Страж Ордена 2

Глава 6

Мы въезжали в Петербург под мелким, холодным дождем, который превращал улицы в грязное зеркало, отражавшее тяжелое, свинцовое небо. После бескрайних, чистых снегов Урала столица обрушилась на меня давящей громадой камня. Прямые, как стрелы, проспекты уходили в туманную дымку. Вдоль них теснились каменные, многоэтажные дворцы, чьи холодные, надменные фасады смотрели на меня сотнями пустых окон. Грохот экипажей по булыжной мостовой, резкие окрики гвардейских офицеров, ругань «лихачей» и ломовых извозчиков, пьяные крики из дверей трактиров, шуршание шелков и сырой, солоноватый ветер с Невы — все это сливалось в один оглушительный, чуждый слуху после деревенской тишины гул.

Я посмотрел на Ульяну. Она прижалась к окну кареты, и на ее лице была смесь детского восторга и священного ужаса. Она, мечтавшая «вырваться в люди», попала в самый центр человеческого муравейника. Должно быть, ее деревня со всеми интригами и страстями отсюда, из сердца Империи, казалась такой ничтожной и крошечной! Она смотрела на проплывающие мимо витрины магазинов, на дам в шляпках с перьями, на блеск эполет, и я видел, как в ее глазах разгорался огонь амбиций. И что-то мне подсказывало, что эта девчушка развернется здесь на полную ногу и еще себя покажет…

Поспрашивав прохожих, где тут лучше всего остановиться, я выбрал одну из лучших гостиниц на Невском — «Hôtel du Nord». Устроившись, я тотчас послал полового в «дом графа Шувалова» с запиской. Вскоре тот вернулся, принеся мне от графа письмо и туго набитый кошель с деньгами — «подъемные на обустройство», как было сказано в записке. Денег, вырученных за полгода от продажи артефактов в Кунгуре, и без того было достаточно на первое время, но жест я оценил.

Уединившись в номере, я сломал сургучную печать с гербом Шуваловых. Письмо было написано не рукой графа — очевидно, его писал секретарь, — но стиль, сухой, четкий и лишенный всяких сантиментов, несомненно принадлежал ему.

Это была не светская записка, а по-военному лаконичный приказ:

'Михаил, — говорилось в письме, — приветствую вас в столице. Средства, приложенные к сему, используйте для найма приличного жилья и экипажа на ваше усмотрение. Вид ваш должен соответствовать статусу эксперта, состоящего на государевой службе.

Завтра, в десятом часу поутру, вам надлежит явиться в особняк на набережной реки Фонтанки, дом номер шестнадцать. Вывески там нет. На входе спросите князя Чарторыйского. Это заместитель главы Комитета. Предъявите ему это письмо. Он введет вас в курс текущих дел и организует вашу аудиенцию у его императорского высочества.

Настоятельно рекомендую при общении с князем Чарторыйским и другими членами Комитета проявлять сдержанность. В столице ценят не столько силу, сколько умение ее скрывать. Ваша задача на первом этапе — не произвести впечатление, а заявить себя наилучшим образом.

С почтением,

Граф А. Шувалов'.

Я усмехнулся, перечитав последние строки. «Проявлять сдержанность». Граф, очевидно, догадывался, что мой стиль ведения переговоров несколько отличается от принятого в петербургских салонах. Что ж, по крайней мере, я был предупрежден.

На следующее утро, дав денег Ульяне на покупку городского платья, я отправился по указанному в письме Шувалова адресу. Комитет по «необычным явлениям» располагался в неприметном особняке на Фонтанке, без всяких вывесок и гербов.

После короткой проверки у караула меня впустили в тускло освещенный холл. Здесь меня встретил пожилой человек. Он был сух, как осенний лист, одет в безупречный, но старомодный черный сюртук, а на его тонком, морщинистом саркастичном лице застыло выражение кислого неодобрения ко всему сущему.

— Чем могу служить? — процедил он, не спрашивая, а скорее требуя отчета.

Я молча протянул ему письмо Шувалова.

Он принял его двумя пальцами, брезгливо, будто брал дохлую мышь за хвост. Пробежал глазами по строчкам, и его тонкие губы поджались еще сильнее.

— Господин Молниев, я полагаю, — сказал он, причем в его голосе не было и тени приветливости. — Я — секретарь князя Чарторыйского. Извольте обождать. Я уведомлю его сиятельство о вашем прибытии.

Не дожидаясь ответа, он развернулся и исчез за высокой дубовой дверью, оставив меня одного в полумраке холла.

Ждать пришлось долго. Я слышал, как за стеной тикают часы, отмеряя минуты моего показного унижения. За это время можно было бы собрать пару артефактов или силой мысли вскипятить самовар. Но я стоял, сохраняя внешнюю невозмутимость, и понимал — это тоже часть игры. Они проверяли меня на прочность, пытались сбить спесь, показать, кто здесь хозяин.

Наконец дверь отворилась, и тот же секретарь с тем же кислым выражением лица жестом пригласил меня войти.

— Его сиятельство вас примет.

Я вошел в кабинет — просторный салон с бархатными портьерами, позолоченной мебелью и тяжелым запахом дорогого табака.

Человек, представившийся как князь Адам Чарторыйский, заместитель председателя Комитета, был полной противоположностью Шувалова. Высокий, худой, с бледным, породистым лицом и скучающим, высокомерным взглядом. Он источал ауру старой, родовитой аристократии, для которой весь мир делился на «своих» и всех остальных.

— Ах, это вы, — протянул он, лениво отрываясь от бумаг. — Тот самый… умелец… из уральских лесов. Граф Шувалов весьма красочно описывал ваши таланты.

Его голос был мягким, почти мурлыкающим, но каждое слово сочилось неприкрытым презрением.

— Граф также обещал, что меня немедленно примет его высочество, Великий князь, — ответил я ровно, глядя ему прямо в глаза.

Чарторыйский усмехнулся.

— Граф Шувалов весьма деятелен, но иногда забывает о субординации. У его высочества плотный график. Вам следует записаться на прием у моего секретаря. Возможно, через неделю-другую для вас найдется окно. Если, конечно, ваше дело не потеряет актуальности.

Он снова уткнулся в свои бумаги, давая понять, что аудиенция окончена. Я же не сдвинулся с места. Какого черта? Я ехал сюда за тридевять земель вовсе не для того, чтобы меня унижал этот польский индюк.

— Я прибыл по личному вызову графа Шувалова для доклада его высочеству по делу государственной важности, — ледяным тоном произнес я. — Граф заверил меня, что он лично уведомил его высочество о моем прибытии и согласовал встречу. Прошу вас проверить записи.

— Не вижу решительно никакой необходимости проверять то, чего не может быть, — отрезал он, не поднимая головы. — Правила едины для всех. Запишитесь и ждите!

Вот же высокомерная сволочь! Но это все неспроста… Наверняка весть о судьбе Голицына уже дошла до столицы. И для них, для этих Чарторыйских, я был просто наглым мужланом, посмевшим поднять руку на одного из их касты.

Я помолчал секунду, взвешивая слова.

— Как скажете, ваше сиятельство, — произнес я, и в моем голосе не было ни капли подобострастия. — Я не буду отнимать ваше драгоценное время. Но позвольте дать вам один совет.

Он удивленно поднял на меня глаза. Еще бы: какой-то хам смеет давать советы светлейшему князю!

— Когда Великий князь спросит вас, почему эксперт по безопасности Империи, срочно вызванный из-за Урала, вынужден был неделю просиживать в гостинице, вместо того чтобы делать свою работу… — я сделал паузу. — Я бы на вашем месте заранее придумал очень, очень убедительный ответ. Никуда записываться я не буду. Всего наилучшего!

На бледном лице Чарторыйского впервые проступили два красных пятна. Резко развернувшись, я вышел из кабинета, оставив за собой звенящую, полную яда тишину.

Я вернулся в гостиницу злой, как черт. Не на Чарторыйского — этот напыщенный индюк был лишь симптомом — а на свою наивность. Прожив целую жизнь в мире, где интриги были таким же обыденным делом, как утренний кофе, я на мгновение поверил, что здесь все будет иначе, и рекомендательного письма от графа и государственной важности моей миссии будет достаточно.

Глупость. Здесь, в столице, законы были иными. Здесь важно было не то, что ты можешь, а то, кто ты. И для них я был никем. Простолюдин, мужик в дорогом сюртуке. Выскочкой, которого нужно было поставить на место.

Ульяна встретила меня в дверях нашего номера. Она успела переодеться и теперь стояла передо мной не в деревенском сарафане, а в простом, но приличном городском платье темно-вишневого цвета. Пожалуй, если сделать ей прическу и приобрести аксессуары — веер, мантилью и капор, она вполне сошла бы за небогатую дворянку.

— Неудачно? — тихо спросила она, увидев мое лицо.

— Именно, — буркнул я, сбрасывая на кресло сюртук. — Меня поставили в очередь как просителя!

Я подошел к окну и посмотрел на бесконечный поток карет, снующих по Невскому. Они играли по своим правилам. Что ж. Придется напомнить им, что я умею играть и без правил.

Великий князь Николай Павлович мерил шагами свой огромный, холодный, как склеп, кабинет в Аничковом дворце. Его высокий рост и прямая, как струна, военная осанка придавали ему сходство с ожившей статуей. Он был в бешенстве. Холодные оловянные глаза метали молнии, по лицу пробегала судорога гнева.

— Не явился? — переспросил он, останавливаясь перед столом, за которым, съежившись, сидел князь Чарторыйский.

— Опоздал к назначенному времени, Ваше Императорское Высочество, — пролепетал Адам, сознательно соврав. — А записаться на новый прием — отказался. Проявил вопиющее непочтение. Дерзил!

— Дерзил? — бровь Великого князя медленно поползла вверх. — Мужик. Дерзил?

Николай Павлович был человеком абсолютного, незыблемого, почти математического порядка. В его мире существовала лишь одна система координат — иерархия. Солдат подчиняется офицеру, офицер — генералу, генерал — Государю. Любое нарушение этого порядка было для него ересью, угрозой самому мирозданию.

И сейчас какой-то безродный выскочка из уральских лесов, которого Шувалов расписывал как мессию, посмел эту иерархию нарушить.

— Он, Ваше Императорское Высочество, кажется, полагает, что его таланты ставят его выше заведенного порядка, — ядовито добавил Чарторыйский, видя, что его яд попал в цель. — Ждать аудиенции он не желает, считая, что Ваше время должно быть в его полном распоряжении.

Гнев Николая был гневом не капризного аристократа. Это был гнев оскорбленного государя, увидевшего бунт в зародыше. Он ненавидел бунт во всех его проявлениях.

— Хорошо, — сказал он ровно, и от этого спокойствия Чарторыйскому стало не по себе. — Если этот… инженер… не желает идти к нам, мы придем к нему. И напомним ему о порядке.

Он подошел к двери и распахнул ее.

— Оболенского ко мне! — бросил он в приемную.

Через минуту в кабинет, щелкнув каблуками, вошел молодой поручик лейб-гвардии Преображенского полка. Красавец, баловень судьбы, а с недавних пор — еще и гордость Комитета. Один из первых столичных одаренных, в котором пробудился дар к магии огня.

— Поручик, — начал Великий князь, и Оболенский вытянулся в струнку. — Тебе известна фамилия Молниев?

— Так точно, Ваше Императорское Высочество. Эксперт, прибывший из Кунгура.

— Этот «эксперт» проявил неповиновение и неуважение к моей особе. Возьмешь с собой двоих гренадер. Отправишься в гостиницу «Hôtel du Nord». Твоя задача — доставить его сюда. Немедленно. Если окажет сопротивление — действовать по уставу. Ты меня понял?

— Так точно! — глаза поручика загорелись. Ему, лучшему из молодых одаренных, поручили укротить зарвавшегося провинциала. Это будет не просто исполнение приказа. Это будет дуэль.

— Исполняй, — коротко бросил Николай Павлович.

Когда дверь за поручиком закрылась, Великий князь вернулся к своему столу. Он был уверен, что инцидент будет исчерпан в течение часа. Он не знал, что только что отдал приказ, который ввергнет его в еще большее бешенство. И заставит его взглянуть на этого уральского мужика совсем другими глазами.

К вечеру гнев мой немного утих. Я как раз обдумывал, не нанести ли мне неофициальный визит лично Великому князю, минуя его канцелярию, когда дверь в номер без стука распахнулась.

На пороге стояли трое. Двое — гвардейские гренадеры, огромные, как шкафы, в блестящих касках с султанами. А впереди них — молодой, холеный поручик гвардии, с тонкой полоской усов и глазами полными наглого, самоуверенного огня. Я почувствовал это сразу — едва заметный жар, исходящий от него. Одаренный. Огневик.

— Горный инженер Молниев? — лениво протянул поручик, небрежно опираясь на эфес сабли.

— Я, — ответил я, вставая между ними и Ульяной, которая испуганно отступила вглубь комнаты.

— Его Императорское Высочество, Великий князь Николай Павлович, желает вас видеть, — объявил он с издевательской усмешкой. — Немедленно. Вы обвиняетесь в непочтительности к высокой особе и неисполнении приказа явиться в Комитет. Нам велено вас доставить.

Он сделал ударение на последнем слове, и гренадеры шагнули вперед, расправляя плечи.

Так-так-так….Значит, доставить. Прекрасно! На меня, единственного, кто разбирается в тварях и магии, и способен защитить интересы государственной важности на новом поприще, натравили трех разряженных болванов, как будто я — их сбежавший крепостной! Этот польский аристократишка, видимо, решил, что может играть со мной, как с деревенщиной. Вконец охреневшие мрази! Что ж. Первый мой урок для столичной гвардии — о важности вежливости с одаренным — сегодня будет бесплатным. И очень болезненным!

— Я готов немедленно проследовать к его высочеству, — ровным голосом ответил я. — Но без сопровождения и вот этого вашего «доставить».

Поручик нагло расхохотался.

— Ты, кажется, не понял, мужик! Не ты здесь условия ставишь. Взять его!

Гренадеры ринулись вперед.

Я не собирался превращать номер в руины. Мне не нужны были молнии. Все было сделано тихо и быстро.

Первый гренадер, тот, что был слева, замер на полушаге, не донеся до меня свои ручищи. Короткий, невидимый нейроимпульс — и его собственная рука с размаху врезала ему же в челюсть. Раздался глухой, сочный звук. Гвардеец качнулся, его глаза остекленели, и он мешком рухнул на пол.

Второй успел среагировать. Он отшатнулся, пытаясь выхватить саблю. Но было поздно. Еще один импульс, на этот раз в ноги. Его колени подогнулись, будто их подрезали, и он с грохотом рухнул на колени, не в силах пошевелиться.

Поручик-огневик опешил лишь на долю секунды. Затем его лицо исказилось от ярости.

— Ах ты ж, мерзавец!

Он выбросил вперед руку, и с его пальцев сорвался короткий, яростный язык пламени. Жар ударил мне в лицо. Ульяна за моей спиной вскрикнула.

Выставив вперед ладони, я тут же создал «пламенный щит». Огненное заклинание поручика, ударившись о мой невидимый щит, безвредно рассыпался снопом ярких, как фейерверк, искр.

Поручик смотрел на это с открытым ртом. Его лучшее, самое сильное заклинание, которым он так гордился, просто… исчезло.

— Неплохо для начала, — сказал я, делая шаг к нему. — Но слабовато. Огонь нужно уметь контролировать. Вот так.

Я щелкнул пальцами. И плюмаж из перьев на его блестящей каске, гордость гвардейца, весело вспыхнул, как рождественская свечка.

Взвыв от унижения, бедолага бросился судорожно сбивать огонь перчаткой.

В этот самый момент дверь в номер снова распахнулась, и на пороге застыл граф Шувалов. Он был бледен и зол. Его взгляд скользнул по картине: двое гвардейцев на полу, их офицер, приплясывая, тушит собственный головной убор, а в центре, спокойный и невредимый, стою я.

— Проклятье, Оболенский! — прорычал он, обращаясь к поручику. — Что ты тут делаешь, идиот⁈

— Приказ его сиятельства! — неуклюже оправдывался поручик. Ему наконец удалось потушить плюмаж, и номер наполнился смрадным дымом сгоревших перьев и конского волоса.

Затем Шувалов обернулся ко мне, и в его глазах я прочел смесь досады и… холодного, почти испуганного восхищения.

— Я знал, что он силен, — пробормотал он, скорее себе, чем мне. — Но настолько…

Перешагнув через тело одного из гренадеров, он приблизился ко мне.

— Кажется, — сказал он, пожимая мне руку, — наш разговор с его высочеством будет очень, очень интересным.

В дверь в кабинет Великого князя настойчиво постучались. Николай Павлович, погруженный в изучение фортификационных планов, поднял голову, и с досадой разрешил войти. Дверь тут же распахнулась, и на пороге показался граф Шувалов. А за его спиной…

За его спиной двое дюжих жандармов поддерживали под руки поручика Оболенского. Блестящий гвардейский мундир поручика был смят, на щеке алел свежий синяк, а от некогда пышного плюмажа на каске остался лишь жалкий, обгорелый огрызок. Он смотрел в пол, и уши его пылали от стыда.

— Что. Это. Значит? — ледяным голосом произнес Николай Павлович, медленно поднимаясь во весь свой гигантский рост.

— Это значит, Ваше Императорское Высочество, — начал Шувалов, — что произошла чудовищная ошибка. Исполнительское рвение некоторых ваших подчиненных едва не привело к катастрофе.

Он шагнул в сторону, и в кабинет, спокойный и невозмутимый, вошел я.

Великий князь перевел взгляд с побитого гвардейца на меня. В его глазах полыхнул огонь.

— Это ты сделал? — прорычал он.

— Я защищался, ваше высочество, — ответил я ровно, глядя ему прямо в глаза. — Ваши люди ворвались в мой номер без приглашения и попытались применить силу. К тому же, в присутствии дамы. Я был вынужден их… успокоить.

— Успокоить⁈ — взревел Николай. — Ты поднял руку на офицера лейб-гвардии! Да я тебя…

— Позвольте доложить, ваше высочество! — вмешался Шувалов. — Произошло недоразумение. Господин Молниев прибыл в Комитет, как и было велено. Однако князь Чарторыйский, превысив свои полномочия, отказал ему в немедленной аудиенции, о которой я лично договаривался с вами.

Взгляд Великого князя метнулся на Чарторыйского, который стоял в углу, бледный, как смерть.

— Я действовал по инструкции… — пролепетал тот.

— Молчать! — рявкнул Николай.

Он снова посмотрел на меня, и в его взгляде боролись гнев и… любопытство. Он был солдатом до мозга костей и понимал язык силы. И он видел перед собой человека, который только что без видимых усилий «успокоил» троих его лучших гвардейцев, включая одаренного.

— Хорошо, — произнес он, наконец, взяв себя в руки. — Вы все. Вон.

Гвардейцев, Чарторыйского, поручика — всех как ветром сдуло. В огромном кабинете остались только мы трое: Великий князь, Шувалов и я.

— Итак, — начал Николай, садясь в кресло. — Граф. Объясните мне, почему из-за этого… человека… в моей столице творится такой бардак. И почему я должен терпеть его дерзость.

Шувалов положил на стол мою методичку.

— Потому что этот человек, ваше высочество, единственный в Империи, кто понимает природу последних событий. Войны с невиданными доселе тварями, которая уже началась. Прочтите!