Собака и Волк

Глава десятая

Дождливым вечером Бэннон Дохалдун подъехал к дому. За раскидистым дубом уходил в серую мглу лес. Тишину нарушал лишь Стегир, скакавший по камням среди окружавшего его тростника, но и этот звук был какой-то приглушенный. Бэннон слегка дрожал: вода капала с листьев, с уздечки, с кончиков усов. Промокшая одежда давила на плечи.

Он спешился и постучал в дверь. В первый момент подумал, что дверь ему открыл мальчик — в тунике и бриджах. Затем пригляделся к худенькому лицу и огненно-рыжим волосам, падавшим ниже плеч. Почему бы и в самом деле ведьме, живущей в глухом лесу, не одеваться в мужскую одежду, подумал он. Не в юбке же ей ходить… За спиной ее горели лампы, и пылал огонь в очаге.

— Приветствую вас, — сказал он смущенно и назвал себя. — А вы Нимета, дочь короля Граллона?

— Да, — ответила она на его языке, языке озисмийцев. — Если с добром, входите. Нет — от ворот поворот. — Она притронулась к кожаному мешочку, висевшему у нее на шее на ремешке. Должно быть, амулет. С наружной стороны мешочка был пришит череп мыши-полевки.

— С добром, с добром, госпожа, — заторопился Бэннон. — Позвольте мне сначала позаботиться о своих животных. — Он подвел к дому запасную лошадь.

— Похоже, мне теперь нужна конюшня, — сказала Нимета. — Вы первый приехали ко мне на лошади. Вносите сбрую, здесь сухо.

Бэннон привязал лошадей на лугу и вошел в дом, уютный, но темный. Полки с посудой, с поперечных балок свисают туши зверей, бочонок с элем. Ближе к дверям полка, от которой он старался отвести глаза. Лучше не смотреть на странные палки и кости с вырезанными на них знаками да на глиняные сосуды чудной формы. Он повесил плащ и куртку на крючок и, повинуясь ее жесту, сел на табурет возле очага.

— А-а, — сказал он и протянул руки к огню. Сначала дым разъел ему глаза, а потом медленно вышел в отверстие в крыше.

— Выпейте, — предложила Нимета и налила эль в деревянную кружку. Присела напротив. Пламя выхватило из темноты большие зеленые глаза. На ум ему пришла кошка, поджидающая возле норы мышь.

Сделав два глотка, промочил горло.

— Я староста в своей деревне.

— Знаю, — сказала она.

Неужели слышала? Дохалдун — крошечная деревушка у подножия горы, с несколькими акрами расчищенной земли. Из Аквилона до нее скакать целый день. Жители преимущественно разводят свиней, хотя у них есть и коровы, и птица. Кроме того, они сеют овес. Из деревни своей выезжают крайне редко, несколько раз в год на собрания таких же, как у них, деревень. А тут вдруг женщина из колдовского Иса… приехала сюда менее двух лет назад. Как может она помнить его имя, да и где она могла его слышать?

— Говорят, вы много чего знаете, — осторожно заметил Бэннон.

— У вас болеют коровы, — невозмутимо сказала Нимета. — И вы хотите, чтобы я их спасла, потому что слышали, что я вылечила стада в Виндовайе и Стег Ране.

Он и сам не мог бы определить, отчего у него забилось сердце — от страха или радости. Холодок пробежал по всему позвоночнику и добрался до кончиков пальцев.

— Да вы и в самом деле колдунья, — выдохнул он.

Она криво улыбнулась.

— Нетрудно и догадаться. В округе ящур. А я не такая уж и колдунья. Как вы обо мне узнали?

Он набрался храбрости. Если слухи верны, она здорово помогала и никому не делала вреда. Рассказывали, что она подводила каждое животное к костру, в который бросала какие-то травы. Отрезала клок волос и сжигала. Потом брала в руки лозу и бормотала слова на непонятном языке. В течение дня животное выздоравливало, а здоровые животные уже не заражались.

— Дошли слухи, — объяснил Бэннон. — Да и сын мне рассказывал. Он много чего о вас слышал. Скоро вы станете знаменитой, госпожа.

— А вы там не христиане? — спросила она.

— Нет, — озадачился он. — А вам нужны христиане?

Она хихикнула:

— Это хорошо, что не христиане, хотя никому не возбраняется обращаться ко мне за помощью.

— Все знают вас как дочь короля Граллона…

— С этим кончено, — отрезала она. — Милостыни больше я ни от кого не принимаю.

Потом сменила тон и заговорила по-деловому:

— Итак, вот вам мои условия. За то, что приду к вашим коровам и буду их лечить, вы дадите мне бочонок овсяной муки, чтобы хватило на год. Если стадо ваше будет здорово, — а оно будет здорово — ежемесячно в течение тринадцати месяцев будете посылать мне окорок или копченое мясо такого же веса. Договорились?

— Да это дороговато будет, — пробормотал он.

Она улыбнулась.

— Другие люди обеспечили меня уже пшеничной мукой, маслом, сыром, ну и прочим по мелочи. А сейчас мне нужна шерстяная одежда. Можете дать мне ее вместо того, что я перечислила, но по той же стоимости. Торговаться не собираюсь. Либо соглашаетесь, либо уходите.

Он лишь вздохнул.

— Хорошо. Овес и мясо. Под мое честное слово.

Он немного опасался, что она потребует залог, но она поверила ему на слово.

— Хорошо. Завтра с утра отправимся. Я так понимаю, вы проводите меня назад… Никакого колдовства: вы взяли запасную лошадь. Теперь отдыхайте. А сейчас я приготовлю ужин.

Она сняла с балки ободранного зайца, ловко разрубила его на куски, натерла жиром и солью и обжарила на вертеле. Интересно, — думал он, — поймала ли она его в обычную ловушку или прямо на свой нож заманила. Потом она положила ему на блюдо вареное яйцо, черемшу, коренья и галеты, наполнила кружку элем. Как странно, что принцесса обслуживает тебя, словно какая-то простолюдинка. От дымного воздуха голова стала слегка кружиться.

— Твой потник еще не совсем просох, — сказала она. — Я тебе одолжу что-нибудь. Подожди здесь.

Она вышла. Когда вернулась, он тоже пошел на улицу и помочился в темноте под дождем. Войдя в дом, увидел, что она, обнаженная, стоит возле узкой кровати. Свет от очага падал на ее маленькую грудь и стройные округлые бедра.

Его словно ошпарило.

— Госпожа, — шагнул он к ней.

Она подняла руку.

— Будем спать, — слова прозвучали красноречивее оголенного клинка. — Приблизишься — будешь плакать до конца дней.

Он в ужасе застыл.

— Простите. Вы т-так красивы, простите меня.

— Разденетесь — погасите лампы, — сказала она равнодушно. Кивнула на постель, разложенную на полу. — Спать будете сегодня крепко, Бэннон.

Он и в самом деле тут же уснул. Сны, наполненные музыкой, смутно вспоминались потом и тревожили до следующего новолуния.

То лето оказалось жестоко к Аудиарне. В городе свирепствовала египетская болезнь. Особенно косила она бедняков. Заболевшие слабели, у них поднималась температура, во рту и горле появлялись плотные пленки, становилось трудно глотать. Из носа шла кровь, пульс частил и слабел, шея распухала, лицо приобретало восковую бледность. Большинство умирало через несколько дней. Те же, кто оставался в живых, так и не обретали прежнего здоровья.

Иностранные суда держались поэтому подальше от их берегов. В результате город лишился доходных статей, и это когда средства нужны были как никогда. Вся надежда была на крестьян, но и они теперь неохотно приезжали в город. В конце лета их поразило новое несчастье.

Грациллоний услышал об этом от Апулея, к которому трибун Аудиарны обратился за помощью. Ситуацию обсудили в доме сенатора.

— Объявился огромный странный зверь, — сообщил Апулей, прочитав письмо. — Он задрал уже много скота, а в последнее время дважды нападал на людей. Когда люди не вернулись с поля домой, их пошли искать и обнаружили лишь разбросанные кости. Говорят, видели следы, похожие на рысьи. А в темноте кто-то заметил зверя, по виду из породы кошачьих, но только огромных размеров. Люди думают, что это — порожденье ада, явившееся наказать их за грехи. Крестьяне боятся идти в поле. А если начнутся дожди, все останутся без урожая.

— Гм… Кто же это, медведь? — начал размышлять Грациллоний. — Нет, следы у него не такие. Да и не слышал я, чтобы медведи так себя вели. И мужчины сейчас, наверное, все болеют. На охоту пойти не в состоянии?

— Нет, к тому же еще и напуганы. Молятся. Священники служат молебны, только все без толку. Жители Аудиарны просят у епископа Корентина духовной поддержки и надеются, что у нас найдутся люди, которые помогут им уничтожить зверя.

Грациллоний кивнул:

— Они, наверное, не забыли, как когда-то король Иса пригласил бывших багаудов охранять леса.

Апулей внимательно посмотрел на друга:

— Я тебя понимаю. Ты обижен на Аудиарну: в прошлом году они не пустили к себе беженцев Иса. Но из милосердия…

Грациллоний рассмеялся:

— О, да ты не бойся. Я только свистну, и охотники Руфиния мигом примчатся. А поведу их я сам.

— Что? Да ты, наверное, шутишь. Ведь там и вправду может оказаться демон. В любом случае, жизнь твоя представляет общественную ценность. Рисковать ею нельзя.

Грациллоний употребил крепкое солдатское слово.

— Все это время я занимаюсь либо разбором дрязг, либо поиском дефицита, либо инструкциями, либо… Барахтаюсь в болоте. Клянусь Геркулесом, это хоть какой-то шанс оказаться полезным! Сейчас же отправлюсь, вот только людей соберу.

Его внимание привлекло тихое восклицание. Оказывается, слова его услышала вошедшая в комнату Верания.

— Нет, пожалуйста, — умоляюще сказала она. — Только не вы!

— А почему же не я, детка? — с улыбкой спросил Грациллоний.

— Я уже попытался объяснить ему, почему, — вздохнул Апулей. — Ну что же, вижу, ты хочешь пригласить нас на обед?

Она кивнула. Губа ее дрожала. Грациллонию хотелось погладить ее по голове или даже прижать к себе, утешить. Правила приличия, однако, не позволили ему этого сделать.

— Я не могу посылать людей на опасное дело, если сам не принимаю в этом участия, — сказал он ей. — С войной это, во всяком случае, не сравнить. Это всего лишь охота, Верания.

— Адонис т-тоже ходил на охоту, — заикаясь, выговорила она и выбежала из комнаты.

Волей-неволей в триклиний ей прийти пришлось.[13] За столом она сидела рядом с Ровиндой и Саломоном. Грациллонию по-прежнему хотелось ее утешить, хотя слезы она смахнула. Приятно все-таки, когда о тебе беспокоится хорошенькая девушка. Самое лучшее, что пришло ему в голову, — это обратиться к ее брату:

— Ты тоже слышал? Я собираюсь охотиться на зверя, что недавно появился в Аудиарне. Хочешь, принесу тебе его хвост?

Взгляд, обращенный на него, был полон обожания.

Дьявол был неуловим. Грациллоний с Руфинием и десятью охотниками искали его три дня. Им встречались лишь следы, да и то давно остывшие, собакам не взять.

Каждое утро выходили группами, по три человека каждая. Вечером возвращались в лагерь. Грациллоний установил палатки вверх по течению от Аудиарны, подальше от города и от источника заразы. На покинутых полях каркали вороны, без помех собиравшие урожай. На севере темнел лес. Там, скорее всего, и устроил себе логово зверь. Целыми днями мужчины бродили по чащобе. Грациллоний тем не менее решил остановиться на открытом месте. Часовые видели, как идут дела. Да и зверь мог сюда пожаловать, захоти он опять человечинки.

Ночью, возле костра, Грациллоний ловил себя на том, что мысли его бродят где-то вдалеке. Ни о звере, ни о том, как уничтожить его, он не думал. Вместе этого задумывался о собственной судьбе. На что он надеялся? Кто он такой? Начальник созданной в час отчаяния колонии, будущего которой не представлял. Девятикратный вдовец без сына. Кому передать свое имя? В живых остались лишь две дочери, причем одна из них — пария. Холостяк, как Корентин, а вот Бога у него нет. Кому же принести жертву? У людей он пользовался авторитетом. Были двое — трое хороших друзей, тем не менее между ними всегда стоял некий барьер. Вера ли это, цель, а, может, что-то другое? А женщины…

Нет, нужно сделать что-то конкретное, осязаемое.

Циничный ум Руфиния и шутливые разговоры компании не могли отвлечь его от грустных мыслей. Охотники были все на подбор: не страшен им был ни бог, ни черт. Грациллонию и хотелось бы присоединиться к их веселой беседе — когда-то он шутил с легионерами, — но слишком тяжело было у него на сердце.

На следующий вечер вместе с Руфинием и лесником Оготоригом возвращались после очередного безуспешного поиска. Выйдя из леса, направились к реке. Перед глазами все еще мелькали бесконечные деревья, кусты, цеплявшиеся за одежду; саднила кожа, искусанная муравьями и гнусом. Было жарко, хотелось пить. Тишину изредка нарушали тихие проклятия да насмешливые возгласы кукушки. Собаки, опустив хвосты, тащились сзади. В тот день они зашли дальше, чем накануне, поэтому и припозднились. Солнце садилось. Веяло вечерней прохладой. Тихо шуршал камыш. По серо-фиолетовому небу носились стрижи, еле различимые в сумерках.

Вдруг зарычала, а потом и зашлась в заливистом лае собака. К ней тут же присоединились остальные псы. Рванулись вперед и исчезли из вида.

— Ха! — воскликнул Руфиний. — Неужто он сам наткнулся на нас? — И побежал вприпрыжку. Грациллоний последовал за ним. Закачались стрелы в колчанах. Оготориг остановился и натянул тетиву.

Могучий рев перекрыл собачий хор, затем — отчаянный визг, возня и стон смертельно раненного животного. Опять залаяли собаки, визгливо и испуганно. Что за неудачное время для охоты! Врага не видно, что он сейчас делает — непонятно.

Грациллоний споткнулся о растерзанное тело собаки. Удар, нанесенный чудовищем, отбросил ее на несколько ярдов.

— Берегись! — воскликнул Руфиний. Грациллоний заметил, как перед ним закачалась пшеница, словно вода, когда из глубины ее идет в атаку кит-убийца. Руфиний рванулся было вперед, чтобы заслонить его, но атакующий оказался быстрее.

В сумерках Грациллоний не сумел разглядеть, что за существо ринулось на него. Почувствовал лишь, что это нечто огромное: под весом животного задрожала земля. Мельком заметил лохматую гриву, сверкающие глаза и огромную разверстую кошачью пасть. Это был шок.

Грациллоний оказался на земле. Нет, это не медведь. Когтистая лапа рассекла воздух. Если бы удар оказался точнее, череп человека был бы расколот надвое. Он откатился в сторону, вскочил и вытащил меч.

Руфиний всадил в чудовище копье. Из раны полилась черная кровь, и животное пошло на него в атаку. Руфиний, как танцор, отскочил в сторону, бормоча что-то под нос. Похоже, он смеялся в ответ на громоподобное рычание зверя, а потом закричал:

— Назад, Граллон! В сторону! Дай Оготоригу выстрелить!

Запела стрела. Удар, еще один, и еще. Животное отступало.

Горло его раздувалось от гнева, но оно все же развернулось и медленно двинулось к лесу, прихрамывая на заднюю ногу.

Грациллония охватил восторг. Он даже и не подумал, что был на волосок от гибели. Чувства его были обострены. Он пил воздух, как вино.

Меч его попал в цель. Лезвие прошло сквозь ребро и воткнулось во внутренности. Из раны хлынула ручьем кровь. Собаки вцепились в ноги и бока животного. Раненый зверь стряхнул их с себя и развернулся к обидчикам. Руфиний воткнул копье и засмеялся, когда оно глубоко проникло в спину животного. Грациллоний ударил в плечо, и животное рухнуло на землю, собаки снова облепили его. Удар лапы — и одна собака повержена, еще удар — и другая искалечена. Оготориг выпускал стрелы, одну за другой. Животное задергалась, во рту показалась кровавая пена. Грациллоний подошел совсем близко, заглянул в тусклые глаза и нанес ему милосердный удар. Враг им попался достойный, пусть же не мучается перед смертью.

Искалеченная собака выла, Руфиний и ее освободил от мучений. С каждой минутой сгущалась темнота. Стоя на втоптанных в землю стеблях пшеницы, мужчины всматривались в поверженного зверя. На небе появились первые звезды.

— Так что же это? — прошептал Оготориг.

— Лев. — Грациллоний впервые ощутил благоговейный страх.

— До сих пор я видел его лишь на картинах, ну и скульптуры тоже, — сказал Руфиний.

— И я, — признался Грациллоний. — Но дрался он как настоящий боец, сильный и смелый.

— Да, но как он здесь очутился?

— Скорее всего, мы этого никогда не узнаем. Наверное, из клетки убежал. Я слышал, что когда-то в больших городах богачи держали экзотических животных, но вроде бы сейчас эта мода прошла. Может, его в Августу Треверорум везли, а когда переправляли морем через Порт Наметский, он и сбежал, а потом в наши края подался.

— Он хромал. Вы заметили? Интересно, отчего? Может, с медведем сражался, или еще что? Во всяком случае, долго бы не протянул. Когда он стал задирать коров и овец, крестьяне отвели скотину в хлев да в загоны. Что же ему оставалось? Взялся за людей. Бедное животное. Бедный, одинокий, отважный лев.

Грациллоний так устал, что не заметил, как перешел на латынь, и Руфиний отвечал ему на этом же языке.

— О чем вы говорите? — спросил их Оготориг, не знавший латыни. — Как он сюда попал? — Он наклонился, окунул палец в кровь и смазал ею грудь. — Уверен, здесь не без колдовства. Кернуннос, Бог-охотник, храни нас от зла.

«Может, он и прав», — подумал Грациллоний. Последние события и в самом деле выглядели странно: сначала эпидемия, потом зверь. Словно кто-то мстил Аудиарне.

Мост дрожал от стука копыт и победоносного барабанного боя. Грациллоний въезжал в ворота Аквилона. Солнце окружило нимбом его растрепанную голову. Вскоре дома погрузили в тень и его, и его спутников, но тут на улицу высыпали женщины с детьми, встречавшие мужей. Раздавались радостные возгласы и приветствия.

— Он победил, он уничтожил демона. Благодарение Богу!

Вслед за Грациллонием ехал Руфиний. На копье его красовался череп льва.

Заслышав приветственные крики, Верания соскочила с крыльца и чуть не упала. Саломон вовремя успел подхватить сестру. Верания прижала к груди руки и залилась слезами. Брат проглотил подступивший к горлу комок, стараясь не уронить мужского достоинства.

Грациллоний натянул поводья. К нему приблизились Апулей и Ровинда. Грациллоний помахал им рукой.

— Все в порядке, — сказал он. — Людоеду пришел конец.

Когда в последний раз он испытывал такую радость? Когда победил франков? Нет, тогда его радость была омрачена раздорами в Исе. Сейчас же он был совершенно счастлив.

С видом истинного римлянина Апулей спустился по ступеням.

— Великолепный подвиг, — донеслись сквозь шум его слова. — Но самое главное — это то, что вы вернулись домой целыми и невредимыми. Входите же, входите все.

Лесники растерялись. Им не приходилось бывать в компании богатых людей. Предводитель их улыбнулся и облизал губы.

— У них будет замечательное угощение, — сказал он по-галльски.

— Благодарим, но нам сначала необходимо вымыться и привести себя в порядок, — ответил Грациллоний. — Может, прежде отпустите нас в Конфлюэнт, мы оповестим наших людей, а потом вернемся сюда?

Тут он заметил Веранию.

— Эй, маленькая госпожа, — непроизвольно окликнул он. — О чем же ты плачешь?

— Я так… так… так счастлива, — заикаясь, сказала она.

В груди у него разлилось тепло.

— Саломон, — перекрывая шум, обратился он к ее брату, — ты получишь хвост, который я тебе обещал. А ты, Верания, не хочешь ли в подарок шкуру, когда она будет готова?

Апулей подошел к нему, поднял на него глаза. Он был все еще красив, несмотря на седину и морщины. Лицо его стало очень серьезным.

— Нет, эту шкуру нужно отдать церкви в знак благодарности Господу за помощь и милосердие, — прежде чем Грациллоний успел возразить, Верон продолжил: — О Конфлюэнте не беспокойся. Я им сообщу. Не следует портить честно заработанное удовольствие. И вымыться, и переодеться можно у нас. Ровинда мигом подаст отличный обед. А за вином расскажете нам обо всем. И ночевать оставайтесь. А неприятности подождут.

Его словно ударили ножом. Мышцы натянулись. От непроизвольного движения его коленей Фавоний заржал и встал на дыбы. Ему не сразу удалось успокоить жеребца. Люди на улице тут же почувствовали неладное. Веселая болтовня прекратилась. Все молча на него уставились.

— Что такое? — проворчал Грациллоний. Сердце застонало: что еще?

— Это подождет, — постарался успокоить его Апулей. Видно было, что он расстроен. — И зачем только я сказал? Дождался бы завтрашнего дня. К тому же то, что вы сделали, — общая безопасность — перевешивает все другое.

Грациллоний еле удержался, чтобы не выругаться.

— Да скажете ли вы мне, наконец, в чем дело, или мне нужно будет спросить у других?

Апулей вздохнул:

— Ну, хорошо. Прокуратор назначил в наш регион своего нового представителя. Явился он сюда, как только вы уехали. Это бывший житель Иса — некий Нагон Демари. А, вы помните? Он теперь римский подданный. Он везде побывал: и с людьми повидался, и собственность посмотрел, и оценил. То, что Аквилон задолжал, мы заплатим. Резервы я всегда сохранял и людям советовал не все тратить. С Конфлюэнта и его жителей налогов, конечно, никогда не брали…

На Грациллония с грохотом нахлынула огромная волна. Он старался удержаться на поверхности. Вокруг бушевало море. Он ощущал его горечь, сквозь рев прорывались слова:

— …налог на землю…

Сколько землевладельцев разорил он, выгнал из собственных домов, отдал в рабство?

— …пятилетие…

Взимание налогов каждые пять лет, меньшее по размеру, но по воздействию худшее, потому что из-за него опустошались сундуки как ремесленников, так и торговцев, после чего они если не разорялись полностью, то неизбежно беднели…

— …в будущем году преследование по суду…

Имперский декрет, устанавливающий каждые пятнадцать лет налоги на собственность и домашнюю скотину; а у Конфлюэнта нет сведений о прежних выплатах, и, следовательно, он не мог просить о смягчении требований.

— …различные нарушения и прямые нарушения закона…

В Конфлюэнте официальных правителей не было. Старые солдаты Максима освобождались от налогов, потому что они были ветеранами, но их права на владение земельной собственностью и занятие торговлей находились под вопросом, так как последнее время они несли службу у узурпатора. Народ Иса нельзя было даже считать гражданами.

— …штрафы и другие виды наказаний… разорение, зависимость.

— …отказ от судебного преследования за материальное вознаграждение…

Кроме официальных выплат государству, взятки, причем никакой гарантии, что через несколько лет кто-нибудь об этом не пронюхает и не потребует взятки за молчание, в ином случае — угроза, что Империи станет об этом известно.

— …напоминание о том, что и дети имеют рыночную стоимость…

Грациллоний вспомнил девочку, что протянула ему через решетку руки и умоляла взять к себе.

Он вдруг почувствовал, что Апулей дергает его за щиколотку. С крыльца с ужасом смотрели на него Ровинда и дети. Толпа стала расходиться. Лесники оглядывались по сторонам.

— Грациллоний, — пробился к нему сквозь шум прибоя голос сенатора.

— Ради Бога, очнись! Ты похож на сакса, готового на убийство. Успокойся!

Грациллоний уставился на меч, который он бессознательно выхватил из ножен. Клинок тускло блестел в закатных лучах. Шум прибоя в ушах потихоньку стих. В груди застрял холодный и острый клинок.

— Слезай с лошади, входи в дом, выпей вина и успокойся, — умолял Апулей. — Он уехал, сколько можно тебе говорить. Ничего пока не случилось. Я проявил твердость, дал ему несколько вооруженных человек в качестве охраны, а то было бы еще хуже. Твои люди из Иса и так осыпали его насмешками. Приезжал он сюда не для того, чтобы собирать налоги. Мы с Корентином дали ему резкий отпор. Он, конечно, вернется. Этого мы не предотвратить не в силах, но у нас, по крайней мере, есть время. Будем апеллировать в более высокие инстанции. Потянем время. На это уйдет несколько месяцев. Пойдем же, старый друг, обсудим план действий.

Грациллоний повернулся к Руфинию.

— Поезжай вперед, — приказал он. — Скажи в Конфлюэнте, чтобы все шли к базилике — к загородному дому, ну, ты знаешь. Скоро я буду там и поговорю с ними.

Копье с львиным черепом взметнулось как знамя.

— Слушаюсь, господин, — ответил Руфиний на языке Иса. Худое лицо по-волчьи осклабилось. — За мной! — крикнул он по-галльски и поскакал впереди отряда.

— Я со своей стороны сделал все, чтобы успокоить людей, — сказал Апулей. — Тем не менее, они напуганы. Хотя… нет, некоторые в ярости. И все же в полной мере мне они доверять не могут. Я для них римлянин. У тебя это получится лучше. То, что случилось, не такая уж и неожиданность. Ты же помнишь, с самого начала мы предполагали нечто подобное. Знали, что с правительством будут проблемы.

Грациллоний смутно что-то припомнил. Позднее постарался осмыслить разговоры с аквилонским трибуном. Должного внимания он им тогда не придал: ведь в то время у него было слишком много неотложных забот.

— Да, но тогда я и не предполагал, что это будет так плохо, — признался Грациллоний.

Апулей покачал головой:

— Мы не одиноки. Боюсь, не поздоровится всей Арморике.

— Ну, ладно… увидимся позднее. Завтра? — Грациллоний глубоко вздохнул. — Надо ехать, говорить с ними. Дело не терпит отлагательства. Ведь они мои люди.

Ударил пятками в бока лошади. Фавоний радостно встрепенулся, топнул копытом и пустился рысью. Грациллоний оглянулся. Страх прошел. Воля укрепилась. Он готов был сражаться как за семью сенатора, так и за каждого жителя в отдельности. Помахал на прощание рукой. Улыбнулся Верании. Она выпрямилась и помахала в ответ.

Стараясь не спешить, двинулся по берегу реки. Солнце добралось до горизонта. На поля надвинулись сумерки, но вода и кроны деревьев отсвечивали золотом. До полной темноты оставался час. Птицы возвращались в гнезда. Прохладная музыка ручья смешивалась с топотом копыт. Поскрипывало седло. От жеребца исходил теплый сладковатый запах. Грациллоний притронулся к ножнам. Это его земля. Он обязан питать и защищать ее. Да не прекратится с ним его род.

Нужно дать Руфинию время объехать колонию и созвать людей на собрание. А он тем временем заедет домой, позаботится о Фавоние и себя приведет в порядок. А, да… надо надеть боевое облачение, заказанное для него Апулеем. Сегодня он предстанет перед народом как вождь и защитник.

Спустились сумерки. Прошли сутки с момента победы над зверем. На темно-синем небе светила, словно лампа, луна. Лес зубчатой стеной вставал за Апулеевой дачей. Мерцали звезды. Стоя на крыльце, Грациллоний смотрел на толпу. В темноте она походила на большого застывшего в ожидании зверя, а факелы — на символы открытого неповиновения. Руна вынесла на крыльцо табуреты и поставила на них фонари, иначе толпа бы его не разглядела. Тускло светились кольчуга, шлем с гребнем, клинок меча, вынутый из ножен. Руна стояла позади Грациллония.

— …держитесь, — голос его гремел над толпой. — Тем, кто попытается разбить нас, ответим — нет! Мы просили оставить нас в покое, хотели сами распоряжаться своей жизнью. Они нас не послушали. Ну что ж, тем хуже для них! Скорого конца неприятностям я не обещаю. Нам придется пойти на уступки и заплатить справедливые налоги Римской империи, которая стала теперь и вашей матерью. Защитить права непросто, но мы это сделаем, а пока идет борьба, ваш долг — выполнять свои ежедневные обязанности и ничего не бояться. Не бойтесь. Послушайте меня. Вы, наверное, знаете, что людей приравнивают к товару. И женщин, и мужчин. Да и родители, бывает, вынуждены продавать детей в рабство. Я сам это видел. Обещаю, этого больше никогда не будет… если мы будем тверды. Тем более, что и римские законы это запрещают. Теперь еще вопрос: становиться ли нам гражданами? Если бы мы стали законной федерацией, были бы лучше защищены. С другой стороны, империи нам пока предложить нечего. Об этом нужно хорошенько подумать и прислушаться к советам умных и сильных людей. А такие люди у нас есть. Это Апулей, сенатор и трибун, и епископ Корентин, глава нашей церкви. Доверьтесь им.

— И ты, Граллон! — послышалось из толпы.

Грациллоний рассмеялся:

— Нет, я всего лишь старый солдат, — потом он посерьезнел и поднял меч. — Но должность трибуна с меня пока не сняли. От вашего имени я буду говорить с преторианским перфектом Арденсом из Треверорума. Он дружелюбно относится ко мне и, само собой разумеется, — к вам. А подчиняется он консулу Стилихону. Стилихон генерал, и кому, как не ему, знать, как нужен Риму надежный бастион на дальних рубежах его империи. Я должен защитить вас.

— Ибо я король Иса.

Радостный рев толпы, приветствия, смех и слезы.

Прочь, в темноту ночи, двинулись факелы на высоких шестах. Стало тихо. Ярко блестели звезды.

Руна сбросила черный плащ и подошла к нему. Шелковое платье подчеркивало стройную фигуру. Распущенные по плечам волосы блестели под фонарем. Протянула к нему руки, и он взял их, прежде чем успел подумать. Мыслей не было никаких. После обращения к народу он еще не пришел в себя. Его переполняло волнение.

— Ты настоящий король, — сказала она. Голос ее дрогнул.

Узкое лицо, подобное камее, плыло перед глазами. «Какая белая кожа».

— Однажды я сказала себе: он воплощение Тараниса на земле, — шепнула Руна. — Я знаю: так думать нельзя, да и ты будешь отрицать это. Но сегодня ты уже не был простым смертным, Грациллоний.

Он покачал головой:

— Я не собирался внушать людям пустые надежды.

— Такая власть над людьми может прийти только свыше. Ты до сих пор не можешь опуститься на землю. Слишком низко для тебя. Ты — Бог… полубог, герой. Да исполнится твоя воля. Останься со мной на ночь.

Она прижалась к нему и оказалась в его объятиях. Слились в поцелуе губы. Грациллония подхватила высокая волна и подкинула к небу.

И вдруг он на миг ощутил ледяное течение.

— Королевы, — пробормотал он, зарывшись в душистые волосы.

— Ты расстался с богами Иса. Нет у них теперь над тобой власти. Пойдем же.

Волна снова его подхватила.

В спальне она отставила в сторону фонарь, который принесла с собой. Он тут же схватил ее в объятия.

— Подожди, — сказала она. Он опрокинул ее на постель и поднял юбку. Фонарь выхватил из темноты гладкие стройные ноги, округлые бедра и темный треугольник между ними. Она улыбнулась.

— Да будет воля твоя, король.

Он упал на нее. Зазвенела кольчуга. Она невольно вскрикнула. Должно быть, он ее оцарапал. Расстегнул шлем и швырнул на пол. За ним последовали меч и пояс, кольчуга и, наконец, бриджи. Она обняла его.

Потом он сказал:

— Все произошло так быстро. Прости меня.

Она взъерошила ему волосы:

— У нас с тобой так долго ничего не было. Погоди. Впереди целая ночь.

— Да. — Он приподнялся, и они разделись полностью, помогая друг другу.

Грудь у нее была маленькая, но твердая, с коричневыми сосками.

— Чего бы тебе хотелось? — спросила она.

— Все по твоему желанию, — он все еще стеснялся сказать ей, что нравилось ему с его женами — Форсквилис, Тамбилис и другими королевами. Да и не хотел он сейчас вспоминать об этом.

Она жадно поцеловала его.

— Ничего, мы еще приспособимся друг к другу. Да ведь ты не ужинал. Ты голоден?

— Да, но мне не еда нужна, — засмеялся он.

— Позднее мы разбудим Кату и попросим накормить нас. Она уже в шоке, и вряд ли можно будет удивить ее чем-то еще. Ладно, ей это только на пользу. Но этот час только наш, и больше ничей.

В Аквилон они отправились пешком. Полдень был солнечным и теплым. Пахло созревшим хлебом. В клевере жужжали пчелы. В поле за Одитой мужчины и женщины жали пшеницу, дети собирали колоски.

— Сегодня они управляются намного лучше вчерашнего, — заметила Руна.

— Они надеются, что работают на себя. И жители Иса, и галлы, — ответил Грациллоний.

Она сжала его руку:

— Это твоя заслуга, милый.

Почему-то слова ее показались ему неискренними, но ощущение это было мимолетное, и он тут же о нем забыл.

Они вошли в город. Оделись они как подобает именитым сановникам и поэтому резко отличались от обычных людей, занятых обычным трудом. Все вокруг казалось Грациллонию незнакомым, словно он видел сон. Он жил ощущениями прошедшей ночи.

Поймав себя на этом, с трудом вынырнул на поверхность и отдал несколько распоряжений. Сейчас ему предстояли срочные дела. Надо было обсудить с Апулеем стратегию и тактику их дальнейших действий. Да хотя бы письмо написать префекту… тоже не такая простая задача: надо было все как следует обдумать. К тому же надо это сделать быстрее и отправить с самым быстрым курьером.

Слуга провел их в дом сенатора. Он встретил их в атрие. Комната была наполнена светом и воздухом. Блестели стены, покрытые нежными фресками. На Апулее была туника из белой ткани с пропущенной в нее золотой нитью. Грациллонию невольно пришло на ум сравнение с зажженной свечой. Брови сенатора слегка поднялись.

— Привет, — прозвучал тихий голос. — А я уж начал думать, что-то произошло.

— Простите за опоздание, — ответил Грациллоний, — проспал, — он чувствовал полную расслабленность.

Апулей улыбнулся.

— Ничего. Имеешь полное право. Я уже слышал о твоей речи. Мы приготовили для тебя обед, — он склонил голову перед Руной. — Вы преподнесли нам приятный сюрприз, госпожа. Тем более очень просим вас присоединиться к нам за столом.

В комнату впорхнула Верания. Радость так и прыскала из глаз.

— Вы здесь! — сказала она Грациллонию. — Я специально приготовила для вас что-то вкусное.

Апулей притворно нахмурился:

— Тише, девочка. Следи за своими манерами.

Она остановилась у дверей, ничуть не обидевшись. Грациллоний улыбнулся ей и поднял в приветствии руку. Она опустила ресницы и тут же снова подняла их. Румянец то и дело вспыхивал на щеках.

— Я привел с собой госпожу Руну, — сказал Грациллоний Апулею, — потому что совет ее будет чрезвычайно ценен. Она знает об Исе то, чего посторонний человек никогда не сможет понять.

— Нюансы, — кивнул головой Апулей. И тут же лицо его приняло почти торжественное выражение. — Я все же думаю, не преждевременно ли все это. И… епископ приедет только к вечеру.

— Тогда я уйду, — сказала Руна с кротостью, до сих пор ей не свойственной.

— Да он вовсе не женоненавистник, — поспешно сказал Грациллоний.

— Но он, без сомнения, почувствует… неловкость… принимая во внимание обстоятельства, — сказала она.

Апулей с недоумением переводил взгляд с Грациллония на Руну. Руна подвинулась ближе к Грациллонию и взяла его за руку. Оба теперь смотрели на Апулея.

Лицо римлянина осталось бесстрастным.

— Ну-ну, — сказал он тихо. — Похоже, вы пришли к пониманию.

— Да, — заявил Грациллоний. Ликование прорвалось наружу. — Если уж быть честным, то я привел ее, потому что мне хотелось, чтобы вы узнали обо всем первым, друг мой.

Возле дверей послышался вздох. Верания прикрыла рукой рот. Глаза ее расширились. Казалось, лицо ее состояло из одних глаз. Апулей повернулся к дочери.

— В чем дело, милая, что случилось? — спросил он. Беспокойство прорвалось сквозь бесстрастную маску, которую он только что надел на себя. — Ты бледна как полотно. Уж не заболела ли?

— П-простите меня, — задохнулась она. — Я не буду сегодня обедать. — И вихрем выскочила из комнаты. Слышно было, как она бежит по коридору.

Злобный северный ветер надул серую осень. Стальные волны, надев белые шапки, топтали визгливого врага и с шумом и грохотом тащили его на дно. Соленое марево скрывало горные вершины. Тем не менее горы стойко выдерживали удары стихии. Перед Эохайдом были одетые вереском склоны с редкими вцепившимися в них карликовыми деревьями да горные реки, с разбега бросавшиеся в море. Говорили, в горах этих есть глубокие ущелья и живописные долины, но отсюда, с носа корабля, ничего этого он не видел. Гавань здесь все же была, и клочковатый дым поднимался в небо.

Гребцы из последних сил направляли галеру к берегу. Сопровождавшие ее кожаные шлюпки, как чайки, прыгали по волнам. Эохайд надел яркий шестицветный плащ, который обычно бережно хранил в сундуке. Будучи сыном короля, он имел на него право. Тем самым надеялся отвлечь взгляды от выцветшей заштопанной рубашки, потрепанного килта и поношенных сандалий.

Перед земляным валом заблестели наконечники стрел. Аборигены наблюдали за приближением чужестранцев.

— Много народу, — прокричал Субн на ухо капитану, — да наверняка еще не все сюда вышли.

— Быть может, мы нашли то, что искали, — сказал Эохайд, обращаясь скорее к богам, чем к товарищам. Он уже пообещал богам богатое жертвоприношение, если они будут к нему благосклонны.

Приблизившись, он поднял руки в знак мирных намерений. Воины выжидали, пока галера и лодки не причалили к берегу. Когда команда попрыгала на землю, не проявляя враждебности к местному населению, люди опустили оружие и заулыбались. Лидер их подошел к Эохайду и приветствовал его от имени своего короля, Ариагалатиса Мак-Иргалато.

В речи его звучали характерные для Койкет-н-Улада гортанные звуки. Страна их находилась в северной части Эриу. Тем не менее это был язык родного острова. Путешественники после трех лет странствий слышали его впервые. На глаза навернулись слезы, и не только ветер был им причиной.

Эохайд прибыл сюда не как разбойник, а как достойный человек. Он гордо выступал впереди, а за ним шли его люди с дарами: римским золотом, серебром, драгоценными камнями, одеждой, самым лучшим из награбленного.

Земляной вал заключал в кольцо различные строения: амбар, конюшню, мастерские, склады, надворные кухни и королевский дворец. Всему этому было далеко до отцовских владений в Койкет Лагини, а уж о богатствах Ниалла в Миде и говорить нечего. Дом короля был длинный, но низкий, с облупившейся штукатуркой. Соломенная крыша обросла мхом. И все же это был король, в распоряжении которого находилось много воинов.

Посыльный представил Ариагалатису гостя. Король поднял колено в знак приветствия и указал Эохайду на табурет. Эохайд сел. Матросы в этом дымном и мрачном помещении расселись кто где сумел. Король был человек плотного телосложения, с грубыми чертами лица, черной бородой и черными растрепанными волосами. Одежда его была скорее для тепла, чем для показа, но на груди поблескивало золото.

Женщины подали королю и гостю вина, а матросам поднесли эль. Разговор шел уважительный и степенный. Не забыли о предках и родах, обменялись новостями. Когда Ариагалатису подали дары, тому ничего не оставалось, как пригласить гостей остаться у него так долго, как они сами того пожелают. Главный поэт сложил стихи в честь Эохайда. В стихах этих не было блеска, отличавшего стихотворцев его родины, но все же в них прозвучало искреннее дружелюбие.

— Скажу откровенно, господин, — подошел наконец к делу Эохайд. — Вам, наверное, известно, что за несчастье сделало меня бездомным.

Ариагалатис посмотрел на освещенное светом очага когда-то красивое, а ныне обезображенное лицо.

— Да, — подтвердил он осторожно. — Ваш поступок навеки разлучил вас с родиной.

Эохайд постарался придать голосу твердость.

— Несправедливость и плохое обращение довели меня до безумия. Я не первый герой, с которым это случилось. Я и верные мои люди доказали римлянам, что боги не оставили нас своей милостью.

— Вероятно, так оно и есть. Но продолжайте.

— Мы устали от скитаний. О какой жизни можно говорить, когда ты вечно живешь в палатке? Мы хотим жить в нормальных домах, завести семью, родить и воспитывать детей. Мы просим у вас землю, а за это будем вам вечно признательны.

Король кивнул.

— Да, разумеется. Ваша просьба естественна. В Альбе много земли, особенно с тех пор как с нее убрались крусини. А так как они часто сюда возвращаются, мы всегда нуждаемся в воинах. Ну, ладно, Эохайд, зимой мы об этом еще поговорим.

Послышался вздох облегчения.

Изгнанник стукнул кулаком по колену:

— Мы готовы предоставить тебе сколько угодно копий, когда Ниалл Девяти Заложников вздумает атаковать тебя с моря.

Ариагалатис нахмурился:

— Об этом говорить не будем. Такие разговоры принесут нам несчастье. Я знаю, он твой враг, но пока ты у нас, лучше не возбуждай его гнев. Понимаешь?

— Да, — Эохайд постарался скрыть разочарование. — Увидишь, я буду тебе благодарен, господин. А сейчас мы только хотим пожелать тебе удачи. Да накормишь ты досыта ворон Морригу!