Служу Советскому Союзу 3

Глава 24

— Так узнал или нет? Или в твоём времени такое уже не поют? Ну, в твоей реальности…

Да, сказать, что я был слегка ошарашен, это означало бы ничего не сказать. Как будто Зинчуков схватил гитару за риф и ударил декой по башке. По моей башке.

В твоём времени… в твоей реальности…

Такое мог сказать только человек, который шутит, вот только на лице Зинчукова сохранялась очень и очень серьезное выражение. Он явно не шутил. Вечный остряк и балагур, на сей раз он было совершенно серьезен.

Но всё-таки до конца быть уверенным нельзя, поэтому я произнес:

— Да кто его знает. На лавочках с ребятами сидеть особенно времени нет, а вот на картошке такого не слышал…

— Ага, всё-таки решил слегка поломать комедию? Ну что же, товарищ майор Семен Михайлович Ерин, придется вас предупредить, что всё сказанное вами в качестве отмазки, будет принято мной как неуважение и как презрительный плевок в лицо. А ведь я немало для вас сделал, товарищ майор. Не заслужил я подобного…

Я молча смотрел на него. Ни тени ухмылки на лице, ни штриха той победной маски, которая обычно надевается усталыми следователями при разоблачении преступника. Артем Григорьевич Зинчуков не отводил взгляда.

— Как давно? — спросил я.

— Да уже прилично. Нарисовался в поезде, а потом начал подтверждать свою необычность поведением. Тогда-то мы и решили, что ты один из наших. Тогда-то и взяли на карандаш, а потом ещё и у Корнева раскрылся, как роза алая. Пантелеймон Борисович всё у тебя под гипнозом вызнал, что да как… Только вот перед фашистами зря открылся — не стоит таким ублюдкам доверять. Конечно, говна ты им перед смертью подкинул, но если бы что-то пошло не так, то ты бы вскрылся, Семен Михайлович.

Пальцы Зинчукова упали на струны и начали наигрывать какую-то незатейливую мелодию. Что-то из советской эстрады. Я мог бы поднапрячься и вспомнить название, но зачем? В данный момент у меня ум был занят другими вопросами.

— Ну что же, пришла пора знакомиться заново, — хмыкнул я и протянул руку. — Майор Семен Михайлович Ерин, мотострелковые войска…

— Полностью свои регалии можешь не называть — всё одно они остались в прошлом будущем, — ухмыльнулся Зинчуков. — Я же тоже попал в эту реальность из другого времени. Мне только и осталось, что сны по ночам, да попытки выстроить новое будущее.

Ну вот, с этой ухмылкой я снова узнаю прежнего Зинчукова. Того самого, который любитель поерничать и похохмить.

— С кем имею честь? — спросил я официальным тоном.

— Майор Артем Григорьевич Зинчуков, — пожал плечами мой собеседник. — Я хоть своё имя и меняю, но настоящее это. Так что мы с тобой коллеги, майор. Только я из народного сопротивления, а у нас подобного рода войск не было.

— Народное сопротивление?

— Да, из тех русских, советских людей, что остались в живых. В моём времени очень мало человек после атомной войны и осталось.

— Какой атомной войны? — конечно, на этот раз у меня получилось справиться с удивлением, но вряд ли хорошо, как в прошлый раз.

— Эх, майор… Давай-ка я начну сначала. В общем, организация «Гарпун» — это не простая государственная организация, как ты уже понял. Мы не подчиняемся нашим властям и действуем если не вместе с ними, то по крайней мере не против них. У нас есть в верхушке власти влиятельные покровители, которым мы предоставили неоспоримые доказательства того, что ни коим образом не хотим вредить своей стране, а напротив, являемся её патриотами. И эти доказательства настолько убедительные, что нам поверили…

— Подождите, но…

— Можно на «ты». Ты ведь когда умер, то был даже чуть старше меня.

— Хорошо, то есть «Гарпун», это организация попаданцев? И все из организации пришли из разного времени?

— Да, из разного времени, но из одной страны. И эта страна — Россия. Или СССР, как у меня и Вягилева.

— Вы… Ты сказал, что после атомной войны осталось помиллиарда человек?

— Да, в моей реальности Карибский кризис не смог разрешиться положительно, как он сделал это здесь. У Вягилева после Хиросимы и Нагасаки атомная волна накрыла Ростов и Воронеж… У других людей тоже были обстоятельства… У тебя тоже на ниточке всё колеблется…

— И вы объединяетесь вместе, чтобы…

— Чтобы не произошло больше подобного. Мне порой кажется, что это Земля выдергивает нас из нашего хренового будущего и забрасывает в прошлое, чтобы сыны её сумели исправить произошедшее. Чтобы не умерла цивилизация, а отправилась покорять космос, как повзрослевшие дети уходят от матери, чтобы распространить её частичку в другие миры. Чтобы не пропала напрасно работа по селекции человечества…

— Мудрёно говоришь, — хмыкнул я.

— Может и мудрёно, — покачал он головой, — но у меня только такое оправдание всему происходящему. Но, это не всё… Как и в случае с добром и злом, из нашего хренового будущего в прошлое переходит не только патриот одной страны, но… Но и человек с другой стороны. Дается шанс и этот шанс дается двум людям.

— Подожди-подожди, то есть получается, что из моего времени пришел не только я, но и ещё кто-то?

— Да. И этот кто-то начал себя выдавать активнее. Вот, появились песни из твоего времени. Я сразу заподозрил в этих напевах неладное, у нас всё больше поют о светлом будущем и подобные песни не приветствуются. Вон, даже Бродского за похожие стишки выслали из страны, а уж за подобные песни…

Я усмехнулся. В моём времени песни Цоя ценились за призыв к переменам, к переделу старого и глобальному обновлению. Это потом уже были сняты розовые очки, а страна осталась у разбитого корыта, но в конце восьмидесятых, начале девяностых эти песни-призывы слушались многими. Да и после они не потеряли своей актуальности, но стали более аполитичными. Этакими выражениями мыслей "последних героев".

Уже после случившегося можно было остановиться и прикинуть путь, начавшийся так бравурно, и едва не закончившийся погребальным маршем. Можно было оглянуться на то, что мы натворили с помощью, а часто и по указке западных друзей. Но начало было мощное. В то время "Хочу перемен!" звучала из каждого утюга. Причем смысл этой песне придали уже сами слушатели, а Цой ещё удивлялся: «Когда началась гласность, все как с цепи сорвались говорить правду. А в наших песнях нет никаких сенсационных разоблачений, но люди по привычке пытаются и здесь найти что-то этакое. И в результате „Перемены“ стали восприниматься как газетная статья о перестройке».

Но этому всему только предстоит случиться… Если всё-таки предстоит…

— Артем Григорьевич, да, это песни из моего времени. Под их звучание началось разорение страны, поэтому они и врезались в память народа как не только песни молодости, но и как неудавшаяся попытка стать лучше. Вроде как герой вышел против дракона, но как бы честен и силен не был герой — дракон оказался хитрее. Но это всё может звучать в будущем, а не сейчас!

— Это может означать только одно — твой оппонент по возвращению приближается. И даже запустил музыкальную пропаганду в молодые умы.

— Приближается?

— Да, приближается. Рано или поздно, но вы должны будете сойтись в одном месте. И из этого места уйдет только один из вас. Земля дает шанс на спасение, но… ты же знаешь про закон всемирного равновесия? Если где-то убудет, то в другом месте обязательно прибудет. Вот и тут, если вернули тебя, то вернули и другого, чтобы не нарушать тонкую структуру. И в наших интересах, чтобы ушел ты.

— В интересах "Гарпуна"?

— Нет, в интересах страны и мира.

Я помолчал. Зинчуков продолжал наигрывать на гитаре незатейливую мелодию. За окном просыпался субботний Ленинград, люди выходили на улицу, неторопливо шли по магазинам, топтали свежевыпавший снег. Вряд ли кто их этих людей догадывался о нашем разговоре. У людей были другие заботы и дела.

— Ты сказал, что Вягилев пришел в этот мир после атомной войны?

— Да, в его времени человека, который передал Советскому Союзу чертежи и всю информацию по ядерной бомбе, Адамса Артура Александровича раскрыли. Его выдворили за пределы Америки, а после того, как Гитлер начал проигрывать, на двадцать крупных городов Советского Союза были сброшены триста ядерных бомб и двадцать тысяч обычных. Американцы тогда назвали эту операцию — "Троян"…

В своё время я читал про это, но чтобы американцы всё-таки решились на подобный шаг…

После войны тогда начался передел мира, но не всем он пришелся по вкусу. Отношения между союзниками медленно, но неуклонно ухудшались. В советской прессе появлялось все больше гневных статей, которые содержали карикатуры Кукрыниксов и Бориса Ефимова, обличающие «поджигателей войны». Американская пресса отвечала идеологическими атаками на Советский Союз. При этом яростной словесной перепалкой в прессе дело не ограничивалось. Высшее руководство США всего через несколько месяцев после завершения Второй мировой войны обратилось к военным с указанием разработать планы нападения на Советский Союз. Вот такое вот коварство от бывших союзников по антигитлеровской коалиции.

Только ядерный молот в ответ сдержал порывы мирового жандарма. Похоже, что в мире Вягилева мировой жандарм всё-таки решился нанести удар.

В памяти сами собой всплыли кадры документальной съемки из Хиросимы и Нагасаки. Вот только территория нанесения удара сместилась на много километров западнее.

Как там было в моём времени?

На взгляд американских военных стратегов, момент после Великой Отечественной наступал самый подходящий. СССР заплатил за победу в войне более чем двадцатью семью миллионами жизней, в то время как США потеряли в войне менее полумиллиона своих граждан. Одновременно с этим индустриальный потенциал штатов не только не пострадал от боевых действий, но и неизмеримо увеличился, благодаря огромному количеству военных заказов. В конце Второй мировой войны на долю США приходилось две трети всего мирового промышленного производства и половина всего объема выплавки стали.

Уже четырнадцатого декабря сорок пятого года Объединенный комитет начальников штабов США издал директиву, в которой, среди прочего, отмечалось: «Наиболее эффективным оружием, которое штаты могут использовать для нанесения удара по Советскому Союзу, являются имеющиеся в наличии атомные бомбы». Планы, которые создавались в тот момент времени, предполагали добиться решающего успеха в первую очередь за счет массированного применения атомных бомб и бомбардировок территории СССР, что должно было подорвать экономический потенциал страны и вызвать психологический шок у армии и населения. Правда, признавалось, что психологически бомбардировки могут наоборот привести к сплочению населения СССР вокруг своего правительства.

Начиная с конца сорок пятого года, один военный план войны с Советским Союзом неизменно сменялся другим. При этом каждый из этих планов обещал американцам безоговорочную победу в войне. Аргументов для проявления оптимизма по поводу возможного конфликта было достаточно, и самый главный заключался в том, что у Вашингтона на тот момент уже была готовая атомная бомба, а Москва это страшной силы оружие только создавала.

И вот убрали Адамса, патриота, легендарного разведчика, человека от которого действительно зависело очень многое, и решили-таки нанести удар…

— Русских осталось меньше миллиона. Улицы были завалены обожженными трупами, воды превратились в отраву, а на земле перестало что-либо расти… И такое же было у меня… когда Карибский кризис не смогли разрулить. Небо тогда было красивое, вот только эта красота длилась недолго…

Зинчуков замолчал, прихлопнул струны ладонью, резко оборвав наигрыш.

— Те, кто остались в живых, оказались под оккупацией "миротворческих сил". Да, Семен, именно так они себя и назвали — миротворческие силы! Европейские гиены во главе с американскими шакалами быстро заняли основные территории, подмяв под себя основные жирные куски. Японцы и китайцы тоже заняли "освобожденные от недемократического населения" территории. Мало кто на Земле не захотел отхватить кусочек от мертвого медведя… Вот только рано радовались захватчики, русские не сдаются… — Зинчуков говорил, уставившись глазами в сервант с обязательными расписными чашками, но видел явно не посуду. — Те, кто остался, организовали сопротивление. Мы развязали партизанскую войну, благо, что опытных людей из времен Великой Отечественной хватало. И пусть мы были обречены на смерть, но сражались до конца и никто не думал отступать… Меня убило разрывом фугасной бомбы, когда шли в атаку. Вягилева расстреляли… В общем, все мы пришли в этот мир с обожженными душами, знающие и видящие, что нет на Земле у советского гражданина друзей, что есть только акулы, который ждут, пока мы оступимся.

— Ты говорил про людей, которые пришли с вами. Ну эти, антагонисты… Кто они?

— Кто они? — хмыкнул Зинчуков. — Это профессиональные провокаторы, организаторы революций, люди, которые ненавидят Советский Союз всеми фибрами души. Те, кто ни перед чем не остановятся в достижении своей цели.

— А вот как быть со мной? У меня же атомной войны не случилось, — спросил я, когда Зинчуков снова уткнулся взглядом в зеркало серванта.

— Да? Не случилось? А во время твоих "девяностых" число убытка населения — десять миллионов. Это как? Это ведь треть тех, кто умер на войне. Распад Советского Союза, разворовывание и расхищение в астрономических масштабах, спаивание и подсаживание на наркотики — это тоже один из элементов войны. Гитлер в сорок втором году сформулировал основы оккупационной политики на завоеванной восточной территории. В своей краткой директиве он написал всего три предложения: "Необходимо свести славян до языка жестов. Никакой гигиены, никаких прививок. Только водка и табак". Вся социальная программа для народов на завоеванных территориях: ни школ, ни учителей, ни кино, — только водка и табак! Но Гитлер был враг и знал, чего хотел. Он знал, что водка и табак выведут ненавистных ему славян через одно поколение, без всяких крематориев и газовых камер. Вот если бы в твоём времени не пришли к власти патриоты, то так бы и случилось. Или нет?

Я вздохнул. Кто-то смотрит на девяностые с восхищением, словно это было время свободы и вседозволенности, кто-то с горем и осуждением. Я же смотрел так — это было время, когда страна катилась в пропасть и почти что рухнула в глубину, но всё-таки опять, как было в истории не раз, остановилась на краю и пошла вспять.

Может быть и прав был генерал-майор Миних, который произнес фразу: "Россия управляется непосредственно Господом Богом. Иначе невозможно представить, как это государство до сих пор существует".

И всё-таки начала выкарабкиваться. Потихоньку, понемножку, но начала приходить в себя. Однако, "друзья-предатели" не могли оставить попыток развалить мою страну. Не могли и не хотели. Сильна в них ещё была кровь колониальных завоевателей.

"Водка и табак"… На ум пришел дурацкий сериал "Интерны", в котором герои то и дело дымили в курилке, а потом, когда запретили демонстрацию табака, начали в каждой серии показывать коньяки, водку и прошлое. "Только водка и табак"… И всё это под пошлые смешки и шутки ниже пояса.

— Я правильно понимаю, что и Вягилев и ты в своё время встретились с пришедшими из ваших миров?

— Встретились. И остались живы, — кивнул Зинчуков. — И тебе придется рано или поздно встретиться. Лучше всё-таки пораньше, пока тот, второй, не успел натворить множества дел.

— Судя по всему, он практикует воздушный терроризм? — спросил я в раздумьях.

— Да, судя по всему, — снова кивнул Зинчуков. — И умеет внушать людям свою волю не хуже Корнева. Так что попался тебе серьезный противник, Семен-Михаил. Правильно сделал, что начал заниматься спортом. Вижу, что раздался в плечах, подобрался и постройнел. Прямо хоть сейчас на плакат ГТО!

— А вот то, что мы ездили в Германию, что делали другие дела, это что… Тоже связано с нашим недругом?

— Да. И ещё, чтобы обрести нужные инструменты давления на будущий немецкий флагман власти. Эх, Семен-Семен, многое предстоит ещё сделать, а времени порой так мало…

— Операция в Чили… Она тоже связана с моим недругом?

— В Чили? Может быть, — пожал плечами Зинчуков. — Однако, мы ничего не успели сделать и поэтому узнать сможем только позже. Если вообще сможем это сделать. Пока же… Пока же налаживай связь с Дамировым. Вдруг он приведет тебя к твоему "закадыке"?