Старуха 3

Глава 7

Перед европейским Рождеством Вера снова слетала в Стокгольм – вручить королю подарок. И Берия, и Сталин были против того, чтобы туда летела Вера, но товарищ Афанасьев подтвердил, что передачу подарка через советскую послицу Густав воспримет как оскорбление: он ее терпеть не мог и все это знали. Так что пришлось лететь с электрофоном именно Вере – и король «не оскорбился». Напротив, он действительно обрадовался, в том числе и тому, что «в СССР делают пластинки со шведской музыкой».

Марта очень быстро организовала студию для записи музыки, куда было привезено много практически уникального оборудования – но студия была все же небольшой, в ней хорошо было писать сольные выступления или делать записи каких-нибудь камерных ансамблей. Так что записывать знаменитую «Шведскую рапсодию» (и еще четыре произведения Альфвена, чтобы «заполнить две пластинки») пришлось в Консертусете – самом известном концертном зале шведской столицы. И записывать пришлось все же ночью…

Хуго Альфвен – автор этой рапсодии и известный на всю Швецию дирижер оказался человеком очень непрактичным: Марта ему предложила на выбор или гонорар в две с половиной тысячи крон или по десять эре с каждой проданной пластинки – и музыкант выбрал первый вариант. В принципе, его можно было понять, сейчас в основном тиражи пластинок колебались в районе пяти, максимум десяти тысяч – но тут он точно прогадал. То есть «в перспективе прогадал», потому что до Рождества Марта смогла продать только пару сотен электрофонов. И пару тысяч – уже в Рождественскую распродажу, и каждый покупатель электрофона приобретал и как минимум одну (из четырех уже отпечатанных в СССР) пластинок с произведениями этого шведа. А студия звукозаписи в Стокгольме работала вообще без перерывов: желающих «увековечиться в винилите» оказалось неожиданно много, так что уже образовалась довольно приличная очередь из «деятелей музыкальной культуры». Образовалась даже несмотря на то, что студия просто за процедуру записи брала по пятьсот крон в час – и время всегда считалось в «полных часах». Марта рассчитывала в следующем году продать в Швеции минимум двадцать тысяч электрофонов, и еще с сотню тысяч – в Европе, и на каждый продать по два десятка пластинок, так что в студию теперь приезжали и немецкие исполнители, и французские, и итальянские – но пока она заказывала в основном отечественные произведения, оставляя иностранные записи «на потом». А «любительские» в Лианозово делали «по упрощенной технологии», выпуская их тиражами по сотне штук (больше «упрощенная» матрица просто не выдерживала), и их просто отдавали исполнителям (правда, тоже за деньги)…

Когда Вера вернулась в Москву, ее пригласил Иосиф Виссарионович:

– Я гляжу, вам очень понравилось в Швеции…

– Мне нравится оттуда деньги и станки получать. А сама по себе Швеция… если не считать примерно половину из тех шведов, которые работают по нашим советским заказам, то подавляющее большинство шведов к СССР и вообще к русским относится резко отрицательно. Половина – так просто нас ненавидит. Тот же Густав: он очень позитивно к Гитлеру относится, помогает ему и армию вооружать, и вообще… Меня он бы с удовольствием собственными руками задушил…

– Но он тебе присвоил звание «желанного гостя»…

– Он нас ненавидит, но он не дурак. Ведь шведская промышленность и на самом деле на четверть работает по нашим заказам или на наших поставках. И он прекрасно понимает, что я могу эту четверть промышленности мгновенно остановить – а это уже народные волнения, практически революция, так что он меня вынужден терпеть и делать приятную рожу при виде меня. Ну, еще пару лет пусть делает, потом мы всю эту шведскую торговлишку прикроем за ненадобностью. То есть не всю, Марта, как посредник при продаже наших товаров, нам еще очень пригодится…

– Ты говоришь о своей подруге как…

– Она мне не подруга, и я ей тоже не подруга. Мы просто организовали совместный бизнес, в котором оба зависим от партнера. Причем она – тоже не дура – понимает, что теперь она от меня куда как больше зависит, чем я от нее. Так что она-то меня и дальше будет облизывать… а нам получаемые через нее деньги тоже лишними не окажутся. Можно, конечно, эти потоки денег переключить на других партнеров – но и другие окажутся такими же сволочами, так уж лучше работать со сволочью знакомой. Ведь даже когда война начнется, она будет эти потоки нам обеспечивать…

– А ты не боишься в Швеции такие деньги держать? Ведь, если ты говоришь, что шведы нас ненавидят…

– Я там не держу никаких денег. На счетах у Афанасьева хорошо если сотня тысяч крон хранится, для оперативных расчетов. Я, собственно, и стараюсь все получаемые через Марту или через Электролюкс деньги сразу же и тратить. Исключительно для того, чтобы денег хранить не надо было. А если вдруг получаются какие-то сверхплановые доходы… у нас-то в СССР чего только нет! Чего не хватишься, того и нет. Я вот зажигалки газовые Марте подсунула: там доход, конечно, копеечный, многого не купишь – так я станки и оборудования для скрипичной фабрики приобрела.

– Эти твои черные скрипки делать?

– Нет, черные скрипки получаются не особо дешевые, я купила фабрику, которая обычные скрипки делать будет, деревянные. Парни из Петровска, когда налаживали производство черных, насобирали скрипичных мастеров буквально несколько сотен – но на химпроизводстве-то им делать вообще нечего, так что пусть на традиционной фабрике поработают.

– И зачем нам столько скрипок? Но ты права, у нас даже балалаек – и то не хватает.

– Балалайки… они-то как раз народу и не нужны: так называемая русская балалайка вообще народу незнакома.

– Это как? Русская – и незнакома?

– Треугольную балалайку изобрели в самом конце прошлого века Андреев и Пасербский. Точнее, ее изобрел Франц Пасербский, у него и патент на это изобретение есть… германский, а Андреев зажравшихся буржуев, изображающих «единение с простым народом», на ней играть учил: инструмент-то примитивный, из него звук извлекать несложно. А народная балалайка – она вообще другая, с двумя струнами, с во-от таким грифом – и играли на них самые что ни на есть голодранцы, которые не могли денег наскрести на дешевенькую домру или тем более скрипку и топором из полена себе балалайки выстругивали. Я проверяла: севернее Воронежа и Тамбова в любой деревне как минимум одна скрипка имеется, а гармонь – хорошо если одна на два десятка деревень есть. Балалаек же вообще нет и не нужны они там никому. В Белоруссии в любой деревне несколько человек на скрипках прекрасно играют… то есть умеют играть. В России еще с двенадцатого века главным народным инструментов был гудок!

– Дудка что ли?

– Гудок – это скрипка такая… древняя. Немного форма другая, но суть… так что скрипка – это самый что ни на есть русский народный инструмент. Вот только в основном качество их паршивое, а хочется всем инструмент получше. Поэтому поставить завод, который сможет изготавливать сотню тысяч скрипок в год – этого даже недостаточно будет…

– Не знал… А ты, гляжу, о музыке и инструментах очень много знаешь. И музыку сочиняешь замечательную… не хочешь заняться управлением производства музыкальных инструментов?

– Не хочу. Но занимаюсь – через не хочу занимаюсь. Потому что от наших, извините, руководителей советской культуры милостей ждать не приходится, как, собственно, и культуры. Я еще заказала оборудование для рояльной фабрики у немцев, пусть в Калуге еще и пианино делают.

– И ты мне сейчас расскажешь, что пианино – тоже древний русский народный инструмент еще с двенадцатого века…

– Нет, но пианино должно стоять в каждой советской школе: инструмент великолепный, простой в освоении, с ним музыку детям преподавать – самое милое дело.

– А почему именно в Калуге?

– Так захотелось. На самом деле там сейчас стройкомплекс не загружен, они быстро фабрику выстроить смогут. И народ для работы на фабрике скоро будет: турбинный завод два ФЗУ организовал, но им уже столько рабочих, сколько там подготовят в этом году, и не нужно – а ведь выпустятся-то дети, им куда-то переезжать самостоятельно еще рановато.

– Ладно, это я просто так спросил… а ты речи свои антисоветские все же поумерь. Ругать советскую власть…

– А я просто ответила. И я не ругаю, а критикую. Предлагая, между прочим, разумную альтернативу как раз антисоветской деятельности отдельных товарищей – например, в области той же культуры. На самом деле… было бы хорошо в каждом областном центре… вообще в каждом городе, где населения больше сотни тысяч, музыкальные школы открыть или даже техникумы, чтобы преподавателей готовить. По специальностям рояль, скрипка, на юге еще домра… – это в обязательном порядке, а позже можно… нужно будет список инструментов расширить так, чтобы из выпускников таких техникумов можно было хоть симфонический оркестр организовать.

– Ну у тебя и замах, а средства на все это… или ты опять откуда-то «изыщешь»?

– Приспичит – так изыщу, но только если вы мне всех руководителей советской культуры разрешите немножко так порасстреливать. А пока у меня деньги на совсем другие проекты тратятся… я имею в виду наши, советские деньги.

– И на что именно?

– Я хочу, чтобы империалисты боялись Красную армию до мокрых штанов. Даже не так, я хочу, чтобы у них при одной мысли о возможной войне с СССР в штанах становилось мокро, грязно и вонюче…

– Мы видели ваши ракеты… да, впечатляют. Думаешь, если их показать… ну, тем же немецким…

– Не нужно им ничего показывать. Оружие – это, конечно, штука полезная. Но как там Наполеон говорил? Войско баранов, возглавляемое львом, всегда одержит победу над войском львов, возглавляемых бараном. Пока я вижу только одного льва…

– Меня? – удивился Сталин.

– Нет, вы не воитель, а руководитель государства. А пока у нас один настоящий воитель: Лаврентий Павлович.

– Ты ошибаешься, он вообще не военный.

– Но он в ежовых рукавицах держит целую толпу военных, и заставляет их воспитывать бойцов по-настоящему. В войсках КГБ во-первых – единоначалие, во-вторых – железная дисциплина. И вот Лаврентий Павлович эту дисциплину и обеспечивает. А я – я прилагаю все силы к тому, чтобы у него было не семьдесят тысяч бойцов, а как минимум полмиллиона. Полмиллиона дисциплинированных, прекрасно обученных и обеспеченных всем необходимым бойцов. Мое тут дело – как раз последнее: все необходимое сделать.

– Ну хорошо, Лаврентий второй пункт обеспечивает, ты третий. А первый?

– Устав КГБ, или как там этот документ называется? Ведь в Комитете каждый командир – он и по званию комиссар, и по обязанностям. Зато решения принимаются быстро, никому не нужно сопли по столу размазывать…

– И в НТК ведь так же?

– Конечно, НТК ведь, по сути, тоже Лаврентий Павлович создал… То есть он и в КГБ точно такую же систему организовал, как в НТК: каждый знает, за что он отвечает. И каждый – отвечает! И еще знает, чем именно он отвечает. Вот взять простого рабочего: у него и жилье хорошее, и зарплата. Но если он работать будет плохо, то он безо всякой волокиты просто теряет и жилье, и зарплату. Поэтому-то каждый рабочий на предприятиях НТК постоянно учится хорошо работать – и если он работает хорошо, то размеры благ для него постоянно растут.

– Но ведь рабочий может просто что-то не уметь…

– А они все сначала ничего не умели. Система-то в НТК как устроена? Строится завод – и пока он строится, куча народа обучается рабочим профессиям. Это даже не особенно трудно, на третий разряд токарь или фрезеровщик учится три месяца. То есть не трудно, если сам человек учиться хочет – но у нас каждый знает: выучится – получит жилье и зарплату, не выучится – гуляй, ты больше комитету вообще неинтересен. И почти все именно учатся с утра и до ночи. А дальше – учатся уже на рабочем месте. Хорошо выучился, получил, скажем, четвертый разряд – и ты уже старший рабочий с повышенным окладом и отдельной квартирой. Вырос до пятого разряда – станешь бригадиром или даже мастером…

– И зачем на заводе столько мастеров?

– На одном заводе столько не нужно, но заводы-то постоянно новые строятся. Люди переезжают. Не все, но многие: ведь переезжают они с серьезным таким повышением в получаемых благах. Опять же, в ФЗУ можно перейти, других учить – сейчас почти при каждом заводе ФЗУ организованы. Иначе где новых-то рабочих брать? А НТК рабочих сам выращивает, и не только для себя: например, у товарища Тевосяна три четверти новых рабочих обучались в училищах НТК.

– Тогда непонятно, почему на заводах НТК производительность труда настолько выше. Вы считаете, что товарищ Тевосян недорабатывает где-то?

– Мое личное мнение заключается в том, что Ованес Тевадросович – вообще один из лучших наркомов в стране. А насчет производительности… в НТК же себе забирают все же лучших выпускников училищ. Дайте Тевосяну право строить такое же качественное жилье, тратить больше денег из бюджета наркомата на медицину, на детские учреждения, на культуру ту же – и эти лучшие уже смогут выбирать, куда им идти работать. А сейчас, если им предлагают работу на заводах НТК, они даже не раздумывают. Да и по любым другим отраслям ситуация такая же, просто Тевосян все же действительно дело знает. А раз знает, то не боится внедрять что-то новое: он результаты этого нового в состоянии заранее просчитать, как и потенциальные проблемы при внедрении.

– Мы куда-то не туда в разговоре свернули: хотя ты иногда и говоришь интересные вещи, но идеи твои страна пока реализовать не может… полностью.

– Согласна, вот я и реализую пока то, что могу. На самом деле даже это не я реализую, народ сам прекрасно понимает, что ему нужно, а я разве что помогаю этому народу делать что следует… финансово в основном. Но в первую очередь, конечно, помогаю тем, кто оборону страны крепит, и здесь уже помощь стараюсь оказать… химическую. Те же пороха специальные, взрывчатки разные: это я люблю придумывать. Не потому, что люблю людей убивать, а потому, что это поможет стране людей живыми сохранить. А люди – главная ценность государства.

– А ты можешь не лозунгами, а нормальными словами говорить? Ладно, иди уже… а с Иваном Федоровичем я поговорю… насчет детских садов и культуры. Но если ему и от тебя помощь понадобится…

– Разве что советом. Он сам мальчик уже большой, головой думать неплохо умеет. Если ему… если ему просто показать, что его инициативы страна поддерживает, то лет через пять СССР в металлургии весь мир обгонит!

– Ты лучше лозунги свои на бумажке напиши и, когда приходить ко мне будешь, их сразу по стенам развешивай. А то я без наглядной агитации что-то не соображу чем заниматься-то надо. Иди уже… зараза!

На состоявшемся в начале января тридцать пятого года заседании комиссии НТК присутствовал Лаврентий Павлович – поскольку рассматриваемый вопрос напрямую касался безопасности государства. И после окончания заседания комиссии он задал Вере простой вопрос:

– А зачем? У нас сейчас в двух конструкторских бюро люди разрабатывают аналогичные системы…

– А я что, против? Пусть разрабатывают. Может быть, что-то дельное и придумают. Но может быть и не придумают, а L-60 все же лучший зенитный автомат в мире на сегодняшний день.

– Но под него придется запускать в производство абсолютно новый патрон…

– Придется. Но новый патрон придется в любом случае производить, не этот – так другой какой-то. Так зачем нам тратить умы наших талантливых людей на придумывание чего-то нового, если и старое вполне нас удовлетворяет?

– А вот военспецы говорят, что мощность снаряда… то есть они говорят, что для зенитки мощность избыточна, а для наземного применения наоборот, недостаточна.

– Врут.

– Это с чего это ты так уверенно говоришь-то? – Лаврентий Павлович от возмущения аж на фальцет сорвался.

– Говорю уверенно потому, что военспецы просто не знают, какие именно снаряды будут делаться для этой пушки, и врут не по злому умыслу, а по необразованности. Но я им про новый снаряд говорить не буду, от них всё у буржуям мгновенно утечет. А вам вот скажу, чтобы вы на меня больше бочку не катили. Пункт первый: в гильзу будет сыпаться новый порох, причем порох, специально под это пушку разработанный.

– То есть как это порох под пушку?

– То есть этот порох будет гореть ровно столько, сколько снаряд будет внутри ствола двигаться. И только за счет этого скорость снаряда поднимется с восьмисот пятидесяти метров в секунду до почти тысячи ста. И целиться из пушки получится не на семь километров максимум, а практически на девять – но это лишь начало. Пункт второй: сам снаряд будет делаться из лантанированной стали с тонкостенным стаканом внутри из лантанированного чугуна. Да, технология очень непростая – зато снаряд полегчает аж на сто двадцать граммов – то есть в прежнем габарите полегчал бы, но мы его еще и удлинили, и осколков при взрыве получится в полтора раза больше. А по осколкам: взрывчатка в снаряде тоже будет новенькой…

– … специально под эту пушку разработанной…

– Вот видите, вы уже и сами поняли. Да, только не под эту конкретную пушку, а под составной снаряд из лантанированных металлов. И взрывчатки этой, между прочим на треть более мощной, чем тол, в снаряд поместится не девять граммов, как в снаряд от сорокапятки, а уже больше двенадцати.

– То есть снаряд будет меньше, а мощность его станет больше?

– Вот именно. А теперь про собственно пушку. Ведь эти мальчики полтора года не в носу ковырялись…

– … и сопли по столу не размазывали, я помню. Поконкретнее, пожалуйста.

– У шведа ствол перегревается еще до того, как они выпустят сотню снарядов подряд. А у нашей снаряд вместе с горячими пороховыми газами в стволе будет находиться в полтора раза меньше времени, да еще ствол более тонкий – так что гарантированно двести выстрелов очередью он выдержит.

– Это как «ствол тонкий»? Там же давление в стволе при выстреле…

– Во-первых, давление в стволе меньше, чем у шведского оригинала получится. Порох медленнее горит, давление в стволе вообще при выстреле не падает, а нарастает – и максимум как раз в момент покидания снарядом стволом получается, и этот максимум больше, чем при покидании ствола в шведской пушке, но все равно меньше шведского максимума. Там скорость больше покрытием обеспечивается, ствол изнутри пирохромом покрывается, то есть раствором карбида хрома в хроме… конечно, он обходится почти втрое дороже традиционного… там химия очень непростая, да и пирохромные установки сильно недешевые получаются…

– А вот это уже неправильно, про деньги забывать все же не стоит.

– Это правильно: у Бофорса ствол выдерживает до четырех тысяч выстрелов, а наш – уже минимум десять тысяч. Для автоматов живучесть ствола очень важна, так что все равно даже по деньгам ствол этот окупается. А уж в боевых условиях…

– Вот знаю же, что про химию с тобой спорить бесполезно, а все равно не могу удержаться! А где мы эти орудия делать будем? Ведь в НТК оружейных заводов нет. Я спрашиваю, потому что там наверняка какие-то твои секретные технологии будут, нужно о сохранении гостайны позаботиться…

– Вы всё буквально на лету схватываете! А насчет сохранения тайны… нужно просто новый завод построить, а возможно, что и не один. Если вас интересует мое мнение…

– Не интересует.

– Артиллерийский завод я бы поставила в поселке Весёлый, это километрах в десяти от Лесогорска. Глушь, тайга, туда хрен доберешься.

– И снова спрошу: зачем?

– В Братске поблизости металлургический завод, опять же Лесогорск с боеприпасами…

– Смета есть?

– Зачем вам-то? НТК займется…

– А деньги ты для НТК изыщешь, я правильно понял?

– Нет, изыскивать будет товарищ Тихонов, у него работа такая. А я своей работой заниматься буду.

– Новый порох придумывать…

– А хотя бы! Я порохами много лет занималась, сейчас у нас лучше меня их никто придумать не сможет…

– Ага, ты как курица: один, два, много… даже хуже курицы. А кроме порохов чем заниматься собираешься? Что-то физиономия у тебя больно хитрая…

– Не хитрая, а задумчивая. Сделать-то нужно очень много чего, а времени на всё не хватает. Вот и думаю, чем бы заняться. Начну тогда с чего попроще, да и погодка явно намекает, что сейчас важнее. Я вам еще нужна?

– Ты всем всегда нужна… про пушки эти я понял, с Валентином по секретности я без тебя поговорю. Вечером не зайдешь? Нино обещала что-то новенькое на ужин приготовить. А если я задержусь, то скажи ей, чтобы начинали меня не дожидаясь: могу сильно на работе задержаться…

Аня Филиппова с волнением ждала результата «натурных испытаний» нового изобретения. То есть изобретение было не совсем ее, но всю разработку технологии серийного производства изделия Вера Андреевна поручила ей – и теперь оставалось лишь дождаться официального заключения о пользе изделия от начальника полигона. Откровенно говоря, Митрофан Иванович был не очень доволен тем, что испытания поручили именно ему – но уже на следующий день после приезда Ани на полигон он, лично «испытав» химическую грелку в сорокаградусный мороз, лишь поинтересовался:

– А поменьше ее сделать можно? Ну, чтобы в сапоги тоже запихнуть, а то ноги-то мерзнут, и даже в валенках.

– Стельки-грелки мы тоже изготовили, я привезла их примерно сотню штук. Только стелька получилась толстая, тут сапог потребуется на пару размеров больше.

– Ну, сапог побольше мы найдем… где ваши стельки?

Изобретение внешне было совсем простым, ведь каждому химику известно, что окисление железа – реакция экзотермическая. А вот придумать, как эту реакцию сделать еще и достаточно быстрой, чтобы выделяющееся тепло человек всерьез почувствовать мог… тоже для химика задачка не их сложных – но вот додуматься, что это может кому-то понадобиться и принести заметную пользу… Все же недаром Старуху в университете называли «выдающимся внедренцем»: она с какой-то удивительно легкостью определяла, как какая-то совершенно химическая реакция будет где-то использоваться.

Но именно она – Анна Григорьевна Филиппова – придумала (ну да, по заданию придумала) как в больших количествах изготавливать железный «песок», потратила много времени и сил на то, чтобы подобрать параметры этого «песка» так, чтобы грелка работала долго и не нагревалась больше, чем до восьмидесяти градусов… Ещё ее группа довольно много сил потратила на разработку подходящей (и дешевой!) упаковки для реакционной смеси – и вот теперь…

Митрофан Иванович вошел в комнату, где Аня сидела в ожидании заключения, смахнул иней, густо осевший на меховые «уши» шапки:

– Девушка, идемте в штаб, там сейчас заключение уже печатают, я его подпишу. То есть рекомендую к принятию на вооружение этих ваших грелок. Но, я знаю, бюрократия у нас – дело довольно долгое… а нельзя ли как-то с вами отдельно договориться о поставке ваших грелок на полигон уже сейчас? Мы, конечно, вашему институту их оплатим, даже по опытной цене оплатим – но не хотелось бы ждать еще пару месяцев, а у нас, сами видели, бойцы почти все время в поле находятся. Нам бы хоть сколько бы этих грелок получить…

– Можно, конечно можно! Вы только напишите, сколько вам нужно: у меня… у нас уже производство налажено, мы сделаем сколько потребуется. Старуха сказала, что нужно сразу производство на пару миллионов в год закладывать, и мы уже полсотни тысяч – я больших имею в виду, полукилограммовых – можем за месяц изготовить. Маленьких, двухсотграммовых поменьше, тысяч десять всего: станки только налаживаются еще, а вот со стельками… Вы все же напишите, сколько вам нужно, может и для них нам станки сделают быстро. А с оплатой… полигон же войск КГБ? Вы только накладные подписывайте, а НТК с КГБ по оплате потом все вопросы закроет.

– А вы, гляжу, сами со своими грелками ходите? – поинтересовался Митрофан Иванович у семенящей рядом с ним девушки. – Такой мороз – а пальтишко у вас легонькое.

– Ну да… зато очень теплое. Такие в другой лаборатории делают, я только не знаю где. Тут материал называют искусственным гагачьим пухом… и я сейчас тоже вроде как испытателем для них работаю. Но сколько это стоит и когда его будут производить в больших объемах, я не знаю…

– Но будут?

– Наверняка будут. Валентин Ильич говорил, что Старуха не придумывает ничего, что людям не потребуется. А если людям это нужно, то мы это сделаем!