Собака и Волк

Глава двадцать вторая

Грациллонию показалось, что бурю он видел издали. Синюшные гигантские тучи обрушивали громы и молнии, целясь в гребень горы, на которой он стоял. И удивился, когда все прошло спокойно и молния не поразила его в сердце.

С неба полился свет, по нему теперь плавали легкие, словно руно, облака. По созревающим пшеничным полям и напоенным влагой лесам гуляло лето. Тишину нарушало лишь жужжание пчел, хлопочущих в клевере, да гадание кукушки. Воздух был нежен, словно благословение, или женская рука.

Грациллоний занимался жеребцами и кобылами, когда к нему примчался мальчик с известием от Саломона. Оседлав Фавония, он на бешеной скорости поскакал в Конфлюэнт. Вдоль левого берега Одиты, по дороге, что вела от Дариоритума Венеторума, двигались незнакомцы. На какое-то мгновение потемнело в глазах. Такое состояние в последний раз испытывал он при потопе.

Мальчик предупредил его, что к ним шли римляне. Слухи о войсках, движущихся с востока, до него доходили и раньше. Кто же знал, что они уже рядом? Как давно не видела Арморика чего-либо подобного.

Впереди ехали двое мужчин. Один из них был в гражданской одежде. Голову другого венчал шлем с красным гребнем центуриона. За всадниками следовали тридцать два пеших воина. Солнечные лучи отражались от кольчуг, щитов и наконечников копий. Три человека в арьергарде вели навьюченных лошадей. Перед всадниками шагал человек в накинутой поверх воинского облачения медвежьей шкуре. В руке он сжимал древко штандарта с римским орлом.

Легионеры… словно в прежние времена, времена Цезаря и Адриана, в молодые годы Грациллония, тогда Британия все еще растила их… не уланы и не варвары, не деревенские рекруты, но настоящие римские легионеры. О Боже, как знакома была ему эта эмблема!

Оторопь прошла. Он стал разглядывать толпу, двигавшуюся в более чем ста ярдах от него, позади легионеров. Были это люди из Озисмии, человек пятьдесят, угрюмые, в грязной одежде. Шли они с копьями и пиками наперевес, с топорами на плечах. Грациллоний даже не оглядываясь знал, что из леса тоже вышли люди и стояли сейчас возле пшеничных полей, а городские жители залезли на крепостную стену и столпились возле ворот. Ему слышно было, как они тихо переговариваются друг с другом.

Солдаты не смотрели ни вправо, ни влево, тем более не оглядывались назад. Они шли к Конфлюэнту. Ритмично взлетала пыль от сапог. Центурион ехал с постоянной скоростью, поддерживая римский строевой шаг. Таким маршем они пронесли когда-то через полмира своих орлов. Двадцать четыре года назад таким же строевым шагом вошел со своими солдатами в Ис Грациллоний.

На противоположном берегу, у моста, с беспокойством наблюдали за происходящим двое часовых. Грациллоний проехал по мосту, копыта звонко простучали по камню.

— Встаньте в сторону, — приказал он. — Скомандуйте часовым спуститься со стены. Освободите проход и улицу. Соблюдайте порядок. Действуйте!

Лица солдат выразили облегчение. Теперь они знали, что делать, и поспешили исполнить приказание.

Он поскакал навстречу легионерам. Приблизившись, стал различать лица. Родственные лица, и не то чтобы он узнал кого-нибудь, но, несомненно, свои. Не менее двадцати из них могли быть только британцами. Теперь они видел и знаки отличия. Второй Августа. Его легион.

Грациллоний поднял правую руку в римском приветствии. Вероятно, он показался им странноватым: крупный мужчина; волосы и борода — каштановые с проседью, грубая галльская туника и бриджи пропахли потом, дымом и лошадьми, и при этом великолепная лошадь, и меч не длинный галльский, а такой же, как у них.

Центурион ответил ему тем же жестом. Грациллоний дернул поводья и поехал рядом с центурионом, колено к колену. Поскрипывали кожаные седла, да слышался четкий звук шагов позади. Центурион был худ и темноволос. Если бы не загар, кожа его была бы светлой. Всадник, что ехал по правую от него руку, — долговяз и белокур, больше похож на горожанина, однако же оказался способен на такое долгое путешествие.

— Хайль, — поприветствовал его Грациллоний, — добро пожаловать в Конфлюэнт.

— Хайль, — неприветливо откликнулся центурион. Оба всадника недружелюбно на него уставились.

— Я Валерий Грациллоний. Можете считать меня здешним руководителем. Как только я услышал о вашем приближении, поторопился вас встретить.

— Вы Грациллоний? — воскликнул штатский. Он едва опомнился. — Это неожиданно.

— Вы, я думаю, согласитесь, что обстановка сейчас… гм… во многих отношениях непростая.

— Начиная с того, что вы при оружии, — заметил центурион.

— Времена нынче опасные. Большинство людей носит оружие.

— Я это уже заметил. И пришли мы сюда частично по этой причине.

Грациллоний почувствовал боль. «Мой брат, легионер, к тому же из моего легиона, неужели мы должны вот так препираться? Зачем? Как жили вы все эти годы в Иске Силурум? Может, ты знаешь, стоит ли до сих пор дом моего отца, и если да, то кто владеет теперь его землей? Что значит для тебя твоя эмблема, которую носили еще четыре сотни лет назад? Не посидеть ли нам лучше за чаркой вина? У меня еще не кончились запасы Апулея. Я охотно угостил бы тебя, центурион, и мы поговорили бы с тобой о прошлом».

— От имени Константина, — холодно обронил он.

— Августа, — уточнил штатский.

— Не будем ссориться, — сказал Грациллоний. — Могу я узнать ваши имена?

— Валерий Энианн, — ответил штатский, — трибун императора, отвечающий за дела в этой области Арморики.

«Земляки, — подумал Грациллоний. — Это, разумеется, давно ничего не значит, за исключением того, что когда римляне только-только пришли в Британию, человек по имени Валерий стал покровителем наших предков. Оба дома их с тех пор стали носить его имя наряду с именами белгов, переделанными на латинский лад, и вот теперь мы оба покинули Британию».

— Кинан, — представился центурион и моргнул. — Что-нибудь не так?

— Да нет, — махнул рукой Грациллоний и посмотрел в сторону. — Удивился. Я знал когда-то человека с этим именем. Вы, случайно, не Деметин?

— Да. Как и Кинан, пришедший в Ис и умерший там.

Грациллоний заставил себя взглянуть в его голубые глаза.

— Какая у вас когорта, центурион?

— Седьмая.

«Да, так и есть. Моя когорта. Так и есть».

— Я получал сведения о вашем продвижении. Встретили вас вроде не слишком дружественно? Все не так просто. Сделаю для вас все, что могу. Надеюсь, разговор у нас выйдет откровенный, и мы придем к соглашению.

Кинан ткнул назад большим пальцем.

— Деревенщина, вот такие, как эти, шли за нами с тех пор, как мы вышли из Редонума, — сказал он. — Они идут с нами до следующей деревни и поворачивают обратно, а на смену им приходит новая партия. И ничего, кроме грубости, мы от них не видим. Одни насмешки, да такие обидные. Мало этого, швыряют в нас камнями и забрасывают отходами. Не представляете, с каким трудом я удерживал солдат от того, чтобы они не ответили тем же.

Взгляд Энианна остановился на Грациллонии.

— Их ровно столько, сколько, по мнению императора, нужно для нашей миссии. Если понадобится, они проложат ему сюда дорогу.

— Я не стал бы на это рассчитывать, — Грациллоний проглотил комок в горле. — Армориканцы… но мы еще поговорим, — он овладел собой. — Сначала мы вас расселим. К сожалению, не могу пригласить вас к себе в дом. Жене моей скоро рожать. К тому же, лучше, если все вы будете вместе. Гостиница в Аквилоне тоже отпадает. Столько народу в ней не поместится. Давайте лучше я размещу вас в базилике Конфлюэнта. Она, правда, недостроена, но это крепкое здание. Спать будете на сене, есть там и две настоящие кровати. Как только устроитесь, поговорим.

— Похоже, у вас больше благоразумия, чем мне говорили, — сказал Энианн. — И это хороший признак.

Грациллоний больше не мог притворяться и сказал со смехом:

— Оставьте ваши надежды. Отныне я буду говорить вам одну правду.

Долгий летний день в Арморике подходил к концу. Жители Конфлюэнта занимались своей работой. Толпа же, собравшаяся возле базилики, была по преимуществу не местная. Там были йомены, арендаторы, лесники. Они стояли, или сидели на камнях, или бродили вокруг час за часом. Они потихоньку переговаривались друг с другом. Ели и пили то, что приносили им горожане. Иногда играли в дартс, или занимались борьбой, или слушали местных музыкантов. По мере того как горожане заканчивали свою работу, к ним присоединялись жители Конфлюэнта и Аквилона и при этом, казалось, отбирали у них терпение, бывшее до тех пор невозмутимым.

Совещание проходило в комнате, по-монашески строгой. Грациллоний использовал ее обычно для приватных встреч. Со стороны Грациллония в комнате присутствовали епископ Корентин и юный Саломон Верон. Со стороны британцев — Эниан. Кинан пришел только потому, что на этом настоял Грациллоний. Грациллоний с самого начала решительно отказался встретиться с Энианном один на один. В окно стали заползать сумерки.

Эниан выпрямился:

— Я привез с собой документы и указ, дабы вы могли с ними ознакомиться, но раз вы попросили, сначала прочту послание. В нем нет ничего сложного для восприятия. Требования императора просты и справедливы.

В лицо Саломона бросилась кровь.

— Просто чтобы мы приняли участие в его узурпации, — насмешливо сказал он.

Энианн и Кинан нахмурились.

— Молчи, сын мой, — сделал ему замечание Корентин.

Эниан слегка успокоился.

— Благодарю вас, ваше преподобие, — сказал он. — Послушание для вас, армориканцев, к вашей же выгоде. Всем вам следует пойти в церковь и вознести хвалу Господу. Вы получите прощение за все прежние прегрешения и прославите свою страну. Константин везде одерживает победу. Когда я выезжал из Турона, чтобы ехать к вам, он в это время со своими основными силами направлялся в Лемовик. Местный гарнизон еще до прибытия туда императора снял правительство Гонория и ожидает Константина, чтобы принести ему присягу на верность.

Корентин покачал головой, как старый вол. Блеснула выбритая макушка.

— Мы уже видели, как пришел и ушел Максим, — вздохнул он, — а до него — Магнеций, и еще Бог один знает, что будет с этим императором. Не очень-то я во все это верю. Он позволяет брату идти войной на брата.

— Это не так! — воскликнул Энианн. — Один человек может спасти Рим.

— И ради этого он убрал последние легионы из Британии, — вмешался в разговор Грациллоний. Слова эти вырвались из его рта как рвота, и ощущение от них было такое же горькое. — Ради этого он оставил свою родину, и вашу, и мою голой и беззащитной на милость волков.

— Легионы вернутся, удвоив свою силу, — поклялся Энианн.

— Сомневаюсь. Двадцатому не суждено было вернуться. А вернутся туда саксы, и пикты, и скотты.

— Хватит нам ваших страшилок. Позвольте мне огласить послание.

— Выслушаем его, — сказал Корентин.

Получив одобрение, Энианн смягчился:

— Вы, Грациллоний, особенно должны быть благодарны. Когда губернатор Лугдунской Галлии обменялся письмами с Константином, и позже, когда они встретились в Туроне, первое, что он предложил, — это арестовать вас и казнить как бунтовщика.

Грациллоний насмешливо фыркнул:

— И был весьма разочарован.

Корентин нахмурился и сделал предупреждающий жест.

— Император наш милосерден, — продолжал Энианн. — Он посчитал, что вы приняли вынужденные меры, раз уж Гонорий со Стилихоном не сумели защитить Арморику. Августейший Константин намерен это исправить. Он предоставит и вам, и тем, кто последует вашему примеру, полную амнистию.

— А за это, — проворчал Грациллоний, — я должен буду передать ему нашу казну, расформировать братства, а армориканцам приказать воевать за него.

Энианн удивился:

— Откуда вы это узнали?

— Земля слухом полнится. Константин и в другие места послал отряды, не такие, правда, большие и вооруженные, как ваш.

— Армориканцы как только узнали об этом, тут же заблокировали дороги и развернули войска назад! — восторженно закричал Саломон. — Один отряд уйти отказался и был уничтожен.

Эниан и Кинан промолчали.

Грациллоний говорил, точно гвозди заколачивал:

— Послушайте, наши люди не хотят воевать на чужой территории за узурпатора в то время, как их страна остается незащищенной, как Британия.

Кинан открыл было рот и снова закрыл его.

— Я надеялся, что вы уговорите их, — сказал Энианн.

— Подчиниться? — спросил Грациллоний. — Если бы я и захотел, у меня бы это не получилось. Они свое получили. Да я и не хочу. И я свое получил.

Корентин подался вперед.

— Приходило ли вам в голову, Энианн, — сказал он тихо, — что губернатор Глабрион знал, как обстоят дела, и сознательно ввел в заблуждение вашего императора?

— Зачем бы это ему понадобилось? — вопросил трибун.

— Для того, чтобы отомстить нам, в Конфлюэнте.

— …Может, и так, — голос посланника зазвучал холодно. — Но ведь вы здесь с вашими багаудами все время бунтуете, а Константин — не Гонорий: он этого не потерпит. Константин намного сильнее.

— Это не так, — сказал Грациллоний.

Энианн молча на него уставился. Кинан сощурился и подался вперед.

— Вы явились к нам с легионерами, надеясь, что напугаете нас и заставите подчиниться, — пустился в объяснения Грациллоний.

— Мы больше надеялись пристыдить вас, — прервал его Энианн.

— Господь рассудит, кому и за что должно быть стыдно, — сказал Корентин. — Но мне показалось, сын мой, что вы лишь разыгрываете негодование.

Грациллоний решил не принимать участие в споре. Он продолжил:

— Глабрион и Бакка думают, что мы, в нашей тихой заводи, не понимаем сложившегося положения. Они думали, что появление легиона напугает нас.

«Моего легиона», — горестно ныла душа.

— Ну что ж, они ошиблись. Мы хорошо информированы.

— Каким образом? — поинтересовался Кинан. В голосе его слышалась боль.

Грациллоний пояснил:

— Арморика является частью Галлии, а Галлия — частью остального мира. Люди приезжают и уезжают — и торговцы, и курьеры, и обычные люди по своим делам. Забредает и публика менее респектабельная. Замечают и понимают они куда больше, чем думают об этом власти. Связь с ними я поддерживаю уже многие годы. «По большей части занимался этим для меня Руфиний».

— И церковь… она объединяет империю от края и до края. У нас, армориканцев, много друзей-церковников.

— Нам известно то, чего, возможно, не знает сам Константин, а именно: он не победитель, а зарвавшийся игрок. Сами посмотрите, что он должен принять в расчет, к чему подготовиться, с кем иметь дело.

В Галлии находятся германцы в огромном и все возрастающем количестве. Нам удалось отогнать их, и они двинулись на юг, но тем хуже стало остальным, кто имеет с ними дело. Для того чтобы победить их, Константину нужны войска. Только это потребует от него значительного внимания и ресурсов.

В Константинополе находится Аркадий. Он лентяй, дурак, к тому же и больной человек, так что вряд ли долго протянет. Пока жива была императрица, дочь франкского генерала, все было не так плохо, а теперь он лишь марионетка своего преторианского префекта, которому, однако, далеко до такого сильного человека, как Стилихон. Стилихон, к тому же, своих амбиций не утратил. Сейчас он снова ведет переговоры с готами, и, как полагают мои источники, он ведет двойную игру. Думаю, он хочет, чтобы они заняли Грецию, а он в это время на востоке империи двинется дальше на север. Что из этого выйдет — если выйдет, — один Господь знает. Константин тем более не знает, однако ему придется почувствовать на себе последствия.

А будет ли Стилихон без конца делать вид, что он действует по поручению императора Гонория? Ходят слухи, что он собирается захватить троны Запада и Востока — для своего сына. Если ему это удастся, Константину придется столкнуться и с этой проблемой. Если не удастся или придворные враги его свергнут, у Константина будет другая, но не менее опасная проблема. Нет, у вашего самопровозглашенного императора слишком много забот и без Арморики, которая к тому же его не признает. Вас послали сюда в надежде, что мы этого не знаем. Теперь вы видели собственными глазами, как относится к вам народ, и знаете, что известно нам, руководителям, и что мы намерены делать. Уведите ваш легион, Энианн. Все равно вам придется это сделать, и совсем скоро. Ваш Константин нуждается в каждом солдате.

У Грациллония пересохло во рту, саднило горло. Стучало сердце. Как нужен был ему сейчас глоток вина, но он терпел, проявляя римский стоицизм. Надо дождаться, пока останется один.

Энианн побледнел.

— Вы кое о чем забыли, — бросился он в атаку. — О законе. Закон выше любого императора и государства. Во имя закона призываю вас сложить оружие.

Корентин, покосившись на Грациллония, ответил за него:

— Давайте не тратить время на споры о том, чья сторона больше нарушает закон. Без правдивости, справедливости закон теряет душу. Он становится ходячим трупом.

— Не придавайте большого значения сравнениям, — сказал Грациллоний. — Дело в том, что последний приказ явился последней каплей. Мы не откажемся от нашего права на самооборону. Мы не примем участия в вашей гражданской войне.

— Выходит, вы поддерживаете Гонория, — подытожил Энианн.

— Называйте как хотите, — сказал Грациллоний, внезапно устав.

Корентин поднял руку.

— Мы поддерживаем Рим и христианство, — сказал он.

— Вы и ваши язычники? — в смехе Энианна послышалось отчаяние.

— Ладно, закончим на этом, — сказал Грациллоний. — Отправляйтесь домой… Да нет, к вашему императору. Ведь вы оставили вашу страну варварам.

Кинан дернулся.

— Поосторожнее, приятель, — проскрежетал он.

Грациллоний слегка ему улыбнулся.

— Прошу прощения, — пробормотал он. — Думаю, вам несладко.

— Я исполняю свой долг, сэр.

— А я — свой. Сейчас я пойду к людям, что собрались на улице, поговорю с ними. Распоряжусь, чтобы вас покормили. Завтра отправляйтесь назад. Пошлю с вами эскорт до Редонума, чтобы вас никто не обидел. Саломон!

— Да, сэр? — откликнулся юноша.

— Возьми людей, отправишься в качестве сопровождающего. Пойдешь впереди с нашим штандартом.

Саломон был явно недоволен.

— Это тяжелое задание, сэр. Дело не в опасности, сэр. Не думаю, что это опасно, по…

— Выполняй приказ, — твердо сказал Грациллоний. — Чтобы стать королем, надо учиться.

Ночью Верания родила дочь. Грациллоний сторожил у дверей. Услышав, что все прошло хорошо, вошел в комнату и поцеловал ее.

Домой он вернулся через несколько часов после восхода. В этом году рабочие пристроили к дому солярий. Стекло значительно подорожало, но подарок привел Веранию в восторг, ведь она так любила свет. Там он ее и нашел. Она сидела в кресле, подлокотники и спинка которого обтянуты были мягкой материей. Это кресло он сделал для нее своими руками. Сделал он также и стоявшую возле нее детскую кроватку, украсил ее выточенными из дерева птицами и цветами. В комнате вместе с ней сидела за пряжей служанка. Марк, здоровый трехлетний мальчик, играл на улице.

На коленях у Верании лежала книга, любимые «Георгики» Вергилия. Она унаследовала библиотеку отца. Солнечный свет, падая на волосы, делал их центром маленькой воздушной комнаты. Она только что вымыла голову, и влажные волосы, пока не убранные в прическу, струились по белому платью, как у молодой девушки. Когда Грациллоний вошел в солярий, она отложила книгу и улыбнулась мужу. Так улыбалась она ему еще маленькой девочкой, когда он приезжал из Иса к Апулею.

Он склонился над ней, вдохнул аромат ее кожи и, легко коснулся губами ее губ.

— Как ты? — спросил он.

— Замечательно, — ответила она.

Он заметил и ее бледность, и темные круги под глазами.

— Обманываешь.

— Она говорит правду, господин, — вмешалась служанка. — Такая с виду хрупкая, а посильнее многих крестьянок.

— Тем не менее тебе нужно лежать, — забеспокоился Грациллоний.

— Скоро лягу, — пообещала Верания. — Такая прекрасная погода. Я почувствовала, что смогу дойти сюда и немного посидеть.

Ей всегда удавалось настоять на своем, и он уже не спорил. Он склонился над кроваткой. Новорожденная спала. Сморщенное, красное чудо, невероятно крошечное.

— Мария, — пробормотал он. Имя это выбрала Верания. Она так и говорила, что «если родится девочка, назовем ее в честь Богоматери».

Верания посмотрела на мужа.

— Беспокоиться нужно о тебе, — сказала она. — Спал ли ты сегодня? Бедный, ты совсем измотался.

Он пожал плечами:

— Что поделаешь? Сейчас очень много дел.

— Что-нибудь еще случилось со вчерашнего вечера?

Он сел на табурет напротив нее.

— Я только что отправил римлян назад. Саломон их сопровождает.

«Бывший мой легион».

Радость ее тут же сменилась беспокойством. Он не понял, страх ли то был или огорчение.

— Ты бросил жребий, — медленно произнесла она.

Он скорчил гримасу:

— Это сделали за меня. Снова и снова повторяется одно и то же. Теперь вот Константин…

— Ты затеял опасную игру.

— Теперь это другая игра.

— Теперь и Саломону угрожает опасность.

Хотя упрека в ее голосе не было, Грациллоний взмолился:

— Разве мог я остановить его? А он нам нужен. Я и раньше говорил тебе об этом. Все любили Апулея, и помнят его. Теперь они с радостью поддержат его сына, как никого другого.

Голос ее дрогнул от гордости:

— Кроме тебя.

— Я не вечный, — он заметил ее испуг, вскочил, положил руки ей на плечи. — Успокойся, милая. Я проживу еще много лет, назло врагам.

На губах ее задрожала робкая улыбка.

Грациллоний выпрямился и заходил по комнате.

— Но нужно подумать о будущем, — сказал он. — Когда придет мой час, Марк будет еще слишком молод. Вот если бы я был королем и оставил трон сыну… я до сих пор не привыкну, что у меня уже нет Иса.

Глаза ее расширились. Она поднесла руку к губам и испуганно прошептала: — Король…

Стараясь объяснить, ругая себя за то, что не умеет найти нужных слов, продолжил:

— Мне необходимо закрепить за собой лидерство. Заложить основание. Остальное сделает после меня Саломон.

— Неужели ты собираешься порвать с Римом? — дрожащим голосом спросила она. — Ты, мой муж? Он, мой брат?

Он остановился:

— Милая моя, ты так страдаешь!

Она взяла себя в руки и грустно заметила:

— По-моему, ты страдаешь больше меня.

— О мятеже я речи не веду, — сказал он. — За исключением мятежа против Константина, оставившего Британию ради собственных амбиций. В молодости я ошибся в отношении Максима и не хочу повторить свою ошибку. Позднее, может быть, когда Арморика станет сильнее… — Он и сам не знал, что будет тогда.

Она кивнула. Вроде бы успокоилась.

— Понимаю. Ты употребил это слово «король» — короткое слово, имея в виду нечто более сложное и изменчивое.

— Может, в конце концов, у него останется его первое значение, — признался он. — Я не провидец. Молись за наше завтра. Господь услышит тебя скорее, чем меня.

— Он услышит всех, кто к Нему обращается, — она на мгновение отвернулась от него и посмотрела на солнечное небо. Он стоял молча. За спиной его жужжало веретено.

Верания снова к нему обернулась.

— Нет, я думаю, ты сделал лишь то, что и должен был делать, — сказала она.

Он сжал кулаки.

— Я думал об этом, и мысль моя металась и билась, словно волк, угодивший в яму. Что делать — забрать тебя, Марка, Марию и бежать? Но куда? Нет для нас места во всей империи. Не поможет и перемена имен. Какую работу смогу найти я в своем возрасте, не имея к тому же профессии? Если только рабочим на плантации или рабом. Где поселиться? В лесу, у варваров? Разве это жизнь для тебя и детей? Нет, Верания, мы будем жить и умрем как римляне.

Голос Верании обласкал его:

— Понимаю. Люди погибнут без тебя и Саломона. Ведь ты облегчаешь им жизнь. Делай то, что должно, с моим благословением. Да и с Божьим тоже, — улыбка ее расцвела, как цветок. — Милый мой сторожевой пес.

Он нагнулся, чтобы поцеловать ее, а она обхватила его голову руками. Исцеляющая волна подхватила его, и невольно припомнилось ее стихотворение — «Отличишь ли ты Собаку от Волка?»

Выпрямился.

— Благодарю тебя, — сказал он. — Пойду посплю немного.

— А потом?

— Напишу письма, в том числе и Нимете с Эвирионом. Они могут теперь вернуться домой.

«А потом, — думал он, — надо бы найти кузнеца, лучшего в Озисмии, а, может, и во всей Арморике». В Конфлюэнт охотно шли такие мастера. Он прикажет ему отложить в сторону остальные работы. Пусть выкует меч, достойный короля.

Пошел дождь, не безжалостный, как в прошлое лето, а мягкий; от него наливалась пшеница и шептались листья. Выглянуло солнце и осветило паутину. Она повисла, словно драгоценная сеть с запутавшимися в ней звездами. Армориканцы так привыкли к своему дождливому климату, что не обращали на эти ливни никакого внимания. Они даже шутили, что семь сухих дней подряд — опасная засуха; ведь из-за нее увядает мох, которым они обросли.

Грациллоний, стараясь снять накопившееся за день напряжение, работал в комнате, отведенной под мастерскую, когда услышал вдруг возглас Верании. Он поспешил к ней и нашел ее в атрие. Тут же столпились взволнованные слуги. Входная дверь была открыта. В комнату вплывал воздух, несущий городские запахи — дыма и лошадиного навоза, к которым примешивались запахи зелени и земли. В дом вошли двое — мужчина и женщина. С них стекала вода. На полу образовалась лужица.

Грубая шерстяная одежда их потемнела от грязи. Грациллонию показалось, что к ним пожаловали беглые из леса. Крупный мужчина с окладистой бородой и давно не стрижеными волосами. Вооружен он был до зубов: ножи, меч, лук и палка с металлическим наконечником. Женщина завернулась в плащ с капюшоном. Видневшиеся из-под него тонкие щиколотки указывали на ее хрупкое телосложение.

Верания кинулась обнимать ее, капюшон свалился, и растрепанные волосы вспыхнули костром.

— Нимета! — заревел Грациллоний и бросился к дочери.

Какой худенькой она была! Казалось, он чувствует все ее ребра, бедная сухая рука беспомощно болталась, зато левая крепко сжала его плечо. Сделав шаг назад, он увидел чистую кожу, зеленые, как у кошки, глаза. Несмотря на долгий путь, она твердо держалась на ногах.

— Добро пожаловать, добро пожаловать, — захлебывался Грациллоний, поглупев от восторга. — Какая же долгая у вас была дорога! Но вот вы и дома. Как мы это отпразднуем!

Нимета перевела взгляд с него на Эвириона и придвинулась к молодому человеку. Он бросил палку, и она со звоном упала на кафельный пол. Взял Нимету за руку.

— Всю дорогу дождь. Да и проголодались. Виндолен хотел сходить для нас на охоту, но мы слишком торопились. Питались сыром да сухарями, что захватили с собой. Рвали в лесу ягоды.

— Да вы, должно быть, умираете от голода, — сказала Верания. — Что вы хотите сначала — поесть или принять ванну и переодеться в сухую одежду?

Они ей не ответили.

— Как дела? — спросил Эвирион у Грациллония и, вспомнив о его жене, перешел на латынь.

— Вы как раз вовремя, — ответил ему Грациллоний. — Послезавтра мы с Саломоном отправляемся в Воргий. Поедем с нами, если ты в состоянии. Ты нам очень нужен. Писал я тебе, что у тебя до сих пор есть и твой дом, и корабль? Все это было конфисковано и продано в городскую казну, но… Саломон оказался единственным покупателем.

Эвирион моргнул, а потом, хлопнув себя по бедру, захохотал.

— А ты, Нимета, должна остаться с нами, — сказала Верания. — У нас много места.

Она покачала рыжей головой:

— Спасибо, нет.

— Она будет со мной, — заявил Эвирион, почти вызывающе.

Грациллоний опечалился не так сильно, как мог бы предположить. Ведь они прожили в лесу вдвоем целый год. Оба молоды, красивы, их связала общая опасность…

— Мы собираемся пожениться, — сказал Эвирион.

Верания захлопала в ладоши.

— Ох, Нимета, это замечательно! Поздравляю, Эвирион. Все будут за вас так рады… — И тут же опечалилась. — Нет, боюсь, епископ скажет…

Нимета подняла голову и посмотрела на отца и мачеху.

— Я стала христианкой.

— Заявление прозвучало, как вызов. — Я готова принять крещение, как только Корентин согласится.

Верания расплакалась и опять обняла ее. Грациллоний неуклюже поздравлял ее, а потом, повернувшись к Эвириону, взял его за руку и, задыхаясь, сказал:

— Благодарю тебя. Ты в-вернул мне дочь.

Эвирион постарался улыбкой прикрыть смущение:

— Это было нелегко, сэр. Я ведь не миссионер. Нас объединили черные месяцы. Мы все говорили, говорили… и она захотела узнать обо мне все, обо всей моей жизни. И сама ничего не утаила. Ее жизнь была такой ужасной. — Он понизил голос. — Она боялась. И дело тут не в трусости. Смелее Ниметы нет никого. Душа ее была ранена, оттого все и произошло. Но постепенно рана эта стала затягиваться, и она поняла, что ей будет прощение.

— Выходит, боги Иса потеряли последнего своего почитателя, — сказал Грациллоний с нахлынувшим на него злорадством.

— Я, сэр, конечно же, не святой, но ведь крещение и в самом деле смывает все грехи, правда? — смирения в его вопросе не было. Эвирион стоял, сжимая рукой эфес, словно подтверждая свои слова.

Грациллоний кивнул:

— Епископ часто говорил мне об этом. Он хочет, чтобы я принял крещение. И я сделаю это, но пока еще не чувствую себя подготовленным. Хотя Нимета… — Он посмотрел Эвириону в глаза и тихо продолжил: — Чем быстрее, тем лучше. Ты, думаю, знаешь, почему. Корентин тоже должен знать, если этот старый лис сам обо всем не догадался. Никто другой знать об этом не должен.

Возлюбленный его дочери взял его за руку. Они постояли так молча.

В это время Нимета отвечала Верании в ответ на ее просьбу:

— Мы не можем. Прошу прощения, но нам нужно сразу же уйти.

— Куда? — Верания была в шоке.

— В мой старый дом, в лесу, если он все еще там стоит. Идти туда далеко. Если припозднимся, то не успеем до ночи. Может, вы дадите нам фонари или, что еще лучше, лошадей?

— Для чего, о Боже милосердный?

— Не колдовать. Я все оттуда уберу, обещаю. Но… — Нимета собралась с духом и посмотрела в глаза отцу. — Ты знаешь, — сказала она.

Он вспомнил их разговор в лесу. Радость его разодрало, словно когтями. Полетели перышки, и закапала кровь.

— Дахут, — сказал он.

— Я боюсь оставаться возле рек, впадающих в море, — сказала Нимета Верании. Прислушивавшиеся к их разговору слуги отпрянули от нее с жестами, отгоняющими зло. — Она приплыла сюда из моря и отомстила Руфинию за убийство Ниалла. Я помогла убить его. Она сразу узнает, что я здесь, — она уже знает, — и она придет за мной.

— В этих местах она пока не показывалась, — сказал Грациллоний, чувствуя полную свою беспомощность.

— Не знаю, почему, — последовал безжалостный ответ. — Могу лишь догадываться. Ты в убийстве замешан не был. А может быть… нет, не знаю, почему.

— Но это ужасно! — едва не завопила Верания. — Ты должна уйти из-за страха перед этой нечистью… — Она увидела выражение лица Грациллония, пошла к нему и, положив голову ему на грудь, зарыдала. Он старался утешить ее, как мог.

— Я уже думал, не может ли епископ чем-нибудь помочь, — сказал Эвирион.

Грациллоний покачал головой, обнимая плакавшую жену.

— Нет, — ответил он. — Чем он может помочь? Разве только попробовать изгнать из нее злых духов. Он переехал в Конфлюэнт, но его по большей части не бывает дома. С другой стороны, не можете же вы вечно сидеть в его доме, трясясь от страха. К тому же, — усмехнувшись, сказал он, — он не потерпит неосвященных отношений под своей крышей.

— Мы сейчас уйдем.

— Незачем вам скрываться в лесу. Ведь вы нам нужны! Я все вам объясню. Да разве вам уже не надоела такая жизнь? Не представляю, как вы столько времени терпели.

— Без Ниметы я бы не вытерпел.

В мозгу всплыла идея, словно плавучий груз после кораблекрушения.

— Погодите. Вы можете жить ближе. Я построил дом возле лошадиных выгонов. Это менее трех лиг отсюда. Там просто хижина для пастуха или для любого человека, задумавшего там переночевать. Во всяком случае, там тепло, туда можно принести все, что вам понадобится. Если захотите, можете подменить пастуха. Он только рад будет вернуться в город. Позднее увидим, что можно сделать.

— Вода, — сказала Нимета. Огромные глаза выделялись на белом лице.

— Ручей. Он впадает в пруд, к которому лошади ходят на водопой, а оттуда — в Стегир. Соли там нет и в помине. — Грациллоний даже заставил себя рассмеяться. — Повторяю, место ничего особенного, но по сравнению с тем, где жили вы, — просто дворец. Вы можете переделать его, как вам будет угодно.

Верания отошла от мужа, утирая глаза, но они все лились.

— Ну конечно же, Грэдлон. Это хорошая мысль.

— Пока же, — сказал он, — до темноты еще далеко, и мы можем отпраздновать ваше возвращение.

Радость его была вымученная. Перед мысленным взором вставала Дахут. Не такая, какой он видел ее в последний раз, — сирена в окровавленной воде посреди обломков города, — а живая девушка, кричавшая о помощи в тот момент, когда волна уносила ее в море.

Свет от двух свечей и огня в очаге выхватывал из темноты лица и обнаженные тела Ниметы и Эвириона. За стеной хижины шумел дождь.

Он приподнялся на локте и посмотрел на нее. Зашуршал соломенный тюфяк. Она погладила здоровой рукой его гладко выбритую щеку.

Дремотно улыбнувшись, она сказала:

— Теперь колдовства больше не будет.

— Что? — спросил он, изумившись. — Я думал, ты…

— Да, я поклялась, когда приняла христианское имя. И все же… было бы неразумно мне забеременеть там… в лесу, не зная, что с нами будет, когда нам удастся выбраться оттуда. Я читала совсем маленькие заклинания в определенное время, между фазами луны. И, похоже, они помогли. Вот и все. Клянусь тебе, милый. А теперь и этого больше не будет. Мы уже дома. И я открыла для тебя свое лоно.

Армориканцы отмечали в тот год праздник Луга без своих вождей. Устраивали ярмарки и фестивали, те, что можно было себе позволить в то неспокойное время. Собирали цветы и травы на землях, с незапамятных времен почитавшихся у них святыми. Празднества проходили на горах, у рек и ручьев. Со страхом гадали о будущем. Народу в церквях собиралось больше обычного.

Лидеры их находились в то время в Воргие, и те, кто уехал туда раньше, и те, кто прибыл недавно. Решался вопрос жизни и смерти. Как только на небо вышла полная луна, отправились в условленное место.

Один христианский священник украсил гирляндой менгир, стоявший за городской стеной. Так его предки отмечали праздник Луга с тех самых пор, как первые кельтские колесницы докатились до Арморики. Вполне возможно, что до них так поступали и древние аборигены. Рядом с менгиром возвышался и другой памятник — дольмен. Между памятниками развели костер. Потом совершили религиозный обряд: сначала срезали омелу, а потом поклялись на мечах и, уколовшись ножами, посвятили свою кровь Лугу, Христу и Триединой матери.

Грациллоний со сложенными на эфесе меча руками стоял на верхней ступеньке дольмена. «Интересно, — размышлял он, — что же думают обо всем этом люди цивилизованные (а их, как он знал, собралось здесь немало). Может, испытывают отторжение или считают необходимым пойти на уступки союзникам? А, может, древний обряд тронул их сердце?» Трепещущий огонь то выхватывал из темноты, то прятал во мраке ночи клановые эмблемы, мечи, диковатые лица. Высоко в небе обвился вокруг Полярной звезды Дракон. Луна освещала верхушки деревьев. Призрачный свет ее и пламя костра превращали поля, полуразрушенные крепостные стены и траву, росшую среди обломков, в нечто нереальное. Крики замерли, и в наступившей тишине послышалось уханье совы. Рим, который Грациллоний готов был защищать, но который никогда не видел, да скорее всего, и не увидит, казался сейчас таким же далеким, как эти мерцающие звезды.

Люди ждали его слова.

Он поднял меч, поцеловал лезвие и, очертив им круг над головой, опустил в ножны.

— Благодарю вас, — сказал он, вспомнив невольно, как он, будучи центурионом, обращался к солдатам. — Благодарю за оказанную мне честь и за ваше терпение.

«Зачем вспоминать о бесконечных пререканиях, мелочных обидах, гневе, о том, как два раза едва удалось избежать кровопролития?»

— Более всего благодарю вас за лояльность к людям и к закону. Клянусь, что не обману ваше доверие.

Ну что уж тут поделать? Оратором он никогда не был. Слова его звучали обыденно и грубовато.

— Вы выбрали меня командующим. Забота у меня одна: увидеть вас, ваших жен, детей ваших, и стариков, и молодых, и тех, что еще не родились на свет, свободными. Я хочу, чтобы жизни ваши не омрачали грабители, убийцы, работорговцы — ни местные, ни заезжие. За это мы и должны побороться. Когда-то я был солдатом. Сейчас мне опять придется взяться за оружие. И вам тоже предстоит стать солдатами. Скажу сразу: я буду мучить вас и тех, кто придет за вами, вы будете целыми днями проливать пот, пусть даже в эти дни нам ничто не будет угрожать. Зато у нас будет меньше ран и смертей, когда придет время сражаться. Вы будете исполнять все мои приказы беспрекословно. Наказывать буду нещадно. А что касается наград… что ж, наградой вам будут ваши жены и дети и крыша над их головой. Ясно?

Они закричали. Он знал, что ночь, обступившая их, требовала каких-то других слов, которых он не мог им дать. Кто он такой… старый пехотинец. Им нужен был человек, который пел бы им, молодой Бог, мечта, обретшая плоть.

— Я всего лишь военачальник, — сказал он. — И пока что ваш лидер, но одновременно и солдат. Не король. Пока мы не можем ни одного человека назвать королем. Никто не скажет, что с нами будет, что надо делать. Все, что мы можем делать в грядущие годы, — это защищать наши очаги. Но у вас есть право приветствовать моего заместителя — его, кто займет мое место, если Бог или смерть в бою отнимут меня у вас, кто продолжит мое дело. И это Саломон Верон.

Никто не удивился. Все знали это заранее. И все же клинки сверкнули, и ночь огласилась криками. Даже птицы испуганно слетели со своих гнезд.

— Салаун! Салаун! Салаун!

Сын Апулея легко вскочил на дольмен, и пламя костра осветило его. Грациллоний нагнулся и взял то, что лежало возле его ног, развернул. Сталь сверкнула, словно льющаяся вода. Бронзовая гарда, серебряный эфес, украшенный сверху рубином, символом Марса. Он высоко поднял оружие.

— Возьми меч Арморики, — воскликнул он и вложил его в руки Саломона.