Спящее пламя Ферверна

Глава 30

Ятта

Его слова ударили больно. Как будто я была виновата в том, что…

А впрочем, именно я была виновата в том, что сдалась после первого падения.

Что не отстояла свою карьеру на льду перед отцом.

Что позволила себе влюбиться не в того парня.

Все это я допустила сама, сама выбрала быть хорошей дочерью, послушной девочкой, не разочаровывать мать (я буду фигуристкой и выиграю мировые соревнования, как всегда хотела ты) и отца (а после пойду в дипломатию, как ты всегда хотел).

Все это обрушилось на меня с такой ураганной силой, что внутри перехватило дыхание, как от первого и последнего вздоха без защиты во время Ледяной волны.

— Не смотри на меня как на врага, Ятта, — попросил Вэйд. — Я никогда им не был.

— Ты никогда не был мне кем-то! — зло выплюнула я. — И никогда не будешь!

— Но ты пришла.

— Да, я пришла, чтобы поставить точку в том, что…

— Я для тебя никто?

Всю свою жизнь я контролировала эмоции.

Чувства.

Я контролировала свое поведение и даже свои мысли, но рядом с Вэйдом меня словно бросали в шейкер, в котором крутилась я и все мое невысказанное, непрожитое, невыплаканное. И невыкричанное. Или как называется то, что ты должна была выдать, когда тебя бросили через сообщение⁈

— Если бы ты не сидел здесь, я бы тебе врезала, — сказала я, сжимая кулаки.

Как он меня бесит! О-о-о, если бы только кто-нибудь знал, как он меня бесит! Как мне хочется надавать ему пощечин! Вместо этого я зарычала и от души врезала сжатым кулаком по стене. Никто мне не говорил, насколько это больно. Потому что боль плеснула сквозь словно обожженные фаланги в кисть и в предплечье, и я все-таки заорала. Правда, сдается мне, что даже не от этой боли, а от той, что жила во мне все это время свернутая раскаленной спиралью. Которую я поместила в особый вакуумный щит, не позволяющий ей испепелить меня изнутри, и вот сейчас этот пузырь лопнул.

Обжигающие брызги врезались в легкие, в сердце, в желудок, и я рухнула на колени, в собственные осколки льда. В то, что долгое время защищало меня как панцирь, но сейчас и оно треснуло, и осыпалось, и под ним оказалась совершенно незнакомая незащищенная я, слабая и уязвимая.

Больше всего на свете я ненавидела это чувство, это чувство беспомощности. Уязвимости.

Я никогда себе его не позволяла.

Даже когда было невыносимо больно… если когда-то было.

— Ятта!

Даже хриплый голос сверху не заставил меня остановиться. Из глаз хлынули слезы, и я сжала кулаки с такой силой, что ногти врезались в кожу.

Ногти с идеальным маникюром.

Все во мне было идеально… кроме меня самой, потому что меня самой никогда не было.

— Ятта! — зарычал Вэйд, а потом я услышала какой-то грохот и вынырнула из своего кошмара. Чтобы увидеть, что его коляска отлетела к стене, а сам он сидит рядом со мной. Но, раньше чем я успела хоть что-то сказать, сделать или даже подумать, я оказалась в его объятиях, и мой мир окончательно смело ураганом.

Мне больше не нужна была моя идеальность.

Моя репутация.

Все, что мне было нужно — это он, его близость, его запах, его руки на моем лице, его губы на моих. Мне казалось, что если наш спонтанный поцелуй прервется, я действительно задохнусь. Умру на месте. Не так, как раньше, а совсем, потому что я слишком долго отказывала себе в том, чтобы чувствовать так, и если это сейчас закончится, у меня просто не выдержит сердце.

Но поцелуй не заканчивался, и его близость тоже.

Его пальцы стирали соленые дорожки с моих слез, а его губы творили с моими что-то невероятное. Я сходила в его руках с ума, а сердце колотилось в таком ненормальном ритме, что я должна была задыхаться от нехватки кислорода.

Но я не задыхалась, я впервые дышала полной грудью.

Потому что Вэйд был моим кислородом.

Он был моим всем.

— Сумасшедшая, — произнес он хрипло, отрываясь от моих губ, а потом мягко накрыл мою руку своей. — Дай посмотрю.

Я только сейчас вспомнила, как ударила стену, и пальцы под его горячей сильной ладонью запульсировали. И нет, я не должна была этого делать, но я позволила ему взять мою руку в свои ладони. Даже от столь простого, не имеющего никакого чувственного подтекста прикосновения меня всю перетряхнуло. Я вздрогнула всем телом, когда он коснулся губами моих сбитых костяшек.

— Здесь есть аптечка, — сказал Вэйд. — Пойдем…

Он осекся и мрачно посмотрел на отлетевшее кресло.

— Ну или поедем. Это надо обработать.

— Не надо, — покачала головой я.

— Не будь ребенком.

— Кто⁈ Я⁈

— Ну не я же. Кстати, буду очень благодарен, если ты подтолкнешь ко мне этот летающий… в общем, буду очень благодарен.

Это было неправильно, иррационально, как угодно, но только не так, как должно быть.

Он не должен сидеть в этом кресле.

Меня не должно здесь быть. Но…

— Сейчас.

Я поднялась и подтолкнула кресло, которое мягко заскользило к нему на аэроподушке.

— Давай помогу…

— Лучше придержи его. Дальше я сам.

Вэйд так легко в него подтянулся, как будто делал это каждый день, и я отпустила спинку, как только поняла, что моя поддержка больше не требуется.

— Пойдем. Ближайшая аптечка как раз на арене.

Потом я сидела, а он обрабатывал мои пальцы с той же уверенностью, с которой забрался на кресло. Интересно, есть в этой жизни хотя бы что-то, что у Вэйда Гранхарсена не получается? Или получается плохо? Его прикосновениям могла позавидовать опытная медсестра, а уж то, что я была знакома с самыми опытными медиками (привет, Арден) сомневаться не приходилось.

— Все, пара часов — и будут как новенькие, — сказал Вэйд, наклеивший заживляющие пластыри. После чего поднял голову и посмотрел на меня. Я уже почти забыла этот взгляд, когда сиренево-фиолетовая радужка словно подсвечивается изнутри пламенем и становится почти неоновой.

— М-м-м… — тихо сказала я. — Спасибо.

— Не за что.

То, что накрыло меня в коридоре, не поддавалось никакому объяснению. Хотя нам с ним точно не помешало бы объясниться, но… не сейчас. Боюсь, если меня накроет еще раз, я точно не выдержу, такую силу чувств вряд ли способен выдержать даже тот, кто позволяет их себе каждый день. Что уж говорить обо мне.

Сейчас я чувствовала себя на удивление легкой, как будто буря, прошедшая внутри меня, отступила, и солнечный свет затопил меня всю. Если так можно выразиться.

Я взглянула на предложенный им наряд уже другими глазами.

Не как на боль об утраченном прошлом, а как на новый шанс.

На новую возможность.

На новый виток жизни, в котором у меня все получится, если я того захочу. Даже не так. В котором у меня все получится так, как я того захочу.

А я хочу… сейчас я хочу попробовать.

— Пойду переодеваться, — сказала я, и неона в глазах Вэйда вдруг стало больше.

— Даже не сомневался, — произнес он, и в его голосе прозвучали те самые нотки, от которых у меня всегда срывало крышу. Еще до нашего с ним знакомства. Я хотела разозлиться, но сейчас у меня это совершенно точно не получалось. Подхватив костюм и коньки, я направилась к раздевалкам.

Мне казалось, что сейчас наряд будет на мне болтаться или напротив, врежется во все места, но я ошибалась. Он сел так, будто был сшит по моим меркам — что было совершенно точно невозможно! Моих мерок у Вэйда не было и быть не могло, из чего я сделала вывод, что у него либо очень хороший глазомер, либо… Что «либо», я пока не придумала.

Но наряд не просто сел хорошо, он сел идеально. Не делал мою кожу болезненной (как бы мог определенный оттенок сиреневого), напротив, подчеркивал ее и оттенял глаза.

Я была уверена, что коньки уж точно на меня не сядут, но они сели. По длине и по полноте, и я почувствовала себя странно. Такое ощущение, что мы с Вэйдом ходили и выбирали все это вместе.

— Осталось выбрать музыку, — пробормотала я, глядя на себя в зеркало.

Снова видеть себя на коньках было странно. Но вместе с тем это было самое чудесное и будоражащее чувство одновременно.

Я давно его не испытывала. Обычно оно возникало перед выходом на лед во время соревнований: когда пульс зашкаливает, а внутри все скручивается в тугую спираль, которая обретет свободу в первом же прыжке и вращении. И тогда останется только музыка и свет, и танец, который раскрывает во мне какие-то новые грани.

Каждое выступление раскрывало во мне какие-то новые грани, новые оттенки.

— Мне жаль, что ты приняла решение уйти, Ятта, — слова Санны прозвучали в сознании так, как если бы она сейчас стояла рядом со мной, — я мало кого видела с такой страстью к фигурному катанию, как у тебя.

— Ты мне льстишь.

Я помнила, что уже приняла решение, и каждое ее слово вонзалось в меня, как лазерный нож, проворачиваясь в уже кровоточащей ране.

— Нет, и ты сама это знаешь. В профессиональный спорт крайне редко идут по призванию, в основном либо из-за денег и престижа, либо по стопам или мечтам родителей. Когда я увидела тебя впервые, я подумала, что у тебя второй случай. Твоя мать… она была подающей надежды фигуристкой до того, как ее жизнь резко сменила вектор.

— Она всегда хотела танцевать в «Эрвилль де Олис».

Санна улыбнулась:

— Тем не менее она могла бы взять платину мирового уровня. Иными словами, я подумала, что ты — ее нереализованный шанс на победу, и я была очень рада, когда ошиблась. Ты готова была на все, чтобы подольше задержаться на катке, и в твоем случае причиной этому было не первое место, как ты привыкла считать. Ты действительно кайфовала от фигурного катания. Это часть тебя, Ятта…

— Было частью меня, — перебила я. Это было грубо, но слушать это не осталось никаких сил. — Спасибо за все, что ты для меня сделала, и прости, что разочаровала.

— Ты меня не разочаровала. По крайней мере, не падением точно, — донеслось до меня, но я уже покинула ее кабинет.

Больше я Санну не видела. Не слышала о ней ничего.

Я намеренно избегала всего, что было связано с моим прошлым, и пусть это у меня не всегда хорошо получалось, а имена чемпионов так или иначе просачивались в мою реальность, о судьбе своего тренера я не знала ровным счетом ничего.

И сейчас искренне об этом сожалела.

Но сожаления делу не помогут, а вот мой новый выход на лед — да. Каким-то образом Вэйд, который меня совсем не знал (после сегодняшнего я уже не была уверена, что это так), увидел гораздо больше, чем тот, с кем мы были вместе с самого детства. Пусть и наездами, но несколько раз в год мы с Роа виделись.

При мысли о Роа внутри тоненько кольнуло чувство вины, но я не позволила ему взять над собой верх. Я не знаю, что будет после этого танца, но я знаю, что будет, если этот танец не состоится. Очередной поток сожалений и пустота.

Поэтому я вышла из раздевалки и вернулась на ледовую арену, где Вэйд задумчиво смотрел на каток. По его глазам становилось понятно, что он где-то очень далеко, и я кашлянула.

— Не помешаю?

Он вернулся в реальность, и взгляд его прокатился по мне. Это был всего лишь самый обычный взгляд (если так можно назвать взгляд Вэйда Гранхарсена), но мне хватило, чтобы по коже побежали мурашки, и вовсе не от холода.

— Ты восхитительна, — произнес он.

— Сейчас я отобью задницу об лед, и ты перестанешь так думать.

— Ты знаешь слово «задница»?

— И много других страшных слов, — усмехнулась я. — Единственное, у меня проблемы с музыкой. Поможешь?

— Я как раз подключился к местной аудиосистеме. У тебя есть предпочтения, или будешь импровизировать?

— Второе.

— Ты сама напросилась. Не пожалеешь?

— Проверим?

Я прошла мимо него и стянула защиту, а после, оттолкнувшись, скользнула на лед. И застыла, как будто перед заполненным залом. Холод от льда знакомыми покалывающими иголочками впивался в кожу, но гораздо отчетливее ее наэлектризовало ощущение предвкушения. И знание, что Вэйд, не отрываясь, смотрит на меня. Так, как будто уже раздевает, а его руки скользят по моему телу.

К чему я точно не была готова, так это к первым аккордам музыки, которую раньше не слышала. Я думала, он выберет что-то популярное из современного или какой-нибудь свой хит, но…

Я оттолкнулась ото льда в такт первым тихим и почему-то показавшимися мне невероятно грустными аккордам. И только когда я уже скользила по льду, я поняла, что песня все-таки его. Но я никогда раньше ее не слышала.

Она начиналась, как начинала свое первое выступление после большого перерыва я — осторожно, набирая силу словами и аккордами. И точно так же я набирала скорость, чувствуя свое первое за долгие годы скольжение, лед под лезвиями и себя на нем.

Когда ты видишь ее…

Ты думаешь о ней в розовом и черном платье

О ней на коньках

Улыбающейся в камеру…

Слова проникали в мое сердце, как в них проникала уверенность. Уверенность в том, что я как минимум не разучилась стоять на льду, что я чувствую его, ритм скольжения и бьющую в меня музыку. И странное щемящее чувство, понимание того, что эта песня — обо мне.

Это кажется невыполнимым,

Но после падения она снова поднимется.

Ты знаешь, что она с ним.

Ты видишь его рядом с ней каждый раз, когда видишь ее…

Музыка взорвалась яростью, взлетая вместе с голосом Вэйда на такие глубины, которые я могла представить только в сочетании со своим путешествием к драконам, которое чуть было не стало для меня последним.

А вот прыжок и вращение словно стали для меня первым. И на мгновение мне показалось, что я слышу биение собственного сердца, наложившееся на ритм музыки и его голоса.

Мое сердце бьется

В ритме скольжения лезвий по льду…

Лезвий по льду…

Я почувствовала лед под коньками и заскользила дальше. Первый прыжок и вращение завершились под его слова:

И я не могу с этим справиться

Мое сердце застывает в ее объятиях.

И я жду ее

На нашем камерном свидании на двоих. *

И дальше мне уже совсем не было страшно. Как будто его песня-признание и мой первый успешный прыжок подарили мне уверенность в том, что все будет… Все будет.

И я летала по арене, совсем как когда-то, а тело помнило каждое движение. И пусть сейчас они не были техничными и отработанными на все сто, но они были искренними, как то, что я чувствовала, как то, на что отзывалось мое сердце бешеным ритмом и не меньшим предвкушением завершения.

Я застыла под финальные аккорды, со сбивающимся дыханием, открыла глаза, и…

Услышала аплодисменты.

Вот только они принадлежали не Вэйду.

Они принадлежали Роа, которого мы оба не заметили во время танца. Или он вошел только что?

Я не знала.

Вэйд обернулся на него. И время застыло.