Страж Ордена 2

Глава 15

Я вышел из кабинета Государя, механически сжимая в руке тяжелый пергаментный свиток. Дворянская грамота. В другой руке, в бархатной коробочке, лежал орден Святого Владимира четвертой степени — эмалевый красный крест с черно-красной лентой. Я получил то, чего хотел. Статус. Титул. Но на душе было тяжело. Впереди у меня — схватка с Иоанном… Этот мир тесен для нас обоих.

В приемной меня встретил сухопарый господин в статском мундире.

— Господин фон Молниев? — прошелестел он, почтительно склоняя голову. Фамилию он произнес на немецкий манер, с приставкой «фон», видимо, будучи уже в курсе моего нового статуса. — Я — статс-секретарь Его Императорского Величества по делам прошений, Герхард фон Крейн. Поздравляю вас с высочайшей милостью.

Я молча кивнул.

— Прежде всего — вот ваша лента, — он протянул мне орденскую ленту черно-красно-черного цвета. — Далее, Его Величество повелел мне сопроводить вас и разъяснить дальнейший порядок, — тем же бесцветным голосом продолжал он. — Пожалование дворянства — дело небыстрое. Ваша грамота — это лишь основание. Далее вам следует пройти ряд процедур…

Он повел меня по бесконечным дворцовым коридорам, на ходу излагая суть бюрократического квеста, который мне предстояло пройти.

— Первым делом, вам надлежит явиться в Департамент Герольдии Правительствующего Сената. Там вы подадите прошение о внесении вашего рода в Дворянскую родословную книгу. К прошению надобно приложить грамоту и свидетельства… в вашем случае, свидетельством будет сам указ Государя.

Мы спустились по широкой мраморной лестнице.

— Затем, — продолжал секретарь, — необходимо будет составить и утвердить ваш личный герб. Герольдмейстер представит вам штатных живописцев, которые, согласно вашим пожеланиям и правилам геральдики, создадут эскиз. Его также надлежит утвердить.

— И это все? — спросил я, устав от этого перечисления.

— Почти, — он позволил себе слабую улыбку, будто снисходя моему нетерпению. — После утверждения герба и внесения вас в книгу, вам надобно будет уплатить в казну установленную пошлину. Сумма… незначительная для вашего положения. И лишь после этого дело ваше будет считаться завершенным, а вы и ваше потомство — полноправными дворянами Империи.

Он остановился у выхода, где меня уже ждал Шувалов. Граф, увидев в моих руках грамоту и коробочку с орденом, понимающе кивнул.

— Не беспокойтесь, Михаил, — сказал он, беря меня под локоть и увлекая к выходу. — Вся эта бумажная волокита — сущий ад для неподготовленного человека. Я дам вам своего секретаря. Он все сделает. Вам нужно будет лишь явиться в Герольдию, поставить пару подписей и высказать пожелания по гербу.

— Пожелания? — усмехнулся я. — Пожалуй, я хочу, чтобы на нем была изображена молния, бьющая по змее. И девиз: «Не трогай — убьет».

Шувалов посмотрел на меня, и в его глазах блеснул смех.

— Боюсь, герольдмейстер не одобрит столь… откровенный девиз. Но над молнией и змеей мы подумаем. Поехали, господин фон Молниев. Кажется, у вас начинается новая жизнь. И дел в ней будет не меньше, чем в старой.

И он оказался прав. Следующие несколько дней превратились в бесконечную бюрократическую карусель. В сопровождении юркого секретаря Шувалова (очень толковый оказался господин!) я мотался между Сенатом, Герольдией и кабинетами непонятных мне, но чрезвычайно важно выглядевших чиновников.

Мне пришлось научиться ставить подписи под прошениями, написанными витиеватой, как кружево, вязью. Вести долгие, изнурительные беседы с седым, как лунь, герольдмейстером, который с ужасом слушал мои идеи насчет герба и пытался облечь их в приемлемую форму. В итоге мы сошлись на пронзенном молнией змее, держащем в пасти сломанный меч. Это несколько отличалось от привычного мне герба нашего рода, но так мне даже больше нравилось. Девиз же утвердили на латыни — Fulgur et Ferrum(Молния и Меч). Звучало напыщенно, но суть отражало.

Все это время я почти не покидал города, находясь, как и было приказано, под «неусыпным наблюдением». Я чувствовал это наблюдение — в случайных прохожих, чей взгляд задерживался на мне на долю секунды дольше положенного, в каретах без гербов, которые то и дело возникали в переулках. Великий князь держал меня на коротком поводке.

Завершив, наконец, все формальности и официально став частью российского дворянства, я уже так задолбался, что не почувствовал никакой радости — лишь холодное удовлетворение. Теперь пора было возвращаться к работе, которую все эти дни за меня, разумеется, никто не делал. Надо было срочно заняться решением вопроса, который возложил на меня Император. А заодно и подумать — что делать с сукиным сыном Иоанном!

Наконец после нескольких дней волокиты я вновь появился в Инженерном замке и без доклада вошел в кабинет Шувалова.

— Все формальности улажены, граф, — сказал я, не тратя времени на приветствия. — Теперь — к работе. Мне нужен Голицын.

— Я в курсе, — кивнул Шувалов, отрываясь от бумаг. На его лице не было и тени удивления. — Князь Голицын уже уведомлен. Он ждет ваших распоряжений в вашей лаборатории. Великий князь не терпит промедления.

Я криво усмехнулся. Мой личный враг, аристократ, мечтавший сделать меня своим рабом, теперь был отдан мне в качестве… лабораторной крысы. Поистине, в иронии судьбы иногда встречается нечто совершенно восхитительное!

Мы спустились в мой «класс». Голицын был уже там. Один. Он стоял у окна, глядя на унылый плац. Когда мы вошли, он даже не обернулся. Стоило бы наказать его за этакую наглость… но не было времени. Ничего, он все получит в процессе!

— Князь, — начал я без предисловий, — у нас новый проект государственной важности, находящийся под личным контролем Императора.

Он медленно повернулся. На его лице была маска презрительного безразличия.

— Я слушаю, господин Молниев, — процедил он, с ядом выделив мое новое обращение.

— Нам поручено создать артефакт: детектор ментального контроля. Прибор, который сможет определить, свободен ли разум одаренного, или им управляют извне.

В его глазах на мгновение мелькнул интерес. Он, как никто другой, понимал, о какой силе идет речь.

— И поскольку ваш дар уникален, — продолжал я, — именно вы станете ключом к этому проекту. Вы будете образцом, если хотите — эталоном. Мы будем изучать вашу силу, препарировать ее, чтобы понять сам принцип ментального контроля и создать противоядие.

Он молчал, но я видел, как ходят желваки на его лице. Похоже, он не так представлял себе «сотрудничество». Видно, воображение нарисовало ему картину, как он снисходительно объясняет туповатому начальству основы магии марионеточников. Шалишь, друг — я знаю про нее много больше, чем ты или кто-то иной. На самом деле мне нужен рабочий материал, подопытный кролик. И — тадам! Честь стать моим подопытным кроликом в многочисленных экспериментах выпала нашему гордому аристократу. Мы оба понимали — это было унижение, куда более тонкое, чем любая порка.

— Я⁈ — он наконец не выдержал. — Буду помогать тебе, мужлан⁈ Да я лучше сгнию в крепости!

— Выбор за вами, князь, — вмешался Шувалов. Его голос был холоден и лишен эмоций. — Десять лет службы в этой… крепости. Или несколько месяцев интенсивной работы над проектом, который может принести вам полное прощение. И даже славу.

— Какая слава может быть в работе под началом этого? — выплюнул Голицын.

— А вот здесь, князь, вы ошибаетесь, — тут Шувалов позволил себе слабую ироничную усмешку. — Господин Молниев с некоторых пор — потомственный дворянин Российской Империи. Так что никакого урона вашей чести не будет. Лишь служба Государю, плечом к плечу с равным по статусу.

Это был удар под дых. Я видел, как лицо Голицына на мгновение исказилось от смеси шока, неверия и чистой, концентрированной ненависти. Видимо он думал, что мне пожаловали лишь личное дворянство, а никак не потомственное, и это стало ударом по самолюбию князя. Я не просто победил его. Я занял место в его мире.

Он молчал долго, глядя то на меня, то на Шувалова. Я видел, как в нем борется гордыня и прагматизм.

— Хорошо, — произнес он наконец, и голос его был глухим и безжизненным. — Я согласен. Что я должен делать?

Перемирие было заключено. Хрупкое, пропитанное ядом, но перемирие. Война перешла в новую фазу — фазу сотрудничества поневоле. И я знал, что она будет не менее опасной, чем открытая схватка.

Отец Иоанн, получив от Государя предписание не покидать столицу до особого распоряжения, и не подумал впадать в уныние. Он воспринял это как еще одно испытание, ниспосланное ему Светом. Кто обещал, что будет легко? Путь праведника никогда не был усеян розами — да, придется и пострадать за свой дар! В конце концов, все могло быть много хуже: его не заперли в монастырь, не отдали под суд Синода. Ему лишь вежливо указали на границы его «прихода». Но это — пока….

Так или иначе, он не стал сидеть сложа руки. Если гора не шла к Магомету, то Магомет пойдет к горе.

Через три дня после аудиенции во дворце он устроил свою первую столичную проповедь. И место для нее он выбрал с дьявольской, или, как он сам считал, с божественной прозорливостью. Это была площадь перед оцепленной башней на Обводном канале.

Слух о том, что «костромской чудотворец» будет говорить с народом, разнесся по рабочим окраинам с быстротой лесного пожара. К полудню у гвардейского оцепления, охранявшего башню, собралась многотысячная толпа. Рабочие с окрестных заводов, мещане, торговки, нищие, калеки — все те, кому имперское великолепие Петербурга показывало лишь свою грязную изнанку, пришли сюда в поисках чуда.

Он появился внезапно, взойдя на импровизированный помост из пустых ящиков. И толпа, гудевшая до этого, как растревоженный улей, разом смолкла.

— Братья и сестры! — голос его, усиленный какой-то неведомой силой, летел над площадью, проникая в самое сердце. — Вы смотрите на эту медную громаду, и власти говорят вам, что это — ваша защита! Они лгут!

Он указал на башню худой, обличительной рукой.

— Я говорю вам — это клетка! Клетка для божественного света, что рвется в наш мир, чтобы исцелить его! Его воздвиг не Бог, а человек, чье сердце черно от гордыни и безверия! Человек, который опутал разум нашего благочестивого Государя темными чарами!

Толпа заволновалась, загомонила.

— Они боятся Света! — гремел Иоанн, и глаза его горели фанатичным огнем. — Они боятся чуда, которое Он несет! Они хотят запереть Его в своих медных идолах, подчинить, измерить! Но Свет нельзя измерить! Его можно лишь принять в свое сердце! Долг каждого из вас, детей Света, открыть глаза нашему заблудшему Государю! Разрушить эту темницу!

— Ломай! — взревел кто-то в толпе.

— Долой колдуна!

Толпа качнулась вперед. Люди, распаленные его словами, наперли на цепь гвардейцев. Солдаты, с трудом сдерживая натиск, выставили вперед ружья со штыками.

— Стоять! — кричал молодой офицер, пытаясь перекрыть рев толпы. — Стрелять будем!

И в этот самый напряженный момент, когда вот-вот должна была пролиться первая кровь, Иоанн поднял руки к небу.

Ослепительная, молочно-белая вспышка света без звука и жара ударила по площади. Все — и солдаты, и люди в толпе — на мгновение замерли, ослепленные и оглушенные. А когда зрение начало возвращаться, помост был пуст. Пророк исчез.

В наступившей звенящей тишине, в суматохе, его ближайшие адепты, действовавшие по заранее условленному плану, подхватили его и увлекли в лабиринт ближайших проходных дворов, где их уже ждала неприметная карета.

Попытка ареста провалилась. Вместо этого город получил новое чудо — «чудесное исчезновение» святого старца от рук безбожных властей. Но главное — ясную цель для своего гнева.

Карета, уносившая отца Иоанна от расправы, принадлежала не бедным почитателям, а, ни много ни мало, графу Строганову. И привезла она его, натурально, не в убогую ночлежку на окраине, а в роскошный, залитый светом сотен электрических свечей дворец на Невском проспекте.

Здесь, в позолоченной гостиной, под портретами предков, увешанных орденами, его уже ждали. Граф Строганов, князь Нарышкин, еще несколько тузов — все те, чьи заводы были остановлены по приказу Великого князя, чьи барыши иссякли из-за прихоти какого-то безродного колдуна. Породистые, екатериненские вельможи, привыкшие думать, что все вокруг принадлежит им. Теперь их лица были полны гнева, унижения и… надежды.

Они встретили его не как смутьяна, а как спасителя.

— Отче, — начал Строганов, почтительно целуя его руку. — Мы восхищены вашей смелостью. Вы — единственный, кто не побоялся возвысить голос правды против этого… беззакония.

Иоанн, спокойный и отрешенный после пережитого, молча слушал. Он видел перед собой не просто знатных господ. Он видел орудие в руках Света.

— Великий князь Николай Павлович, — продолжил Нарышкин, и голос его буквально сочился ядом, — попал под влияние этого самозванца, мерзавца Молниева. Он верит каждому его слову, разоряет нас, честных промышленников, сеет смуту в народе, выставляя солдат против верующих. Государь же, кажется, не видит всей картины.

— Этот Молниев… он называет себя инженером, — заметил Иоанн, — а на деле — колдун, опутавший разум наследника. Он возводит свои бесовские капища, эти башни, отвращая людей от истинной веры, подменяя чудо Божие — механизмами.

— И ради этих механизмов он останавливает наши заводы, — вставил Нарышкин, — оставляя тысячи православных без хлеба. А Великий князь ему потворствует. Они оба — угроза и вере, и процветанию России.

Иоанн молчал, но глаза его, до этого спокойные, начали темнеть. Он слушал слова, которые идеально ложились на его собственную картину мира.

— Мы, — Строганов обвел рукой собравшихся, — готовы бороться. Но нам не хватает голоса. Нам не хватает знамени, — он подался вперед. — Станьте нашим знаменем, отче. Ваш глас — это глас народа. Ваши чудеса — это печать Божья. Продолжайте вашу святую борьбу. Обличайте этого медного идола на Обводном. Называйте Молниева — Антихристом, а Великого князя — его заблудшим покровителем.

— А мы, — подхватил Нарышкин, и его маленькие глазки хищно блеснули, — обеспечим вам защиту. Лучшие дома Петербурга станут вашим убежищем. Мы дадим вам деньги, чтобы вы могли помогать страждущим и умножать свою паству. Мы откроем перед вами двери столичных салонов, чтобы и высший свет услышал ваше слово. Вы станете нашим духовным вождем. А мы — вашим мечом и кошельком.

И они изложили ему свой план: простой и подлый, как удар в спину. Они видели в Иоанне идеальное оружие для его реализации: таран, который мог расшатать авторитет Великого князя и его выскочки-инженера.

Они предлагали ему все. Полную, безоговорочную защиту от властей. Огромные, почти неограниченные суммы денег на «богоугодные дела». И, что самое главное, — доступ в высший свет. Они обещали открыть перед ним двери столичных салонов, познакомить его с влиятельными сановниками, с фрейлинами Государыни, с теми, кто мог донести его «светлое слово» до самых ушей Императора.

— Вы станете нашим духовным знаменем, отче, — повторил Строганов, словно пытался впечатать в сознание Иоанна эту истину. — А мы — вашим мечом и кошельком. Вместе мы очистим Империю от этой скверны.

Взамен они просили лишь одного. Продолжать. Продолжать проповедовать. Продолжать обличать «медного идола» на Обводном. Продолжать называть Молниева — Антихристом, а Великого князя — его покровителем.

Иоанн слушал, и в его ясных глазах не было ни тени сомнения. Он видел в их словах не политическую интригу, а перст Божий. Сам Свет посылал ему этих могущественных союзников, чтобы помочь ему в его святой борьбе.

— Я не ищу ни злата, ни почестей, — ответил он своим тихим, но полным силы голосом. — Я ищу лишь пути для служения Свету. И если вы готовы встать на этот путь рядом со мной… я принимаю вашу помощь.

Нечестивый альянс был заключен: союз холодного аристократического расчета и пламенного религиозного фанатизма. Теперь за спиной пророка стояли не только толпы оборванцев, но и миллионы рублей и веками отточенное искусство придворной интриги.