Струны

Глава 3

Самп, 6 — 7 апреля

Какой чувствует себя гусеница, решившаяся наконец превратиться в бабочку?

Очень маленькой, подумал Седрик.

И одинокой.

В гостиничном номере, тесном и обшарпанном, воняло еще хуже, чем на улицах. Вокруг душевого коврика обильно цвела плесень. Обои сплошь покрыты мерзкими пятнами цвета запекшейся крови. Единственный стул настолько перекособочен, что на него страшно сесть, кровать короткая, даже ноги не вытянешь.

Седрик проверил свой кредит — третий раз подряд. Выбор простой и очевидный: либо позвонить в Мидоудейл, поговорить с Мадж, либо съесть утром завтрак. Собственно, тут и выбирать-то нечего. Он придвинул стул к коммуникатору — и тут же забыл о своих намерениях. Боже милосердный! Да никак они и вправду собираются… Да, именно так. И снова. Он смущенно ежился, ерзал на стуле — но смотрел. В Мидоудейле голографические шоу были совсем иными. И какое потрясающее качество изображения! Ну прямо словно окно, и смотришь в соседнюю комнату на парочку, которая.., которая исполняла некие упражнения, неизвестные ему прежде. В том числе и абсолютно, казалось бы, невозможные. Мамочки! В Мидоудейле изображения совсем другие, расплывчатые, и на каждом канале есть длинные периоды, когда не видно вообще ничего, кроме голубоватой мути.

А здесь видно все, до последней мелочи. Неожиданно Седрик представил себя со стороны — и содрогнулся от стыда и отвращения; он резко, с совершенно излишней громкостью выкрикнул команду, переключаясь на коммуникационный режим. Еще две минуты, и вместо похабной парочки по другую сторону окна появилась улыбающаяся Мадж. Не успела та и рта раскрыть, как Седрик понял свою ошибку. Он забыл о разнице времени и отвлек Мадж от серьезного занятия, от укладывания детей в постель. Но она не стала роптать, а просто села и улыбнулась.

— Я обещал позвонить, — виновато сообщил Седрик.

— Ну вот и позвонил. И ты чудесным образом выжил, проведя целые сутки на просторах большого мира.

— Сообщи Бену, что я не купил Бруклинский мост.

— Да Бен же просто пошутил!

А вот насчет других вещей Бен совсем не шутил. Ты, наверное, считаешь, говорил Бен, что у тебя нет ровно ничего ценного, кроме этой камеры, которую бабушка подарила. Так вот, запомни, что любой здоровый девятнадцатилетний пентюх должен опасаться мясников, иначе он быстренько превратится в отупелого, лишенного разума и воли зомби и окажется в каком-нибудь темном закоулке индустрии порока — с веселенькой перспективкой служебного продвижения прямо в холодильник, на завидную должность груды запасных частей.

— Я арендовал индуса, — сообщил Седрик, указывая пальцем. — Тебе там видно?

Мадж наклонилась и посмотрела.

— Да, — сказала она, — вижу.

В углу номера высилась гладкая, отливающая синевой металлическая колонна, формой похожая на древний артиллерийский снаряд — только снаряд огромный, каких никогда не бывало.

— Так вот в нем и разъезжал по городу, — гордо сказал Седрик. — Ну прямо что твой туземец.

Индусами пользовались все обитатели города; считалось, что этот механизм обеспечивает полную личную безопасность.

Индус: Индивидуальное Устройство Самосохранения.

— Маленький он какой-то, — с сомнением заметила Мадж.

— Все о'кей, — отмахнулся Седрик. — Мне очень повезло, это ведь последняя модель, они «только-только получили несколько штук.

Обитатель индуса должен был находиться в вертикальном положении, полустоя-полусидя. Все бы и ничего, будь ноги Седрика чуть покороче, а так… Правду говоря, у него нестерпимо ныла шея.

— Ну как ты, все там посмотрел? — спросила Мадж.

Седрик рассказал обо всех событиях прошедшего дня — ну, скажем, почти обо всех. О полете на гиперзвуковом, об осмотре достопримечательностей, о том, как он хотел попасть на бейсбол, но оказалось, что новый стадион еще не достроен, а старый окончательно вышел из строя — это еще прошлой осенью, когда на город обрушился ураган “Зельда”. Он не стал рассказывать, как глазел на рекламы хирургических улучшений различных органов тела, не стал перечислять неисчислимые химические и электронные стимуляторы, от которых отказался, а также образовательные программы плана экзотического и эротического (некоторые рекламы обещали даже настоящих девушек). Все эти соблазны не вызывали у Седрика ни малейшего желания, к тому же у него не было денег.

Не стал Седрик упоминать и прогулку по магазинам, ведь там он выбирал подарки для Мадж и Бена и всех остальных. Нет, конечно же, сейчас о покупках и разговор не шел, но вот потом, когда будет работа и появятся деньги, он пошлет подарки всем обитателям Мидоудейла. Ну, может, “всем” — это преувеличение, но уж всем взрослым точно. Ну и кому-нибудь из старших ребят, хотя все дружки-сверстники уже разъехались. Чуть ли не год Седрик был старейшиной мидоудейлской молодежи.

А потом он начал расспрашивать, опробовал ли Гэвин свою удочку, родились ли щенята у Тесе и всякое такое.

У Мадж проснулись материнские инстинкты.

— Ты хорошо питаешься?

— Я купил пиццу.

При упоминании пиццы Мадж недовольно нахмурилась:

— Я позову Бена. Он повел нашу мелочь смотреть, как телята родятся.

Но тут Седрик сообразил, что его кредит почти на нуле. Разговор прервется без предупреждения; Мадж сразу догадается почему и будет тревожиться.

— Да нет, мне тут бежать надо, — сказал он, а затем передал всем приветы и распрощался.

Проверка кредита показала, что он вписался очень точно, не осталось даже на кока-колу. Ладно, ничего страшного, билет в кармане, индус оплачен вперед.

До чего же было приятно убедиться, что Мидоудейл благополучно стоит на месте. Дом, родной дом, единственный дом, какой он знал.

Он посидел еще немного, еще немного посмотрел голо. Действие все время переходило из одной спальни в другую — неужели зрителям это не надоедает? По другому каналу доктор Пандора Экклес излагала сводку новостей. Все обитатели Мидоудейла любили Пандору. Возможно, за то, что она — двоюродная сестра Гленды Гарфилд, главной их любимицы. Седрик тоже любил Гленду.

Он оставил новости где-то посередине потопов — после Неврополиса, в начале Таиланда. Потопы шли после голодных бунтов в Нипполисе, перед репортажем о мексиканской чуме. По соседнему каналу показывали старое шоу братьев Энгельс

. Ну, это гораздо интереснее.

Потом Седрик долго разглядывал сверкающие небоскребы и улицу, совсем узенькую, если смотреть с такой высоты, и очень, даже в такое позднее время, оживленную. Раньше он видел большой город только по телевизору и подсознательно ждал, что все это будет — ну скажем, более реальным. Но улицы, заполненные толпами индусов, выглядели совершенно одинаково, смотри на них прямо или по телевизору — ну разве что на настоящих валялось больше мусора.

Он поставил будильник на восемь и лег. И тут выяснилось, что кровать не только короткая, но и жесткая, бугристая, и запах у нее был какой-то необычный, даже неприятный.

Заснуть оказалось трудно — тоже нечто новое для Седрика.

Он вспоминал Мадж.

При прощании Мадж не плакала, ни слезинки не проронила. А когда Седрик позвонил, она улыбалась как ни в чем не бывало. А ведь когда уезжали другие, Мадж всегда плакала. Ну конечно же, он сейчас старше, чем все уезжавшие до него ребята. А еще он несколько раз пробовал сбежать, и Мадж вроде бы не очень сердилась на эти попытки. Странно все-таки, что она не плакала и что потом улыбалась. Она никогда и ничем не показывала, что, ну скажем, любит его меньше, чем остальных, и потому Седрик очень удивлялся, что она не плакала, и удивлялся, что это его волнует, и удивлялся своему удивлению…

Он уснул.

Когда вспыхнул свет, он с трудом проморгался и взглянул на часы. Три часа пятнадцать минут. Потом он перевернулся на спину и попробовал сфокусировать глаза на линзе бластера, приставленной прямо к кончику его носа.

Бластер, наверняка бластер, хотя очень уж здоровый, с руку толщиной. Наклейки не видно, но похоже на “Хардвэйв” производства “Мицубиси”. Одна вспышка из такого ствола испарит и его, и кровать, и еще уйму людей на нижних этажах.

Седрик снова моргнул. Он очень хотел протереть глаза, но не решался двигать руками. Зрение понемногу пришло в норму, и тогда он увидел, что в тесный номер набилась целая толпа индусов — штук, наверное, пять. Его собственный индус скромно стоял в уголке и не делал ничего, ровно ничего. Вот так и положись на эти два с половиной метра кристали и углеволокна.

Самосохранился называется. Вылез, значит, со своей фермы, едва успел солому из волос повытаскивать, пыль с ушей стряхнуть — и сразу мордой в лужу.

За другой, более приятный и безопасный конец бластера держалась некая высокая, широкая, как буфет, личность, с головы до ног запакованная в громоздкий боевой скафандр, по виду — вроде как сделанный из черной лакированной кожи. А вдруг это как раз и есть немецкий костюмчик? Тогда неизвестную личность не прошибить никаким оружием — ну разве что термоядерной горелкой — и руки-ноги этой личности имеют мощнейшие механические усилители. А может, это простой бронекостюм — настоящий немецкий, он же ой-ой-ой сколько стоит, да и если купишь — сразу не наденешь, штука сложная, нужно три года учиться в специальной школе, или даже не три, а пять. И потом все время тренироваться. “Лицо” шлема — блестящая, абсолютно непрозрачная поверхность, не более выразительная, чем дверца холодильника.

— Ну вот я тебя и нашел! — торжествующе провозгласила личность. Голос личности оказался мужским.

— М-м-ме-ня?

— Питер Ольсен Харпер!

— Вы ошиблись, сэр. Я — Седрик Диксон Хаббард!

— Ты что, за фраера меня держишь? — презрительно вопросило безликое лицо. Не совсем, в общем-то, безликое — на черной сверкающей поверхности чуть проглядывало отражение собственного лица Седрика, искаженное как кривизной кристалевой пластины, так и безумным страхом — этакая глазунья из двух яиц.

— Три года я ждал этого момента, Харпер, три года!

— Да никакой я не Харпер, — заорал Седрик. — Я Хаббард! Седрик Диксон Хаббард. Вот, проверьте отпечатки.

Он выдернул руку из-под одеяла и только потом вспомнил, что в подобной обстановке резкие движения считаются неразумными.

К счастью, неизвестного гостя подобные мелочи не волновали, он только преисполнился еще большего презрения к своей невинной жертве.

— В наше время поменять отпечатки — как два пальца об асфальт.

Бластер поднялся чуть выше. Теперь Седрик не видел почти ничего, кроме огромной линзы — и своих в той же линзе отраженных глаз.

Прежде ему никогда не приходилось удостоверять свою личность, но в голофильмах всегда использовали отпечатки пальцев или рисунок сетчатки. Или нюхалку. Он и не подозревал, что в реальном мире давно уже научились изменять папиллярный узор. А других средств удостоверить свою личность у него не было.

Во всем этом было нечто непонятное, даже невероятное.

Если этот тип — ворюга, его ждет печальное разочарование. Которое может перейти в приступ бешенства. На кредитном счету Седрика осталось ноль целых шиш десятых, к тому же грабеж в форме насильственно осуществленного банковского перечисления — такой способ зарабатывать деньги может прийти только в самую тупую голову самого последнего идиота. Тогда остается похищение в целях получения выкупа или то, мясницкое, о котором рассказывал Бен. Тут появлялся пикантный вопрос — а зачем ему тогда позволили проснуться? Со спящим-то проще. А главное, первый день на свободе — и на тебе, все сорок четыре удовольствия.

И все же сейчас Седрик боялся гораздо меньше, чем семь лет назад, когда Грег и Дуэйн отвели его за конюшню и объяснили, что именно собираются с ним делать, однако в тот раз все обошлось, никаких серьезных повреждений он не получил. Не нужно, конечно же, забывать, что этот тип выступает совсем в другой весовой категории, чем два пятнадцатилетних придурка.

— Берите все, что угодно, — щедро предложил Седрик. — Хотя, если уж по правде, у меня нет ничего мал-мала интересного.

Голос не дрожал, звучал абсолютно спокойно — ну прямо как в каком-нибудь фильме. Приятный сюрприз.

— Да не нужны мне, Харпер, твои вшивые деньги. Я хочу посмотреть на твой обугленный труп.

— Я не Харпер и даже не знаю, кто он такой, этот самый ваш Харпер. А потому вы уж либо убивайте меня по ошибке, либо уходите и дайте человеку спокойно поспать.

— О! Да ты у нас, я вижу, смельчак! Седрик попытался картинно пожать плечами. Сложная операция, когда лежишь на спине.

— Ну а что мне еще сказать? Я не Харпер. Проверьте мои пальцы.

Безликий громила на секунду задумался:

— Пальцы подделывают. Ладно, я проверю твою сетчатку.

На Седрика нахлынула волна облегчения, он даже блаженно улыбнулся:

— Валяйте.

Резкая команда, и один из индусов подплыл к кровати; прочие галантно расступились, освобождая ему дорогу. Четыре машины, с виду точно такие же, как и взятая Седриком на прокатном пункте. Сидит в них кто-нибудь или не сидит — понять сложно. Не исключено, что бронированный управляет ими дистанционно. Крохотный номер еле вмещал такую уйму техники.

— Сканер сетчатки, — сказал загадочный налетчик, еще крепче прижимая к многострадальному носу Седрика бластер. С негромким жужжанием открылась крохотная дверца, на витом, упругом проводе закачалось устройство, поразительно похожее на театральный бинокль. Нет, это совсем не стандартный индус.

Теперь нужно прижать эту хрень к глазам и сфокусироваться на красных светящихся крестиках;

Седрик просмотрел уйму детективных голофильмов и не нуждался в инструкциях. Однако кто же мог ожидать, что вспышка будет такой яркой. Ой!

— Ну так что? — спросил он, разжимая пальцы. Снова жужжание, бинокль спрятался в тускло-голубой кристалевой груди, индус умотал куда-то в угол. — Сами видите, что я не Харпер.

Перед глазами плыли ярко-зеленые круги, першило в горле, во рту быстро скапливалась слюна. Не дай Бог еще стошнит.

— Кто? — спросил чернокожий шкаф.

— Харпер — тот парень, за которого вы меня приняли.

— В жизни о таком не слыхал. Аппендицитный шрам?

Он сдернул одеяло. Седрик судорожно икнул, но тут же с облегчением увидел, что оружие повисло на ремне и больше не упирается ему в физиономию.

— Ага, — кивнул тыквообразный шлем. — Аппендицитный шрам.

— Так вы что, знаете, кто я такой?

— Всю дорогу знал. А проверить все-таки не мешает.

Незнакомец откинул шлем назад, представив взору Седрика лысую, как бильярдный шар, голову. На круглом, с мощным подбородком лице не было ни бровей, ни ресниц.

— Это что же получается, весь этот ваш треп про Харпера…

Страх Седрика трансмутировался в злость, по большей части — в злость на себя самого за свой недавний страх. Попытка сесть была мгновенно пресечена болезненным тычком в грудь. Бластер стоял на предохранителе, но это не мешало ему быть очень увесистой дубиной.

— Спокойно, сынок, лежи и не рыпайся. Ну да, ты — Седрик Хаббард. Прежде чем открыть дверь, я проверил твои феромоны.

— А каким образом вы открыли…

— Кыш, стихни! Это ты должен мне кое-что объяснить. Ты хоть знаешь, где ты находишься? Ну хоть бы гад извинился!

— Северно-Американский Мегаполис, — отрапортовал Седрик.

Глаза налетчика нехорошо сощурились. Полное отсутствие волос, неестественно блестящая, явно искусственная кожа. Пересадка, регенерация. Последствия серьезного несчастного случая или болезни, возможно — плохо прооперированный рак. Хриплый голос, горло, скорее всего, тоже оперировали. Возраст? Возраст неизвестно какой, нет смысла даже гадать. Этот человек напоминал рептилию — гладкая, лоснящаяся, безволосая голова, все, что ниже рта, прячется в шейном кольце скафандра; голова словно готова спрятаться в панцирь, как у черепахи. Глаза почти закрыты складками кожи, свисающими с массивных надбровных дуг, видны только узкие полоски радужки — серо-голубые, как зимнее небо, и такие же неприветливые.

— Самп, сынок, он же очень большой. Ты бы попробовал чуть поконкретнее.

— Шестнадцатый этаж “Президент Линкольн-Отеля”.

Седрику не нравилось лежать вот так, полностью на виду, словно картошка на сковородке; он схватился было за простыню и одеяло, но незнакомец отбросил их прочь — все тем же проклятым бластером. Универсальный инструмент.

— Последняя попытка. А шел бы ты на хрен!

— Судя по названию, это заведение расположено где-то между канадской границей и линией Мейсона — Диксона

.

От удара толстого, как древняя пушка, ствола Седрик сложился пополам, задыхаясь и бессмысленно размахивая руками. Никогда еще его не били с такой силой, он даже не представлял себе, как это плохо, когда тебя бьют. Долго, очень долго, лет, наверное, сто или двести в мире не было ничего, кроме боли и удушья. Седрик силился вдохнуть, но воздух куда-то исчез. Черная пелена перед глазами, дикий, нерассуждающий ужас… Затем словно что-то прорвалось. Он сделал долгий судорожный вдох, и пелена начала таять. Господи, да как же мне больно! Его мучитель стоял в ожидании, можно было подумать, что сила удара рассчитана с ювелирной точностью и все его последствия пройдут через заранее задуманный промежуток времени.

— Ну что, шибздик хитрожопый, хочешь еще? — поинтересовался громила, когда глаза Седрика наконец сфокусировались.

Не способный еще говорить, Седрик отчаянно помотал головой.

— Ну и правильно. Ты должен был лететь гипером до Манчестера, первым классом, и явиться в Центр в четверг, то есть сегодня, сейчас. Вместо этого ты вылетел в среду, третьим классом, в Норристаун.

Неожиданный приступ скромности помешал Седрику спросить у похожего на черную кожистую черепаху человека, откуда тот, собственно, все это знает. Затрудненное дыхание и зябкие приступы тошноты тоже не очень располагали к разговорам.

— Почему, Седрик?

— Я просто хотел немножко посмотреть на мир. Седрик хотел было добавить “сэр”, но передумал. Бесцветные, словно пластиковые губы изогнулись в презрительной ухмылке.

— Это каким же нужно быть психом, чтобы заниматься прямым, личным туризмом. Сунул бы кредитную карточку в телевизор и смотрел себе все, что угодно, не выходя из дома.

Так это ж совсем другое дело, хотел сказать Седрик, но не смог и просто помотал головой.

— Ну и что же ты, Седрик, видел?

— Белый дом. Капитолийский холм. Индепенденс-Холл. Плимут…

Седрик осекся. Ему сказали, что это Плимутрок. Но ведь настоящая скала должна быть теперь в море, далеко от берега, к тому же она располагалась где-то в другом месте, уж никак не на окраине. Надули как маленького, так тебе, сельскому растяпе, и надо.

— Я спросил у Бена, где больше всего интересного, и он сказал, что в этих местах.

Брови громилы, точнее — кожистые складки, служившие ему бровями, поползли наверх.

— Так значит, меня обманули? — растерянно пробормотал Седрик. — Это что же, все сплошные фальшивки?

— Новоделы. Копии. Кое-что из оригиналов успели переместить в глубь материка, но ты их не видел.

В номере повисла тишина. В животе Седрика все еще пульсировала боль, но его судорожные, затрудненные вздохи были уже сплошной симуляцией — вроде этих местных достопримечательностей. Он тянул время, лихорадочно вспоминал тренировки по рукопашному бою. Что бы, интересно, посоветовал сейчас Гоугарти? Бластер расположен не правильно, нужно держать оружие подальше от противника, чтобы не дотянулся. Похоже, этот крокодил не намерен никого мочить, но это дело второе, а вот настоящий у него немецкий костюмчик или просто броня? Седрик начал приподниматься на левом локте; громила шевельнул стволом, явно намереваясь утихомирить егозливого мальчишку. Правой, свободной рукой Седрик отбил бластер, резко развернулся и обеими ногами саданул громилу по коленям; нормальный человек от такого удара должен был покатиться по полу.

Ствол бластера не сдвинулся ни на миллиметр, а ноги Седрика словно врезались в бетонную стену. Нестерпимая вспышка боли в лодыжках не помешала ему расслышать короткий пренебрежительный смешок громилы. А затем последовало неотвратимое возмездие — новый жестокий тычок бластером в солнечное сплетение, и — по полной, до тошноты (в самом буквальном смысле) знакомой программе: адская боль, удушье, тошнота, черная пелена перед глазами.

И снова долгий судорожный вздох, черная пелена рассеялась, и задыхающийся, полуслепой от слез Седрик оказался в первоначальном положении — он лежал на спине и с ненавистью смотрел на своего мучителя; единственным вознаграждением за жалкие потуги на героизм была жуткая пульсирующая боль где-то в области диафрагмы. А ведь и синяка, пожалуй, не будет — профессиональная работа. От этой мысли становилось еще обиднее.

— Какого хрена ты ко мне привязался? — возмущенно просипел Седрик. — Да и вообще — кто ты такой?

— Правильный вопрос, давно бы пора. Багшо, такая вот совсем простая фамилия. Работаю на Институт.

Как-то слишком уж хорошо, чтобы было правдой.

— А как ты меня нашел?

— Тоже мне сложность, — презрительно фыркнул Багшо. — С другой стороны, это — самое лучшее твое оправдание: будь у тебя какие-нибудь не те намерения, вряд ли ты вел бы себя так глупо. Хотя такие хитрости мы тоже проходили.

— У меня? Намерения? Какие намерения?

— Вот это как раз я и хотел бы выяснить. Ты приехал сюда, чтобы с кем-то встретиться. С кем именно?

— Да ни с кем я тут не встречаюсь! — Седрик отчаянно надеялся, что этот вопль души звучал вполне убедительно. — Я и секретов-то никаких не знаю, мне нечего продавать. С чего это…

— Почему ты вылетел на день раньше?

— Я — свободный человек.

И снова это высокомерное фырканье.

— За всю свою жизнь ты ни минуты не был свободным человеком. Ты был теленком из питомника.

— Детский дом, а никакой не питомник! Там у нас всякие были ребята, не только сироты. Отец Гэвина Бона — президент очень крупной…

На лягушачьем лице — полное, глубочайшее отвращение. На мгновение Седрику показалось, что Багшо хочет плюнуть на пол.

— Ну хорошо, не питомник, а детский садик со строгой охраной. Для богатых детишек — хотя, глядя на такого, как ты, жирягу, можно подумать, что вас там держали впроголодь. Но ты вылезал когда-нибудь из-за вашего забора в настоящий мир?

— Конечно! И еще сколько раз. Два года назад я занял первое место в стрельбе по тарелочкам, и не на местных соревнованиях: первое — по всему Пасполису. Это туризмом можно заниматься, сидя у Мадж на кухне, а лазерная стрельба…

— Тарелочки! — фыркнул Багшо. — А кто тебя туда возил?

— Бен Чивер.

— А один, без присмотра, ты бывал в мире?

— Да! Я руководил пешими походами младших ребят и…

— И разумеется, ни на секунду не мог их оставить, ведь ты за них отвечал.

— Конечно.

— Вот видишь? Значит, ты никогда не бывал на свободе, без присмотра и строгих обязанностей. Или все-таки бывал? Ну хотя бы один раз?

— Да.

— Это, что ли, когда ты через забор сигал?

— Если знаешь, так чего спрашивать? Ледяной конец ствола не сильно, но угрожающе ткнулся в мягкий беззащитный живот.

— Я, сынок, буду спрашивать все, что мне заблагорассудится, а ты будешь отвечать. Да, к слову, а чего это тебя потянуло в бега?

Из гордости! Но разве ж такое скажешь?

— Это было противозаконное ограничение свободы.

На Седрика накатила старая обида. Маленьких детей можно держать под замком, это и понятно, и допускается законами, но ему-то уже давно исполнилось восемнадцать. Все сверстники разъехались по домам, вернулись в свои семьи, а его продолжали мариновать в Мидоудейле — так хотела бабушка.

— Противозаконная хрень, — поморщился Багшо. — И тебя что, задерживали за бродяжничество?

Седрик уныло кивнул. Три раза он убегал — и три раза копы приводили его назад, словно заплутавшего щенка.

— А что, если тебя держали в Мидоудейле по вполне серьезной причине? Ты никогда не задумывался о похищениях, шантаже, выкупе?

— Н-н-нет.

— Напрасно, напрасно, — покачал головой Багшо. — Ну, теперь ты вылез из-за забора вполне легально. И что же, старая карга уже нашла тебе работу?

Седрик помедлил — и тут же его живот болезненно сжался в ожидании нового удара.

— Да, сэр.

Глаза Багшо сузились еще больше, голова еще глубже ушла в скафандр. Он был почти не похож на человека — робот, приводимый в действие не аккумуляторами, а туго спрессованной яростью.

— Получил, значит, местечко в Институте? Нужно думать, ты очень хорошо учился.

Отец Седрика был разведчиком, а мать — врачом. Они погибли, исследуя для Института один из миров второго класса, так что их сыну предстояло, фигурально говоря, подхватить упавшее знамя. Однако этот довод как-то мало соответствовал моменту; Седрик благоразумно промолчал.

— Миллионы людей готовы собственноручно содрать с себя шкуру, узенькими полосками, за право устроиться в Институт. Я заработал это право собственным горбом — целый год вкалывал, как карла, по восемнадцать часов в сутки. Нас отобрали пятьдесят человек — из пяти тысяч.

Неживое, словно у кошмарного манекена, лицо налилось кровью; каждое свое слово Багшо подкреплял угрожающим, хотя и несильным, тычком бластера.

— Я был только сорок восьмым — несмотря на весь свой боевой опыт. И пост докторальную степень по выживанию в городских условиях. А ты только из скорлупы вылупился и — пожалуйста, все на блюдечке. А тут еще вдруг оказывается, что твоя бабушка — директор. Поразительное совпадение. И после всего этого… Разве после всего этого ты делаешь, что тебе сказано? Ничего подобного. Ты смываешься из питомника на день раньше и чешешь себе прямо в ту часть Сампа, где и духа-то твоего не должно быть. Почему, Седрик? Именно это мы с тобой и хотим сейчас выяснить.

Горло Седрика пересохло, во рту стоял омерзительный вкус.

— Я уже сказал вам, сэр.

— Нет, милок, ничего ты мне не сказал. Ты, конечно же, любимый внучек нашей старухи, но из этого совсем еще не следует, что тебя нельзя купить. Что тебя не купили.

Никакие слова Седрика не имели ровно никакого значения. Так что лучше было помолчать и подождать, пока станет ясно, чего же в действительности хочет этот громила. После нескольких секунд игры в гляделки ствол пополз вверх; Седрик вызывающе прищурился, словно не замечая циклопического глаза, уставившегося ему в лицо. Бластер исчез из виду и заскользил по голой, беззащитной груди вниз.

Седрик схватил холодную стальную трубу, но ничуть не замедлил ее неуклонного продвижения, с равным успехом можно было бы пытаться остановить руками грузовик. Ствол неумолимо опускался все ниже, он милосердно приподнялся, приблизившись к трусам Седрика, но тут же грубо воткнулся ему в пах и замер. Все еще цепляясь за орудие пытки, Седрик поднял глаза на багровое, жутко ухмыляющееся лицо. Багшо поджал толстые бескровные губы и поковырялся в ухе пальцем левой, свободной от оружия, перчатки. Не было никаких сомнений, кто тут полностью контролирует ситуацию и кто рискует своим здоровьем, а может — и жизнью.

Затем бластер начал двигаться в противоположном направлении, медленно и неудержимо.

— Можешь говорить по-хорошему, можешь — по-плохому, так или иначе, но говорить ты будешь. Господи, да он же мне там все раздавит!

— Я уже сказал, — взвизгнул Седрик, отчаянно цепляясь за толстый металлический цилиндр, безжалостно и неудержимо выдергивающий его из кровати.

— Нет, ты не сказал. С кем ты должен был встретиться?

— Откуда я знаю, что вы из Института?

— Ты все равно скажешь.

Седрик скрипнул зубами — его позвоночник плотно прижался к изголовью кровати; ствол бластера перестал двигаться, но положение оставалось безвыходным.

— Ты вспотел, мальчик. А скоро вспотеешь еще сильнее.

Седрик послал Багшо по весьма известному анатомическому адресу.

— А вот это уже полная глупость, — печально покачал головой Багшо. — Человек, находящийся в подобном положении, должен разговаривать вежливо. Просить, умолять, колоться, как орех. Но ни в коем, повторяю — ни в коем случае не говорить таких грубостей. Ладно, вставай.

Он отступил на шаг; Седрик, мертвой хваткой вцепившийся в бластер, чуть не упал с кровати.

— Вставай, герой!

Седрик опустил ноги на пол и встал, медленно и с большим трудом. Распрямляться было очень больно, но стоять, согнувшись пополам, не позволяла гордость. Он покачнулся, проморгал наполненные слезами глаза и с ненавистью уставился на своего мучителя.

Затянутый в черную кожу гориллоид был чуть пониже Седрика — и раза в четыре шире; шея у него все-таки имелась, просто эта шея была толще головы. Вертикальное положение ничуть не добавляло Седрику шансов на успех — даже без оружия Багшо мог измолоть его в мелкий фарш. К тому же в данный момент Седрику не совсем удавалось делать одновременно два трудных дела — дышать и стоять прямо. В полуприкрытых глазах Багшо светилась откровенная издевка.

— Ну что, поиграем еще в эти игры? Седрик прошел суровое приютское воспитание. Он равнодушно пожал плечами:

— Решай сам. Тебе они, вижу, очень нравятся. Вот тут он, похоже, достал противника. Багшо что-то негромко хрюкнул, а затем произнес в командной моде:

— Связь два. Сообщение Седрику Диксону Хаббарду.

Резкий кивок приказал Седрику обернуться. Ловушка? Но тут же знакомый голос заставил его крутнуться волчком; Сзади стояли двое — бабушка и еще кто-то. Первой реакцией Седрика был жгучий стыд — надо же попасться в таком неприличном виде, чуть не голышом, но через мгновение он все понял. Голограмма, конечно же, иначе как бы могли бабушкины ноги уйти по колено в кровать. Рядом с ней стоял этот самый Багшо, только не в немецком костюме, а в самом нормальном, деловом. Да уж, не человек, а танк какой-то, поперек себя ширше, без брони это еще заметнее. И он, конечно же, не может быть одновременно в двух местах, так что проецируется не прямая передача, а запись. Да и глаза у этих двоих почти неподвижные, не видят ничего окружающего. Бабушка самая доподлинная — хрупкая властная женщина с белыми как снег волосами и бескомпромиссным, решительным лицом. Решительность, способная двигать горы и раскалывать скалы. Агнес Хаббард.

— ..Все и любые. Конец связи, — заключила свою речь бабушка; фигуры испарились.

— Что? — переспросил Седрик.

— То, что ты слышал.

— Ничего я не слышал. Связь два, повторите сообщение.

Безрезультатно.

— Не закодировано на твой голос, — вздохнул Багшо. — Ладно, сынок, прокрутим еще раз, но пора бы тебе если уж не повзрослеть, то хотя бы вести себя как взрослый.

Он повторил команду; посреди кровати снова выросли две фигуры.

— Седрик, мне стало известно, что ты покинул Мидоудейл раньше назначенного срока. Очень неразумный поступок. Я опасаюсь за твою жизнь. Этот человек — доктор Барни Багшо, один из наших специалистов по личной безопасности. Я поручила ему незамедлительно найти тебя и доставить в Институт. Ты должен выполнять его указания, все и любые. Конец связи.

За время бабушкиного монолога у Седрика отпала челюсть. Поспешно закрывая рот, он громко хлопнул губами — и смутился еще больше. На лице Багшо играло веселое презрение.

— Откуда я знаю, что это не липа? Презрение чуть поувяло.

— Ниоткуда.

— Ты мог все это подделать.

— Минут за пятнадцать — при наличии подходящего оборудования.

— И поэтому ты начал с того, что показал мне безвыходность моего положения?

По лицу Багшо скользнуло нечто похожее на улыбку.

— Не-а, мне просто захотелось дать тебе хорошую трепку. Ну так как — по-хорошему или по-плохому?

— Да уж лучше по-хорошему, — пожал плечами Седрик. — Только я хотел бы получить некоторые объяснения.

— Тогда приводи себя в порядок, а я буду говорить. У тебя как, намечено побриться в этом месяце или нет?

Седрик протиснулся между двух индусов и уныло поковылял к раковине.

— А ведь я могу позвонить в Центр и попросить подтверждение.

— Сейчас, между прочим, пять часов утра, — пренебрежительно фыркнул Багшо, — а экстренных кодов ты не знаешь. Служба безопасности не отвечает ни на какие вопросы, даже о погоде. Эти ребята не сообщат тебе даже, какое сегодня число. В приемное-то время, чтобы прозвониться к Матушке Хаббард

, требуется не меньше двух часов — и это еще при условии, если абонент сумеет внятно объяснить свое дело.

— Да я же звонил бабушке десятки.., ну в общем, часто.

— Звонкам из Мидоудейла, — вздохнул Багшо, — предоставлялся высший приоритет.

— Но если бабушка и вправду беспокоится обо мне, — торжествующе возразил Седрик, — она должна была приказать Системе пропускать мои звонки.

— Только я бы ей этого не разрешил.

— Ты?

— Угроза безопасности. Сделай она так, кто-нибудь мог бы пронюхать, что на нашем бриге отвязалась пушка. Нет, конечно, не пушка, а детский пугач. Одним словом, из звонка этого ничего не получится. Теперь выбирай — либо ты идешь со мной добровольно, либо я тащу тебя силой. Мне это безразлично, а тебе, скорее всего, нет.

Седрик оглянулся, не прекращая надраивать физиономию бритвой. Багшо удобно расселся прямо в воздухе — скорее всего, он жестко зафиксировал свои уолдики

.

— Как ты попал в мою комнату?

— Это — моя работа. Я могу забраться и в банковский сейф, только для этого нужно чуть побольше времени. Гостиничный номер? Чушь собачья, на все три замка потребовалось секунд тридцать.

— И ты знал, что я здесь?

— Ты что, глухой? Я проверил тебя газоанализатором — отсосал из-под двери пробу воздуха и проверил ее на человеческие феромоны. Еще тридцать секунд. Твои запахи занесены в досье. Все совпало. Конечно же, могло оказаться, что ты в номере не один, но мне на это было, честно говоря, начхать.

Как это у него все просто получается, даже обидно. Седрик отложил бритву, снял трусы и шагнул к душевому коврику.

— Сперва воду! — рявкнул Багшо.

— Чего?

— Прежде чем вставать под душ, включи воду. Элементарная предосторожность.

Седрик недовольно подчинился.

— А как же индус?

— Этот хлам? — фыркнул Багшо. — Прокатное дерьмо годится для грошовых адвокатов или их супруг, отправляющихся на прогулку по городу — в первую очередь потому, что никому они и на хрен не нужны, кроме таких же грошовых грабителей. А может, и вообще никому. Ни один городской житель не доверит свою жизнь прокатному индусу — ни один, хоть что-нибудь из себя представляющий.

Ну и что? Седрик тоже ничего из себя не представлял. Он шагнул под душ — под холодные, еле капающие брызги, умопомрачительно воняющие хлором. Насквозь прогнивший коврик недвусмысленно намекал, что и электроника тут работает не шибко исправно. Индусы. Все свои познания в этой области он почерпнул из рекламных роликов. Почти у каждого человека есть свой индус. У людей значительных бывает штук пять-шесть, а то и больше. Один — чтобы передвигаться, остальные для наружной охраны.

Черт, а живот-то все болит и болит. Эти вот самые четыре индуса — есть в них люди или нет? А сам Багшо, правду он говорит или врет? Если правду, так чего же он так измывался? А если нет — зачем ему столько дополнительного оборудования? Впрочем, решил Седрик, все это не очень сейчас и важно. Истратив остаток своего кредита на звонок в Мидоудейл, он окончательно утратил возможность совершать какие-нибудь самостоятельные поступки.

— Ты не поверишь, сколько в этом прокатном металлоломе дырок и заплат, — заметил Багшо. — Я отключил его еще из коридора. А мог бы взять твоего драгоценного защитника под контроль и приказать ему сломать тебе шею. Никогда — слышишь, ни-ко-гда! — не доверяй чужому индусу!

Седрик оставил всякую надежду, что вода когда-нибудь станет теплой или мыло начнет мылиться. Возможно, все это — большая роскошь, доступная человеку только в заведениях вроде Мидоудейла. Он выключил воду и потянулся к сушилке.

— Стой! — отчаянно заорал Багшо. — Ты что, сдурел? Эти штуки смертельно опасны!

— Да я же пользовался такими тысячи…

— Наилучшее в мире место для минирования или еще какой хрени, — Олл райт, — нахмурился Седрик. — Только как же мне теперь сушиться?

— Простынями, придурок! Подхватишь, конечно же, и грибок, и всякую прочую заразу, но мы все это вылечим. К тому же тебе и терять-то теперь уже нечего, ведь ты на них спал.

Правда, что ли? Или врет? Остро ощущая собственную наготу, Седрик пробрался к кровати и сдернул с нее простыню.

— А что это у тебя за друзья? — спросил он, кивнув в сторону индусов.

— Эти, что ли? — нехорошо ухмыльнулся Багшо. — Ничего особенного, просто знакомые девочки… Господи, да не дергайся ты так. Пустые они, пустые. Вспомогательное оборудование.

— Ты что, сам ими управляешь?

— Конечно. — Задумчивые морщины на искусственной коже Багшо выглядели дико, противоестественно. — Моя работа. Ведь я же профи. Запомни, сынок, что индусы — не более чем роботы. У них компьютерные мозги. А возможности компьютеров ограничены. У людей богатых и влиятельных, у больших шишек, у самых крупных и зрелых чирьев на многострадальной заднице человечества, кроме механических охранников обязательно есть и настоящие — люди, которые сопровождают их повсюду, открывают двери и пробуют суп, обезвреживают мины и подставляют свою грудь под пули. Обычно это не один охранник, а двое или трое, работающие посменно. Слышал такое слово — “немцы”?

— Сокращенное от “немецкой овчарки”, — продемонстрировал свою осведомленность Седрик. — Так ты что, тоже немец? Ты охраняешь бабушку?

— Нет. Мне ее не доверяют, опыта маловато и рангом не вышел. В институте есть пять человек, чье положение предусматривает охрану немцами, — старушка, конечно же, и четыре апокалипсических всадника — заместители директора.

— Пятеро? — поражение переспросил Седрик. — Пятеро в одном только Ми-квадрате?

— Не называй его так! Институт — и все. Да, пятеро — в одном ряду с Генеральным Секретарем, председателем совета директоров Ай-Би-Эм и спикером Парламента.

Седрик взгромоздил свою сумку на кровать и начал копаться в одежде.

— А зачем ты мне все это рассказываешь?

— Дело в том, что их уже не пять, а шесть. Будем знакомы, попрыгунчик, я — твой личный немец.

Полузалезший в брюки Седрик попытался повернуться и чуть не упал.

— Мой? У тебя что, крыша съехала? Да кто я такой? У меня не может быть охранника!

— Может. — Багшо встал с невидимого кресла, сладко потянулся и зевнул. — Два охранника — я и Тед Жиль. В будущем либо один, либо другой будет дышать тебе в затылок и наступать на ноги двадцать четыре часа в сутки. А ты будешь выполнять все наши указания — помнишь, внучек, что тебе сказала бабушка? С божьей помощью, мы сохраним тебя живым и здоровым, здоровым как физически, так и психически. Ты же, наверное, не против?

Шутит? Да нет, по лицу не похоже. Приходилось верить, что Багшо говорит вполне серьезно — или сошел с ума.

— Но я.., я же ничто, пустое место! Ты же вот и сам говорил — едва вылупился. Только-только из приюта, молоко на губах не обсохло.

— Верно, сынок, верно. Но зато твою бабушку впору заносить в книгу рекордов — ее ненавидят, как никого в мире.

— Бабушку? Ненавидят?

— Одевайся.

— Но кто…

— Одевайся! — повторил Багшо. — Вот доберемся до Института, и я представлю тебе список. Страниц на десять-двенадцать. Земные изоляционисты и фанатики от экологии, первопоселенцы и половина религий земного шара, люди, боящиеся, как бы Институт не отравил планету, люди, говорящие, что он делает слишком много, — и люди, говорящие, что он вообще ничего не делает. Люди, желающие его упразднить, и люди, желающие прибрать его к рукам. Люди, искренне верящие, что Институт уже открыл пригодные для жизни миры, и прочая, и прочая, и прочая. Одним словом — все психи, какие только есть на свете.

Голова Седрика просунулась сквозь дырку пончо.

— Только я-то здесь при чем? Багшо в отчаянии закатил глаза:

— Слышал когда-нибудь про троянского коня? А что, если тебя уже перепрограммировали? Что, если у тебя теперь одна-единственная цель в жизни — задушить почтенную старушку при первом же удобном случае? Откуда мне знать, я же в мозгах не читаю.

— Это невозможно!

— Невозможно? — Багшо сумел, несмотря на свои доспехи, изобразить нечто вроде пожатия плечами. — Без некоторой доли добровольного согласия, пожалуй, и невозможно.

Седрик натягивал носок на левую ногу, припрыгивая на правой.

— Вот видишь!

— Вижу? Ну и что же, интересно, я вижу? Не забывай, сынок, про средства массовой информации, одну из самых больших в этом мире сил. Гомогенизируй внучонка Матушки Хаббард, и тут же тысячи самых различных группировок наперебой станут приписывать это достижение себе. Ты — не более чем экстренное сообщение, готовое в любую секунду прервать обычную передачу.

Седрик с досадой захлопнул наново раскрывшийся рот. Нужно все-таки следить за собой.

— Ты хочешь сказать.., что есть люди.., что они готовы убить меня, просто чтобы подложить свинью бабушке?

— Подложить свинью? Или отомстить? Или к чему-нибудь принудить? Или вывести из игры? Тебе-то самому все это, скорее всего, без разницы. Не пройдет недели, и ты будешь трупом, а то и чем-нибудь похуже, это уж я обещаю. С какой это, скажем, радости она загнала тебя в Мидоудейл?

Засовывая ноги в туфли, Седрик вспомнил Гленду, двоюродную сестричку Пандоры Экклес, и Гэвина, чей отец был президентом Ай-Ти-Ти

, — и вдруг все понял.

— Нейтральная почва?

— Ну! Возможно, ты и не такой дурак, как можно подумать. Конечно же, некоторым из самых крутых групп — вроде клуба “Сьерра” — начхать на любые убежища и молчаливые договоренности, но в общем и целом питомник обеспечивал тебе приемлемую безопасность. А теперь ты вступил в игру. Финансовые средства Института почти безграничны, что делает тебя идеальным объектом киднеппинга. А похищаемые ради выкупа очень редко доживают до пенсии. — Багшо ухмыльнулся, явно наслаждаясь ужасом Седрика. — У твоей драгоценной бабу ли огромная власть, а значит, и мощные враги, эти товары отпускаются только в комплекте. У нее врагов больше, чем у кого-либо другого. Возьми, например, ЛУК.

— Лук?

— Я думал, ты только глупый, а ты к тому же и глухой. Побыстрее, нужно смываться отсюда к такой-то матери. Да, ЛУК. Она борется с ними уже многие годы — а ведь никто другой не выиграл ни одной схватки с ЛУКом. Если вспомнить, что эти места — собственное игровое поле ЛУКа… Ты что, и этого не знал? В Сампе имеются сотни мелких силовых центров, где-то — просто главари провинциальных банд, где-то организации посерьезнее, вплоть до остатков древних местных правительств. В Блу-Ридже есть даже шайка, называющая себя Конгрессом Соединенных Штатов. У них, кстати, очень приличная милиция.

И для спасения собственной жизни Седрик не мог бы сказать с полной уверенностью, сколько правды в этом монологе.

Багшо прекрасно это понимал.

— Отсюда до штаба ЛУКа меньше десяти миль, вполне естественно, что они считают все эти места своей территорией. Теперь-то ты хоть что-нибудь понимаешь? Маленький хорошенький Седрик вылетает из гнездышка, даже не успев толком просушить перышки, и садится прямо на край ящика с кошачьим выводком. Знай об этом ЛУК, ты лежал бы уже в хирургии. Нужно думать, он ничего не знает.

Седрик неразборчиво хрюкнул и начал заталкивать вещи в сумку. Боль в животе так и не угомонилась, тошнота — тоже.

— Так что запомни, сынок, что здесь — не мидоудейлский питомник и…

— Ну что ты привязался ко мне с этим питомником?!

Откинутый шлем немецкого костюма негромко пискнул; резкое движение лысой, блестящей головы, и перед глазами Седрика оказалась черная, еще ярче блестящая поверхность лицевого визора. Внутри там, конечно же, и дисплей, и динамики, и прочие навороты.

Через несколько секунд лицо Багшо появилось снова — мрачное и нахмуренное, вся недавняя веселость куда-то улетучилась.

— К нам гости. Бросай все это барахло. — Он открыл одного из индусов. — У тебя есть там что-нибудь ценное?

— Моя камера.

— Плюнь на нее. А что-нибудь невозместимое — всякие там вещички, дорогие как память?

— Только диски.

А ведь камера — бабушкин подарок.

— Диски бери, все остальное — брось. Твои шмотки не стоят своего обеззараживания. Да, чуть не забыл, нельзя оставлять никакой информации. Как там у тебя, есть какие-нибудь письма, дневники?

— Нет, — покачал головой Седрик; чувствуя скорее удивление, чем страх, он сжал в руке крохотный мешочек со своими личными записями и вошел, спиной вперед, в индуса. Багшо, не теряя времени, занялся подгонкой седла, наколенников, нагрудных и головных ремней; ловкие — несмотря на тяжелые перчатки — пальцы затягивали все пряжки туго, без малейшей слабины.

— Больно ведь, — недовольно пробурчал Седрик, чувствуя себя чем-то вроде арматурного прута в застывающем бетоне. Объятия прокатного индуса были совсем не такими страстными. Да и запах у этого был гораздо приятнее — чистый, свежий, вроде как только-только с завода. И размеры удобнее.

— Втяни подбородок, — рявкнул Багшо, сдавливая многострадальный живот Седрика толстым амортизатором. — Эта модель имеет гарантию на двадцать пять метров. Понимаешь, что это значит?

Не успел Седрик сказать “нет”, как очередной ремень накрепко сжал его подбородок, вывернув попутно шею.

— Это значит, что в нем можно падать примерно с восьмого этажа. Я испытывал такую штуку с двенадцатого. Управлять всем буду я, а ты расслабься и получай удовольствие. Руками особенно не крути, держи их по бокам.

Руки Седрика остались, пожалуй, единственными его органами, сохранившими хоть какую-то свободу перемещения, — руки да еще веки. Странное полусидячее положение было на удивление удобным — факт, знакомый ему по предыдущему опыту, а новый индус казался неизмеримо лучшим механизмом, чем прокатный, вызывавший у Багшо столько презрения. И размеры, позволяющие Седрику, при всем его росте, держать голову прямо. Бессчетные дисплеи, окаймляющие передний визор, можно было рассматривать не вертя шеей, — знать бы вот только, что они показывают. Имелось тут и зеркало заднего вида. Индус был чем-то вроде ходячего гроба. Склеп с хорошим видом на местность. Трусы с капюшоном.

Восемь этажей? Это — только половина пути вниз. Все самое интересное будет на второй половине.

— Хорошо меня слышишь? — резанул по уху голос Багшо.

— Прекрасно.

Индусы приподнялись на несколько сантиметров над полом, чуть наклонились и дружно двинулись к двери. Багшо, так и оставшийся в своем немецком костюме, тоже левитировал. На фоне пяти гигантских цилиндров он выглядел крохотным и беззащитным — не руководитель, а эскортируемый преступник.

Вперед выступил прокатный индус. Он вытянул свои клешни, открыл, один за другим, все три замка, резко распахнул дверь и выплыл в коридор.

Яростный голубоватый луч, сверкнувший откуда-то слева, вспорол броню, прокатный индус развалился пополам и тут же взорвался фонтаном расплавленного металла и пылающих осколков пластали; ярко вспыхнула ковровая дорожка. Даже внутри своей ходячей бочки Седрик услышал грохот и почувствовал удар. Вспышка перегрузила светофильтры визора, на несколько мгновений все изображение приобрело призрачную красно-фиолетовую окраску.

— Вот, значит, как, — пробормотал голос Багшо. — Ну ладно, хотите играть грубо — будем грубо.