Собака и Волк

Глава семнадцатая

«— …принято к сведению.

Если интерес ваш искренний, то он заслуживает всяческой похвалы. Содержание доклада, однако, вызывает большие сомнения. Кроме слухов и похвальбы, которых наслушался ваш агент в Эриу, он ничего более достоверного вам не представил. Варвары всегда отличались переменчивостью настроений. Поэтому на предполагаемое их вторжение я смотрю как на дикую фантазию мелкого племенного вождя.

Фортификации в устье Лигера весьма надежны. Следовательно, ваши рекомендации по укреплению обороноспособности тамошних саксов, подразумевающие, что солдаты-христиане попадут под начало командиров-язычников, являются не чем иным, как профанацией. Советуя усилить гарнизоны в истоке реки, вы обнаруживаете полную неосведомленность относительно угрозы, исходящей со стороны германской границы, не говоря уже о том, что политические интересы требуют сосредоточения максимального количества солдат на юге и востоке.

Ваш план по созданию народного ополчения абсолютно неприемлем. Законом это запрещено, и никаких исключений быть не может. Нам стало известно о том, что вы самовольно начали работу в этом направлении, поэтому делаю вам на первый раз самое жесткое предупреждение. В случае нарушения закона последствия для нарушителя будут самыми серьезными. Появление в долине Лигера вооруженных гражданских лиц будет расценено как мятеж. Ссылки в качестве оправдания на опасное положение приниматься не будут, и вслед за этим последует неизбежное наказание.

От вас требуется неуклонное соблюдение имперского закона и содействие в подавлении любой попытки к насильственным действиям. Копии письма направляю в…»

Грациллоний бросил письмо на стол. Он читал его вслух.

— Ничего, — сказал он глухо. — Там есть и еще кое-что, но больше я читать не буду.

— А что может сделать Апулей? — спросил Руфиний.

— Ничего. Ведь это письмо от самого правителя.

— Да, он командует всей нашей обороной. Выходит, Глабрион добрался-таки до него. — Руфиний подергал себя за бородку. — М-м… все не так просто, я полагаю, — на хитром лице промелькнула улыбка. — У Рима, стало быть, есть причина прятать оружие от своих граждан.

— Во имя Бога! — простонал Грациллоний. — Неужели они думают, что мы тут заговор готовим? Мы просто хотим помочь.

Зимний дождь лился на крышу и стекал по оконному стеклу. Несмотря на то, что дом только что построили, и стены сверкали яркой краской, в атриуме было холодно и мрачно. Даже стенную панель, которую в редкие свободные часы расписывала Верания, было почти не видно. Она рисовала на ней яркие цветы. Сначала хотела запечатлеть Ис, но Грациллоний воспротивился: пусть город спит в своей могиле. Верании пришлось поцелуями стереть боль, которую она ненароком причинила мужу.

— Что ж, они нам не доверяют, поэтому лучше не высовываться, — сказал Руфиний. — После того как скотты нанесут удар, они, наверняка, к нам прислушаются.

— Не слишком в этом уверен. Да к тому же — вся долина разграблена. Мертвецы на жнивье, сожженные города, Галлия с ножом в сердце. Сколько можем мы терпеть это?

— Отлично тебя понимаю, хозяин. Руки у тебя связаны. — Руфиний выпрямился. — Зато мои — нет.

Грациллоний посмотрел на худощавую фигуру, затянутую в кожаную куртку.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу, чтобы ты дал мне ранней весной корабль и команду. Ниалл до праздника Бельтайна никуда не уедет, так что у меня будет время что-то придумать.

У Грациллония заколотилось сердце.

— Один? Да в уме ли ты?

— Да вроде не меньше, чем всегда, — рассмеялся Руфиний. И тут же стал серьезен: — Я, разумеется, ничего заранее не обещаю, но попытаюсь. Я давно уже ожидал такого рода письмо и обдумывал, что сделать. Пока все выглядит довольно смутно. Нет, сейчас я ничего не могу сказать, даже тебе. Не спрашивай. Дай мне попытаться.

Грациллоний протянул дрожащую руку:

— Клянусь Геркулесом, дружище, ты настоящий человек.

Руфиний пожал ему руку и отвернулся.

— Мне нужно идти, — сказал он, не глядя на него.

— Да подожди ты, пообедаем вместе.

— Извини, но у меня дела там… в лесу. Возможно, меня не будет несколько дней. Удачи тебе, хозяин. — Руфиний поспешно вышел из комнаты.

Над побережьем Далриады нависло небо, туман закутал горные вершины. Холодный ветер морщил воду. Скалы, песок и карликовые каменные дубы казались в такую погоду еще более мрачными. Над домами поднимался клочковатый дым. Под навесом, возле деревянного дока, находился, скорее всего, небольшой корабль. Руфиний заметил и несколько шлюпок, когда судно его подошло к островку, находившемуся в распоряжении Эохайда Мак-Энде.

На берег торопливо выскочили воины и выстроились в линию. Гребцы Руфиния подвели судно к пирсу, а сам он выпрыгнул на берег с поднятыми руками. На Руфинии была красивая одежда: красный плащ, под ним — шерстяная туника, выкрашенная шафраном, синие полотняные бриджи, кожаные сапоги. На богатой перевязи висел длинный меч. Пояс, подсумок и рукоятка ножа украшены янтарем и гранатами.

— Мир! — закричал он на местном наречии. — Я друг вашего вождя и хочу говорить с ним.

Эохайд выступил вперед, опустив меч. Одет он был в грубую одежду. Зиму провел в помещении, и три рваных шрама на бледном лице выглядели еще уродливее.

— Кто это? — спросил он и, вглядевшись, закричал: — Да неужели ты?

Уронив меч, кинулся обнимать гостя.

— Тысяча приветствий, друг мой, тысяча приветствий!

Руфиний тоже его обнял. Эохайд обернулся к воинам:

— Это тот самый человек, который шесть лет тому назад освободил меня из плена. Неужели с тех пор прошло уже шесть лет? Да пусть бы и шестьсот лет прошло, его я никогда не забуду. Все, что у меня есть, — твое, Руфиний.

— Благодарю, — сказал галл. — И команда моя благодарит тебя, и король мой просил тебя благодарить.

— Входи же в дом. Какой бог прислал тебя ко мне, дорогой?

— Бог мщения, — понизив голос, ответил Руфиний. — Нам с тобой о многом нужно поговорить, тебе и мне.

За земляным валом располагались дома, конюшни, хлев и загоны для скота. Жавшиеся друг к другу строения эти имели жалкий вид. Незавидное имение пожаловал беглому принцу король Ариагалатис. На территориях, удаленных от берега, ему было бы лучше. Однако, как объяснил Эохайд, ему пришлось бы иметь там дело со смещенным вождем, да и от моря было бы слишком далеко.

— Здесь мы рыбачим, торгуем, иногда совершаем набег и надеемся на удачу, — сказал он. — Будет когда-нибудь и на нашей улице праздник.

Дом его был самым большим, но построен из тех же материалов, что и другие дома: дикий камень и торф, сложенные без раствора. Зато внутри были предметы из золота, серебра и стекла. У него, как и у его приближенных, имелись слуги, мужчины и женщины. В основном рабы, хотя имелось и несколько наемных рабочих из бедных семей. Среди слуг выделялась пленная женщина, знавшая латынь, все еще красивая, несмотря на тяжкую работу. Она успела родить ему двоих детей, которые, впрочем, прожили недолго. Эохайд предложил Руфинию ее или любую другую женщину на выбор.

Гость тактично отказался:

— Цель моего путешествия, дорогой, имеет такое большое значение, что я принял на себя воздержание, дабы все осуществилось как задумано. Может, пока накрывают на стол, мы с тобой побеседуем в укромном месте?

— Разумеется, если будет на то твое желание, — в голосе Эохайда звучало нетерпение. — Пойдем под навес. Там не дует, возьмем с собой бочонок меда. Я там спал раза два, когда хотел увидеть вещие сны, и они ко мне пришли, хотя растолковать их можно было двояко.

Под навесом было темно. Влажный воздух пропах смолой. Мужчины положили на землю подстилку и уселись. Потом почали бочонок с медом и налили напиток в римские бокалы.

— Мне о тебе рассказывали, — сказал Руфиний, — о том, как после плена тебя преследовали невзгоды…

— Это верно, — мрачно подтвердил Эохайд.

— …но в конце концов ты получил эту землю.

— Не слишком ли мало для сына короля Энде?

— Во всяком случае, о тебе знают и дорогу к тебе показали.

— Ниалл дотягивается даже сюда. — Эохайд осушил кубок и снова его наполнил.

Руфиний кивнул:

— Знаю. Сейчас он готовится к походу на юг и сзывает всех подвластных ему королей, а также королей-союзников. Но как случилось, что король Ариагалатис тоже ему подчиняется?

— Здесь его родина. Он родился в Далриаде, и сын его обложил этот медвежий угол данью. Лучше платить, чем допустить вторжение.

— М-м-м… я слышал, Ариагалатис вовсе не в претензии.

Эохайд оскалился:

— Еще бы. Добыча и слава ослепляют его, как и всех прочих.

— Но только не тебя.

— За кого ты меня принимаешь? — вспыхнул Эохайд. — Неужели я пойду на поклон к Ниаллу?! Пусть свиньи сожрут мой труп, если я это сделаю! Он отхлебнул меда и чуть-чуть успокоился. — Ариагалатис меня понимает, так что я могу сидеть спокойно.

— Но ты все же нервничаешь.

Эохайд вздохнул:

— Место здесь невеселое.

— Я приехал к тебе, — сказал Руфиний, подчеркивая каждое слово, — чтобы ты последовал за Ниаллом на войну.

Шрамы на лице Эохайда налились кровью.

— Ты мой гость, но все же берегись.

Руфиний улыбнулся:

— Само собой. Не подумай, дружок, что я хочу тебя оскорбить, — заворковал он. — Охотник следует за лосем, для того чтобы убить его.

Рука Эохайда дернулась. Мед вылился из кубка.

— Ты о чем?

— Выслушай, пожалуйста. Не зря ведь я к тебе столько ехал.

Руфиний подождал, пока скотт не успокоится, и продолжил:

— Если ты скажешь королю Ариагалатису, что надумал ехать из благодарности к нему, а также из желания получить свою долю добычи, — он наверняка обрадуется. Держу пари. Ты и твои люди — настоящие, проверенные воины. В то же время ты поставишь ему условие: ничего не говорить об этом Ниаллу. Ты объяснишь, что от этого будут только неприятности.

— Как же сделать, чтобы Ниалл ничего не узнал?

— Да ведь если Ариагалатис ничего не скажет (Ариагалатис и видеться-то с ним почти не будет), то всякие там разговоры в войсках вряд ли дойдут до ушей великого короля. У него, поверь мне, есть, о чем думать. Осмелюсь предположить, что он почти забыл тебя. Совершенно верно, ты однажды ограбил его страну, а потом убил сына его главного поэта, но тебе за это уже отомстили самым жестоким образом. Так что, прошу прощения, ты для него будешь просто мелким шкипером, каких много в Эриу.

Эохайд схватился за кинжал. Костяшки пальцев, сжавших рукоятку, побелели.

— Я и в самом деле не больше, чем шкипер, — прохрипел он. — И это я, сын короля! И все это из-за Ниалла Мак-Эохайда.

— Сделай так, чтобы сыновья оплакивали его.

— Но как?

— Там видно будет. Я поеду с тобой. — Руфиний помолчал, отхлебнул меда и, посмотрев хозяину прямо в глаза, сказал: — Это необходимо. Поэтому я тебя и отыскал. Если я поеду на своем корабле, меня сразу заметят. Все начнут спрашивать, кто я такой и где я тебя нанял. В твоей же команде я затеряюсь. Им будет известно лишь, что я твой заморский друг, присоединившийся к тебе в поисках приключений. Между прочим, таких людей будет довольно много. И в грохоте оружия мое имя никто не услышит.

Эохайд не спускал с него глаз.

— Зачем тебе это надо? — спросил он глухо.

— Я человек короля Граллона, — ответил Руфиний, — а ему есть за что отомстить Ниаллу.

— Король Иса… — голос его задрожал. — Каков же твой план?

— Я тебе уже сказал. Пока не знаю. Нам нужно дождаться благоприятного момента. Экспедиции такого рода сопряжены с неразберихой, так что момент такой непременно придет, тем более что ловить мы его будем вдвоем и поймаем.

Эохайд отвернулся и посмотрел в темноту.

— Я здесь не дома, — голос шелестел, словно опавшие листья на ветру. — Если после убийства Ниалла я опять стану бесприютным странником или даже умру, судьбу эту приму с радостью, — он вздрогнул. — Однако надежда эта так несбыточна. Мы с тобой погибнем ни за что.

Руфиний достал подсумок.

— Сегодня за ужином обменяемся подарками, достойными друг друга, — сказал он. — Сейчас же я подарю тебе самую дорогую вещь, которую ты не должен никому показывать.

Он развернул обертку и вытянул ладонь. Эохайд взял в руки предмет и поднес к глазам. Это был череп сокола с выгравированной на лбу стрелой.

— Этой зимой я навестил колдунью. Она живет в лесу, — сказал Руфиний. — Я попросил ее помочь мне. Она произнесла заклинания и сделала вот это, хотя у нее действует только одна рука. Она сказала, что этот амулет принесет тебе удачу.

Эохайд недоверчиво повертел амулет.

— Что ты ей за это дал?

— Ничего, — ответил Руфиний. — Она поблагодарила меня. Она тоже хочет отомстить за Ис и… за Граллона, которого любит.

Праздник Белтейна отметили в том году с размахом, какого не могли припомнить и старожилы Миды. К Тамиру стекались толпы людей, изъявивших желание пойти с Ниаллом в поход на юг сразу после праздника. Торжества продолжались три дня. Повсюду стояли палатки, развевались яркие знамена, сверкало оружие. На священной горе собрались короли и их жены.

Толпы любопытных хотели увидеть кроме Ниалла и других королей. В пиршестве принимал участие и Конуалл Коркк из Муму. Воины, сопровождавшие его, были прекрасны и вместе с тем ужасны. Гремели колесницы, скакали всадники, лошади вставали на дыбы, колыхались пики, словно зрелые колосья на ветру. Блестели щиты, ревели горны.

Королю Конуаллу вовсе не хотелось сражаться против римлян. Он и приехал сюда, надеясь остановить задуманное Ниаллом предприятие.

В этом он, однако, не преуспел.

— Я боялся, что слова мои его не разубедят, — признался он потом. — Но во имя дружбы должен был сказать их.

— Благодарю тебя за заботу, — сказал Ниалл, — но лучше будет, если ты прибавишь свою силу к моей.

Накануне похода они сидели друг подле друга за пиршественным столом. Мясо съели, тарелки убрали. Слуги подливали вино. К дыму очага и копоти ламп примешивался запах пищи. Отблески огня играли на щитах, золоте, серебре и бронзе, янтаре и драгоценных камнях. Люди сидели на длинных скамьях, слышались разговоры и смех, однако во всем этом чувствовалась какая-то натужность, словно каждый изо всех сил старался казаться веселым.

— Я прежде всего думаю о своей стране, — сказал Конуалл. — Ведь торговля с римлянами нам выгодна.

— Да ведь ты и с Исом раньше торговал, — остановил его Ниалл. — Никогда бы, милый мой, не подумал, что ты боишься.

Конуалл поднял голову. Волосы его с годами не утратили огненного цвета.

— Я просто пытаюсь быть благоразумным, — сказал он. — Зачем обижать римлян и их Бога? В Муму тоже много христиан.

— И поэтому хочешь остаться дома? — Насмешка Ниалла была бессмысленна, да он и сам это сознавал. Они уже не раз обсуждали причины, по которым Конуалл считал экспедицию ненужной: добыча, по его мнению, не стоила такого риска. Ниалл же рвался вперед — к славе, богатству. Объявив во всеуслышание о своих намерениях, на попятный пойти уже не мог.

— Вовсе не поэтому, — спокойно ответил Конуалл, — и ты прекрасно это знаешь. Думаю все же, что будущее за Ним. Я, разумеется, отправлюсь к богам своих отцов, но очень может быть, что после меня Кэшел понесет на себе Его крест.

Ниалл покосился на друидессу Этайн, единственную женщину среди присутствующих. Лицо ее было непроницаемо. С тех пор как Этайн вырезала на четырех тисовых прутьях знаки огама, она, не сказав ничего о результатах гадания, замкнулась, и по лицу ее ничего нельзя было прочесть.

Внезапно взъярившись, Ниалл воскликнул:

— В Миде это у Него не пройдет! — И повернулся к Литеру, младшему своему сыну, наследнику королевства. (Танист Нат Ай поклялся, что в положенное время передаст ему трон.) Шестилетнему мальчику разрешалось сидеть за столом рядом с мужчинами. Вел он себя спокойно: такой уж был у него характер, однако в спорте и единоборстве проявлял азарт и сноровку, радующие отца.

— Поди сюда, сын, — позвал Ниалл.

Лигер повиновался. Вытянувшись, встал перед отцом; волосы ярко блестели. Ниалл наклонился и положил ему на плечи руки.

— Завтра от тебя уеду, — сказал Ниалл. Кругом все постепенно стихло. Так от брошенного камня расходятся на воде круги.

— Возьми меня с собой! — воскликнул Лигер.

Ниалл улыбнулся:

— Ты еще слишком молод, мой милый, — а потом, внезапно помрачнев, сказал: — Но ты должен сейчас передо мной поклясться.

Голос Лигера дрогнул:

— Готов поклясться, отец, что бы это ни было.

— Поклянись, что никогда не присягнешь римским богам.

— Это слишком тяжелый обет для короля, — сказал обеспокоенный Конуалл. — Кто знает, что будет с ним и с его народом?

— По крайней мере, он не уронит достоинство старой Эриу, — заявил Ниалл. — Выполнишь ли ты мой наказ, сынок?

— Да, — прозвенел на всю комнату детский голос.

На подъезде к морю дорогу Ниаллу перебежал заяц, спасавшийся от лисы. Король подозвал к себе людей, оказавшихся свидетелями этого происшествия, и приказал никому об этом не рассказывать.

— Незачем пугать людей перед сражением. — Он поднял лицо к небу. — Я пойду туда, где ждет меня Морригу.

Старый его оруженосец Вайл Мак-Карбри не сказал ничего, однако худое лицо его омрачилось.

Прошло лет тридцать с тех пор, как в устье Боанда собиралась такая большая флотилия. Шлюпок, стоявших на берегу и покачивавшихся на волнах, было не пересчитать, так же как и воинов, сновавших вокруг. Более дюжины галер саксонской работы стояли на якоре у побережья. Ниалл прибил к форштевню своего корабля череп римлянина. В этот раз корпус корабля был выкрашен в красный цвет, цвет крови и огня.

День был безоблачный. Воины дружным криком приветствовали своего короля. Поднятое кверху оружие сверкало под солнцем. Рубашки и килты, плащи и щиты создавали многоцветную радугу. Сотни чаек носились над головой. Казалось, с неба летят снежные вихри. Ниалл спрыгнул с колесницы и быстро зашагал к кораблю.

Вайл, прищурившись, поднял голову и тихо сказал Катуэлу, королевскому вознице:

— Последний раз, помнишь, огромный ворон уселся на его щит. Что-то будет сегодня?

— Боюсь, больше мне его не возить, — сказал Катуэл. И поспешно добавил: — Я ведь уже не прежний легконогий юноша. Однако горжусь тем, что именно мне он доверил держать вожжи перед его последним походом, — поморщился. Опять он сказал что-то не то.

В своих предчувствиях он был не одинок. Последние месяцы то и дело случались события, предвещавшие беду. Это были не только мелочи, например, кукушка, прокуковавшая слева, но и приметы посерьезнее: в канун праздника Белтейна из могил доносились ужасные стоны. Старые женщины вязали амулеты для сыновей. Жрицы гадали и качали головой.

Это не было предчувствием тотальной катастрофы, такой, например, что случилась в Исе. Просто людям казалось, что их подстерегает большое горе, хотя никто не мог бы сказать, какое именно. Похоже, Ниалл, покоритель Севера, не разделял их настроения. Воины старались заглушить сомнения и с радостными криками следовали за своим повелителем. В откровенные разговоры с друзьями они не пускались, поэтому никто не знал, насколько глубоко и широко разлился этот холодный поток. Шум за спиной напоминал Ниаллу объединенный хор волков и диких котов.

Он пошел вброд к своему кораблю, схватился за перила и в один прыжок оказался на палубе. Высокий и красивый встал на носу корабля. Солнце осветило ему голову, и волосы зазолотились, как в юности. Взял в руки красного петуха и принес его в жертву Мананану, сыну Лера. Мечом отрезал ему голову и обмазал кровью птицы череп римлянина.

— Когда я с победой вернусь домой, принесу тебе в жертву белого быка, — закричал он.

Воины пошли к кораблям. Загремели весла, и флотилия двинулась в море.

Ниалл ни разу не оглянулся на свою землю.

Прошел первый день пути. Они разбили лагерь к югу от реки Руиртех в Койкет Лагини. Их никто не побеспокоил. Скота они, правда, тоже не обнаружили, даже отар не было. Перед ними раскинулось безлюдное побережье. Люди так и не оправились от горя, которое принесла им сатира Лэйдхенна. «Когда же они придут в себя, — думал Ниалл, — наверняка отомстят». Да ладно, он за себя постоит, но на этом дело не кончится: после него придется разбираться Нату Ай, а за ним — настанет день — и Лигеру. Такова уж участь короля.

С рассветом продолжили путь. Во все время путешествия погода стояла прекрасная. В последний вечер Ниалл позвал к своему костру вождей туатов. Их было много, и они не были похожи друг на друга: некоторые светлые, как и он, были и брюнеты, и рыжеволосые, встречались и седые. Одежда тоже была разная: кто в полотняной, кто в шерстяной, кто в кожаной. У некоторых вождей волосы были собраны в хвосты: такие прически были у галлов, тела крусини украшала татуировка. Здесь была представлена вся Эриу: от западных скал Кондахта до восточной колонии с побережья Далриады.

— Вы видите, что боги с нами, — начал он, — но они хотят, чтобы мы отчаянно сражались в бою. Прежде всего, нам нужно туда проникнуть, а для этого требуются хитрость и терпение. — О его намерениях они более-менее знали, а теперь он сообщил им подробности и терпеливо ответил на вопросы.

На юго-западное побережье Британии они высаживаться не будут. Римляне наверняка пронюхали о его затее и будут поджидать их. Пусть войска их сейчас и ослаблены, все же с помощью диких горцев, что живут к северу от реки Сабрины, они могут устроить им засаду.

— Мы, разумеется, одержали бы победу и продолжили путь, однако не обошлось бы без потерь, да к тому же у них нечем поживиться, — сказал Ниалл. — Не следует их недооценивать. — Он вспомнил сражение возле Дэвы три года назад и центуриона, произведшего на него впечатление. — Рим — старый зверь, но клыки у него сохранились. Лучше сразу идти к Лигеру.

Теперь они пойдут без остановок. Путь предстоит большой, к тому же им придется сделать большой крюк: надо будет обойти опасное место, там где раньше был Ис. Необходимо держаться вместе. Если разразится шторм или опустится туман, и они отстанут друг от друга, для них все будет кончено.

— Нам нужно все преодолеть, — закончил свою речь Ниалл, — и слава о нас не померкнет.

Он ждал возражений, но их было немного. Все знали, что жизни их в его, и только в его, руках. Казалось, он не только одержит победу в войне, но совладает и с ветром, и с морем. Во всяком случае, они должны в это верить.

Настал рассвет, и они продолжили путь на юг. И снова выдался отличный денек. Ветер дул в паруса, за бортом бежали белые барашки, паруса, словно цветы, распустились над морем. За кормой осталась невероятно зеленая Эриу. Смотреть, как она исчезает из виду, было так же непереносимо, как пробудиться от сна, в котором видел любимого человека.

Ниалл не смотрел. Глаза его были устремлены только вперед.

Закат позолотил бесконечно одинокую линию горизонта и скрылся. Ночь была безлунной. Все шло по его плану. Римляне наверняка подумают, что он переждет на берегу, пока не рассветет. Он делал все, для того чтобы застать врага врасплох. Галеры шли на большом расстоянии одна от другой. На перилах установили зажженные фонари. Шлюпки ориентировались на эти маяки.

Ветер по-прежнему им благоприятствовал. Он и паруса раздувал и в то же время не холодил тело. Он словно убаюкивал моряков, ласково журчало море, тихонько поскрипывал такелаж. Небо усеяли бесчисленные звезды. Вон там Небесная Река, а вон Колесница Луга, Лосось, Серп, а вот и Пламя Свечи. По этой звезде моряки узнают, где находится север. Она подскажет ему, когда свернуть на восток. Желтые вереницы огней протянулись в океане: это фонари горели на галерах.

Ниалл стоял на носу. Кроме него, да рулевого, да двоих вахтенных, все на корабле спали. Море таинственно мерцало. Серый череп кивал кому-то.

«Я иду к тем, кто много лет назад ограбил меня», — думал он.

Мысль эта была спокойной. Он не чувствовал ни надежды, ни гнева. Мысль его, как ветер, неуклонно летела на юг. «Наконец-то я иду к своей удаче».

В воде что-то мелькнуло. Из большой волны вынырнуло стройное округлое белое тело. Тело это плыло рядом с кораблем, а, может, летело — легко и свободно, как ветер. Струились длинные тяжелые волосы. Она повернулась к нему и подняла правую руку — то ли поприветствовать, то ли поманить. Звезды освещали мокрую обнаженную грудь. Лицо, бледное, словно снег, глаза — две ночи с крошечной звездой в каждом глазу.

— Клянусь Манананом! — вырвалось у него. Вахтенные матросы его не услышали. От нее ли повеяло холодом, или его охватил озноб?

Она улыбнулась. Сверкнули белоснежные зубы. Сам не зная как, он услышал обращенную к нему речь:

— Я ведь говорила, что никогда не разлюблю тебя, Ниалл, мой Ниалл.

— Дахут! Но ведь мы так далеко от Иса, от места, где ты умерла.

— Я услышу твое имя с другого конца света, Ниалл, любимый. Его принес ко мне ветер, оно прилетело на крыльях чаек. Я узнала о тебе от океанского прилива и никому не известных рек, услышала шепот мертвецов, что лежат на морском дне. И боги сообщили мне о тебе, через меня они мстят людям. Имя твое — словно песня. Я шла вслед за ним и теперь наконец-то я вижу тебя.

В нем поднялось желание, которое его ужаснуло.

— Отчего ты никак не успокоишься?

— То, что мы сделали в Исе, месть богов, связывает нас с тобой, и так будет всегда. Мне судьбой назначено любить тебя.

— Мне тоже.

— Не бойся. Пока ты в море, я буду для тебя благословением. Я посылаю ветер в твои паруса, дарю тебе чистое небо, свет звезд и солнечные дни. Веду тебя мимо опасных скал и мелей. Отвожу от тебя бури. Я приведу тебя в безопасную гавань. Я топлю корабли твоих врагов, тащу их на дно и бросаю вдовам на берег то, что от их мужей оставят морские угри. Я, твоя Дахут.

— Но ты не можешь избавить меня ни от страха перед тобой, ни от горя, что я всему виной.

— Да, ты предал меня тогда и оставил одну. И ты снова предашь меня и бросишь.

— Но я не сделал это намеренно.

— Да. Но ведь ты умрешь, как и все. Если только это случится на море…

Ниалл вздрогнул.

Она придвинулась к нему. Пальцы скользнули по его руке, сжимавшей перила. Холод пронзил насквозь. Опустившись в море, грустно сказала:

— Не в моих силах выбрать, где тебе умереть. Я лишь хочу, чтобы ты прожил на земле еще долгие годы и чтобы смерть твоя была спокойной, среди любящих тебя родных. Ведь я люблю тебя. Позволь мне плыть рядом с тобой, Ниалл. Твои люди не узнают. Они просто удивляются тому, как легко складывается их путешествие. Днем я смотрю на тебя из-под пены, а ночью — прошу тебя — постой вот так, как сейчас, прежде чем лечь спать. Мне хочется, чтобы ты смотрел на меня, а я бы тебе улыбалась. Во сне ты услышишь мои песни.

Он уже не чувствовал страха. Наоборот, в нем поднимались нежность и ощущение собственной силы и тайное желание, чтобы король Граллон узнал обо всем.

— Хорошо, Дахут, — согласился он.

Могучий Лигер величественно нес к морю свои воды. В устье расстояние между болотистыми берегами составляло более лиги.[21] Осенью в устье появлялись отмели, весной река разливалась, отчего навигация представляла значительные трудности. Каждый сезон жители прибрежного района вынуждены были строиться заново.

Несколько кораблей, патрулировавших этот район, заметили флотилию и на полной скорости помчались назад. Все устремились в Корвилон. Город окружали крепостные стены, неумело и наскоро построенные, однако он стоял на пути флотилии, и, для того чтобы двигаться дальше, надо было взять его, а это означало жаркую схватку.

Охраняли Корвилон галльские резервисты и значительно ослабленные гарнизоны легионеров. За городом открывалась долина, свободная для разграбления.

Замечательно ловкий и храбрый воин, Ниалл к тому же был и превосходным стратегом. Информацию о противнике он собирал заранее, а затем составлял подробный план будущей операции. Вот и сейчас он приказал галерам и шлюпкам пристать к северу от устья в безопасной бухте. Об этой бухте разведчики сообщили ему еще год назад. Там войска его будут неприступны для противника. Отдохнув немного, он вместе с основными силами отправится на штурм города.

К городу вела римская дорога. За последние два столетия она поросла лесом. Две-три рыбачьи деревушки и ферма были безлюдны: хозяева их бежали. Кроме нескольких голов скота, поживиться здесь было нечем, и вскоре дома запылали. Дым застелил солнце, переместившееся на запад.

Лодки вытащили на берег. В море на всякий случай дежурило несколько судов, готовые в случае опасности принять людей на борт. Маленькая галера Эохайда держалась в хвосте флотилии на протяжении всего пути. Он вытащил ее на берег вместе с сопровождавшими ее шлюпками подальше от всех.

— Будь наготове, — приказал он Субну. — Мы с Руфинием пойдем на разведку.

Вассал посмотрел на обезображенное лицо. Эохайд осунулся, губы нервно дергались. — Ты все эти дни странно себя вел, дорогой мой, — сказал Субн, — а самое странное, что ты вообще пошел в этот поход. Разумно ли то, что ты задумал?

— Долгие годы я только об этом и думал, — ответил Эохайд.

Субн вздохнул:

— Ладно. Что будет, то будет. Я тебя не предам.

Он оглянулся вокруг. Команда суетилась, разгружала лодки, занималась поиском хвороста, переговаривалась с другими экипажами.

— За других людей я не отвечаю. Некоторые из них слишком хорошо помнят, что у них остались дома жены и дети.

— Напрасно ты беспокоишься, дружок, — утешил его Руфиний. — Вечер такой хороший. Мы просто пройдемся.

Пошли они, само собой, вооруженные. У Руфиния был нож и короткий меч, за пояс заткнут камень для пращи, в руке — копье. В подсумке у него были и монеты. На тонкой фигуре Эохайда был темно-зеленый килт, в ножнах — кинжал, на спине — длинный меч и колчан. Лук он нес в руке.

Они оставили суетящихся людей и скрылись за деревьями.

— Мы ведь с тобой на разведку, — предупредил Руфиний. — Не поступай опрометчиво, дорогой.

— Ни к чему колебаться и попросту тратить время, — проворчал Эохайд. — Сейчас, пока такая суматоха… — он сжал челюсти.

Кусты цеплялись за ноги, под сапогами шуршали прошлогодние листья. Здешний лес не были ни высоким, ни густым. Между стволами виднелся спокойный, позолоченный солнцем океан. Чуть слышно шумели волны, пахло солью и теплыми испарениями земли. Солнечные лучи, проникая между деревьями, создавали причудливые тени.

Пройдя в глубь леса, приятели повернули в южном направлении. Вскоре Руфиний сделал жест рукой и повернул направо. Ориентиры — бук и заросли кизила — он приметил еще с моря. Когда он подошел к прибрежной полосе, шум усилился. Остановился, прижал палец к губам, прищурился на солнце и потащил Эохайда к зарослям кизила.

Отсюда, из-за тесно растущих деревьев, смотрели они на место, где расположился король. Красная галера стояла на берегу, волны лизали ее бока. По обе стороны от нее расположились шлюпки, а сверху улыбался римский череп. На Галлию ложились длинные тени. Мужчины весело перекрикивались, готовясь к ночлегу. Установили тент и разожгли костер, чтобы приготовить ужин, подыскивали место поудобнее и обдумывали, куда лучше поставить часовых. Над сверкающей поверхностью бухты поблескивали наконечники копий. Гордо реяли на легком ветерке знамена. Крики, смех. Песня уносилась в поднебесье, к кружившим там чайкам.

Эохайд резко выдохнул. Руфиний проследил за его взглядом. Слева от них появился человек. Должно быть, разговаривал с вождями. Словно могучий бук, возвышался он над всеми. Одет он был так же просто, как и остальные воины, однако с плеч его ниспадал семицветный плащ. Закатный луч, упавший ему на голову, превратил ее в золотой факел.

— Ниалл! — услышал Руфиний, а вслед за этим — ругательство.

«Как же он красив!» — подумал галл.

Услышав движение, разведчик повернул голову. Эохайд рядом с ним ставил на лук тетиву.

Руфиний схватил скотта за руку.

— Подожди, — предупредил он.

Эохайд высвободился.

— Слишком долго я ждал, — огрызнулся он. — Пусть же он подавится кровью, которую пролил.

Руфиний не шелохнулся. Если он сцепится с Эохайдом, их заметят.

Эохайд установил тетиву и потянулся за стрелой.

— Пусть зимние ветры сделают душу его бездомной на тысячу лет, — он натянул тетиву и поднял лук. В этот момент Ниалл остановился у галеры. Отмахнувшись от человека, хотевшего поговорить с ним, он смотрел в сторону океана, будто искал что-то. — Пусть душа его переселится в оленя, которого забьют охотники, или в лосося, который попадется на крючок к женщине, или в ребенка, оставшегося в горящем доме вместе с убитыми родителями.

Стрела зазвенела.

Ниалл вскинул руки, зашатался и упал лицом вниз, возле шеста с черепом. Ноги омывало море. Вода стала красной.

Руфиний опять схватил Эохайда за руку и потащил в сторону.

— Быстро, — воскликнул он, стараясь перекричать поднявшийся рев. — Слушайся меня. Иначе умрем.

Трудно бежать в зарослях. Сначала Эохайд шел как лунатик. Руфиний, следуя за ним, давал указания, и Эохайд, хотя и с трудом, слушался его. Руфинию, разумеется, было бы намного легче и безопаснее убежать одному. В случае крайней необходимости он бы так и сделал: ведь он был нужен Грациллонию. И все же он не мог бросить Эохайда.

Погоня — если она и была — скоро закончилась. (Скотты даже не поняли, откуда прилетела стрела: от горя и гнева они почти лишились рассудка.) Руфиний прекрасно ориентировался в лесу, к тому же стало темно. Ночь надежно укрыла их.

Эохайд без сил свалился на землю, сырую и холодную: рядом было болото. Руфиний остался на ногах. Над ними мрачно склонились деревья. Они почти не видели друг друга. Синева наверху сгустилась до черного цвета. Появились первые звезды.

— Ночлег здесь будет без удобств, — заметил Руфиний, — и все же нужно отдохнуть до утра.

— А что потом? — спросил Эохайд.

— Поеду домой, доложу господину. Советую и тебе сделать то же самое. Отец твой наверняка задаст пир: ведь ты освободил мир от старого хвастуна.

Эохайд с усилием покачал головой; она была тяжелой, как камень.

— Я не могу бросить своих людей. Не могу и после того, что сделал, бежать, как вор.

Руфиний вздохнул.

— Я этого боялся. Ведь ты представляешь смертельную угрозу своим людям. Как только об этом пройдет слух — а он обязательно пойдет, заговоришь ты об этом или нет… люди же знают, что Ниалл твой враг, а тебя в тот момент, когда он упал, не было рядом. Понимаю, ты будешь винить во всем меня. Вини, я не буду в обиде.

— Никогда, и лучше бы ты этого не говорил.

— Ладно, проберись потихоньку назад, если уж ты так этого хочешь, а затем, пока не рассвело, возьми с собой несколько надежных людей и скройся. Сыновья Ниалла будут рыскать по всем морям и землям, чтобы отомстить. Долг не позволяет мне рисковать и становиться твоим проводником, но если ты доберешься до Конфлюэнта, упрячу тебя в надежном месте среди лесных братьев.

— Да нет, хотя я и должен быть тебе благодарен, — пробормотал Эохайд. — Я бы не назвал тебя человеком без чести, однако она у тебя какая-то особенная. Я думал, что обрету славу, но застрелил я его из-за угла, и меня теперь будут помнить лишь как его убийцу. Уходи, Руфиний. Ты меня когда-то освободил, но теперь оставь меня одного.

Галл помолчал, а потом тихо сказал:

— Я освободил тебя, потому что нехорошо держать в клетке гордое и прекрасное животное. После взял тебя с собой на охоту. Ну, что ж, времена меняются, а сейчас наступил час между собакой и волком. До свидания.

Он нырнул в темноту.

Для костра, достойного Ниалла Девяти Заложников, не сыскать было в этих местах столько сухостоя. Сыновья приказали вытащить на берег его корабль и поджечь. Ниалла положили неподалеку на охапку зеленых ветвей. Вынули из груди стрелу, обмыли, закрыли глаза, надели лучшую одежду, причесали. Сложили руки на обнаженном мече.

Высоко взвилось пламя, белое внизу, голубое, красное и желтое — сверху. Искры летели к небу. Казалось, горит и вода. Ночь, как ни старалась, не могла подобраться к королю. Стальной клинок, зажатый в его руках, сверкал ярче золота на плечах, шее, бровях. Короли встали вокруг, и копья в руках их окружили его огненной изгородью. Вдоль прибрежной полосы вытянулась бесконечная вереница воинов с зажженными факелами. Вторя их плачу, рыдал океан.

Со стрелой в руке выступил вперед Эоган Мак-Нейл, старший из сыновей. Он подошел к горевшему кораблю так близко, что опалил волосы. Швырнул стрелу в огонь и проклял того, кто послал ее в отца.

Затем из рядов вышел Вайл Мак-Карбри. Остановился возле своего короля. Поэтом он не был. (Стихи сложат потом — и прежде всего Торна Эсес.) Этот седой человек с детских лет дружил с Ниаллом, и сыновья разрешили ему говорить от имени всех собравшихся.

— Горе нам! — заплакал-запричитал он. — Ушел Ниалл! Олень. Рога его подпирали небо. Серебряный лосось, прыгавший в водопаде. Ребенок. Смех его, словно музыка, радовал землю. Ушел, и сердца наши опустели. — Горе нам! Погиб Ниалл! Каштан. В ветвях его запутывались солнечные лучи. Рябина. Ягоды эти полыхали огнем, как любовь. Тис. Нет тверже дерева для луков и копей. Без него небо наше осиротело. — Горе нам! Ниалл мертв! Воин. Клинок его пел песню, наводившую ужас. Король. Суждения его были всегда справедливы. Друг с открытой ладонью. На очагах наших остался лишь пепел. — Ниалл, ты был нашей силой. Ниалл, ты был нашей надеждой. Ниалл, ты был нашей душой. Прощай навсегда. Горе тебе, мать Эриу, горе…

Он замолчал, посмотрел вниз, по сторонам, запнулся:

— П-простите меня, не могу продолжать…

И, шатаясь, сгорбившись, пошел прочь, сжав голову руками.

Воины рыдали, обращаясь к огню и звездам. Со стороны моря донесся вдруг пронзительный стон, похожий на шум зимнего ветра, хотя воздух был совершенно неподвижен. Там тоже кто-то оплакивал Ниалла.

Утром вожди держали совет. Продолжить путь никто не захотел. Всем было ясно: поход их обречен на неудачу. Плотники изготовили длинный ящик, уложили в него тело Ниалла и установили гроб на корабль старшего сына. Флотилия двинулась домой.

Погода им по-прежнему благоприятствовала. Южный ветер надувал паруса. Самое странное, что запаха разложения совершенно не ощущалось. Иногда по ночам люди замечали, что рядом с кораблем что-то белело. Казалось, кто-то указывает им дорогу.

Неизмеримым было их горе. Вернувшись, они похоронили короля не на общем кладбище, а на его собственной земле, и назвали это место Охэйн — Место Плача.

Руфиний проснулся среди ночи и больше не мог уснуть.

Час от часу постель казалось все уже, словно могила с оседающей землей. Он ворочался с боку на бок, и простыня скручивалась вокруг тела. Лунный свет вливался в окна, ложился пятнами на пол. Воздух застыл в мертвой неподвижности. Слышался тонкий писк, должно быть, в комнату залетела оса. Сновидения бесследно улетели.

Казалось бы, о чем ему тревожиться? Бог или бога — или кто там еще — знали, что накануне он выпил лишнего. Грациллоний был оживлен. С тех пор, как Руфиний вернулся, приподнятое настроение его не покидало.

— Сказать, что с этим покончено, нельзя, — сказал Грациллоний, глотая слова. Час был поздний, и свечи догорали. — Скотты наверняка вернутся. Но ты все же подарил нам несколько лет. За это время мы подготовимся. А сейчас Ис может отдохнуть. Правда? Да и Дахут — тоже, если только это не злой дух в ее обличье. Я спрошу у Корентина, когда он вернется. Он сейчас в Туре, спорит с епископом Брисием. Клянется, что если понадобится, дойдет и до самого Рима. Мы построим здесь приют. О, разве я тебе об этом не говорил? Ну, ладно, за тебя, дружище. Самое лучшее вложение, сделанное мной, — это то, что я сохранил тебе жизнь в Королевской роще. Вложение это стократно окупилось. А если и Дахут нас освободила, то — тысячекратно. Ну, за тебя.

Бокал его чокнулся о бокал Руфиния. Как сияли его серые глаза! Развеселившись, они даже спели несколько песен, а потом обнялись и пожелали друг другу спокойной ночи.

Руфиний вспомнил его руки, жесткую бороду, прижавшуюся к щеке, запах вина и чистый запах пота, какой бывает у человека, большую часть времени проводящего на воздухе.

На пол легла лунная дорожка.

«К черту», — подумал он. Сбросил ноги на холодные твердые плиты. Встал, потянулся, сбросив ночное наваждение.

Свечку зажигать ни к чему. В комнате ориентировался он не хуже хозяйской кошки, сделавшись сразу же ее любимцем. Баловал он ее без меры, и маленького Марка — тоже. Вынул из шкафа походную одежду. Оружие, постельные принадлежности и продукты были у него наготове.

По темному коридору он шел, ощупывая стену. При свете дня стена эта выглядела красиво: не зря же расписывала ее Верания. Руфиний скучал по свободе и беспорядку собственного дома. Из-за долгого отсутствия и лени, охватившей его в городе, домом он пока не обзавелся. К тому же мазанку в этом городе-фениксе возводить теперь было нельзя. Когда-нибудь потом он этим займется. Сейчас же он был благодарен Грациллонию и Верании за то, что они предоставили ему комнату в своем доме.

А в дела его они не вмешивались. Когда он исчезал, они просто улыбались и говорили:

— Опять он загулял.

Он прошел через атрий. Дверь открывалась прямо на улицу. Такой роскоши, как портик, они себе позволить не могли. Луна светила очень ярко, хотя до полнолуния оставался еще день. Жаль, что не попрощался с Грациллонием и Веранией, не поблагодарил их… но не будить же их, в самом деле.

Сандалии стучали по булыжной мостовой. Вряд ли Конфлюэнт когда-нибудь обзаведется римскими плитами для мощения улиц. Теперь только богатые старинные города могли ими похвастаться. И все же чистые улицы намного приятнее. Руфиний обходил лошадиный навоз и кучи мусора. Грациллоний страшно сердился и выговаривал жителям, хотя надежды на то, что у них будет так же чисто, как в Исе, уже не оставалось.

Не будет уже и башен над морем. Руфиний спешил мимо домов, отбрасывавших тени.

Он подошел к земляному валу, мох на нем намок от росы. За приоткрытыми южными воротами с деревянными башнями виднелась река и перекинутый через нее мост. Высоко в небе плыла луна. Со своими пятнами она казалась ему похожей на горюющую старуху. Мерцали звезды. Легкий ветер доносил запах дикого чабреца.

Руфиний вдыхал его полной грудью. Сейчас он пойдет туда, где он растет.

— Стой! — остановил его возглас часового из северной башни. — Кто идет?

— Друг, — засмеялся Руфиний. — Враги ходят с другой стороны, разве не знаешь?

— А, да это ты, — засмеялся и часовой. — Лунный кот. Ладно, иди с Богом, куда тебе надо.

«Я, пожалуй, с Ним не пойду, — подумал Руфиний, проходя в массивные, обитые железом ворота. — Или, скорее Он со мной не пойдет».

Лунный свет плыл по реке. За мостом, в сторону Дариоритума Венеторума, тянулась вдоль левого берега лента дороги. Как только дорога эта пойдет мимо леса, он свернет на тропу, известную лишь немногим.

Ступил на мост. Вода бурлила, натыкаясь на камни.

В лесу жил человек, любивший его — довольно робко, — но Руфиний надеялся внушить ему уверенность. Дом его был не так далеко отсюда. Потом они будут спать допоздна, и он задержится в лесу на несколько дней.

«Когда я буду с ним, — думал Руфиний, — буду представлять тебя, Граллон. — Он криво улыбнулся. — Бедный мой старый друг! Как бы ты ужаснулся, если бы знал мои мысли».

Она вынырнула из реки и вскочила на опору моста. С обнаженного тела стекала вода.

Руфиний остановился. Он остался с ней один на один. Крик часового, заметившего это, донесся до него, словно с того света.

Она обнажила в улыбке белые, как у акулы, зубы. «Неужели ты думал, что я позволю тебе уйти?» — услышал он.

Она встала совсем близко. Он вытащил римский меч и нанес удар. Меч отскочил и выпал из его ладони. Она обняла его холодными, как лед, руками.

— Ох, Дахут…

Руфиний был не в силах высвободиться из объятий. Они опрокинулись в реку, и течение его подхватило. Последнее, что ощутил он, был ее поцелуй.