Николай, несмотря на все протесты «нетраханной» Иримэ, выставил грейпфрутовую любовницу за порог и запер дверь на замок. Прислонившись к ней спиной, сполз на пол и уставился взглядом в стену.
Он вспоминал события последних дней и пытался найти решение сложившейся ситуации… но не находил. Иногда ему казалось, что ответ на извечный вопрос: «Что делать?» — где-то рядом, витает в воздухе… но это были самообман и неуместный оптимизм.
«Может, нахрен все это? Всех этих эльфов, эльфиек, евнухов? Весь этот остров? Свои трусы ближе к телу! — чувствуя себя последним куском дерьма, вернулся он к старым мыслям. — Попасть домой я, конечно, не попаду… но что если где-нибудь спрятаться… на время? Попробовать отсидеться? Вдруг меня не найдут!.. Сука! Не могу я так поступить! Девчонок жалко! Я их, можно сказать, приручил, а мы в ответе за тех, кого… Но и в ад я не хочу! Сука, вот засада!»
На улице стемнело, но Грубанов так и продолжал сидеть на полу, чувствуя себя маленьким и беспомощным ребенком перед громадой возникших проблем.
Дверь за спиной содрогнулась от ударов.
— Господин! — послышался голос пепельноволосой. — Ты зачем заперся? Спишь? Или своего лысого болванчика теребишь? Если что, мы можем и чуть попозже зайти…
Николай со вздохом встал. Щелкнул замком.
— Поспишь тут, ага. — Он отворил дверь и зажмурился от света десятков факелов. — Что происходит?
Хьюсти сделала приглашающий жест:
— Нам пора. Вся деревня собралась, чтобы проводить тебя в последний путь.
Возможно, то значение, что Хьюсти вложила в эту фразу, на эльфийском наречии означало что-то другое… но Грубанов от ее слов покрылся крупными мурашками.
— Давай… без последнего? Просто в путь.
На всякий случай захватив с собой нож, чтобы было чем отбиваться от адских прихвостней, мужчина вышел из хором. По деревушке разнеслись аплодисменты и подбадривающие выкрики.
— Тут собрался весь остров, все светлые и все темные, чтобы проводить тебя… в путь, — повторила пепельноволосая и потянула избранного за собой: — Идем.
Но далеко они не прошли — через десяток шагов Хьюсти остановилась.
— Сестры! — откуда-то со стороны провозгласила матерь Льюти. — Давайте попрощаемся с избранным!
Следующие полчаса прошли в слезах, соплях, причитаниях и мокрых объятиях. Мокрых, увы, лишь из-за рыдающих эльфиек. Сильнее всех страдала матерь Льюти, которая жалась к Николаю и называла его лучшим любовником, что был в ее жизни. Грубанову эти слова, конечно, были приятны… но учитывая, что помимо богов других любовников у грудастой эльфийки не было… В общем, ощущения от ее слов были противоречивые.
Наконец, когда с прощаниями было покончено и морально-надломленные эльфийки начали разбредаться по домам, Николай и Хьюсти заспешили к речке Смазке.
— Скоро полночь, полнолуние… Нам надо поторопиться, — таща мужчину за собой, приговаривала пепельноволосая.
Вскоре они вышли к Смазке. Точнее, к месту, где та до недавнего времени текла.
— Опа, а где речка? — вглядываясь в огромную червоточину, извергающую клубы серого дыма, протянул Грубанов. Червоточина воняла серой и разливала по округе ярко-желтую лаву, а из ее недр вырывались всполохи адского пламени.
— Матерь Льюти же упоминала, что на месте реки теперь вот это… — заговорила эльфийка, но каждое последующее слово давалось ей все с большим трудом. — Надеюсь, что после того, как ты прыгнешь, речка снова…
Не в силах сдержать рыдания, она прижалась к груди Николая и, оставляя на ней мокрые «полосочки», затряслась мелкой дрожью.
— Ну-ну, ты чего? — Он погладил ее по пепельным волосам, положил ладонь на щеку и вытер сочащиеся слезы. Глядя в глаза, улыбнулся: — Все будет хорошо. Будет же?
— Будет, — сглотнула она, и ямочка на ее подбородке задергалась в неконтролируемой истерике.
Николаю взгрустнулось — если даже Хьюсти дала волю эмоциям, значит все совсем хреново!
— Пойду посмотрю, что там за адская дырка.
Он с трудом отстранился и, аккуратно обходя лужицы лавы, на негнущихся ногах приблизился к краю червоточины. Заглянул вниз — дна видно не было, вместо него зияла бесконечная мгла.
— Бля-я-я… — протянул Николай, отошел на два шага и почесал затылок. — Как-то не так я себе все это представлял…
Хьюсти подкралась сзади, обвила его руками, и он вновь почувствовал ее слезливые судороги.
— Мне будет тебя не хватать, избранный, — уткнувшись лицом куда-то в лопатку, простонала она. — Даже несмотря на твой обман… Надеюсь, ты вернешься…
Грубанов обернулся, стараясь заглянуть девушке в глаза:
— Просто верь в меня… Больше, чем я сам. Обещаешь?
— Обещаю, — всхлипнула она. — А сейчас тебе пора — скоро полночь.
Николай хмыкнул:
— И что, даже не засосемся на прощание? Или нам опять нельзя? Как ты там в прошлый раз ответила? «С дуба рухнул?»
Хьюсти не дослушала. Повернув мужчину к себе, нервно впилась в него трясущимися солеными губами. Отвечая на поцелуй, Николай понял — ему будет не хватать именно Хьюсти, этой смазливой, сексуальной, веселой эльфийки. Возможно, сложись обстоятельства по-другому…
— Иди! — Пепельноволосая оторвалась от губ Николая и чуть оттолкнула его. — Не мучай ни меня, ни себя.
Грубанов понимающе кивнул. Не отрывая взгляда от рубиновых глаз, запоминая милое заплаканное личико, он отступил к червоточине. Стоя к дыре спиной, почти на самом краю, невесело улыбнулся:
— Еще пара-тройка недель, и в моей бороде сможет заблудиться барсук. Надеюсь, я встречу в аду хорошего барбера!
Хьюсти промолчала. По ее щекам текли крупные капли.
— Кстати, я кое-что вспомнил, — обернувшись на червоточину и сделав последний к ней шаг, сказал Грубанов, — в тюрьме у темных вот уже восемьдесят лет томится эльфийка, Маринэ. Проконтролируй, чтобы ее освободили. Если, конечно, темные не сделали этого раньше.
Пепельноволосая согласно прикрыла веки.
— Ну что ж, мне, наверное, пора… Всегда мечтал «уйти» красиво, как в дешевом голливудском фильме, — усмехнулся Николай Юрьевич Грубанов. — Прощай, Хьюс! — И, расставив руки в стороны, завалился назад.
— Прощай, избранный!
Червоточина с радостью запахнула кровавые губы…