Сокровища Черного Острова (СИ)

Глава 23. Давай поиграем

— Давай поиграем, — сказал Робинсон. — Ты любишь играть?

Он одевался, собираясь выйти на улицу. Во-первых, нужно было где-нибудь перекусить, во-вторых, просто прогуляться. Надоело сидеть дома на консервах, уткнувшись в экран монитора или телевизора, либо общаясь с Моделью, которая любила попудрить мозги. Нет, чтобы рассказать о замыслах Создателя, об истинном построении Вселенной, о месте в ней человека: клоп он или чуть больше, — тут её не допросишься. Требовала конкретики, но как только доходило до оной, начинала вешать лапшу.

— Давай поиграем, — отозвалась Модель. — А во что?

— Я тебе буду на кого-нибудь показывать, а ты будешь говорить — настоящий он или не настоящий, — сказал Робинсон. — Только да или нет.

— Идет, — согласилась Модель.

Робинсон поместил Модель в нагрудный карман и вышел, заперев дверь на два замка.

Огромный город ударил, сжал до размеров горошины, перемешал с прочими горошинами, от которых была одна суета. Как-то не привык Робинсон ходить в многолюдной толпе, где того и гляди врежешься в какого-нибудь бегемота или какой-нибудь умник наступит сзади на каблук, где трутся, пихаются, болтают и чавкают жевательной резинкой.

Стадо. Чаплин здорово продернул толпу, проведя параллель со стадом. Робинсон, хоть и был молод, любил фильмы с Чаплиным, предпочитая их дурноватым комедиям типа «Тупой и еще тупее». Забегаловки попадались на каждом шагу, но они были забиты. Почему-то вдруг все одновременно рванули в забегаловки. Робинсон зашел в полупустое кафе. Здесь было подороже, поэтому свободнее.

Сел за столик, заказал у миниатюрной официантки шницель по-венски и пива. Огляделся, спросил у Модели, показав глазами на неподвижного лысого бармена-битюга:

— Да или нет?

— Нет, — уверенно пропищала Модель. — Я посчитала на улице: пять процентов нет.

— Иди ты, — сказал Робинсон. — Не может быть.

— Хочешь верь, хочешь не верь, — ответила Модель.

Бармен пошевелился, перевел окуляры на Робинсона, вновь застыл.

— Что он на меня уставился? — процедил Робинсон.

— Изучает, — ответила Модель. — У тебя физия, извини меня, Джон, как у квазоида. Малоподвижная, вдумчивая.

— Это тебе надо сказать спасибо.

— Пожалуйста.

— Он тебя не засёк?

— Нет.

Выкушав шницель и выпив два бокала доброго пенного пива, Робинсон направился к выходу. Когда он проходил мимо бармена, тот, понизив голос, интимно произнес:

— Мальчиков не желаете?

— Привет от Мамаута, — сказал Робинсон и подмигнул.

— Какого к черту Мамаута? — спросил вдогонку бугай. — Пудрят тут мозги всякие.

Уже на улице Робинсон сказал:

— Что-то ты путаешь, голубушка. Какой же он квазоид?

— Придуряется, — убежденно пропищала Модель. — Уж можешь мне поверить. И Мамаута он знает, и Жулио Костреца, и Фердинанда.

— Вот-вот, — обрадовался Робинсон. — Давай-ка вот про этих троих поподробнее. Сядем вон в том скверике на лавочке, народу там мало, тарахти себе и тарахти.

Он прошел в разбитый между домами сквер, не сквер даже, а маленький парк с ухоженной травой и густыми деревьями, довольно неожиданный здесь, в царстве стекла, бетона и нагретого асфальта. Сел на свободную скамейку.

— Троица эта — всё, что осталось от первых опытов Эрияура, — неспешно начала свой рассказ Модель Мироздания. — Самые жизнеспособные. Тогда еще Эрияур мыслил другими масштабами, масштабами демонов, уицраоров, големов, вот и наплодил великанов полон остров. Эти-то трое оказались помельче других, сидели себе, не рыпались, в пещере, потому и выжили, а прочие кто как помер. Поживи-ка на голых скалах, когда в силу размеров некуда спрятаться. На кого аэроплан свалился, под кем пустота разверзлась, кто в океане потонул, но в основном перебили друг друга. Из-за гонору. Из-за апломбу. Я — самый умный, я — самый сильный, ну и так далее, не мне тебе говорить.

— Я что — спесив? — лениво уточнил Робинсон, который слушал, закрыв глаза.

— А то, — сказала Модель. — Так вот, эти здоровущие-то друг дружку перебили, а эти, что помельче, которые промеж больших в главные не лезли, остались. Для них и житие в пещере было доступно, и перелеты на транспортных кораблях. Но они тоже не маленькие, вон дегили какие. Восемь футов росту, сэр, это вам не баран чихнул. Эрияур понял свою ошибку и перешел на человеческий стандарт, так что теперь среди квазоидов эти трое самые здоровенные. И самые башковитые. Кто они есть изначально? Изначально это нержавеющая сталь, белковая масса, электроника. Никакой одухотворяющей матрицы, но живительная сила семени Гагтунгра, его эйцехоре, что много лучше, чем нуждающиеся в подзарядке батареи. Как ты помнишь, Джек, у разделанного тобою квазоида были батареи. Эрияур первым на земле сделал жизнеспособных, умеющих самообучаться гомункулусов, и тут перед ним можно снять шляпу. Но тут же её надеть, потому что эйцехоре есть эйцехоре — добра, справедливости и всепрощения от этих гомункулусов не жди. Ты не заснул?

— Что? — спросил Робинсон, который одновременно слушал и думал, и открыл глаза. — Как можно?

Из них троих, продолжала Модель, Мамаут самый сильный и самый преданный. Он у Эрияура правая рука. Распоряжается лабораторией, когда Эрияур наклюкается. Жулио Кострец — личность особая. Половину своего времени живет среди людей, половину проводит на Черном Острове. Хитер, свою естественную способность общаться с нечистью обрядил в магические одежды. Достать из воздуха яйцо или бокал с шампанским ему раз плюнуть. Является членом ряда мистических орденов и масонской ложи, в связи с чем накоротке с мировыми правителями. Через него Эрияур выходит на президентов и премьер-министров. Ну и, наконец, Фердинанд. Это типичный пахан, связанный с прочими паханами. Не раз надирал задницы самым строптивым, которые не хотели ему подчиняться. И облавы на него были, и в засаду попадал — всех проучил. Как не проучить, если пуля тебя не берет, а силы в тебе, что в тракторе. Так что Эрияур контролирует и воровской мир.

— Ну, ладно, — сказал Робинсон. — Силы они, конечно, порядочной, тут я не спорю. Но швырять камни на две мили — это уже слишком. Этого я не понимаю.

— А что понимать-то, если рычаги стальные? — ответила Модель. — К тому же, если в ладах с гравитацией.

— Вовсе не в ладах, — возразил Робинсон.

— Именно что в ладах, — сказала Модель. — Зачем, думаешь, Эрияур экспериментирует с гравиволнами?

— Вот оно что, — пробормотал Робинсон. — Ну-ка, ну-ка, расскажи мне про эти эксперименты. И вообще, что там, на острове, за странные излучения?

Нужно было ловить момент. Модель разболталась и могла выдать то, о чем обычно предпочитала помалкивать.

Модель ответила не сразу. О чем-то думала, что-то переваривала, наконец разродилась:

— Про гравиволны вам знать рано, а вот излучений несколько. Два защитных, одно побочное и еще одно рабочее. Защитные действуют с наложением, несут в себе как отпугивающие, так и разрушающие психику частоты. Побочное — от существования в высокочастотном режиме, а рабочие — это излучения приборов, в том числе ультра, инфра, СВЧ.

— Что такое существование в высокочастотном режиме? — спросил Робинсон.

— Когда вы вошли в пещеру на острове, что вы увидели? — в свою очередь спросила Модель.

— Пещеру, — ответил Робинсон.

— А должны были увидеть лабораторию и всё, что там находится. Эрияур давно уже перешел на режим высокочастотного существования. Мечтает прорваться в другие измерения. В этом же режиме, естественно, обитают и его слуги. Подобное существование открывает массу возможностей как в плане экспериментов, так и в личном плане, но имеет большой минус. Не сделав перерыва и не уменьшив свою частоту ниже обычной, можно саморазрушиться. Ты со своими приятелями как раз попал в такой перерыв, когда Эрияур и всё им созданное застыло, окаменело, исказилось.

— Очень интересно, — сказал Робинсон. — А драгоценности не исказились, так как не созданы Эрияуром.

— Совершенно верно.

— Но ты тоже им не создана, а исказилась.

— Я играла, — ответила Модель. — Я превратилась в ожерелье, чтобы спрятаться от Эрияура.

— Расскажи, как ты к нему попала, — попросил Робинсон.