Собака и Волк

Глава первая

Что это? Ее подхватила сильная рука. Чьи-то пальцы сжали предплечье. Ну конечно, это отец… он крепко держал ее за руку, которую она простерла к нему в отчаянье. Вода ревела, обрушиваясь в бездну. Ветер срывал с волн пену. Ослепнув от соли, забившей глаза, она тем не менее узнала и отца, и его коня. В мозгу молнией сверкнуло воспоминание: когда-то она поклялась, что пока жив отец, не сядет на его лошадь. Отец же тянул ее на седло, тянул из моря, готового ее поглотить.

За отцом, во мраке и пене, выросла тень. Высокий человек дотронулся посохом до его головы. Отец крепче сжал ее руку, однако вверх уже не тащил. Волны бросали ее из стороны в сторону. Вода ощутимыми толчками все прибывала. В голове шумело. Казалось, шум достиг неба и заполнил его до отказа.

Она вдруг ощутила душевную боль, что внезапно поразила отца. Боль эта перелилась в нее, словно поток. Пальцы, сжимавшие ее руку, ослабели. Еще один мощный толчок, и ее оторвало. Она отчаянно закричала. В открытый рот хлынула вода, и она чуть не захлебнулась. Отец подался вперед, стараясь схватить ее, но поток уже унес ее в сторону.

Страх исчез. Вернулось полное самообладание. Помощи ждать больше не от кого. Рассчитывать можно только на себя.

Необходимо беречь силы, задерживать дыхание под водой, а на вершине волны делать глубокий вдох и приглядываться, за что уцепиться, а затем медленно и осторожно добраться до опоры. В противном случае она утонет.

Море трепало ее, как беспощадный насильник. Крутило на глубинах, окрашенных в желтый, зеленый, серый и темно-синий цвета. Возносясь вместе с пеной, она невольно заглатывала ее горечь и видела, как вокруг рушатся стены. Жестокая стихия снова и снова бросала ее на обломки и отшвыривала в сторону, прежде чем она успевала схватиться за что-нибудь. Волны ревели и взрывались. Ветер выл, как голодный хищник. Мимо проплыла коряга, обломок башни, и исчезла из вида.

Девушка поняла, что потоп унес ее с материка, а подводное течение тащило в глубинные воды. Белый, словно раскалившийся от бешенства, прибой бился о городскую дамбу, сбрасывая с нее камень за камнем. С каждым мгновением в море образовывались новые рифы, но прибой не успокаивался и продолжал молотить по стене, а камни сыпались после каждого удара. В этой дикой темноте слева и справа проступали неясные очертания мыса. А рядом бушевал океан.

Проглянули предрассветные лучи, и на фоне облаков среди волн закачался фрагмент корабля с торчавшими шпангоутами. Она оценила расстояние, отделявшее ее от корабля, и решила доплыть до него. Быть может, для этого понадобится истратить последние силы. Подобно тюленю она вверила себя волнам, используя их как средство для достижения цели. Кончиками пальцев дотянулась до обломков, как вдруг упавший сверху камень нарушил ее планы.

Рядом были лишь острые рифы. Вода бешено крутилась вокруг них, вскидывалась фонтанами. Стоит приблизиться, и она превратится в истерзанный труп. Чудовищная волна сомкнулась над головой.

Тело утратило человеческое тепло. Время шло и шло, а она, оглушенная, пребывала в темноте. Приоткрылись губы, вдыхая море. Кратковременная боль тут же ушла. Белая бесконечная воронка закрутила ее. Послышался заунывный плач.

Там, в глубине воронки, она вступила в беспредельность. Началась трансформация.

Грациллоний со страхом приблизился к Нимфеуму.

Снаружи царило полное спокойствие. Ручей, питавший священный канал, ласково журча, скатывался вниз маленькими водопадами. Солнечные лучи отскакивали от него, как веселые зайчики. Весна только начиналась, и голые деревья тянули ветви к ярко-голубому небу. Ивы, однако, успели расчехлить свои почки, явившие миру робкую зелень, особенно нежную по сравнению с ярко-зелеными лугами, раскинувшимися внизу. Дубы и каштаны еще раздумывали, стоит ли начинать сезон. Белки так и мелькали в их ветвях. Самые смелые птицы пробовали голос. Прохладный ветерок доносил влажные ароматы.

Разрушений, видимых глазу, было совсем немного: сломанные ветви, дерево, наполовину вырванное из земли. Больше всего пострадали от шторма равнины, здесь же горы защитили землю, и она, по сути, не пострадала.

По пруду горделиво плыли лебеди, на лужайке распускали хвосты павлины. Под огромными старыми липами, над ручьем, все так же стояла скульптура, олицетворяющая богиню Белисаму. Цветочные клумбы, посыпанные гравием дорожки, бордюрный кустарник уводили его взгляд, как и прежде, к белому зданию с колоннами. Приветливо блестели под солнцем оконные стекла.

Конское копыто эти земли не осквернило. Для лошадей предусмотрели обходной путь. Конюшня и гауптвахта располагались в лесу. Грациллоний спешился и привязал Фавония. Жеребец всхрапнул и смиренно опустил голову. Несмотря на то что минувшей ночью им удалось поспать, и человек, и животное чувствовали себя измотанными. «Восстановление произойдет не скоро, да и то, — подумал Грациллоний, — восстановление это будет физическое, а не душевное». Однако во что бы то ни стало он должен идти вперед, пока не упадет.

К нему присоединился Корентин. Жилистый седой человек отказался ехать верхом и без устали, подобно морским приливам, шел позади. Опершись на посох, огляделся. Вздохнув, пробормотал:

— Здесь собрано все самое прекрасное, что было в Исе.

Грациллоний внутренне не согласился: он видел и не такие красоты, но потом вспомнил, что спутник его все эти годы никуда не выезжал. К тому же после разрушений, вызванных потопом, красота здешних мест, должно быть, вдвойне его поразила. Корентин не блистал красноречием: до того как стать священником, он был простым моряком. Грациллоний слегка удививился тому, что Корентин выразил свое восхищение на местном наречии.

Разговора не поддержал, сказал лишь по-латыни:

— Пойдем.

Пошел впереди. К ногам словно гири привязали. В глаза и волосы забился песок, болели кости, чему он даже был рад: все это как бы притупляло горе.

Страх, однако, не ослабевал.

Из дверей на галерею вышли женщины в белых и голубых одеждах. Они молча смотрели, и немудрено: приближавшиеся к ним мужчины были так оборваны и грязны, что они не сразу их и узнали. Было слышно, как они недоуменно переговариваются, и вдруг чей-то крик вспугнул сидевших на крыше голубей. Король и священник, одетые, как бродяги!

Женщины замерли на ступенях. Грациллоний молча смотрел на стоявших позади девушек. При виде дочерей встрепенулось сердце.

Нимета, дочка Форсквилис, Юлия, от Ланарвилис. Вот и все, кто остался в живых. Уна, Семурамат, Истар… нет, он не станет оплакивать десятерых погибших, не посмеет…

Невольно занялся подсчетом. Количество женщин, находившихся в Нимфеуме, было непостоянным. Сейчас их вроде было семь… нет, восемь, если считать жрицу. Кроме двух его дочерей, там были еще четыре девушки. По достижении восемнадцатилетнего возраста их освободят от службы. Он знал их, хотя и не близко. Все они приходились внучками королю Хоэлю. Одна из них была дочерью Морваналис, старшей сестры Сэсай, ставшей впоследствии женой Грациллония и получившей имя королевы Гвилвилис. Другая девушка — внучка Фенналис, еще две — внучки Ланарвилис — от дочерей Мирейн и Бойи. (Да, Ланарвилис оказалась плодовитой: родила детей от троих королей. Род ее продлился заслуженно.) Там была еще и девятилетняя девочка. До посвящения ей было далеко, но в соответствии с традицией она воспитывалась в Нимфеуме, чтобы привыкнуть к тамошней обстановке и ознакомиться с обычаями. С ней Грациллоний был знаком лучше, так как она часто бывала в доме королевы Бодилис, старшая дочь которой Талавир вышла замуж за Арбана Картаги, и эта девочка, Кораи, была их третьим ребенком.

Очнувшись от воспоминаний, обратился на местном наречии к жрице:

— Приветствую вас, госпожа. Крепитесь, я принес вам ужасное известие.

Его поразило, как хладнокровно посмотрела на него жрица. Делами в Нимфеуме обычно заправляла пожилая женщина, имевшая опыт общения с людьми. Дочери Виндилис и короля Хоэля Руне было около двадцати пяти. Когда она того желала, то не скрывала присущие ей властность и настойчивость. Грациллоний ее почти не знал и, когда разошелся с ее матерью, встречался с ней крайне редко. Ему было известно, что по окончании срока службы в качестве весталки, когда красный значок не снизошел на нее, она вышла замуж за Тронана Сироная. Союз их не был счастливым. Не разойдясь с мужем официально, она тем не менее вернулась в храм Белисамы и стала исполнять обязанности младшей жрицы.

— Мы волновались, — сказала она тихо. — Молились. Очевидно, боги разгневались. — «На тебя», — выразил ее взгляд.

Всю дорогу в Нимфеум он размышлял, как сказать о том, что произошло. Сейчас же все, что придумал, выскочило из головы. Лишь прохрипел:

— Мне очень жаль, но королевства больше нет. По неизвестной причине во время шторма открылись Морские ворота. Океан разрушил город. Галликены погибли. А вместе с ними и почти все жители. Не знаю, жив ли ваш муж и другие родственники. Нам теперь надо позаботиться о собственном спасении…

То, что последовало за его словами, память не удержала. Руна завопила и бросилась на него. Многие дни на левой щеке держались следы, оставленные ее ногтями. Он успел отстранить ее, прежде чем она добралась до глаз. Обругав его, она повернулась к весталкам. Одна из них упала в обморок, другие визжали или рыдали. Нимета стояла в стороне, словно вырезанное из слоновой кости изваяние. Юлия пыталась успокоить девушек. То же самое неуклюже старался делать Корентин. Руна хлопала весталок по щекам, трясла за плечи, требовала взять себя в руки. Грациллоний пошел на гауптвахту к морякам.

Разговор вышел тяжелый, хотя они и не винили его. Трое, правда, осудили богов, но тут вмешался офицер и призвал их к порядку. Это был плотный молодой блондин — Амрет Танити. Вместе с Грациллонием они вернулись в Нимфеум.

Впоследствии память Грациллония зафиксировала, как он с Корентином, Руной и Амретом сидел в комнате жрицы. Помещение было светлое и прохладное. Там стояли стол, несколько табуретов да книжный шкаф. Три стены украшал нежный цветочный орнамент. На четвертой стене — изображение богини-девственницы с венком на распущенных волосах. Воздев к солнцу руки, она с улыбкой встречала новый день. Солнце являлось символическим изображением бога Тараниса. За спиной богини под солнечными лучами блестело море — символ бога Лера. За окнами же как ни в чем ни бывало весело вступала в свои права весна.

Руна долго смотрела на Корентина. Костяшки на пальцах, сжавших подлокотники, побелели. Наконец она выдавила:

— Зачем пришли вы?

— Позвольте мне ответить на ваш вопрос, — вмешался Грациллоний. Он старался подавить обуревавшие его тоску и отчаяние и сказать все, что необходимо. Постепенно, шаг за шагом. Так однажды выводил он своих людей из окружения, через лес, где повсюду их подстерегали опасности. То было на севере Британии, у Адрианова вала. — Это я попросил его со мной прийти. Мы имеем дело… думаю, мы имеем дело с потусторонними силами, к тому же у нас есть смертельные враги и в человеческом обличье. Вы, наверное, знаете, меня избрали Отцом митраистского храма. Ну а Корентин — христианский священник. Между нами…

— А меня вы при этом не исключаете? — скорее потребовала, чем спросила Руна.

— Да что вы, как можно? Выслушайте меня, Руна. Нам нужны голоса, представляющие разные религии. Поэтому давайте пока не говорить о богах. Потом, разумеется, мы опять будем молиться, совершать жертвоприношения, ссориться, пытаясь уяснить, что же произошло. Но прежде всего необходимо позаботиться об оставшихся в живых людях.

Взгляд ее был изучающим. Перед ней сидел крупный человек с усталым лицом и первой сединой в каштановых волосах и бороде.

— Выходит, вы отрицаете, что из-за ваших грехов боги расторгли с нами договор? — высказалась она без обиняков.

Он напрягся.

— Да, отрицаю. Но сейчас не время для споров. Об этом поговорим после.

— Я согласен, госпожа, — вымолвил Амрет почти робко. — Сами подумайте, в какой мы все сейчас опасности.

Корентин поднял костлявую руку.

— Можете, если хотите, оставаться при своем мнении. — Несмотря на присущую ему мягкость, он неизменно влиял на людей.

— Лучше, если с самого начала мы поймем друг друга. Против вашей веры, госпожа, я ничего не имею. Позвольте мне, однако, задать один вопрос.

Он помедлил. Руна кивнула. Шея отчего-то не гнулась.

— До сих пор в случае смерти королевы на груди одной из весталок немедленно появлялся красный Знак. Это означало, что она становилась невестой короля и верховной жрицей Белисамы. Так? Сейчас же в одну ночь погибли все девять жен. Под вашим присмотром последние весталки. Появился ли у какой-нибудь из них красный Знак?

Руна выпрямилась еще больше. Облизала сухие губы.

— Нет, — шепнула она.

Грациллоний об этом уже догадывался. Подтверждение догадки принесло ему некоторое облегчение.

— Я не буду высказывать никакого суждения о ваших богах, — спокойно сказал Корентин. — Однако, очевидно, что эпоха окончилась. Все переменилось. Уповать больше не на кого, и наш долг — помочь людям.

Под коротко остриженной бородкой Амрета дернулся мускул.

— И это верно, госпожа, — сказал он. — Мы, моряки, будем стоять за вас и за ваших весталок до самого конца. До сих пор место это было под опекой богов, и ни один пират сюда и носа не смел сунуть. Сейчас же нас всего дюжина, госпожа.

Руна откинулась на спинку стула. Лицо ее стало непроницаемым. Грациллоний внимательно смотрел на нее. Это была женщина высокого роста. Синее платье облегало немного худую, но пропорциональную фигуру. Безупречная кожа, орлиный нос. Высокие дуги бровей над темными глазами. Монашеский платок, как было ему известно, скрывал черные, без блеска, прямые волосы, спускавшиеся ниже плеч. Голос ее был довольно высок, но ему доводилось слышать, как хорошо она поет.

Она встретилась с ним взглядом.

— Что вы предлагаете? — спросила она.

Грациллоний бессознательно перешел на латынь. Она без труда его понимала. Амрет сидел с безучастным видом.

— Иса больше нет. Не осталось ничего. Между мысами пустое место, плавают обломки. — Он не стал говорить ей о мертвецах на берегу и визжащих над ними чайках. — Выжили очень немногие. Мы с Корентином отвели их на возвышенность и расселили по домам. Пока они в безопасности. Это, разумеется, до поры до времени. Вместе с королевством пропали все запасы зерна. Еды нет, лишь семена да уцелевший скот. И выменять в Озисмии на еду нам нечего.

Не заставит же он народ идти на место бедствия в поисках сокровищ.

— Скоро все мы будем голодать. А варвары об этом узнают. Саксы, скотты и прочие пираты. Ис всегда был щитом, укрывавшим западную Арморику. Риму и без нас забот хватает. К тому же они нас никогда не жаловали. Если пустим дело на самотек, непременно погибнем.

— Нам нужно куда-то переселиться. Мы с Корентином… Ну, вам известно, я трибун, назначенный Римом, а он христианский священник. Его, между прочим, хорошо знает епископ Мартин из Тура. Так вот, мы намерены отправиться на поиски нового места жительства. Пока нас не будет, кто-то должен позаботиться о людях, и городских, и деревенских. Надо всех их собрать, успокоить, ободрить и подготовить к переезду. Я подключил к этому двоих землевладельцев-суффетов, но им нужно помочь. Не возьметесь ли вы за это, миледи?

Руна погрузилась в раздумье. Потом ответила на местном наречии:

— Да. Думаю, мы с Амретом можем кое-что сделать. Но прежде нам вчетвером нужно все как следует обсудить. На это уйдет день. Вы, наверное, можете задержаться здесь на день? — И провела дрожащей рукой по глазам.

— Нам надо о многом вас расспросить.

Так и прошел этот день — в разговорах, с перерывами на скромную трапезу, с плачем, доносившимся с улицы. Понемногу план действий, во многом благодаря Руне, обрел форму.

Вечером весталка Юлия провела отца и Корентина к гостевым комнатам. Пожелав скороговоркой спокойной ночи, ушла к себе. Они молча стояли в темном коридоре, держа в руках горящие свечи. На стенах плясали горбатые тени. Тянуло сквозняком.

— Ну что ж, — нарушил молчание Грациллоний, заговорив по-латыни и стараясь, чтобы голос его звучал уверенно, — нам предстоит большая работа, но у нас, кажется, появился сильный союзник.

По изможденному лицу священника пробежали тени.

— Мы можем только надеяться. Все же, сын мой, будь с ней осторожнее. И со всеми остальными надо быть очень осторожным.

— Почему?

— Брошеная собака дичает. Если не находит нового хозяина, становится похожей на волка. Боги бросили на произвол эти бедные души.

Грациллоний попытался улыбнуться.

— Вы можете предложить им другого хозяина.

— Они могут его и не принять, потому что будут тосковать по старому запаху.

— Но ведь боги Иса мертвы! — воскликнул Грациллоний. — Они сами обрушили на себя свой город, и он полетел в тартарары, на самое дно моря.

Корентин вздохнул.

— Боюсь, не так все просто. Враг не сдается до самого Судного дня. — И хлопнул друга по плечу. — Не дай им застать себя врасплох. Хотя ты нуждаешься в отдыхе. Спокойной ночи!

Грациллоний тотчас узнал комнату. Он останавливался здесь с Дахилис, когда они приезжали сюда испрашивать благословения будущему ребенку — Дахут. У него перехватило дыхание. Сжав кулаки, он не позволил себе зарыдать. Он долго ворочался, а когда уснул, сны его были тревожными.

Пройдя Гезокрибат, Ниалл взял курс на юг. Остров Сен, совершенно голый — если не считать два-три менгира[2] да несколько камней на увядшей траве, что остались от рухнувшего здания, — сиротливо качался среди неспокойного моря. Ветер со свистом гнал серые облака. Темные с белыми гребешками волны остервенело бились о скалы. Несколько тюленей, словно почетный эскорт, сопровождали судно. Крупные бакланы то и дело ныряли в воду, а потом, громко хлопая крыльями, взмывали в воздух.

Ниалл кивнул:

— На моей памяти Лер так разгневался впервые.

Вайл Мак-Карбри невольно вздрогнул, а ведь то был человек не робкого десятка.

— Да и Богиня тоже постаралась, — пробормотал он. — Ведь это был Ее дом.

— Похоже на Койкет-н-Улад. Тогда сгорела Эмайн-Маха, прежде чем мы успели ею завладеть. Люди когда-нибудь снова здесь поселятся. Места тут рыбные. А камни пригодятся в хозяйстве. К тому времени об Исе начисто забудут. Ну ладно, довольно. Развалины я посмотрел.

Худое лицо Вайла невольно выразило удивление. Он искоса взглянул на короля.

— Так вы что же, выбрали этот маршрут ради развлечения?

Ниалл выпрямился. Он был на целую голову выше самого высокого из моряков. В золоте волос появились первые серебряные пряди.

— Нет, не ради развлечения, — ответил он угрюмо. — Пусть никто не радуется падению Иса. Королевство это было одним из чудес света. Вернемся домой — запрещу поэтам и бардам воспевать свой последний подвиг.

Вайл молчал. Король рассказал, как он уничтожил Ис, и наложил запрет (гейс) на разговоры об этом деянии. Вряд ли такой запрет воспрепятствует распространению информации, но историю эту крепче запомнят в бедных, нежели в богатых жилищах. Очень может быть, что несколько поколений спустя обо всем позабудут, а может, все случившееся станет одной из многочисленных легенд, где имя Ниалла не будет упомянуто.

Глаза его сверкнули подобно голубой молнии.

— То, что я сделал, — возмездие за гибель сына и храбрых моих солдат. Мой священный долг. Иначе я ни за что бы на это не пошел.

Он ухватился за борт и посмотрел вдаль. Красивое лицо передернула гримаса.

— Не терзай себя так, дорогой, — попытался утешить его Вайл. — Может, нам теперь сразу отправиться в Эриу?

Ниалл отрицательно покачал головой.

— Я должен все осмотреть и убедиться, что мщение доведено до конца.

Судно их шло на веслах. Впереди двигались две шлюпки под управлением лоцманов, хорошо знакомых с этими водами. Они выбирали безопасный путь между рифами. Во мраке вырисовывались высокие берега мыса. Между темно-красными скалами не было отныне ни бастионов, ни башен. В бухте попадались нагромождения камня, все то, что осталось от стен и колонн. Волны жадно их лизали. Из воды торчал перевернутый каркас судна. Казалось, по нему, как по барабану, колотит слепое воинство.

С величайшими предосторожностями судно продвигалось к мысу Рах. Взорам их предстал грустный одинокий маяк. Когда они свернули к южной оконечности мыса, он пропал из виду. На поверхности плавало еще больше бревен, рангоутного дерева, мусора. На берегу — ни души. Буря смела под скалы целую рыбачью деревню.

— Да ведь это же Пристань Скоттов, — воскликнули моряки и решили сойти на берег. На их судне к берегу причалить было нельзя. Судно было не военное, а торговое, с круглым днищем. Бросили якорь и оставили троих моряков сторожить, а сами подплыли к берегу в шлюпках.

Ниалл повел их по тропинке на возвышенность. Склон был скользкий, и они шли, соблюдая осторожность. К тому же их могла подстерегать засада.

Засады не было. Лишь ветер да шум прибоя нарушали безмолвие. Сохранившиеся кое-где дома были, по всей видимости, заброшены. Слева от них древние могилы, позади — маяк, а над головами — черное небо. Воздух внезапно стал очень холодным.

Ниалл поднял копье и потряс им.

— Вперед, мальчики. Может, мы найдем здесь несметные сокровища! — закричал он. — Хорошо, что рядом духи тех, кто умер очень давно.

Все повеселели и поспешили за ним. Его плащ всех цветов радуги развевался на ветру, как боевое знамя.

Мощеная дорога вывела их к бухте. От южных ворот сохранилась одна башенка. Амфитеатр почти не пострадал, но дубовая роща к северу от него сгорела дотла в ту же ночь.

Мужчин охватил страх, несмотря на то что рядом был их кумир, Ниалл Девяти Заложников.

Над остатками королевства ревели и бушевали волны. Побережье было завалено самым немыслимым хламом. Намокший шелк и парча обвивали поломанную мебель. Из серых водорослей выглядывали серебряные блюда и кубки, помятые штормом. Игрушки и инструменты перемешались с битым стеклом и кафелем. Позеленевшая медь, пушечные ядра и части кранов. Облезшая краска и позолота. Изображение спокойно улыбающейся Богини-девственницы рядом с безголовой мужской скульптурой, должно быть, олицетворявшей ранее какое-то божество. И повсюду черепа, желтые, блестящие черепа, неотрывно глядящие на них пустыми глазницами.

В пряном соленом воздухе почти не ощущалось запаха разложения. Всего за несколько дней крабы во время прилива, а чайки при отливе дочиста обглодали трупы. Лишь волосы да одежда пристали к голым скелетам. Много птиц, однако, ходили еще по песчаному берегу и подбирали остатки. На них кричали, бросались камнями, но они, отяжелев и утратив реакцию, с трудом взлетали в воздух, неуклюже хлопая крыльями.

Ниалл стоял, опершись на копье. Вайл со стороны наблюдал за происходившим. Король с выражением брезгливости обратился к нему:

— Ты тоже считаешь это недостойным?

— Да, — ответил Вайл.

Ниалл так больно сжал ему руку, что тот поморщился.

— Я не стыжусь своего поступка, — прошептал король. — Я поступил правильно. Но мне пришлось сделать это тайком, и вот это всегда будет меня мучить. Надеюсь, милый, ты меня понимаешь? Ради нас же самих необходимо отдать Ису должное.

Он опять потряс копьем.

— Прекратите сейчас же! — голос его прогремел на все побережье. Мужчины застыли и молча уставились на него. — Оставьте в покое эти бедные кости, — приказал Ниалл. — Лучше пойдем и очистим вон те дома. Думаю, там мы найдем больше добычи.

Радостно гикая, все устремились вслед за ним.

К побережью они вернулись на рассвете. Кроме добычи, прихватили дрова для костра. Ниалл послал несколько человек на корабль для смены караула. Караульщики принесли с судна палатки. Ниалл отдал прибывшим в качестве компенсации часть добычи.

— А завтра мы пойдем еще? — с надеждой в голосе спросил один из них.

Король нахмурился:

— Может быть. Хотя не обещаю. Кто знает, может, нам придется срочно пуститься в обратный путь. Сюда наверняка прибудут римляне, и они, разумеется, возьмут с собой солдат. Ну, там будет видно.

В эту ночь он не мог уснуть.

Ветер шептал, море бормотало. В звуках этих ему чудилась песня. Песня-причитание. В ней слышалось что-то мстительное. Она холодила и ранила душу. И в то же время в ней была своеобразная красота. Красота коршуна в полете или кита-убийцы в тот момент, когда он поражает жертву. Звуки эти, словно пальцы, проникли в грудную клетку и мучили заключенное в нее сердце. Он под конец не вынес этого. Развернув килт, встал и, обернувшись в него снова, вышел в кромешную темноту ночи.

На берегу догорал костер. Он едва мог различить растянувшихся на сухой траве солдат. Чуть поблескивал наконечник копья караульного. Солдат встрепенулся и подошел к королю узнать, в чем дело.

— Тс-с… — прошептал Ниалл и пошел прочь.

По небу бежали рваные облака. На востоке же луна, казалось, остановила окружавшие ее тучи и сама поплыла между ними. Время частично подточило ее, так же, как приливы постепенно подточили то, что еще оставалось от Иса. На мощеной дороге блестела роса, булыжники были скользкими под босыми ногами. В окружении массивных берегов серебрилась бухта. Он шел словно в трансе. Возле воды ветер выл громче, море беспокойно металось.

Ниалл остановился возле линии прилива, рядом с рухнувшей дамбой и руинами двух башен, прозванных Братьями. Осмотревшись, увидел обнаженные отливом акры развалин. С презрением к самому себе вспомнил, как грабил оставшиеся без защиты дома. В неверном свете луны различил фонтаны, скульптуры, дорогу Тараниса, которая совсем недавно вела к Форуму. На дороге Лера — груда камней. Вероятно, это все, что осталось от храма Белисамы. Где-то рядом был дом Дахут. Подле ног его лежал череп. Может, это череп человека, которого он знал, а может… он содрогнулся. Нет, это мужской череп.

Ее череп должен походить на камею, вышедшую из-под резца искусного мастера.

Так как был он босиком, дальше не пошел. Скрестив на груди руки, вождь смотрел на бьющиеся о берег волны и чего-то ждал.

Песня, несмотря на шум ветра и волн, звучала все громче. В ней слышались тоска и вызов, смех и боль, арфа и нож и бесконечное, бесконечное одиночество. В волнах кто-то резвился, белый, как морская пена. Кто там, тюлень? Нет, сирена, длинная и гибкая, с высокой грудью, узкой талией и округлыми бедрами. Она пела ему песню о возмездии: «Я возмездие. Ты будешь вечно служить мне за любовь, что сильнее смерти. Во имя этой любви, Ниалл, не будешь ты знать покоя до тех пор, пока Ис не уйдет окончательно на дно, не утонет, как утонула я. Это твой долг, король Темира. Долг чести перед той, кого ты предал. Любовь ее да пребудет с тобой навсегда».

Долго-долго стоял он на краю поверженного города, слушая пение сирены. Припомнилось, как когда-то вызвал из могилы ведьму Монгфинд. Говорят, человек, впустивший в свою жизнь потусторонние силы, вступает на дорогу, с которой не свернуть.

Но ведь он же Ниалл Девяти Заложников. Страх и раскаяние не для него. Начался отлив. Сирена замолчала и скрылась из вида. Ниалл вернулся в лагерь, лег и провалился в сон без сновидений.

Утром выстроил перед собой солдат. Обратив внимание на непреклонное выражение его лица, они замерли в почтительном ожидании.

— Выслушайте меня, дорогие мои, — начал он. — Сегодня ночью было мне видение, и я принял решение. Вряд ли оно вам понравится, но то воля богов. Ис, погубивший наших людей, должен не просто умереть. Королевство это, даже разрушенное, может взять верх над нами — ибо народ вернется в эти места и начнет жизнь заново. Если они увидят то, что видим мы, и будут рассказывать то, что слышали мы, и сочинят легенды и баллады с воспоминаниями о былом величии, то в истории мы останемся убийцами. Они еще, чего доброго, построят новый город и назовут его Ис! Неужели мы позволим им восхвалять старый Ис до скончания века? Или этот предательский город погибнет навсегда? — Повторяю: забудьте об Исе и тем более не связывайте с ним мое имя. — Времени у нас остается мало. Всего сразу сделать не успеем. Дома в долине трогать не надо. Это за нас очень скоро сделают другие. А сейчас снесем вон тот маяк. Он указывал морякам путь в Ис.

Внушительный на вид маяк построен был без раствора, поэтому поддался сильным мужчинам легче, чем предполагали. Они столкнули блоки со скалы в море. Пустившись в плавание, увидели, что половина камней ушла на дно. Ниалл задумал на лето еще один поход. Тогда он все и завершит. Солдаты, конечно, потребуют вознаграждения. Ну ничего, там еще останется, чем поживиться.

Ниалл улыбнулся. Если они к тому же и галлов с добычей повстречают, ограбят обязательно. Ведь в песне сирены звучала не только угроза, но и обещание.

Потом он посерьезнел, и мужчины, заметившие перемену в его настроении, отошли подальше. Она взяла с него слово. Теперь он должен ей подчиняться, из года в год. На мысе Рах находится некрополь. Он сравняет его с землей. А начнет с могилы Бреннилис.