Старгородские Тайны

Глава пятая,

А поутру настроение нашей хозяйки круто повернулось. За завтраком выглядела она утомлённой и осунувшейся, словно ей всю ночь дурные сны докучали. И разговоры наши она вполуха слушала, свою думу невесёлую думала. Смотрел я на неё, смотрел, да и спросил напрямую:

– Не случилось ли с тобою чего, бабушка?

– Ой, сыночки, чтой-то не спокойно у меня на сердце! – тут же запричитала старушка, как видно, только и ожидавшая моего вопроса. – Я всю ночь не спала, думала. Сдаётся мне, в дурное дело я вас впутала.

– Да чего ж тут дурного, если мы хорошему человеку помогли? – вступил в беседу Севка.

– Не скажи, касатик, тут дело непростое! Не сама ж собой эта рогатина заговорённая на свет появилась? Кто-то над ней почародействовал. А кто? И зачем? – бабка поглядела на нас и невесело усмехнулась. – Что, призадумались? То-то!

Мы растерянно молчали. Возразить бабке и вправду было нечего.

– Вот что я, соколики, думаю. Раскопали мы с вами чьё-то злодейство тайное. И как узнает он о наших подвигах – не обрадуется. И не захочет ли ещё нас после отблагодарить по-своему, по-злодейски?

– Да полно, бабушка! – попытался я успокоить хозяйку. – Может, ничего такого и не было, и ты понапрасну тревожишься.

– А это мы сейчас проверим, – сказала бабка Устинья и скрылась в свою кладовочку. Пошуршала там немного и возвратилась в светлицу, держа в руках маленькую берестяную коробочку.

– Никогда о том не говорила и никому не показывала, – шёпотом сказала она и поставила ларчик на стол. – Да, видно, пришло времечко. Есть у меня драгоценность семейная – перстенёк золотой с камнем-яхонтом. Перстень этот непростой, вещий. Если кому из семьи беда грозит, (а из родных-то у меня нонче только вы – Емелюшка, да Севушка), засветится камень цветом красным, кровавым. Вот и посмотрим, правду ли мне сердце подсказывает?

Старушка бережно приоткрыла коробочку, знаками богов наших – Сварога и Дажьбога, Велеса, да Мокоши – расписанную, и из-под крышки сразу же пробился неяркий, но какой-то тревожный багровый огонёк. Даже и обычным зрением видимый.

– Светится, негодный! – ахнула бабка Милонега и присела (или упала?) на край лавки, не удержавшись на враз ослабевших ногах.

Мы с Севкой бросились к ней, хотели поднять. Но старушка мгновенно пришла в себя. Ведьмы не привыкли рассчитывать на чужую помощь, справлялись с любыми недугами сами.

– Ну, что ж, – тихим, но твёрдым голосом сказала она, – я кашу заварила, мне и расхлёбывать. Сама к вашему Тарасу пойду, в гости на блины позову. Он в таких делах больше моего понимает. Может, присоветует, как от беды оборониться.

Я не пытался её отговорить. По опыту знал – дело бесполезное. Но на всякий случай предупредил:

– Будилихо велел впредь без подношения не приходить. А нам его одарить-то и нечем.

– И то верно, – согласилась бабка Милонега. – Шеляги сиротские ему без надобности. Своих гривен – полна кубышка. Вот разве что…

Она замолчала, потом внезапно лихо, по-мальчишески присвистнула и уже бодрым голосом продолжила:

– Эх, семь бед – один ответ. Придётся Тарасу яхонт мой вещий отдарить. Тут уж он не сможет отказаться. Для его жизни беспокойной вещица эта сильно полезная.

Сказала, как отрезала. Больше наших возражений не слушала. Быстренько собралась и на торжище ушла. А мы с тревогой стали возвращения её ожидать.

Слушать Тарас Будилихо умел, про то вы уже знаете. Да и, по правде сказать, не слишком-то удобно рассказчика перебивать, когда у тебя рот блинами набит. И пока богатырь не насытился, а случилось это, ох, как нескоро, голоса своего могучего он не подавал. Ещё какое-то время он степенно отдувался после еды. И лишь затем обтёр усы, встал, подошёл к бабке Устинье и сгрёб её сухонькую ладонь в свой неимоверный кулачище. А когда разжал пальцы, у бабки в руке остался лежать перстенёк с яхонтом.

– Тарас Твердилыч! – упавшим голосом сказала старушка, – это ж я тебе… за хлопоты. Али не по нраву?

А он легонько приобнял её за плечи и прогудел:

– Нет, мамаша, камушек у тебя хороший, полезный. Только не возьму я его. Не заработал.

– Да ты не спеши, добрый молодец, – попыталась бабка переубедить гостя. – Никто ж не просит вокруг нас день и ночь с мечом в руках бродить. Подумай. Может, по-иному как помочь сможешь?

– Казав – "ни", значить – ни! – резко ответил Тарас и уже тише добавил. – Не можу я ничого зробить. Ни як не можу, мамо.

– Ну, и ладно, без него обойдёмся! – вскочил из-за стола Севка, как обычно от волнения краснеть начиная. – Как-нибудь справимся.

– Уж ты-то точно, кощей рыжий, всех врагов одолеешь! – усмехнулся в усы Тарас. – Сиди уж, герой. – И он снова повернулся к хозяйке. – Да ты пойми, мамаша, я бы и рад помочь. Тем паче, в передрягу вы угодили нешуточную. Ждан Скоробогатов – это вам не Скавалыжников какой. Он в слободе выгоду боярина Радигоста Тырина блюдёт. Вот вы кому дорогу перешли!

– А при чём здесь Тырин? – это уже я спросил.

– Эх, ничего-то ты, друг Емеля, как я погляжу, не понимаешь! – покачал головой богатырь. – Да и не должон был до сей поры понимать. Ладно, слушай, расскажу. Теперь это и тебя касаемо.

Будилихо снова сел на лавку и начал рассказ с вопроса:

– Чем род Тыриных-Заховайских знаменит? Отчего богатство их множится? На чём сила держится?

– Известно, на чём. На водице живой.

– Ну, понял?

– Что "ну"? – переспросил я. – Они же гномам её продают.

– Продают, – согласился Тарас. – Когда гномы с гоблинами к согласию в цене не приходят. Тогда у Тыриных и берут. Потому что больше не у кого – или мы, или гоблины. Но наша вода гномам не нравится. Не тот состав, говорят. И как только они с гоблинами мирятся, сразу Радьке от ворот поворот дают. И где он тогда свой товар сбывает?

– Неужели у нас? – не поверил я.

– А ты думал – гоблины нам её возят? – рассмеялся наш гость. – Очень им это надо, когда гномы дороже платят! Это Радька Тырин у себя в кладовых свою воду в гоблинские кувшины переливает и через купцов подставных на торжище продаёт. По цене, кстати сказать, немилосердной. Теперь понял?

Я никак не мог поспеть за его рассказом. Уж слишком он оказался неожиданным, даже невозможным. Но, кажется, начал что-то понимать.

– Значит, от самогонщиков ему прямой убыток?

– Эге, да ты ще ни зовсим потеряна людина! – это Тарас меня так похвалил. – Давай, смекай дальше.

Теперь, когда главное стало ясным, мысли укладывались в цепочку гладко и беспрепятственно, как матрёшки одна в другую.

Самогонщики Тырину сильно досаждают, и он на многое готов, чтобы от них избавится. Но ни в лицо, ни по именам боярин их не знает. Слободские не любят без крайней нужды своих выдавать. Одно дело – у соседа стог сена увести, или межу в поле передвинуть. И совсем другое – его на боярскую расправу обрекать. А облаву устраивать – дело безнадёжное. Успеют самогонщики свои устройства попрятать. Ничего не добьёшься, только народ озлобишь. А за это князь-батюшка по головке не погладит.

Значит, действовать нужно умнее. Чем самогонщик от иных слободчан отличается? А тем, что у него гривны лишние в кошеле звенят. Через это излишество их ловить и надобно.

Тут ему кто-то из мастеров-чародеев помог. Может, даже и не намеренно. Человек для общего блага старался. Хорошую вещь придумал – уловитель. Чтобы видения, Алатырь-Камнем испускаемые, в зеркале не рябили, не подпрыгивали, а токмо глаз радовали. Какой толстосум тайный, пусть хоть самый осторожный, от такой приятной обновы откажется?

Дальше просто. Тот же чародей, или другой, (да хоть бы и из Академии), накладывает на рогатину наговор хитрый, простой воде в живую превращаться не дозволяющий. И уж затем надёжные, проверенные купцы продают уловитель всем желающим. А цену назначают такую, чтобы одним самогонщикам или самим купцам по карману была. Это чтобы лишней работы делать. А то будут рогатины без всякой для Тырина пользы по всему городу висеть.

Почему бы, спросите, само зеркало не заговорить? Проще простого! Зеркало в доме висит, всегда на виду. Заметят люди подвох. А на крышу кто смотреть станет? Один раз слазил, прикрепил рогатину, а дальше – лежи себе на печи, в зеркало смотри и радуйся.

Только радость эта недолгой выйдет. Перестанут вскоре чаны самогонные воду живую выдавать. Через месяц не останется в городе дешёвой водицы. Волей-неволей, а пойдут люди на поклон к купцам Тыринским. И потекут денежки рекой в сундуки его кованные. Хитёр боярин, ловко всё придумал!

И вот тут, откуда ни возьмись, появляемся мы с Севкой. И всю его хитрость с лёгкостью раскрываем. Дед Радим не удержится, кому-нибудь из друзей-самогонщиков тайну разболтает. И пойдёт слух гулять по городу. Перестанут люди рогатины покупать.

Боярин забеспокоится, начнёт выяснять, кто его замысел коварный сорвал. Имён ему, конечно, не назовут, но кое-что наверняка скажут: "Да отроки какие-то, чародейные вещи починяющие".

Всё! На том песня и кончилась. Отыскать нас в городе – половины дня хватит.

Тарас поглядел на меня и невесело осклабился:

– Толковый ты малый, Емеля! По глазам вижу – сообразил, чем дело кончится. Тюринские хлопцы тебя вмиг в оборот возьмут. А я, как нарочно кто подгадал, должен из города на неделю уехать. Потому и не берусь тебе помочь.

– Как, уехать? Зачем? – всполошилась бабка Милонега.

– Полнолуние скоро, – коротко и как-то нехотя ответил Будилихо. – Али запамятовала?

Хозяйка моя ойкнула, потом понимающе кивнула и больше вопросов не задавала.

Свои охи-вздохи она мне уже после ухода гостя объяснила.

– Тарас-то твой знаешь кто? – строго и даже торжественно сказала она. – Оборотень. Да не тот, кто своею волею, чарами, да зельями в зверя обращается. А самый что ни на есть природный. Два раза в год – на Карачун и на Купалу – становится он в полнолуние медведем лесным. Не только обликом меняется, но и разум человеческий теряет. Потому и надо ему на это время вдали от города очутиться. Три дня и три ночи будет он диким зверем по лесу рыскать. И лучше ему тогда на глаза не попадаться. Тарас – он и так-то здоровёхонек, а уж в медвежьем обличии я его силу и представить себе страшусь.

Оно даже и к лучшему, что бабка сразу мне ничего не сказала. Я бы тогда и думать ни о чём другом не смог. А так всё же пытался найти какой-нибудь выход:

– Тарас Твердилыч! Коли самому недосуг, так, может, найдёшь нам другого защитника из своих знакомцев. Да хоть Нечая того же.

Будилихо лишь на секунду задумался и вновь отказался:

– Не получится. Люди у меня, ясное дело, найдутся. Только они к другим трудам приспособлены. Их работа – торговцев своими телесами запугивать и, когда понадобится, кулаками помахать. В крайнем случае – с такими же ребятами с другой слободы учтиво о делах побеседовать. Да и то я обычно сам на те беседы хожу, чтобы хлопцы без меня не начудили чего.

А ваше дело не простое. Тут больше думать, чем говорить надобно. А этого как раз мои соколы и не умеют. Не смогут они вас защитить. Это – во-первых.

А во-вторых, и сами погибнуть могут. У Тырина своя дружина имеется, не хуже княжеской. И дружинники в ней все, как один, из упырей. Себя в бою не жалеют, но и других не милуют. С такими не договоришься.

Упырей в Лукоморье боялись больше взгляда василиска, эльфийских стрел и гномьих клинков вместе взятых. Справиться один на один даже с безоружным упырём, особенно – ночью тёмной, не всякому дружиннику по силам.

Обитало племя сие беззаконное у южных пределов княжества Лукоморского. И немало несчастий тамошнему населению приносило. Трудом, каким бы ни было, упыри брезговали. Из домашней скотины признавали лишь лошадей, верхом на которых в набеги свои разбойные и отправлялись. А если ставила их судьба перед выбором – захватить добычу богатую или испить кровушки человеческой – они неизменно последнее выбирали. Каждый новый князь Лукоморский правление своё с похода на упырей начинал. Но тех, казалось, только больше становилось.

Пробовали некоторые упыри торговлей заниматься, но безуспешно. Никто с ними дел иметь не желал, ибо те лишь обещания своим соплеменникам за нерушимые считали. Впрочем, с соблюдением договоров и в Лукоморье последние годы не всё благополучно.

Зато, если ты с умыслом или ненароком спас жизнь одному из упырей, весь его род твоим должником становится и за тебя в огонь и воду пойдёт. Не иначе, боярин Тырин так свою дружину и собрал.

– Да что ты, родимый! – не поверила бабка. – Откуда ж у нас в Старгороде упыри? Их князь-батюшка сюда ни в жисть не допустит.

– Ой ли, матушка? У него ведь на лбу не написано, что он упырь. С виду – обычный гоблин, каких и у нас на торжище немало. Сидит себе, безделицу какую-нибудь продаёт. А по ночам по воле боярской честной народ губит.

– Тогда, выходит, он сам хуже упыря, боярин твой!

– А я и не спорю, хозяюшка! – усмехнулся Тарас. – Но хлопцев своих против душегубов Тыринских в бой не пошлю.

– А нас, значит, им на растерзание бросишь? – снова разгорячился Севка.

А я молчал. Уже одно то, что Будилихо за всё время, почитай, ни разу не сбился на гуляй-польский говор, говорило о том, насколько наше положение безрадостно. И раз Тарас отступился, помощи ждать неоткуда.

– Ну, почему ж брошу? – не слишком уверенно возразил Севке богатырь. – Уезжать мне только завтра. Может, за ночь что и надумаю. – И уже более решительно продолжал. – Сделаем так. До утра Тырин вряд ли что-нибудь пронюхает. А завтра вы… Нет, вам лучше из хаты не выходить. Ты, мамаша, приходи поутру. Не домой ко мне, да, пожалуй, что и не в конюшню. Завтра у нас который день? Велесень? Вот к капищу Велесову и приходи. Там я тебе и скажу, что дальше делать. А сейчас, хлопцы, бывайте здоровы! И не провожайте меня. Того не нужно, чтобы нас вместе видели.

Вид сомневающегося, меняющего свои решения Тараса был настолько непривычен, что в голову мою невольно закрались подозрения. А не струсил ил наш богатырь? Не отправится ли он в путь-дороженьку прямо сейчас, не дожидаясь завтрашнего утра?