Струны

Глава 2

Банзарак, 7 апреля Невыносимо душный, невыносимо жаркий тропический день чуть перевалил за половину. Воздух умер от теплового удара. Над блестящим, как расплавленный свинец, заливом навис ослепительно белый погребальный полог неба.

Элия, бродившая по берегу чуть не с самого утра, почти падала от усталости. В тех местах, где ее защитные очки прилегали к коже, появились болезненные язвочки, действие солнечной блокировки кончалось, если уже не кончилось. Облепленные грязью ботинки впитали в себя тухлую, отвратительную вонь прибрежного мелководья; теперь, когда Элия поднималась по изношенным деревянным ступенькам, ведущим к Резиденции, ботинки оттягивали ей ноги, словно мешки, набитые булыжниками. Крутую лестницу окаймляли шеренги деревьев и непролазные заросли кустарников. Сохранились старые снимки формального, классического сада, разбитого на этом склоне. Когда то было.

Тело Элии нуждалось в хорошей дозе выпивки и в хорошей дозе сна, хотя, возможно, и согласилось бы удовлетвориться душем и небольшой закуской — после, конечно же, выпивки, это дело святое. А вот мозг ее наотрез отказывался спать, в нем кипели свои требования, путанные и противоречивые, похожие на яростный ропот взбунтовавшейся толпы, звучали невнятные и зловещие, идущие из глубины веков, предостережения. Уже дня два Элию мучили предчувствия. Ей хотелось заорать от ужаса и убежать, убежать куда глаза глядят. Или тихо забиться под кровать. Или влезть на дерево. Не способная сконцентрироваться на своих исследованиях, не способная искать утешения в чьем-либо обществе, она пошла бродить по берегу моря.

Элии казалось, что ее мука подобна муке наркомана, нуждающегося в очередной дозе наркотика. Но в чем нуждается она — кроме прекращения этой муки? Она понимала, что происходит, ибо испытывала подобное чувство и прежде, хотя и не с такой ошеломляющей силой. В некотором смысле она готовилась к этому моменту всю свою жизнь — и все же никак не ожидала такой страшной, жилы выкручивающей боли, о возможном же — если оно возможно — противоядии было страшно и помыслить.

Преодолев наконец лестницу, Элия остановилась, чтобы перевести дыхание и стереть со лба пот. Резиденция, где она родилась и выросла, казалась сейчас чуждой и гротескной. Слов нет, эта квинтэссенция викторианской имперской вульгарности, сплошь облепленная крытыми верандами и разукрашенная витиеватой, словно каракули дебила, деревянной резьбой, эти крохотные орнаментальные оконца, эта бессмысленная путаница коридоров — вся эта жуть никогда не казалась Элии красивой, однако прежде она находила в тяжеловесных, неуклюжих пропорциях здания некую покладистость, дружелюбие — словно в страхолюдной бродячей собаке, которая из кожи вон лезет, стараясь понравиться прохожим. Теперь же осталось одно только уродство, злобное и угрожающее, до тошноты отвратительное.

И это — родной дом? Теперь у Элии не было родного дома.

Алый флаг Банзарака бессильно обвис в душном, неподвижном воздухе, из складок зловеще выглядывала черная голова кобры — часть государственного герба. Элия зябко поежилась и отвернулась — полумрак внутренних покоев, только что казавшийся спасительным прибежищем, неожиданно стал Зловещим, опасным. Она облокотилась на балюстраду и тут же содрогнулась от беспричинного ужаса, что видит все это — и море, и Резиденцию — в последний раз. Солнце будет на своем месте и завтра, и послезавтра. А она?

Никогда еще поверхность залива не была такой спокойной; Элия чувствовала волны жара, отраженного от этого сверкающего зеркала. Подальше от берега чуть просвечивала полоса рифов — легкое, едва заметное изменение цвета воды. Настоящего, с пенистыми бурунами прибоя на рифах не бывает — глубоко. Когда-то, в незапамятном уже, кажется, прошлом, у Элии хватало духу надеть акваланг и посетить это кладбище.

А на земле? На земле еще хуже. Роскошный пляж, приманка туристов, полностью ушел под воду, а вместе с ним и половина старого города. По другую сторону залива, тоже на холме, виднелся дворец, щедро изукрашенный розовой и фиолетовой лепниной — в стиле рококо, по мнению безвестного архитектора. Лет сто назад, когда ушли англичане, прапрадедушка Элии отказался от большей части королевских прерогатив и, одновременно, передал свой дворец правительству. Теперь правительство перебралось в “Гранд-Отель”, а дворец заселили беженцы. И не только дворец — дальние высокие холмы густо усеяны темными пятнышками, каждое пятнышко — лагерь. Банзарак представлял собой королевство очень неформальное и очень маленькое — размером в полторы хорошие площадки для гольфа, как любит шутить отец, — но теперь многие его жители лишились и домов, и всех средств существования; кроме того, сюда набежали сотни тысяч чужаков. Пища стала серьезной проблемой, болезни — еще более серьезной.

Мальвы погибали. Почему именно они? Элия перегнулась через опасные, подгнившие перила, чтобы посмотреть на увядающие кусты, полу скрытые пышными кронами деревьев. Почему мальвы? Вместе с их красотой, радостной и недолговечной, из мира уйдет что-то маленькое, но очень важное.

Сзади прозвучали шаги. Она резко повернулась, увидела Каса и с трудом подавила желание броситься ему навстречу.

Кас подошел и встал рядом, высокий и смуглолицый, мощный и надежный, как гранитный столб. Кас, островок стабильности в текучем, изменчивом мире, ее старший, на много лет старший и мудрый брат. Кас.

— Сестренка?

— Кас?

— У тебя что, что-нибудь не так?

— Нет! То есть я хотела сказать… Меня беспокоит погода, воздух совсем неподвижный, как мертвый. Не было бы тайфуна.

— Здесь не бывает тайфунов.

Элия заставила свои пальцы, мертвой хваткой вцепившиеся в перила, разжаться; слава Богу, Кас вроде не заметил побелевших костяшек. Ты не ребенок, напомнила она себе. Ты успела пожить на каждом из материков Земли, побывала чуть не в каждом из знаменитых, значительных городов — да что там, ты совершила свое первое кругосветное путешествие в тринадцать лет. Ты не ребенок! Она не будет распускать нюни, она совершенно не нуждается в утешениях, братских объятиях и похлопываниях по спине — это было бы просто смехотворно. Другое дело любовник.., только вот нет никого под рукой.

— Здесь был тайфун, в тысяча семьсот семнадцатом, — сообщила она далеким, затянутым дымкой холмам. — Он причинил большие разрушения. А что бы он наделал сейчас, когда риф не защищает землю!

Элия упорно смотрела на далекие вершины холмов.

— Прогноз очень хороший. Тебе что, плохо здесь, наверху? На берегу было лучше?

Она повернулась, стараясь выглядеть по возможности спокойной и непроницаемой.

— Что ты хочешь сказать?

Кас печально улыбнулся. Элия с удивлением заметила, как много седины в его бороде, как много глубоких морщин на сумрачном лице. Даже здесь, в тропиках, он выходил из дома без защитных очков и солнечной блокировки. Безрассудство, чистое безрассудство.

— Это началось пятого, так ведь? — спросил Кас. — Во вторник?

На Элию нахлынула волна облегчения.

— Ты тоже? Ты тоже почувствовал?

Значит, она не одна такая. Она не входит с ума.

— Слегка. Я всегда ощущаю это слабее. Не так, как ты.

Такая вот непроницаемость. Элия упала Касу на грудь, он крепко, до боли в костях, обнял ее, и это было прекрасно, и совсем не смешно, и очень-очень нужно. Несколько секунд она стояла молча, припав к плечу брата — а у Каса хватило соображения ничего не говорить, ничего не спрашивать.

— Так плохо еще не было, — сказала Элия. — Никогда. И каждый раз становится хуже. Было очень плохо, когда умер Омар. Когда Тал — еще хуже, но все равно не так, как сейчас.

— Это твой, прямо к тебе адресованный зов. Твой кишмет. Вот потому и так сильно.

Она знала это, знала давно и все равно застонала от ужаса, услышав сокровенную свою мысль выраженной в словах.

— Нет! Нет! Я не покину тебя! Я никуда не уйду! Большая, крепкая ладонь брата придержала судорожно рванувшуюся голову Элии.

— Элия, сестренка! Они же все сперва так говорили, все. Тебя же всю корежит, как угря на сковородке. Оставь бесполезное сопротивление.

Элия продолжала бормотать какие-то возражения — чувствуя одновременно, что теряет, даже потеряла, последние остатки недавней решимости.

— Я говорил с Сампом, — сказал Кас. — Я связался с ними во вторник.

— Ты.., во вторник?

— Не забывай, что я тоже это чувствую. Ты все улыбалась дебильной такой улыбочкой, а сама зеленая, веселенького такого цвета, как травка луговая.

Острые кулачки Элии замолотили по широкой, надежной груди.

— И ничего подобного!

— Ну не то чтобы как трава, скорее уж ты была.., ну, как бы это сказать.., бирюзовая!

— Скотина!

— А иногда — вроде чуть незрелого авокадо. Как бы там ни было, они сказали “да”.

— Что — “да”?

Элия отодвинулась от брата, взглянула ему в глаза.

— Вариантов у них хоть отбавляй. Они хотят, чтобы ты помогла.

— Нет! — Элию охватили ужас и растерянность. — А что, если это ошибка? Разве не могла я ошибиться?

Кас укоризненно покачал головой:

— А змеи тебя последнее время не беспокоили? Элия отвернулась.

— Когда? — Ее голос звучал потерянно и обреченно.

— Элия… Слушай, сестренка, а почему бы не прямо сейчас?

— Сейчас? Сегодня? Но ведь собраться…

— Уходи поскорее, — кивнул Кас. — Ты же не сможешь тут ни спать, ни есть. Долгие проводы — лишние слезы. Переоденься — и в путь.

У Элии перехватило в горле; бессильная что-либо ответить, она с мольбой смотрела на брата; Кас ободряюще улыбнулся:

— Моала собрала уже твои вещи. Королевские ВВС в состоянии боевой готовности.

Старая семейная шутка. Правительство располагало одним-единственным самолетом; давным-давно, когда Банзарак гордился одним из лучших в мире пляжей, эта допотопная турбовентиляторная машина перевозила туристов.

— Самолетом до Сингапура, — деловито объяснил Кас, — потом гипер до Сампа. И стемнеть не успеет, как ты окажешься на месте — правда, у них это будет раннее утро.

— Ты, смотрю, не сидел сложа руки, обо всем позаботился. — На лице Элии появилась улыбка — такая же деланная, как и улыбка Каса. — Но не могу же я так вот сразу…

— Время поджимает. Да ты и сама это знаешь. Даже один день может значить очень много — для очень многих людей.

Элия чувствовала себя бессильной и беспомощной, ее словно уносил мощный, неудержимый поток.

— Старик? А честно ли это, что…

— Он остается, — покачал головой Кас.

— О! — Элия виновато закусила губу. Сколько она себя помнила, премьером Банзарака всегда был доктор Пириндар Хан. Она не имела даже представления, сколько ему лет — и, пожалуй, пришла бы в ужас, узнав этот невероятный возраст… Мягкий, доброжелательный старик, Пири возглавлял все делегации Банзарака в Кейнсвилл.

— Доктор Джетро Джар, — осторожно пояснил Кас. — Ты же его вроде знаешь.

— Знаю, — кивнула Элия, скорчив пренебрежительную гримаску. — Это тот, который только что развелся со второй своей женой. Или с третьей?

— Очень способный политик, все остальное не имеет никакого значения. Два-три последних раза Пириндар брал его с собой, так что Джар знает, как вести переговоры. И у него будет пара надежных помощников.

Элия кивнула. Если Кас считает, что так будет лучше, споры не имеют смысла. Жаль только, что при виде этого Джетро Джара ей всегда вспоминаются ящерицы и лягушки.

— Я не говорил тебе раньше, — добавил Кас, не дождавшись ответа, — потому что не хотел…

Не хотел ее тревожить? Тревожить? Но ведь все хорошо, просто великолепно!

Нет, не то. Теперь понятно, что Кас ее испытывал, добивался полной уверенности. Смотрел, как она мучается, как нарастают эти муки, — смотрел, пока не прошли последние сомнения. Ведь это очень важно, жизненно важно. Вот и глаза у него сейчас озабоченные и виноватые — боится, что драгоценная сестрица обидится за такое испытание. Элия ухватила брата за бороду, подтянула лицо пониже — и поцеловала.

Она присосалась к его губам крепко, как пиявка, — и надолго.

— Аллах и Кришна и все сто Святых Этсетера! — воскликнул Кас, сумев кое-как отдышаться. — Сестра не имеет права целовать собственного брата таким вот образом.

Вся его озабоченность исчезла — понял, значит, что никто на него не обижается и не злится. Элия попыталась повторить эксперимент, но Кас крепко взял ее за запястья.

— Развратница! Извращенка!

— А почему бы, собственно, нет? Тебе же было приятно, правда? И не ври, я сама знаю.

— Конечно, нет! Я все время думал об одном — что бы сказали министры, застукай они нас в такой вот пикантной ситуации. Кроме того, я даже не мог закрыть глаза, чтобы не забыть случайно, кто ты такая.

— Старая семейная традиция, — усмехнулась Элия. Самп сегодня! А завтра, скорее всего, и Кейнсвилл. Что же надеть-то?

— Никогда не говори таких слов. Ты подберешь себе надежного, положительного партнера, настоящего первопроходца.

— Высокого и темноволосого, с красивыми, хотя и чуть грубоватыми чертами лица? Мне и смеяться-то не хочется.

— Ну, если не все сразу, то хотя бы один пункт из этого прейскуранта.

— Пусть тогда высокий.., ох, Кас. — Голос Элии дрожал и срывался. — Кас, ну почему ты не можешь идти со мной?

— Нет, — покачал головой Кас. — Это твой кишмет.

— Ты только помоги мне выбрать. Не надо… — К горлу Элии подкатил комок. — Не надо до самого конца. Ты только будешь держать меня за руку, для храбрости.

— А потом вернуться назад, сюда?

Значит, он страдал гораздо сильнее, чем можно бы подумать, чем проявлялось снаружи. Элия изо всех сил обняла брата.

Она была последней. Братья и сестры, родные и двоюродные — десять из них уже ушло, а теперь буддхи призывает и ее. Теперь остаются только Кас и Талия. Кас — султан далеко не декоративный, что бы там ни говорила Конституция, и он будет последним из поколения.

Талия — двоюродная сестра, и у нее тоже есть буддхи. А как их дети? Кани уже десять лет. Кто почувствует сатори следующим? Сам Кас? Или кто-нибудь из маленьких? Элия поежилась.

— Я сделаю выбор, а потом вернусь.

— Вряд ли так получится, — печально улыбнулся Кас. — Другие, может, и согласятся, но что будет с нашими людьми? Без тебя они не пойдут.

Элия снова поежилась. Страх перед будущим нависал над ней, как огромная темная туча.

— , Сколько человек?

— Как можно больше. И зачем спрашивать, ты же все прекрасно знаешь.

Холодный, до костей пронизывающий ужас. Тысячи жизней! А что, если она выберет не правильно? Что, если все они выбрали не правильно — все, ушедшие прежде? Как может она взять на себя смелость играть на человеческие жизни?

— Буддхи, — прошептала Элия.

И снова улыбка, понимающая и печальная.

— С этим ты родилась.

Еще одна семейная шутка. “С этим ты родился, с этим ты и умрешь — а без этого ты умер бы гораздо скорее”.

— Ненавижу! — Элия перестала себя сдерживать, теперь она не говорила, а кричала:

— Ненавижу это наше проклятие!

— Нашу благодать, — мягко поправил Кас. Легкий, еле заметный бриз колыхнул обвисший флаг, кроваво-красный флаг Банзарака; мелькнул и тут же исчез государственный герб — кобра, оплетенная шелковой веревкой.