят войны! Хотя кому, как не им, не знать, что это такое?

Максим добежал до «Комсомольца» и у самой гусеницы увидел желтую монетку. «Три советских копейки», - мелькнула первая мысль. Но когда Максим подобрал ее, он увидел обрамленную колосьями цифру «двадцать». Похоже на то, что он видел в музеях и коллекциях. Вот только монета в двадцать копеек должна быть белой.

- Ты долго еще? – недовольно крикнул Петро. Его голос звучал как из коробки. Впрочем, так оно и было.

Сунув монету в карман, Максим забрался внутрь и протянул мороженое напарнику.

- Погрызи. А я подумаю, что нам дальше делать.

Он не заметил, как съел свою порцию. Ему показалось, что ничего вкуснее на свете не бывает. Только бабушка когда-то покупала мороженое, но оно совсем не такое, как это… Но проклясть свою мать за безнадежное детство, за изувеченную психику ему не пришло в голову. Напротив, Максим с горечью возблагодарил ее: спасибо, мама, за то, что я сейчас испытал по-настоящему неземное наслаждение…

- Ну ты чего надумал? – нетерпеливо спросил Петро.

- Вот что. В центр мы на этой штуке не сунемся. Поехали до ближайшей станции метро. Там я выйду и попробую добраться до музея Пушкина. Он должен быть на «Кропоткинской», если это Москва. А ты жди.

Петро раскрыл рот. Блеснул золотой коренной зуб.

- Мы что же, в Москве?

- Что-то вроде. Только нечто странное творится, - Максим показал желтые двадцать копеек. – Надо разобраться, что к чему.

- Я бы лучше свалил. Вот честно. Ни к чему здесь останавливаться и выяснять подробности.

- Так вперед. Я никого не держу. Сам как-нибудь дотопаю.

- Совсем дурак? – обозлился Петро. – Я без тебя сгину!

- Значит, делай, как я велю, и все будет в порядке. Может быть.

Петро взялся за рычаги. «Комсомолец» нервно дернулся и залязгал гусеницами по асфальту.