Страж Ордена 2

Глава 10

Через пару дней Шувалов, вызвав меня, сообщил, что мне поручено заняться подготовкой магов комитета и уже все готово для проведения первого урока. На мой вопрос о дворянстве, он меня заверил, что сделал все от него зависящее, и теперь это вопрос времени.

Помещение, выделенное под наш «класс», оказалось бывшей каптеркой в здании Инженерного замка. Похоже, раньше здесь помещали свое барахло караульные солдаты. Из нее спешно вытащили несколько корзин всякого хлама, но въевшийся вековой запах дегтя и пыли вынести, видно, забыли.

Явившись на службу в одиннадцатом часу, я увидел, что все мои будущие ученики уже были в сборе. Взгляд прошелся по лицам. Поручик Оболенский, тот самый, которому я так неудачно подпалил плюмаж на каске, стоял, картинно заложив руки за спину, и сверлил меня глазами, на дне которых плескался плохо скрываемый вызов. Рядом — двое агентов Шувалова, с которыми мы ездили «брать» Никишина: мрачный ремесленник с руками кузнеца и тихий, будто сошедший со старинной иконы попович с мечтательными глазами. Еще двое — разночинец с изуродованным оспой лицом и какой-то совсем юный, бледный дворянчик, смотрящий на меня, как на мессию. Шувалову нужно было отдать должное — он греб всех, кто проявлял хоть какие-то признаки дара.

— Господа, — начал я, собираясь произнести короткую, но зажигательную речь. И тут слова застыли у меня в груди.

В этот момент дверь скрипнула. В проеме, в сопровождении самого князя Чарторыйского, появился… никто иной, как его сиятельство, князь Дмитрий Голицын!

Одетый в строгий черный сюртук, он прошел на свое место и сел, не удостоив меня даже взглядом. На его бледном, аристократическом лице застыла маска презрительного безразличия. Чарторыйский с усмешкой взглянул на меня. Наши взгляды скрестились. В его глазах плескалась холодная, концентрированная ненависть, в моих, надо полагать, матерное изумление.

— Что это здесь делает? — спросил я Чарторыйского, указывая на Голицына. Мой голос прозвучал так, что испугались, наверное, даже аллегорические фигуры античных богов на барельефах. Тот вместо ответа, протянул мне официальную бумагу с гербовой печатью. Я пробежал глазами по витиеватому канцелярскому слогу. Суть сводилась к простому: «Его сиятельство князь Д. И. Голицын, чистосердечно раскаявшись… и горя желанием искупить свою вину перед Отечеством, поступает на службу в Комитет сроком на десять лет…».

Вернув бумагу, я критически окинул взглядом фигуру этого хлыща. Он сидел прямой, как палка, глядя перед собой. Раскаялся? Горит желанием искупить вину? Что-то по нему непохоже. Да скорее ад замерзнет, чем этот тип изменится.

Чертовы аристократы! Вечно у них все сводится к интригам и подковерным играм. Похоже, старый граф Голицын, папочка этого недоноска, вовремя подсуетился! И вот результат: вместо того чтобы позволить своему отпрыску сгнить в казематах, он пристроил его в самое перспективное место в Империи. Под крыло тайной канцелярии. И, что самое пикантное, отдали его на обучение мне, его злейшему врагу. Такой вот тонкий, извращенный аристократический юмор.

Черт! Все идет кувырком! В той временной линии, что я покинул, род Голицыных катился под откос. В секретных архивах Ордена об этом времени о Голицыных была лишь пара скупых строк. Сын этого вот Дмитрия, бледная копия отца, дара не унаследовал. В отчаянии он бросился в объятия «Церкви Сияющего Света», которая как раз набирала силу. Проповедники Иоанна помогли ему пробудить искру, а заодно прибрали к рукам все состояние Голицыных, превратив некогда славный род в своих фанатичных цепных псов. Теперь все иначе: Голицын, мой личный враг, вместо того, чтобы сидеть в каземате или, на худой конец, спиваться в своих имениях, сидит здесь, передо мною. Он получит лучшее в Империи магическое образование, причем не от кого-нибудь, а от меня. Его лично обучат всему, что я знаю. Ну, почти всему…

Я еще раз окинул взглядом своих новых учеников. Нда-а-а… А ведь любой из них запросто может переметнуться в стан врага, причем в любой момент! Нет, я не могу допустить, чтобы важные знания оказались в руках этого сукина сына Иоанна! Поступлю-ка я так: буду их учить. Всех. И даже Голицына. Они получат основы — фундамент, без которого любой дар становится опасен для своего носителя. Научу их контролировать свою силу, чтобы они ненароком не спалили себя и окружающих. Ну и иные, элементарные, в сущности, вещи.

Но главного им не получить. Истинная физика магии, принципы модуляции энергии, позволяющие создавать новые руны, боевые плетения, схемы сложных артефактов — все это останется за семью печатями. Им дадут в руки клинок и научат основам фехтования. Но знание о том, как ковать дамасскую сталь, останется при мне.

— Хорошо, — сказал я, возвращая бумагу Чарторыйскому. — Раз Его Императорское Высочество считает, что из этого… материала… еще можно что-то вылепить, кто я такой, чтобы спорить!

Я обернулся к классу. Лицо мое, должно быть, было похоже на маску.

— Итак, господа. Поздравляю. Вы — первый в истории России класс по изучению прикладной магии. Или, проще говоря, кружок «умелые руки» для тех, в кого случайно ударила молния, но кто еще не успел от этого сгореть. Начнем. Тема нашего первого урока: «Как не взорваться к чертовой матери, пытаясь зажечь свечу». Записывать не нужно. Все равно не поймете. Будем работать руками. И, кто способен — головой.

«Ученики» подобрались, посерьезнели, осознавая, что шуточки кончились.

— Прежде чем вы начнете уверенно управлять своим даром, — начал я свою вступительную лекцию, прохаживаясь перед застывшими учениками, — вы должны усвоить одну простую мысль. Ваша сила — очень опасное приобретение, которое при неверной дозировке сожжет вас изнутри быстрее чахотки. Наша первая и главная задача — научиться контролировать себя.

Я вытащил на середину комнаты свой «учебный стенд» — две медные пластины, подключенные к грибу-аккумулятору. Учебное пособие, конечно, не ахти, но для начала — в самый раз.

— Итак, господа, основа основ — это контроль. Способность чувствовать и направлять поток не грубой силой, а тонким, выверенным усилием. Сейчас каждый из вас ощутит это на своей шкуре. В прямом смысле.

Первым пошел Оболенский. Он был огневиком, и научить его для меня было сложнее остальных. К пластинам я подключил через проволоку небольшой кусок железа.

— Ваша задача, поручик, — сказал я, — положить руки на пластины. Вы почувствуете легкий ток. Вы должны не просто терпеть его, а направить. Так, чтобы вот эта железяка, — я ткнул в нее пальцем, — начала медленно, равномерно нагреваться. Не докрасна, Боже упаси. Просто пусть станет теплой! Дадите слишком много силы — она раскалится. Попробуете взять ее грубо — получите неприятный, но поучительный урок. Контролируйте себя! Приступайте.

Поручик, скрипнув зубами, взялся за дело. Самоуверенность его и сгубила: железяка мгновенно раскалилась, заставляя его с руганью отдергивать обожженные пальцы.

Следующим был Голицын. Для него, «марионеточника», я наскоро приготовил особое, довольно простое задание. Между пластинами я положил кусок сырой, окровавленной говядины.

— Ваша задача, князь, — проговорил я с самой вежливой из моих улыбок, — еще тоньше. Вы должны пропустить через это… мясо… слабейший импульс. Но так, чтобы он не прервался. Мертвая плоть обладает свойством сопротивляться току. Ваша цель — подчинить ее. Ну же! Заставьте этот кусок стать послушным проводником.

Князь презрительно посмотрел на меня, потом на мясо, и в его глазах полыхнула такая ненависть, что, казалось, говядина сейчас зашипит и поджарится сама собой. Но он промолчал. Стиснув зубы, их сиятельство изволил возложить свои бледные, длинные пальцы на медь и начал «пытаться». Конечно, я знал, что Голицын знает и умеет уже намного больше, чем остальные «дошколята», но устраивать ему индивидуальную программу я не собирался.

Остальные получили базовое задание: просто почувствовать и удержать поток. Прыщавый разночинец, решив, видимо, произвести впечатление, с ходу влил в пластины столько дури, что его тряхнуло и отбросило к стене. Он сидел на полу, икая и тряся головой.

— Великолепно, — похвалил я его без тени улыбки. — Первый кандидат на самосожжение. Кто следующий?

Больше желающих выпендриваться не было.

Затем я решил, что пора провести первичную диагностику их способностей, своего рода «вступительный экзамен», чтобы понять, с каким «материалом» я имею дело. Система была проста, отработана в Академии веками.

На первом этапе им следовало почувствовать потоки Силы. Каждый по очереди подходил к моему примитивному тренажеру — двум медным пластинам. Я пропускал по ним слабейший ток. Задача «учеников» была проста: закрыть глаза и, абстрагировавшись от физического покалывания, «услышать» сам поток чужой энергии.

Результаты были… предсказуемы. Оболенский, как уже имевший некоторый опыт, справился довольно быстро, с презрительно улыбкой встав в стороне — ему эти «детские игры» казались унизительными. Агенты Шувалова, привыкшие к дисциплине и концентрации, тоже уловили «гул», хоть и с трудом. А вот дворянчик и разночинец провалились — они чувствовали лишь тепло и зуд в пальцах. Голицын же прошел тест практически мгновенно, процедив сквозь зубы:

— Я это чувствую. Дальше!

На втором этапе им надо было научиться изменять Силу.

— Хорошо, — сказал я, обращаясь к тем, кто справился. — Теперь задача сложнее. Вы не просто слушаете поток. Вы им управляете. Заставьте его течь не прямо, а… по спирали. Вокруг пластины. Если сделаете правильно, создадите слабое магнитное поле. Сложность в том, что энергия — не ваша. Вам понадобится сначала «оседлать» поток, после чего подчинить своей воле и дальше — направить в нужное русло.

Я рассыпал вокруг пластин горсть мелких железных опилок.

— Результат вашей работы вы увидите своими глазами.

Это базовое упражнение необходимо для умения напитывать руны собственной силой. Пусть сам принцип их построения я передавать не собираюсь, но будет странно, если созданные мной руны никто не сможет повторить. Я же позиционирую их — как технические знания по управлению новой энергии. А какой я буду инженер, если мои творения невозможно повторить другим людям? От отца Иоанна я тогда отличаться не буду в глазах начальства.

Оболенский пыхтел, его лицо покраснело. Опилки едва-едва шевелились. Менталист-попович потерпел полное фиаско — его дар был не про это. А вот шуваловский «мастеровой» — металлург, напротив, неожиданно преуспел. Опилки под его руками медленно, но верно начали собираться в едва заметные концентрические круги. Он не просто чувствовал металл — он инстинктивно понимал его. Другое дело, что он захватил своей силой мелкие песчинки, вместо того чтобы создать поток силы лишь в пластинах. О чем я ему и сказал.

Голицын же… Он легонько коснулся пальцами пластин, и опилки в мгновение ока встали дыбом, выстроившись в идеальный, ощетинившийся иглами круг, как шерсть на загривке зверя.

Вот тут я впечатлился. Князь действительно был одарен — высочайший контроль собственной силой на таком уровне! И как же получилось, что их род иссяк…

— Превосходно, князь, — сказал я, игнорируя его вызывающий взгляд. — Теперь — то же самое, но без «костылей».

Я убрал пластины. И положил на стол перед ним простой железный гвоздь.

— Создайте такое же поле. Но не в меди. А в пустом пространстве. Вот здесь, — я указал на точку в дюйме от гвоздя.

— Заставьте гвоздь притянуться к себе!

Это было задание не для марионеточника, а для мага металла. Выполнить его Голицын не сможет. А если у него получится, то я очень удивлюсь. Тогда или я чего-то не знаю о магии, или скорее в князе есть неизвестные мне силы. Все-таки «частота» магии металла и «марионеток» сильно различается. Одно дело — использовать физические особенности металла, пустив по нему свою энергию, и другое — повторить их на голом контроле. Я не собирался унижать князя. Моей задачей было показать — что магия не просто так имеет различия на уровне генов. Что у каждой силы есть свои четкие рамки. Ну и необходимо было все же показать всем окружающим, что мне даже такого уникума как князь есть чему учить.

Он пытался. Я видел, как побледнело его лицо, как вздулась жилка на виске. Но чуда не случилось. Гвоздь так и не сдвинулся ни на миллиметр. Провал ударил по его гордыне. А когда я затем объяснил, что выполнить задание ему было и вовсе невозможно, и рассказал о причинах этого, то казалось, его ненависть взяла новый уровень.

Тестирование было окончено. Теперь я имел полную картину: Оболенский — сильный, перспективный, но грубый и нетерпеливый «огневик». Простолюдины — «темные лошадки», сырой, но потенциально интересный материал. И, наконец, Голицын — талантливый, умный, с врожденным чувством контроля. И при всем этом –абсолютно аморальный и безжалостный. Самый перспективный ученик. И самый опасный враг.

После занятий, оставив свой выводок «одаренных» зализывать обожженные пальцы и уязвленное самолюбие, я направился к Шувалову за объяснениями. Кабинет графа встретил меня привычной тишиной и запахом дорогого табака.

— Ну, как успехи? — спросил он, отрываясь от бумаг с едва заметной ироничной усмешкой.

— Великолепно, граф, — ответил я, опускаясь в кресло. — Пара-тройка наверняка спалит себя по неосторожности, но в целом материал обучаемый. Особенно ваш новый кадр. Талантлив. Просто самородок!

Шувалов понял намек.

— Я понимаю ваше недовольство, Михаил, — с усталой деловитостью сказал он. — Поверьте, удивление мое было не меньше вашего. Но поймите и вы — это Петербург.

Он встал и подошел к окну.

— Здесь репутация и родственные связи иногда весят больше реальной вины. Князь Голицын — представитель одного из древнейших родов. Его арест вызвал в столице переполох. Дядюшки, тетушки, троюродные племянники — вся эта золоченая саранча буквально налетела на пороги Аничкова дворца.

— И Великий князь уступил?

— Он поступил как политик, — поправил меня Шувалов. — За Голицына лично поручился князь Чарторыйский, поставив на кон свою репутацию. Николай Павлович предпочел дать роду шанс искупить вину своего отпрыска службой, а не раздувать скандал, который бросил бы тень на весь наш Комитет. Представьте заголовки в европейских газетах: «В России князей бросают в тюрьму по доносу безродного колдуна». Некрасиво.

Он повернулся ко мне.

— В конце концов, мы имеем то, что имеем. Голицын под присмотром, на коротком поводке. Вы — его учитель. По-моему, весьма изысканная месть. Вы ведь теперь можете устраивать ему ежедневные порции унижения, и он будет вынужден это терпеть. Разве не восхитительно?

— Восхитительно, граф. Особенно когда понимаешь, что эту тварь подбросили именно в мою корзину!

Шувалов нахмурился, и я понял, что перегибаю палку.

— Хорошо, граф. Его будут учить, как и приказано. Но знайте: вы пригрели на груди гадюку. И с меня взятки гладки, когда, как и кого он решит ужалить. Моя задача — научить его шипеть по уставу. А уж в кого он вонзит ядовитые зубы — за это я не отвечаю!

Шувалов кивнул, принимая мою позицию.

— Касательно ваших дел… — сменил он тему. — Как уже сказал, я выполнил свою часть. Ваше прошение, вместе с моей самой лестной рекомендацией, лежит на столе у его высочества. Теперь нужно дождаться возвращения Государя.

— Я умею ждать, — заверил я.

Ну что же, все ответы были получены. У меня теперь враг под боком, туманное обещание дворянства в будущем и целый класс «одаренных», которых нужно было научить не убивать себя магией. Обычный рабочий день.

— И, Михаил, — окликнул меня Шувалов у самой двери. — Будьте с князем… помягче. Он все-таки аристократ.

— Непременно, граф, — ответил я, не оборачиваясь. — Для него заготовлена особая, аристократическая программа. Он непременно оценит!

Ночью, в своих роскошных апартаментах на Английской набережной, князь Дмитрий Голицын не спал. События последних недель возвращались снова и снова, и каждое воспоминание — словно раскаленное клеймо. Позорные события в Кунгуре. Арест. Каземат. Гнев отца, который встретил его в столице и лично притащил на покаяние к Великому князю. Необходимость кланяться, изображать раскаяние, подчиняться.

Апофеозом унижения стало сегодняшнее занятие. Он, князь Голицын, сидел, как школяр, и по указке этого… мужика… заставлял кусок дохлой говядины проводить ток. И хуже всего было то, что он подчинился. Стиснув зубы до боли в челюсти, он выполнял приказы, чувствуя, как бессильная ярость отравляет кровь. Потому что отец был прав. Потому что Чарторыйский был прав. Это был его единственный шанс остаться в приличном обществе.

«Он сильнее, — с холодной ненавистью признавал Голицын, глядя в темное окно. — Он опытнее. Он знает о Даре то, о чем я и не догадываюсь. В открытую мне его не одолеть».

Нужно было другое оружие. Более тонкое, аристократически-коварное. И память, услужливо подбросила ему воспоминание об одном слухе, которому он тогда не придал значения: слепая, иррациональная ненависть этого Молниева к костромскому проповеднику — некоему отцу Иоанну. Голицын по себе знал — так ненавидеть можно лишь того, кого ты смертельно боишься! А значит, этот Иоанн способен обуздать мерзавца!

Голицын рывком поднялся с постели. В голове его мгновенно родился изящный, простой и дьявольски коварный план. Надо использовать ненависть этого колдуна как оружие против него самого! «Он силен, — думал Голицын, и на его губах впервые за много дней появилась улыбка. — Он умен. Но у каждого есть слабость. Его слабость — этот поп. Что ж. Раз он так хочет встретиться с этим „пророком“, надобно устроить ему эту встречу».

Торопливо позвав прислугу, он приказал принести свечи и письменный прибор. Когда заспанный камердинер отца подал все затребованное, он сел за письменный стол и достал лист лучшей гербовой бумаги. Письмо, которое он начал писать, было шедевром иезуитской лести. Он обращался к отцу Иоанну как к «духовному светочу во тьме безверия», выражая восхищение его «святыми делами». А затем плавненько переходил к главному: «…но скорблю безмерно, отче, ибо пока Свет ваш озаряет земли костромские, здесь, в столице, один из верных сынов Света томится в безбожных казематах, — писал Голицын, имея в виду Никишина. — Его, воина Христова, схватили по ложному доносу. Я, смиренный раб Божий и почитатель вашего великого дара, готов помочь его вызволить. Но моих сил мало. Мне нужна ваша поддержка. Ваше слово, что способно поднять народ…»

Он приглашал Иоанна в Петербург. Для личной встречи. Обещал познакомить с другими «сочувствующими одаренными». Идеальная приманка для фанатика, жаждущего расширить свое влияние. Закончив, он запечатал письмо и отдал его верному слуге с приказом отправить с самой быстрой почтовой тройкой.

Голицын снова подошел к окну. Начинался рассвет. «Пусть сожрут друг друга, — подумал он с холодным злорадством. — Два паука в одной банке. А я… я пока буду учиться. Впитывать те крупицы знаний, которыми этот мужлан так щедро со мной делится. Чтобы, когда они ослабят друг друга до предела, нанести последний, решающий удар».

Он возвращался в постель почти умиротворенным. Игра начиналась снова. И он, Голицын, за все возьмет реванш!