Собака и Волк

Глава тринадцатая

Над ними нависло зимнее серое, безликое небо. Деревья своими ветвями протыкали его насквозь. Стелился туман. Под ногами шуршали промокшие листья.

Наконец Бэннон сказал:

— Это здесь.

Господином он больше Грациллония не называл, но тем не менее разыскал именно его. «Я решил прийти к вам сам, — сказал он, а не посылать охотника, который набрел на это. Это дело властей. Вы человек бывалый и знаете, как могут раздуть эту историю римляне, стоит им только услышать. Начнут копать, кто это сделал… но уж, во всяком случае, никто из Озисмии сделать этого не мог, если только он не совсем помешанный». В лес они пошли вдвоем, никому о том не рассказав.

Люди обходили стороной место, к которому они сейчас направлялись. Молва говорила, что там водятся злые духи и прочая нечисть. Дохалдонец пошел туда только потому, что искал двух пропавших деревенских детей. То, что он увидел, заставило его бежать домой без оглядки. Дома он сразу схватился за амулет, твердя заклинания.

Посреди пруда, окруженного ивой и заросшего камышом, возвышался камень, похожий на алтарь для троллей. Рядом стоял огромный бук. Давным-давно в него ударила молния, и огонь выжег в стволе большое дупло. Грациллоний присел на корточки и заглянул внутрь. Сердце его замерло на несколько мгновений, когда он увидел то, на что указывал Бэннон. Оно было очень маленькое, черное, поросшее такими же грибами, что росли снаружи. Еще несколько лет, и там не останется и следа.

Он посмотрел в глазницы крошечного черепа.

— К малышам, что вы потеряли, это отношения не имеет, — сказал он тихо. — Ваши дети умели ходить. А это череп младенца, скорее всего, новорожденного. И лежит он здесь довольно давно.

— Да, — мрачно согласился Бэннон, — его и колышком закрепили. Волк этого не сделает.

Грациллоний проверил и кивнул:

— Человеческое жертвоприношение.

— Никто из наших этого не сделает!

— Без сомнения. — Грациллоний не знал, правдивы ли рассказы о кровавых жертвоприношениях в старые времена, но римляне давным-давно искоренили друидов в Галлии. Боги жрецов, которым до сих пор поклонялись армориканцы, довольствовались земными плодами. Только самым могучим богам приносили в жертву животное, да и то на большой праздник.

— Скорее всего, какой-то сумасшедший, а, может, бродячий варвар или кто там еще? — сказала Грациллоний. — Если хочешь, я сам похороню этот бедный черепок. Почему ты так беспокоишься?

— Я думаю о потерявшихся детях…

— Не в первый раз дети уходят и теряются, не всегда их потом и находят. Мне очень жаль, но такова жизнь. А этот череп никакого отношения к ним не имеет.

Бэннон схватил Грациллония за запястье:

— Так ли? Вы можете поклясться, что по лесу не ходит черный колдун и не крадет маленьких детей, чтобы потом сварить их в своем котелке? Моей деревне нужны доказательства, а не пустые слова.

Грациллоний отлично все понял. На душе у него было тяжело.

— Тебе, наверное, лучше поговорить с Ниметой, — предложил он.

Бэннон кивнул:

— Я не стану бездумно обвинять ее. Она нам здорово помогла, — он сжал губы. — Но мы должны быть уверены.

— И я…

— Если она невинна, то, может, и скажет, как все было на самом деле. Сейчас нам, правда, нечем ей заплатить. Пойдем со мной. Это может помочь. А вы человек справедливый. Справедливых людей сейчас мало.

Грациллоний понял без слов: крестьяне думали, что если она в конце концов была убийцей, а отец пытается ее защитить, то они убьют обоих.

В лампах трепетало пламя. Ярче всех горела бронзовая римская лампа. В нее заливалось масло. Нимета получила ее за работу совсем недавно. Когда мужчины подошли к знакомому дубу над Стегиром, на землю опустилась темнота. Нимета пригласила их в дом и предложила переночевать. Не идти же домой в потемках.

С деревянными кружками, полными душистого меда, сидели они на табуретах и смотрели на хозяйку. Она, несмотря на холод, стояла перед ними босиком, однако же в красивом вязаном платье из тонкой шерсти, облегавшем ее гибкую ладную фигурку. Полыхали рыжие волосы, блестели зеленые глаза. Грациллоний обнаружил вдруг, что тощая его девчонка превратилась в женщину, полную соблазна, однако в красоте ее было что-то дикое — не то лисье, не то ястребиное.

— Пусть уничтожит меня сама Эпона, если лгу, — голос ее звучал по-кошачьи мягко. — Не трогала я ни вашего, ни чьего-либо другого ребенка.

Бэннон посмотрел на Грациллония. Кто-то же должен сказать. Грациллоний принял на себя этот груз. Казалось, под его тяжестью затрещат кости. Сказал:

— Твой ребенок тоже потерялся полтора года назад.

Во взгляде ее был упрек.

— Да. Так что, вы хотите устроить мне суд? Так напустите на меня собак или еще что-нибудь придумайте. Боги меня поддержат.

— Нет, ничего подобного я не предлагал, — прохрипел он.

— Но ведь ты же колдунья… — начал Бэннон и осекся. Нимета смерила его взглядом и слегка улыбнулась. Да ей с ее магией ничего не стоит выдержать любой суд.

Староста откашлялся.

— Никто из нас тебя не обвиняет, — сказал он. — С нашей стороны это было бы дурно.

И опять она улыбнулась.

— Если бы римляне прослышали о человеческих жертвоприношениях языческим богам, они бы послали сюда солдат, которые поубивали бы мужчин и сожгли их дома. Но как нам теперь быть? Должны ли мы бояться того, что это снова произойдет? Можешь ли ты найти наших потеряшек, мудрая женщина?

Нимета покачала головой. Скудное освещение не позволяло рассмотреть, выразило ли ее лицо сочувствие.

— Меня уже не первый раз об этом просят, — сказала она. — Может, когда-нибудь я выучусь этому, но пока способности мои очень слабы, а лес хранит свои секреты.

— Ну а убийца? Можешь ли ты выследить его для нас, так чтобы мы положили ему конец?

Несколько мгновений она стояла молча. Сквозь ставни донесся крик совы: раз, другой, третий.

— Это человек опасный, — медленно сказала она. — Жертвоприношение, такое, как это, если оно выполнено по правилам, требует вмешательства потусторонних сил. Поэтому я боюсь накинуть сеть на этого человека. И все же землю от него надо очистить. Тем более, что вскоре сила его может увеличиться.

Грациллоний почувствовал, что в ее голосе скрытый намек. Страх полоснул его по сердцу, словно ножом. Бэннон тоже почувствовал подтекст и, напротив, восторженно воскликнул:

— Ты знаешь, кто это?

— Нет, — ответила Нимета. — Я лишь догадываюсь, но я могу ошибаться.

— Кто?

— Кэдок Химилко, тот, что ходит по тропам в необжитых землях.

Грациллоний, уронив кружку, вскочил на ноги.

— Нет, на тебя, наверное, подействовала луна! — закричал он на языке Иса.

Бэннон встал рядом с ним, взялся за рукоятку меча.

— Пусть говорит.

— Но ведь он… я же его знаю, и ты, Нимета, — тоже. Он же ведь муж твоей сестры, — забормотал Грациллоний. — К тому же он христианин.

— Да разве он не заморочил всем нам голову своим Христом? — обратилась Нимета к Бэннону.

Галл кивнул:

— Это точно. Надоедливый человек. К тому же угрожает. Даже говорит, что надо уничтожить прежние гробницы. Но…

— Как часто мужчины лгали о своей вере, — продолжила Нимета. — Некоторые — из страха, а другие… Кэдок ходит по диким местам, где вздумается. Кто знает, что он там делает и зачем? У меня в отношении него есть предчувствие.

— Да тебе стоит только поговорить с ним, и ты сразу поймешь, что он безгрешен, — яростно возражал Грациллоний.

— Да ведь у Ниметы есть дар предвидения, — прорычал Бэннон.

Она подняла руку, как бы успокаивая отца.

— Я ничего не утверждаю, — напомнила она. — Очень может быть, что он невинен. Пусть он сам вам расскажет.

— Его сейчас нет. — Грациллония замутило. — Мы ходим в разведку в любое время года.

— Вот когда вернется, мы с ним поговорим, — угрожающе сказал Бэннон.

Нимета улыбнулась.

— Но лучше пока помалкивать обо всем, — предложила она.

Грациллоний знал, что это невозможно. Стоит лишь Бэннону дойти до своей деревни.

Слухи распространились в тот же день. Грациллоний уверился в этом, когда к нему прибежала рыдающая, полубезумная Юлия.

— Они рассказывают такие вещи о Кэдоке. Служанки разговаривали об этом, когда думали, что меня нет поблизости. Что с ним теперь будет? А с нашим Иоанном? Ох, папа…

Он прижал ее к себе и утешал, как мог, а под конец заверил, что пойдет к Корентину.

— Слышал, — сказал епископ. У него повсюду были люди, доносившие новости. — Разумеется, это не имеет под собой никакого основания. Дети просто попали в беду, а ребенка принесли в жертву. Сам Христос подтвердит невиновность Кэдока. Но, сам знаешь, язычники живут без Его защиты. Во всех неудачах они всегда винят потусторонние силы да заговоры. Да к тому же бесконечные зимние ночи кого хочешь с ума сведут. Легче жить с ненавистью, чем со страхом: у тебя есть кого атаковать. И… боюсь, сам Кэдок отчасти в этом виноват. Уж слишком он ретив. Проповедничество явно не его призвание. Позже я с ним об этом поговорю.

— Если у вас будет шанс, — сказал Грациллоний. — Как можем мы защитить его, не говоря о том, чтобы обелить его имя?

Корентин вздохнул:

— Я и сам вряд ли пользуюсь авторитетом среди язычников. А почему бы тебе…

Из-под кустистых бровей глянули на него проницательные глаза.

— Ты мог бы найти виновника, ничего не скрывая. Если захочешь.

Грациллоний скоро ушел от него и направился к Апулею. Сенатор принял его любезно, хотя и несколько рассеянно. На его просьбу о понижении налогов в отношении Конфлюэнта поступило письмо, что рассмотрение этого вопроса задерживается. Угроза со стороны германцев заслонила все остальное. Страх усилился, когда император Гонорий, после нашествия вестготов в Италию, перенес столицу из Медиолана в Равенну. Тамошние прибрежные болота предоставляли дополнительную безопасность, а море — возможность бегства в Константинополь. Опасность не была преувеличенной: ведь защитные линии Редонума ослабели.

— Всей душой сочувствую вашей дочери, — сказал Апулей, — и ее мужу. Каково-то будет ему, когда он вернется. Скверная история. Но что я могу? Приставить к нему круглосуточную охрану? У нас все охранники наперечет, вам это известно. Лучше всего отправить его… их подальше отсюда. Попытаюсь это устроить.

— Если только его не убьют по дороге домой, — сказал Грациллоний.

— Избави Бог. Я буду молиться. Может, и вы тоже…

И опять Грациллоний поспешил распрощаться. После отъезда Руны неловкости между ним и двумя его друзьями поубавилось, но прежняя сердечность так и не восстала из могилы. Не лучший выход — отправить отсюда Юлию. Ей тоже будет тяжело. Корни ее оставались в Конфлюэнте. А Кэдок? Что ему делать среди римлян? Ни статуса, ни денег, ни ремесла, которым можно было бы заработать на хлеб. Кончится дело тем, что все они угодят в рабство.

Если бы здесь был сейчас Руфиний. Как нужен был сейчас Грациллонию этот мошенник! Между ними тоже был некий барьер. Грациллоний и сам не знал, почему. Ведь они вдвоем прошли через такие передряги, но сблизиться так, как с Парнезием, им так и не удалось. Похоже, Руфиний боялся открыть себя полностью. Может, потому, что чувствовал вину за катастрофу в Исе? Грациллоний не уставал говорить ему, чтобы он забыл об этом. Может, у него это не получалось? А, может, что-то случилось с ним в молодости и оставило рубец на сердце?

Он, однако, всегда готов был дать совет. Уж он-то, как лиса, нашел бы хитрый выход из этой ловушки. Какой же?

«До чего же неповоротливый у меня ум, — думал Грациллоний. — Но если я буду упорствовать, то, может, куда-нибудь и приду. Действуй, солдат».

В ту зимнюю ночь он лежал без сна, пока на востоке не посветлело. Мысли, не находя ответа, бродили в потемках по замкнутому кругу. Раза два он пожалел, что рядом нет Руны или какой-то другой женщины. С нею он забылся бы на время, а потом уснул. В принципе он бы не сказал, что тоскует по Руне. Нет у него права ходить по проторенной дороге, словно солдат на побывке. Ведь он центурион…

Когда он вышел из дремы, день клонился к вечеру. Открыв глаза, увидел вдруг некое решение. Обдумывая его, он, пока не зашло солнце, делал необходимые приготовления, а затем улегся и крепко заснул. Когда вышел из Конфлюэнта, на небе горели яркие звезды.

Он поехал бы на Фавоние, но в этот раз путь его лежал по лесным нехоженым тропам. Когда добрался до хижины Виндолена, забрезжил рассвет.

Бывший багауд и его жена приветливо встретили гостя и поставили перед ним лучшую еду и вино, какие нашлись в их небогатой кладовой. Два года назад они приглашали к себе короля Иса, чтобы тот прикоснулся к их заболевшему сыну. Лихорадка у мальчика и в самом деле прошла, хотя Грациллоний сомневался, что он был тому причиной. Теперь он пришел к ним с просьбой.

— Вы, наверное, слышали, что зять мой обвиняется в колдовстве — про него говорят, будто он ворует детей и приносит их в жертву демонам? — спросил Грациллоний.

Лесник испуганно потянулся к маленькому гром-камню, напоминавшему по форме наконечник стрелы. Люди иногда находили такие камни и считали, что они приносят счастье. Потирая его, пробормотал:

— Кое-что слышал, господин.

— Это все вранье. Слышишь? Я, король Иса, клянусь в том, что это вранье.

— Ладно, господин. Если уж вы клянетесь, то так оно и есть.

— Он скоро вернется домой из последней разведки. Я должен встретить его прежде других и доставить домой в целости и сохранности. Потом я докажу людям его невиновность. Можешь ты мне в этом помочь?

— М-м-м… — Худое лицо его покрылось задумчивыми морщинами, выцветшие глаза смотрели вдаль. — Если вам известно, где он может быть — на севере ли, на западе или на востоке… м-м-м… на каких тропах, реках…

Азарт охотника заглушил осторожность.

— Попытаюсь, господин.

— И после того помалкивай, и ты, и жена, и детям накажи. Во имя богов этой земли и богов преисподней ты обязан молчать.

Похоже, Виндолен обиделся.

— Господин, у римлян я научился держать язык за зубами и научил этому домашних. Неужто мы станем болтать об этом чумазым крестьянам?

Грациллоний не стал ему говорить, что и ему самому нужно было держать рот на замке. Ведь он сейчас имел дело с одним из людей, которых Рим приказывал ему ловить и выдавать властям. Надежда была лишь на одно: они и не ожидали от него того, что он будет этот приказ исполнять.

Собаки подняли Друза глубокой ночью. Они лаяли, глухо и угрожающе рычали, раскачивали опоры загона. Друз снял со стены старый меч, в левую руку взял сальную свечу и пошел в темноту. Работники уже окружили пришельца. Оружие их было опущено, и Друз тут же понял, почему.

— Грациллоний! — воскликнул он. — Какого черта ты оказался здесь в такой час? И где ты все это время находился? Я слышал, тебя в городе нет уже десять дней.

— Так долго? — спросил обросший грязный человек. — Я и не считал. Не важно. Я пришел сюда из леса, неподалеку, и думал, что друг даст мне переночевать.

— Конечно-конечно. Входи. Сейчас подогрею вина, как ты на это смотришь? И поговорим, если ты не очень устал. Ночи сейчас длинные. Успеешь выспаться.

Утром Друз сказал жене, что пойдет с гостем в лес, к Стегиру. На это у них уйдет несколько часов. Грациллоний видел след большого зверя, поэтому они захватят с собой двух собак.

По возвращении Друз доложил, что видел следы. Животные эти давно стали редкостью в наших лесах. Они очень большие, но пугливые. Поэтому он не хотел брать людей, чтобы своими криками они их не спугнули.

— Чтобы с завтрашнего дня в лес никто не ходил, слышишь? Я пойду туда на несколько дней и посмотрю, не подвернулось ли что собакам. И не ворчи, слышишь? Если бизоны действительно где-то рядом, устроим облаву.

На следующее утро Грациллоний вернулся в Конфлюэнт на лошади, которую ему одолжили. Когда он уехал, Друз сказал жене:

— Он просил об этом не болтать, а причина, по которой он ушел в лес один, — это убийства детей. Он не мог больше выдержать разговоров, вернее, слухов о таких разговорах. Ведь это же муж его дочери!

— Это ужасно, — сказала она. — Как ты думаешь, Кэдок виновен?

— Мне все это очень неприятно, но… дыма без огня не бывает. — Друз потряс кулаком. — Клянусь телом Христовым! Кто бы ни был убийца, я скормлю его своим собакам!

— Но если он колдун, как об этом говорят, разве он не сможет остановить их?

— Господь не допустит колдовства. А мы поступим как христиане.

Несколько последующих дней Друз в том же духе разговаривал с соседями и горожанами, когда приезжал в город. Такая ярость удивила всех, кто до сих пор знал его как человека, не слишком ретивого в религиозном отношении. Черная магия, конечно, дело другое, и у Друза были свои дети, причем двое совсем еще маленькие. Поиски бизонов он, тем не менее, не прекращал, при этом брал туда каждый раз другую свору, пока в конце концов не сказал со вздохом, что они, видимо, ушли из их леса.

Разговоры о Кэдоке распространились далеко и с чрезвычайной скоростью. Все только и делали, что ждали его возвращения. Язычники, как и христиане, хотели суда и быстрой расправы. Их боги не пили человеческую кровь, не то что Христос. Они-то уж ни за что не допустили бы такого злого колдовства. Многие говорили, что Грэдлон старается защитить зятя и не допустить дело до суда. Если бы только Кэдока нашел в лесу правоверный человек! Но колдуны на все способны. Они могут и меч, на них направленный, обратить против самого же мстителя. Всех охватил безысходный ужас.

Нимета отворила ставни и открыла дверь, чтобы проветрить помещение. В дом вошел день цвета лесного голубя. Мягкий свет этот убрал из углов тени и превратил колдовские атрибуты в обыкновенные грубоватые предметы, изготовленные из дерева, камня, кожи и кости.

Они с Грациллонием сидели друг против друга, подставляя руки к горящему меднику.

— Я знаю, что ты сделал, — сказала она на языке Иса.

— Тебе ли не знать, — спокойно отозвался он.

Она покачала головой.

— Нет, не с помощью колдовства. Я просто подумала, что могло произойти.

— Расскажи мне.

— Ты пошел к человеку Руфиния и попросил его помочь отыскать Кэдока, что он и сделал. Кэдока надежно спрятали в укрытии неподалеку от фермы Друза. А Друз — твой старый боевой товарищ, в свое время ты дал ему кров, поэтому ты и обратился к нему за помощью, и он тебе, разумеется, не отказал. Затем вы постарались внушить всем мысль, что Кэдока ожидает суд, на котором ему предстоит испытание. На него напустят собак: так в Озисмии издавна поступали с преступниками. Ну а собак этих даст Друз. Тем временем он обучил своих собак тому, что Кэдок — это человек, обижать которого нельзя. Затем Кэдок вышел из укрытия, и Друз потихоньку переправил его в Конфлюэнт. Корентин и Апулей к тому времени уже знали свои роли. Вот так все и прошло.

— Ты умная девочка.

— Да нет. Но я никак не пойму, как все могли поверить в чудо. Почему никто не мог рассудить обо всем здраво?

— Потому что они хотели поверить. Люди не могут мыслить логически о вещах, которые трогают их сердце. Шла бы ты к ним, девочка. Нехорошо жить вдали от всех.

В голосе ее послышалась горечь:

— До сих пор я считала Корентина и Апулея честными людьми.

— Епископ говорит, что на то была воля Божья. Мы с Друзом и Виндоленом сделали то, что было необходимо.

— Спасли надоедливого проповедника… Прости меня, папа, но для меня и для людей он такой и есть.

— Он получил жестокий урок. Больше он не станет вмешиваться в чужую жизнь. — И добавил сурово: — Поэтому избавься от своей злобы к нему.

— Если он оставит меня в покое… Но ведь ты пошел на большой риск. А что если что-нибудь не сработало, он бы тогда погиб. Отчего бы тебе было просто не увезти его подальше?

— Это было бы жестоко по отношению к нему. Но прежде всего мы думали о людях, и Корентин, и Апулей, и я.

— Это как?

— Если бы мы не прекратили это сумасшествие насчет Кэдока, то люди стали бы искать других виновников смерти ребенка. И тогда начались бы розни. А когда мы чудесным образом доказали его невиновность, вся их ярость испарилась. И больше она не вернется. Теперь они готовы понять, что их дети просто потерялись, хотя это и трагический случай.

Она долго смотрела на него поверх тлеющих угольков.

— Да, ты король, — прошептала она.

Он вздохнул:

— Я не должен им быть.

К нему вернулась решимость.

— Я тебе приказываю: обуздай свою злобу. Молчи о нашем с тобой разговоре. Пусть память о мертвом младенце умрет вместе с его крошечным привидением. Иначе все это может кончиться для тебя очень плохо, Нимета.

Она задохнулась.

— Так ты думаешь, что я…

Он поднял руку:

— Я не хочу ничего слышать. Но бойся богов, которым ты служишь.

— Зато у тебя нет богов.

— Знаю.

— Ох, папа, — воскликнула она, — ведь это ты по-настоящему одинок!

Она вскочила на ноги и, обогнув дымящийся медник, подбежала к нему. Он поднялся, а она положила голову ему на грудь и, дрожа, крепко прижалась к нему. Он обнял ее, гладил ее волосы и бормотал что-то невнятное, как когда-то над ее колыбелью.

Каково же было всеобщее изумление, когда появился новый слух: подозреваемый объявился в Конфлюэнте. Ни один охотник не встретил его в лесу. Уж не по воздуху ли пролетел? Радушного приема ему, однако, не устроили. Трибун немедленно арестовал его по обвинению в убийстве и сатанизме. Преступнику в случае доказанности грозила смертная казнь.

Город бурлил. Кэдок утверждал, что невиновен. Свидетелей не было. Если послать его в римский суд, то, скорее всего, его отпустят. Но Апулей и Корентин не могли не считаться с мнением своих жителей. Они разрешат их Богу (или богам) рассудить этот случай, чтобы на этот счет сомнений ни у кого не осталось.

Суд должен был состояться возле городской стены. Юлия с отцом и с младенцем стояли в сторонке. Земля подмерзла, а деревья покрылись инеем. Дыхание белой струйкой уплывало в голубые небеса. Горожане, крестьяне и лесники окружили площадку, на которой должен был состояться суд. Людям приказано было оставить оружие дома. Повсюду стояли охранники, следившие за порядком. Под висевшим на юге низким солнцем блестели шлемы, кольчуги и поднятые пики.

Послышался крик. Епископ Корентин торжественно повел священников в центр площадки. В церкви только что отслужили мессу, и теперь они славили Бога под небесами. Объявили, что и язычники могли вызывать здесь своих богов, если только они сделают это незаметно.

Затем священники удалились. В сопровождении охраны привели Кэдока. На молодом человеке была крестьянская одежда, коричневый цвет ее оттенял волосы цвета платины. Стоял он прямо и бесстрашно согласился подвергнуться испытанию. Сенатор и солдаты оставили его одного.

Толпа вздохнула, как один человек. Из-под тента возле стены вышел Друз. На нем было облачение легионера. Многие из присутствующих видели его впервые. В правой руке он крепко сжимал привязь, на которой он вел вожака своры. Вслед за ним шли остальные, пестрые поджарые звери крупнее волка.

Увидев толпу, они взволновались, злобно зарычали, захлебывались воздухом, словно чуяли добычу.

Юлия схватила отца за руку. Ногти впились ему в ладонь. Он стоял молча.

Друз отпустил привязь. Громко крикнул.

— Ату! — и указал на одинокую фигуру Кэдока.

Собаки залаяли и бросились вперед. Кэдок стоял все так же.

Первые две собаки подскочили к нему. Замедлили скорость. Остановились. Обошли его кругом. Другие собаки озадаченно завыли. И тут вожак своры облизал ему руку. Кэдок наклонился и потрепал страшную голову, а потом упал на землю, читая молитвы.

Крик, словно волна, прокатился над толпой. Они рвались к месту, где на их глазах свершилось чудо. Поднятые пики не пустили их. Это тем более было кстати, что собаки ничуть не утратили своей свирепости. Человек, которому удалось проникнуть за кордон, был сильно ранен, прежде чем Друз успел кнутом и руганью взять собак под контроль. Кэдок так и остался лежать на земле.

Тогда толпа хлынула к Корентину, Апулею и Грациллонию. Мужчины рыдали не меньше женщин, или смеялись, или пели и радостно кричали. Несколько человек изъявили желание окреститься.

Юлия упала на руки отцу. Старосты и рядовые члены общины старались протолкнуться через жителей Конфлюэнта, столпившихся вокруг него, стараясь докричаться до него, дотронуться, поблагодарить, сказать ему, что он их господин, их король Иса.

Падал слабый снег. На белом его одеяле деревья казались особенно черными. Потом они растворились в серой дымке.

Что-то бормотал в тишине Стегир. Воздух потеплел. Похоже, природа приготовилась к встрече весны.

Ивы покрылись листвой, дуб и каштан выпустили первые плюмажи. Трава ярко зазеленела, а в ней, словно маленькие кусочки неба, запутались цветы огуречника. Перелетные птицы возвращались домой.

И Руфиний вернулся домой. Путешествие было тяжелым. Из Муму он на шлюпке добрался до Абоны, а затем на корабле из Дубрия до Гезориака, а потом уже — по суше через Бретань до Галлии. Он не хотел дожидаться, когда шкиперы откроют навигацию, потому что торопился как можно скорее доставить хозяину свежие новости.

Они пошли по берегу реки, чтобы никто их не услышал, и на всякий случай разговаривали на латыни. Слева от них текла Одита, стремясь, как всегда, к океану, весенний лес зеленел позади, а справа просыпались поля. На них шевелились маленькие фигурки людей и ослов. Иногда обзор закрывал цветущий кизил. В небе заливался жаворонок.

— О своих приключениях я могу порассказать немало, особенно о тех, что случились со мной в Миде, у Ниалла. Некоторые из них даже правдивые, — смеялся Руфиний. — Но это пока подождет. Самое главное — это то, что он в этом году наверняка к нам пожалует.

Позже Грациллоний расспросит его подробнее обо всем, что он слышал и видел. Пока ясно одно: ни один король варваров не сможет подготовить кампанию в секрете. Ниалл, должно быть, сообщил о своих намерениях несколько месяцев назад и приказал воинам быть наготове. По спине Грациллония пробежал холодок. — Когда? — спросил он.

— Сразу после Белтейна. Так они называют свой весенний праздник, помнишь? — Руфиний уже не шутил. — Он намерен опустошить северо-западную Арморику. Флот его не будет таким большим, как тот, что ты когда-то разбил. Они собираются нанести удар и в тот же день уйти. Прошу прощения, но большего узнать не удалось. К тому же им свойственно строить планы и менять их по ходу дела.

У Грациллония болезненно сжалось сердце.

— Нам необходимо предупредить правителя, — сказал он. — Может, он и обратит внимание, несмотря на то, что власти Турона мне не доверяют и тем паче не любят. Правда, большой роли это не сыграет. Куда нам с теперешней защитой?!

— Погоди, я еще не все сказал, — заявил Руфиний. — В самом конце набега скотты посетят Ис.

Боль стала почти нестерпимой.

— Зачем? В поисках добычи?

— Да нет, просто чтобы уничтожить. Потоп не погасил его злобу. Он поклялся снести все, до последнего камня. Приказывает пиратам и даже торговцам, находящимся под его властью, заходить по пути в Ис и крушить все, что еще уцелело. А когда он здесь окажется, легко догадаться, что и он примет в этом участие.

Грациллоний кивнул:

— Ты подтверждаешь мои мысли. Слухи к нам добираются. Но ты принес ценную информацию о нужном нам человеке. Молодец.

— Ты расскажешь об этом римлянам? — чувствовалось, что Руфиний этого явно не хочет.

Грациллоний покачал головой:

— Об этом — нет. Ты и сам держи рот на замке, не то до них дойдут слухи. Они не осмелятся послать солдат в засаду, ожидая, когда они защелкнут капкан. С их точки зрения, они поступят правильно. К тому же Ис для них абсолютно ничего не значит. Они еще подумают, что им делают доброе дело — убирают напоминание об этих берегах.

Руфиний ждал. Гравий скрипел под ботинками.

— Кроме того, — продолжил Грациллоний, — если им станет известно о моих планах, они наверняка запретят мне их осуществить. Мало того, у них появится возможность обвинить меня в предательстве и обезглавить. Ты же знаешь, военные действия — это дело армии. Обычным людям объединяться против врага запрещено. Придется обратиться к крестьянам, некоторым жителям Иса, которым я доверяю, и особенно к твоим людям, Руфиний. Сейчас они объявлены вне закона.

Придется ничего не говорить и Апулею, и Корентину. Это было ему в высшей степени неприятно. С тех пор, как они вступили с ним в сговор в деле с Кэдоком, о Руне они уже совсем не упоминали. Она была спасена, а он — нет, но они все же лелеяли надежду, и потихоньку, день за днем старая дружба возрождалась.

Вполне возможно, что они одобрили бы его планы, но он не мог подвергнуть отца Верании опасности.

Он помнил, как сильно она любит весну! По прошествии черных месяцев ликованию ее не было предела — так радовалась она кизилу и жаворонкам. Узнай она о его намерениях — как же омрачится ее душа. Ему нельзя при ней проговориться. Теперь они виделись довольно часто. Ему приходилось ломать себя, он завидовал Руфинию, умевшему прикрыть свои мысли веселой маской. Огорчать ее ни в коем случае нельзя.

Он расправил плечи. Сегодняшний день подходил для кровожадных замыслов. Много лет назад в этот день, когда Верания находилась в материнской утробе, он убил в роще своего предшественника-короля.