Старгородские Тайны

Глава десятая,

Нагнал я его, три перехода и два спуска по лестнице одолев, на самом нижнем уровне подземелья у большой, окованной железом двери. Клубок нетерпеливо подпрыгивал и бился об неё, требуя, чтобы я немедленно дорогу ему освободил. Ну, что ж, попробуем.

Замка на двери не было. Значит, запиралась она чарами. Я присмотрелся в колеблющемся и тусклом свете чадящего на стене факела к дверным петлям и вскоре заклинание обнаружил. Ничего особенного. Открывалась дверь простеньким наговором. Если бы не одна закавыка! Произнести его должны были два человека одновременно.

Вот когда мне пожалеть пришлось, что не уговорил Севку вместе бежать! Да и Дина сейчас пригодилась бы. Впрочем, от неё мне больше ни помощи, ни жалости не нужно. А напарник мой рыжий сам свою судьбу выбрал. И придётся мне в одиночку с трудностями справляться. Знать бы только, как?! Создать двойника? Не знаю, под силу ли такое даже знаменитому профессору Синице. А клубок, пусть даже волшебный, голос подать не способен.

Постой-ка! Вот и решение – голос! Вернее, два голоса – эхо! Как просто! Осталось только придумать, как эхо получить. Но теперь уже размышления много времени не заняли.

Под ногой у меня что-то звякнуло. Небольшой медный котелок, грязный и дырявый, но для моих надобностей вполне подходящий. Петли дверные я живой водой окропил, медяшку никчёмную верхом к двери повернул и прямо в неё наговор свой прошептал.

Уловка моя совсем детской казалась, но ведь подействовала! Тяжёлая дверь скрипнула и чуть приоткрылась. Прежде чем совсем её отворить, я за нитку от клубка путеводного ухватился. Не хотелось мне ошибку прежнюю повторять и за проводником своим ещё раз гоняться. Да и не известно, что меня за дверью той ожидает?!

А оказался там на поверку ход подземный. Широкий, ровный, с приглаженными стенами. Насколько я смог в полутьме начало его разглядеть, (а дальше и вовсе шла мгла беспросветная), без помощи змея подземного – юши здесь не обошлось.

Если кому любопытно, могу о звере том, удивительном, да редком, кое-что рассказать. Сам я юшу всего однажды и видел, да и то издали. Внешне он больше на огромную гусеницу походит, крепкой чешуёй со всех сторон покрытую. В длину юша тридцати, а то и сорока саженей достигать может. А в толщину таков, что и пятерым богатырям не обхватить. Хотя никто, конечно, со змеем упражнения такого не проделывал. Потому как быть раздавленным тварью многопудовой охотников не находилось. Ко всему, юша тот ещё и слеп. Зато слух и обоняние имеет отменные. И если пищу почует, мелкую зверушку подземную или корень сладкий, рыть землю способен со скоростью необычайной.

По каковой причине его иногда для прокладки ходов подземных и используют. Правда, способ такой шибко дорогим и хлопотным является. На всём протяжении хода будущего надлежит колодцы выкапывать и в них лакомство для юши опускать. Только так и можно заставить его в нужном направлении двигаться. Притом, наевшись, может зверь облениться и заснуть на неделю-другую. А разбудить его поди попробуй! Чешую роговую ни огонь, ни железо не берёт. А случается и другая напасть. Погонится юша за добычей случайной и ход далеко в сторону уведёт. И развернуть его далеко не всегда удаётся.

Севка рассказывал, как у них в Семиреченске задумали проход под рекой Студёной прорыть. Хотели за три месяца управиться. Но вот уже третий год пошёл, а трудам тяжким конца-краю не видно. Первый змей умудрился дно реки носом продырявить, да сам же в воде и захлебнулся. С горем пополам успели тогда ход землёй засыпать, чтобы вода из реки стороной не пошла.

Пока другого змея искали, пока к месту довезли и ход рыть заставили, один год уж и миновал. Новый юша за работу принялся рьяно, да вот беда! Дорогу ему тварь какая-то вкусная перебежала. Змей за ней и погнался. Ушёл ход далеко от города, а там с пещерой огромной повстречался. И где теперь юша тот ползает, одному Велесу известно.

Про третьего Севка знал лишь то, что и он последним не оказался. А стройка та великая до сих пор продолжается.

Но даже если всех неприятностей избежать удалось, нужно ещё заставить юшу в конце пути на поверхность выбраться. И увезти его, как можно дальше, дабы он свою же работу ненароком не разрушил.

Одним словом, помучиться с таким помощником приходилось изрядно. Но зато и ход получался – на загляденье! И уж кто-кто, а князь-батюшка мог себе такое удовольствие дорогое доставить. А мне княжья расточительность лишь во благо была. По ровной дороге и впотьмах бежать не страшно.

Факел я, впрочем, со стены снял, но на помощь его сильно не рассчитывал. Благодарение всем богам, что хоть руки свои мог различить, да расположение ног угадать. А дорогу мне клубок и так укажет. Только бы нитку не упустить.

Но сначала я новое заклятье на дверь наложил. Неказистое и на прежнее не сильно похожее. Однако погоню оно хоть ненадолго должно задержать. Да и дверь запертая не так бросаться в глаза будет.

Жаль только, почти всю воду живую на наговор извести пришлось. Совсем капелька на самый крайний случай осталась. Ну да, чему быть, того не миновать! Несите меня ноженьки резвые!

Путь мой пролегал всё прямо, да прямо с поворотами не частыми и плавными. Нитка в руке время от времени подёргивалась – клубок катился вперёд без остановок. По сторонам в полутьме глазеть – развлечение не великое. Так что от дум невесёлых меня ничто не отвлекало.

О Дине я старался не вспоминать. Как-нибудь потом, когда всё утрясётся, со своими чувствами разберусь. Севка? Предателем я его посчитать не мог. Всё по честному. У него своя дорога, у меня – своя. Но и другом мне быть он отныне перестал. Так, знакомец. О ком я действительно беспокоился, так это о бабке Милонеге. Но ничем помочь я ей боле не смогу. Самому бы уцелеть! Вот и выходит, что остался я на белом свете один-одинёшенек.

Не считая, конечно, батюшки моего, Гордея Любимовича. Но и к дому отчему тропку мне теперь позабыть придётся. Там меня уж точно поджидать будут. Если раньше где-нибудь не изловят. Да и неизвестно ещё, куда меня мой проводник проворный заведёт?

Вёрст пятнадцать я уже отмахал, словно олень молодой. По пути два-три раза останавливался, чтобы дух перевести. Клубок, до конца размотавшись, скручивался обратно и всё время привала возле меня призывно подпрыгивал, уговаривал дальше двигаться. И мне правоту его признавать приходилось. Пока есть силы, надо бежать. Воевода со мной не в бирюльки играть собирался.

Да, умом-то я всё это понимал. Но ноги мои всё больше тяжестью наливались, останавливаться для отдыха приходилось всё чаще, а расстояние, за один переход преодолеваемое, укорачивалось. На третьем привале я по неосторожности факел загасил. А разжечь его снова нечем было. Ну и ладно, зато бежать легче станет. Не нужно деревяшку эту с собой тащить. А к темноте я уже привыкать начал.

Какое-то время я и впрямь облегчение чувствовал. Но усталость своё всё одно взяла, разве что чуть позже. В конце концов, я начал отсчитывать шаги, пройдённые без остановки. Две тысячи, полторы, тысяча двести, тысяча, восемьсот…

Всё, не могу я дальше бежать! Ноги подкашиваются. Сердце в груди прыгает, словно от быстрого бега с места своего законного соскочило. Во рту пересохло, хоть последнюю каплю водицы живой туда выливай. Есть хочу, пить хочу, а больше всего – прилечь где-нибудь в сторонке и уснуть. И пропади всё пропадом! Лучше смерть, чем такое над собой истязательство!

Словно угадав мои мысли, клубок вдруг остановился и в какое-то боковое ответвление юркнул. Потом воротился, пару саженей вперёд прокатился и вернулся в укрытие. Я стоял, судорожно воздух глотая, и никак в толк не мог взять, чего он от меня добивается. Лишь когда он третий раз это упражнение проделал, я, наконец, догадался. Следы замести надобно! Пусть думают преследователи, будто я дальше по ходу подземному побежал.

Ну, это дело нехитрое! Водицы волшебной жалко, да чего уж там! Случай и в самом деле крайний. Если я сейчас хоть малость самую не вздремну, меня и ребёнок малый без труда поймает.

Долго ли я спал, определить не берусь. Но, наверное, не слишком. Потому как отдохнувшим я себя не почувствовал. Всё тело моё затекло и какие-либо движения совершать наотрез отказывалось. Вдобавок, пересохший язык помещался теперь во рту с превеликим трудом, а звенящая пустота желудка недвусмысленно на необходимость завтрака намекала. И всех троих я вынужден был жестоко разочаровать.

Утешало лишь одно – клубок путеводный по-прежнему рядом со мной находился. А иных, менее приятных соседей не наблюдалось. Собственно, клубок меня в чувство и привёл, уже продолжительное время по груди моей прыгая. Да понял я, понял! Чего ж тут непонятного?! Уже встаю.

Поразмыслив, я решил из закутка своего в главный ход не выбираться. Как знать, возможно, воевода уже выслал погоню, и она успела даже моё убежище миновать? В таком случае идти ей навстречу было бы глупостью непростительной. Лучше я боковой ход разведаю. В нём-то недругов точно быть не может. Не смогли бы они в такой тесноте на меня не наткнуться.

Клубок, похоже, моё мнение разделял и сам меня в ту сторону потянул. А следом и я свои ноги усталые потащил.

Шагов через двести ход начал ощутимо вверх подниматься, а немного позже, за поворотом я смог подъём тот даже разглядеть. Откуда-то сверху и спереди в подземелье слабый солнечный свет проникал. И воздух здесь был уже не таким застоявшимся, как в месте ночлега моего. Определённо, где-то поблизости выход находился.

Как вскоре выяснилось, не один, а целых три. Ход заканчивался небольшой пещерой, несомненно, уже человеческими руками выкопанной. Свод её упорами из брёвен укреплён был, стены щитами плетёными обложены, а в трёх углах различных земляные ступени вверх уходили.

Проводник мой самую крутую из лестниц для подъёма выбрал, а сам я не в том состоянии находился, чтобы споры с ним затевать. Мне просто после ночи, под землёй проведённой, очень на солнышко ясное поглядеть хотелось. На небо голубое, да на травку зелёную. А если где-то неподалёку ещё и колодец отыщется, или ручеёк какой, (да хоть лужа обыкновенная!), счастье моё и вовсе безграничным станет.

Но первым, что я на воздухе вольном увидал, крепкий и высокий частокол оказался. По правде сказать, такая неожиданность весьма кстати пришлась, поскольку мысли мои сразу в порядок привела. Ограду обычно ставят там, где что-то охранять надобно. А значит, где-нибудь возле частокола обязательно и охранники отыщутся. И раз уж добрался я сюда по подземному ходу, с ведома князя Лукоморского выкопанному, то следует ожидать, что люди те княжьими слугами окажутся. Так ведь и воевода, от которого я убегаю, – тоже княжий человек. Стало быть, мне здесь настороже должно оставаться. Схорониться где-нибудь, осмотреться и только потом решать, куда дальше податься.

Так я и поступил, в густом малиннике обосновавшись. Возможно, я бы нашёл убежище и понадёжней, но у этого было своё преимущество. Ягоды. Маленькие, незрелые и кислые. Но жажду ими я кое-как утолил. И теперь мог спокойно о других делах думать. О том, например, куда это меня занесло.

Судя по всему, находился я на лесной опушке, или даже на огромной, нарочно расчищенной поляне. Пятисаженные сосновые колья тянулись вдоль края леса на протяжении не меньше версты. Дальше разглядеть из моего укрытия было невозможно. Перед изгородью полоса очищенной от травы и разрыхлённой земли проходила. Это такой старинный гоблинский способ обнаружения гостей незванных. Я о нём ещё в бурсе читал. Похоже, что охрана тут велась по-настоящему, на совесть. И хвала всем богам, что я так близко к частоколу не подбирался и следов своих на полосе не оставил. А не то пришлось бы вскоре с обитателями здешними познакомиться.

А вон там они, скорее всего, и проживают. Чуть в стороне, уже в лесу изба-пятистенок стоит. В такой без труда дюжина человек разместиться может. Благо, сейчас раннее утро, и большинство охранников, видимо, ещё не проснулось. А потому наблюдениям моим никто не мешал.

Дальше внимание моё привлёк пологий холм, между избой и изгородью расположенный и над обоими возвышающийся. К подножию его вела наезженная колея, а на вершине размещалось какое-то странное сооружение. Сколоченный из досок открытый короб с отходящим от него вниз под углом жёлобом, край которого за изгородь свешивался. И не нужно профессора сюда звать, чтобы определить – по жёлобу этому что-то через частокол переправлялось. Не мешало бы узнать, что и для кого?

По-хорошему нужно было тут же отсюда и убираться, пока никто меня не заметил. Да, видать, слишком уж долго я с Севкой общался. В меня словно его любопытство переселилось и стал я потихоньку к избе подбираться. Волшебный клубок попытался было дорогу мне преградить, но, убедившись в бесполезности усилий своих, покатился следом.

Впрочем, он успел неожиданно и ловко толкнуть меня в спину и повалить на траву за мгновенье до того, как дверь избы отворилась. На крыльцо вышли два стражника разного сложения и возраста, но с одинаково заспанными лицами. Оружия при них не было и они имели бы вид совсем безобидный, если бы не одежда на них – кафтаны до боли знакомой пятнистой расцветки.

Один из стражников, молодой, дородный и безбородый сладко потянулся, громко при том суставами хрустнув, и спросил старшего товарища:

– Дядя Пахом, завтра что ли нам смена придёт?

По голосу я его и признал. Это же Сысой Переплут с Кривого переулка. Тот самый, что нашу ватагу в лапту обыграл. Я же говорил, что он у князя в дружине служит. Вот где довелось повстречаться! И не допусти Сварог, чтобы он меня увидел. Тут уж не отговоришься, что случайно в лесу заблудился. Больно уж далеко получается от дома. Сысой, может быть, ума и не великого, но всё ж догадается, что я здесь неспроста оказался. Поймают меня дружинники храбрые, и на всякий случай под замок посадят. Вот воевода-то обрадуется!

Вернее всего, я бы тут же и спрятался от Сысоя куда подальше. Но у того с товарищем любопытный разговор завязался. И уйти, не дослушав, я никак не мог.

– Должно завтра, – безразлично ответил напарнику старший, почёсывая бороду. – А хоть бы и послезавтра! Мне спешить некуда.

– Ну, ты скажешь! – не поверил Сысой. – Всё равно ему. Я так рядом с чудищами этими и мгновения лишнего не останусь. Мне в ту сторону и глядеть-то боязно.

– А ты и не гляди! Твоё дело их вовремя накормить, еду в кормушку бросить. А там пусть делают, что хотят.

Старший стражник, невысокий и жилистый, на крыльцо уселся, достал кисет, сунул щепоть табака в нос и оглушительно чихнул. А его напарник спустился вниз и с беспокойством на изгородь посмотрел.

– А если вырвется кто?

– Теперь не вырвется. – уверенно ответил бородач. – Зря что ли сюда громил каменных завезли?! Зверюги их, как огня, боятся.

– Так громилы твои никого, кроме воеводы, и не слушают! – не сдавался безбородый. – Как тут спокойным останешься?! Ты заметил – здесь даже птицы не поют? Дурное место!

– Э, парень! Много будешь думать – голова большая вырастет и на плечах её не удержишь, – усмехнулся старший. – Не переживай, привыкнешь! Мне первые полгода тоже страшно было.

– А сколько ты здесь, дядя Пахом?

– Да уж скоро четыре года.

– Ого!

– Пустяки! – отмахнулся Пахом. – Вот Овсей Твердоступ, (завтра его увидишь) шестнадцатый год здесь. С самого первого дня, ещё когда змеев огнедышащих разводить начали. И ничего – не жалуется. Работы немного, кормят хорошо, да ещё и жалованье выплачивают. Главное – не болтай никому, что здесь видел!

– Так я что – я молчу, – начал оправдываться Сысой, но бородатый его перебил:

– Ладно, хватит прохлаждаться! Пора в обход отправляться.

Старший стражник убрал за пазуху кисет и неспешно в сторону частокола зашагал. За ним со вздохом сожаления и напарник отправился. А я, подождав, пока они за кустами скроются, стал осторожно к холму пробираться. Теперь уже уйти просто так, не разведав всё до конца, я не мог. Нужно своими глазами взглянуть, что за "громилы" и "зверюги" такие? Раз уж тайны воеводские сами в мои руки просятся, отворачиваться от них не следует. Хуже мне уж точно не будет. И так хуже некуда!

Где крадучись, где бегом, а иногда и ползком, я без помех до вершины холма добрался. Устроился между коробом и жёлобом, голову высунул и в сторону частокола посмотрел. Отсюда, сверху вся огороженная площадка, как на ладони, видна была. Почти ровный круг, приблизительно версты три в поперечнике, с изрядно вытоптанной травой и без единого деревца.

И по унылому этому полю небольшое стадо мирно и лениво передвигалось. Восемь взрослых животных и три детёныша. Выглядели они весьма безобидными, и если бы не огромные их размеры и незнакомое сложение, я бы решил, что подозрения мои напрасными оказались.

Зато пастухи их меня сразу насторожили. Если расстояние не обманывало, росту они были просто невероятного. Не ниже четырёх саженей. И фигуры у них слишком кряжистые для обыкновенных людей. Но кто же они в таком случае?

Один из пастухов вдруг в сторону холма обернулся, что-то своим товарищам крикнул и неуклюже к частоколу побежал. Когда он половину пути преодолел, я смог, наконец, его рассмотреть. Черты лица грубые, крупные. Волосы на голове вовсе отсутствуют. Ноги, насколько позволяла судить мешковатая одежда пастуха – длинная рубаха навыпуск и широкие штаны – несоразмерно короткими были. Зато руки болтались ниже колен.

Но самое необычное в облике незнакомца – кожа. Серая, сухая, какая-то безжизненная, будто железная либо каменная. Каменная?! Кажется, я теперь знаю, кто эти великаны. Скажи мне о них кто другой – рассмеялся бы, но своим глазам трудно не поверить. Волоты – каменные люди. Существа из былин, которых давно уже никто на белом свете не встречал. Многие даже начали их выдумкой считать. А они, оказывается, существуют! В каких-то тридцати-сорока верстах от Старгорода! По-видимому, они и есть те "громилы", которые только приказа воеводы слушаются.

Ай да Ярополк Судиславич! Где ж он волотов отыскал? И кто же тогда те "зверюги", коих они стерегут?

Отгадка второго вопроса долго себя ждать не заставила. Волот добежал до частокола и снова громко неразборчиво крикнул. В ответ послышался визг, громкий пронзительный и испуганный. Мимо пастуха, нелепо забрасывая толстые задние лапы и поджав длинный змеиный хвост, промчался к своим сородичам диковинный зверь. Туловище его было блестящей чешуёй покрыто, а маленькая птичья головка коротким раздвоенным рогом, петушиный клюв напоминающим, заканчивалась.

Слишком много рисунков в книгах летописных я видел, а также песен, недавнюю победу дружины княжеской восхваляющих, выслушал, чтобы и теперь зверя не признать. Это же василиск! Тот самый, взглядом убивающий. Теперь понятно, почему стадо волоты стерегут. Потому что взгляда чудовища не боятся. Что им сделается, они и так каменные! Но тогда выходит, того василиска, что на Старгород напал, сам же воевода и вырастил! И ему не славу петь за то надобно, а в острог посадить, как злодея, чуть город не погубившего. И ещё спросить, зачем он чудовищ этих содержит?

– А ну-ка иди сюда, парень! – послышался за моей спиной строгий голос. – Ты что здесь делаешь?

Я обернулся и увидел уже знакомого мне стражника Пахома. Как же это я проглядел, что они с напарником уже обход закончили?! И что я ему теперь отвечать стану? Кабы не Сысой, может, чего и придумал бы. А так – хоть молчи, хоть правду рассказывай – всё одно головы не сносить!

– Да я, дяденька, это… вон оттудова…

Я показал рукой в сторону леса и в то мгновенье, когда охранник невольно обернулся, со всех ног бросился бежать. Пахом, хоть и немолод был, очень ловким оказался. И едва меня не перехватил. Но верный клубок вовремя ему под ногу подкатился. Бородач споткнулся и упал, а я благополучно с холма сбежал. Внизу, правда, меня его молодой напарник поджидал, но от этого увальня я ускользнул без труда. И преследуемый криками "Держи его, лазутчика!" скрылся в глубине леса.

На шум из избы другие стражники выбежали, но принять достойное участие в погоне не сумели. Быстрым рывком я их враз не у дел оставил. И теперь мне лишь Пахома с Сысоем опасаться следовало. Ну, что ж, попробуйте поймайте!

В казаки-разбойники я всегда хорошо играл. Главное здесь – не дать себя окружить, или зажать в угол. На весь лес лишь одно место с углами имелось, но я как раз оттуда и убегал. А зайти с разных сторон я преследователям не позволил, всё время ошуйную забирая. В конце концов, оба ловца у меня за спиной оказались, и дальше мою судьбу только скорость решала.

Погоня недолгой, но утомительной получилась. За короткое время я больше выдохся, чем за всё ночное путешествие. К тому же все руки и лицо себе ободрал. Но тут уж я сам виноват. Убегая, я старался самую непроходимую дорогу выбирать. Стражники ведь и крупнее, и неповоротливее меня были, и там, где я лишь царапинами отделывался, они пробирались долго и весьма болезненно.

Особенно нелегко Сысою пришлось. Он всё ещё бежал следом, громко сопя и прихрамывая, но с каждым шагом отставал всё сильнее. Бородатый Пахом оказался не только ловчей, но и выносливей. А может быть, просто упрямей. Он за мной версты три в непролазной чаще мчался, но всё, чего он добиться сумел – это на болото меня загнать.

Как раз тут я от него и оторвался. Я-то лёгкий, меня трясина выдержит. А Пахом – хоть и худой, а всё ж таки взрослый, здоровый мужик. Он потоптался немного у края болота, глядя, как я без труда с кочки на кочку перескакиваю там, где он сам и со слегой ступить не решился бы, и повернул назад.

И правильно сделал, я вам скажу! Даже мне в хляби той порой несладко приходилось. А ведь мы, Беловодские к болотам привычны. Таких топей лесных, как у нас, нигде в мире нет. Разве что в Севкином Семиреченске.

Вот ведь нашёл время про дружка бывшего вспоминать! Если так уж тоскливо без него, отложи воспоминания до более удобного случая. А сейчас нужно на твёрдую землю выбираться. Ты бы ещё о русалке своей задумался!.. А что, всё правильно – болото, вода, русалки. Или всё-таки в стоячей воде они не живут? А кто живёт? Водяные? А может, утопленники? Точно, матушка рассказывала – они путников за ноги хватают и на глубину утаскивают. Оттого их всё больше и становится.

Ой, что-то сапог глубоко в трясину ушёл! Не схватила ли меня чья-нибудь рука костлявая? Мокошь-заступница, зачем же я в такое место гиблое полез-то?!

Вслед за мгновенным испугом прояснение сознания пришло. Да, здорово измотала меня беготня по болотам! Мало того, что сам с собой говорить начал, так при этом ещё и такую чепуху нёс! Если я в скором времени на суше не окажусь, то могу и совсем разум потерять и навсегда в той трясине остаться.