Слезы Авраама

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Второе солнце

Стефани Джеймс стояла в пробке и ругалась. За последний час её машина не проехала и десяти футов, Индепенденс Авеню превратилась в парковку, многие попросту бросали свой транспорт. Вашингтон нынче не самое лучшее место.

— Поиск по сети, — громко сказала она. — Свежие события. Главные новости.

— Нет соединения с сетью, — сказал бесстрастный женский голос.

— Радио, — сказала Стефани.

— Не удается поймать сигнал.

— Позвонить домой! — приказала Стефани.

— Звонок домой. Невозможно. Попробуйте позвонить позже.

— Арррр. Да, что ты вообще можешь, сука?!

Стефани нравилась её машина, маленькая компактная, очень удобная, когда нужно было припарковаться. Машина стоила больше, чем она могла позволить, но кожаные сидения и приборная панель из красного дерева неизменно радовали её, когда она засыпала прямо в салоне после трудного рабочего дня на Капитолийском холме.

Но сейчас она была совершенно беспомощна и, даже кожаные сидения ничем не могли порадовать. Сначала она отучилась в колледже в Вандербильте, затем на юридическом факультете в Гарварде. Она предполагала, что работа помощником в Конгрессе будет хорошим стартом для собственного дела. Она всё делала правильно. Молодая девушка была вынуждена пропускать весенние каникулы и вечеринки, готовясь по ночам во время учебы в колледже. Планировала карьеру. И теперь торчала в пробке посреди Вашингтона, когда в стране разразилась настоящая война.

Её начальник, сенатор Бертрам, бросил её, уехал, даже не попрощавшись. Она вкалывала вместе с ним по ночам, держась только на ведрах кофе, энергетиках и вере. Она верила в него. Он был великим человеком, говорила она себе, провидцем и патриотом.

Сенатор заглянул в ее кабинет перед самым отлетом из Вашингтона.

— Выбирайся из города, Стеф, — бросил он и, буквально, выбежал из здания.

— Погодите! Сенатор!

— Нет времени! — крикнул он через плечо, стуча каблуками по кафелю. Он убежал, а она осталась стоять, чувствуя себя одураченной.

Сенатор Бертрам представлял штат Теннеси, и ходили разговоры, что его прочат в президенты. Он был честным и благородным человеком, человеком потрясающей выдержки. Стефани раньше не доводилось видеть кого-либо, чей самоконтроль не позволял даже вспотеть. Он всегда был строг и спокоен. Но он сбежал из собственного офиса, вероятно, улетел на личном самолете, бросил на произвол судьбы весь остальной персонал. Конгрессмены бежали из здания, словно крысы с тонущего корабля.

Она стояла в пробке, рассуждая, чем она думала, когда решила сесть за руль. Большинство её коллег выбрали пеший путь. Но она не могла просто взять и бросить машину. Не могла и всё.

Над головой пролетел вертолет. Стефани видела, как в небе барражировали десятки беспилотников. Около Мемориала Линкольна, солдаты, полиция или FEMA[11], Стефани не могла разглядеть, пытались сдержать толпу демонстрантов и пикетчиков, которые жили там последние несколько месяцев. Они восседали на лошадях, и, кажется, поливали толпу слезоточивым газом. Ей даже послышался взрыв петард. На повороте, на столбе висели камеры дорожного движения. Она показала одной из них средний палец.

Стефани помогла написать проект резолюции, который подписал сенатор Бертрам. Она рассматривала это занятие, как интеллектуальное упражнение, ряд мер и доводов, которые заставили бы противоположную сторону считаться с ситуацией. Она находила нужные цитаты в федералистских газетах, записях Линкольна, пресс-конференциях Рейгана, постановлениях Верховного суда. На общение в сети, просмотр новостей, даже на общение с коллегами времени совсем не оставалось. Она постоянно сидела в офисе. Стефани ждала от демократов, если не капитуляции, то, по крайней мере, переговоров, каких-то уступок. Доводы сенатора Бертрама были доходчивыми и взвешенными. Он не настаивал на отделении, он философствовал.

Послышались ещё хлопки петард. Зазвенела сигнализация на нескольких машинах. За этим последовало нервное гудение клаксонов. Город находился в осаде, она не слышала этих звуков с самого детства, проведенного в Оклахоме. То было предупреждение о торнадо. Но здесь небо было чистым, да и не было в столице систем предупреждения о торнадо.

— Включена сеть аварийного предупреждения — сообщила машина.

Изо всех колонок одновременно раздался писк, затем мужской голос сказал:

— Работает сеть аварийного предупреждения! Работает сеть аварийного предупреждения! Это не учебная тревога!

Затем уже другой голос произнес:

— Всем немедленно пройти в убежища! Если вы можете добраться до противорадиационного убежища, сделайте это немедленно. В центральном районе расположено несколько убежищ. Если ближайшее убежище для вас недоступно, ищите укрытие в подвалах. Президент объявил военное положение. Не покидайте зданий.

— Какого хрена..? — воскликнула Стефани.

— Работает сеть аварийного предупреждения… — сообщение пошло по второму кругу и Стефани выключила радио. Люди выбегали из машин, торопились вниз по улице. Вне её машины царил хаос. Она не могла бросить машину. Не могла.

Она продолжала сидеть, пока мимо нее бежали кричащие люди. Когда в небе зажглось второе солнце, она ослепла, но не успела этого осознать, потому что была сметена вместе с машиной ударной волной. Последней её мыслью были слова: «Твою ж мать!»

Эй Вонг поднималась домой напуганная и смущенная. Учителя собрали всех в актовом зале и сказали, что сегодня занятий не будет. Что можно идти по домам. Учителя никогда такого раньше не говорили. Отец рассердится.

Сан-Франциско был холодным серым городом, даже по утрам тут стоял туман. Учителя ничего не стали объяснять, они выглядели напуганными, словно хотели сейчас оказаться в другом месте. Эй хотела остаться после учебы и позаниматься. Через две недели у неё концерт, а она была совсем не готова.

Отец отдал её в лучшую частную школу, и он будет очень недоволен, если она придет слишком рано. Но, может, он не узнает, может, бабушка не расскажет ему. Но она знала, что будет иначе. Отец вернется с работы уставший и, как всегда, отстраненный и холодный. Она уже даже чувствовала его недовольный взгляд. Она постоянно разочаровывала его, в основном, потому, что была девочкой. Он хотел сына и ей казалось, он никогда не простит того, что у него родилась дочь.

Эй не знала, что творится вокруг, и, в свете того, что ждало её дома, её это не особо и волновало. Она слышала обрывки разговоров одноклассников. Она слышала, что Вашингтон подвергся нападению, что началась война. Но Эй никогда не интересовалась политикой, не следила за новостями, вместо этого, у нее в голове звучала музыка. Эта музыка заглушала шум внешнего мира, разговоры одноклассников, речи учителей.

Эй было семнадцать и она была очень талантливой девушкой. Скоро она поступит в Джульард[12] и обретет свободу. Будет жить отдельно. Её будут окружать такие же серьезные и одаренные люди, как она сама. Ей не придется чувствовать себя изгоем, непрекращающийся концерт в её душе уже никогда не стихнет. Она сможет создавать величественные шедевры, и отец, наконец, сможет гордиться ей. Она сможет дотянуться до людских сердец, заставить их прочувствовать. Она ещё ни разу не целовалась и считала злой иронией то, что её имя означало «любовь». Её любовью была музыка. У неё ещё будет время на отношения, когда она повзрослеет. Когда сделает всё, что хотела.

Она не слышала звука приближающейся ракеты. Даже, если и слышала, музыка внутри заглушила этот звук. В одно мгновение она шла домой, отгородившись от всего мира музыкой, с тяжелым, полным книжек, рюкзаком за спиной, одетая в синюю клетчатую юбку, а в следующее, она уже взмыла в воздух, объятая пламенем. Музыка стихла, осталась лишь тишина.

Леон Смит решил сделать перерыв. Весь день он провел с электропилой в руках, равняя деревья на аллеях богатеев. Руки тряслись, а лицо сильно обветрилось. Он рвал задницу, работая шесть дней в неделю, но всё равно, с трудом мог прокормить детей и оплатить все счета. А здесь, на бульваре Белль Мид жили богатеи, чьи предки, скорее всего, были рабовладельцами, которые самого Леона, наверное, до сих пор считали своей собственностью. Они расхаживали по своим уставленным колоннами особнякам, в компании ухоженных белых жен, а вокруг суетилась прислуга. Он никогда не сталкивался с расизмом, пока не переехал в Нэшвилл и не начал работать на богатых белых.

Он вырос в Гарлеме[13] и всю жизнь был окружен черными парнями. В церкви, в школе, в магазинах, на игровой площадке — повсюду только черные. Он четыре года прослужил в армии, но никогда не испытывал… ничего такого. Что люди считали тебя каким-то ущербным. Что он никогда не был достаточно хорош, что бы ни делал.

Он следил за новостями, смотрел трансляции в сети, обсуждал происходящее с друзьями и сослуживцами. В армии он был окружен белыми, черными, латиноамериканцами, азиатами и никому до этого не было никакого дела. Он знал, что расизм существовал, но, в отличие от многих своих друзей, никогда с ним не сталкивался. Не знал, что может существовать такая жестокая первобытная ненависть. Теперь узнал.

Например, его начальник, Гарри Уилсон. Деревенщина из Ноксвилля, который выслуживался перед клиентами, унижая работников.

— Они иногда ленятся — говорил он. — Иногда приходится щелкнуть кнутом — и женщина с крашеными волосами, искусственными ногтями, силиконовыми сиськами, у которой в гараже стоял шикарный «Мерседес», улыбалась и приглашала его на стакан холодного чая. Гарри вообще никогда сам не работал. Всю работу он оставлял на «этих боев»[14].

Когда Леон жаловался на скудную плату и плохое лечение, Гарри пожимал плечами и говорил:

— Никто тебя не держит. Вперед. Удачи в поиске новой работы.

Леон чувствовал себя, словно в ловушке. Другой работы не было. Он работал каждую неделю, весь год напролет. Гарри был ужасным начальником, но он, хотя бы платил и платил немногим больше, чем минимальный оклад. Леон злился, но раз за разом вставал и шел на работу. Он проглотил свою гордость и гнев и летом вынужден был мокнуть от пота, а зимой мерзнуть до зубовного стука. Он был молод, всего тридцать, но чувствовал себя намного старше. Он приходил домой и после быстрого душа падал в кровать, а жена говорила ему, какой же он замечательный, как она гордится им, какой он пример для сыновей, а он лежал так до самого утра, чтобы на следующий день повторить всё по новой.

Он слез с дерева и отцепил страховку. Повсюду владельцы роскошных, утопающих в зелени домов спешно забивали свои полноприводные внедорожники вещами. Они двигались быстрее, чем обычно двигались богатые люди. Он заметил, что Хесус и Доминик тоже слезли с деревьев. «Общий перерыв, значит. Ладно».

Леон подошел к грузовику, полному оборудования для стрижки деревьев, чтобы выпить горячего кофе из термоса. Мэри всегда заботилась, чтобы у него зимой всегда с собой был полный термос с чем-нибудь горячим.

Он заметил сидящего в кабине Гарри. Ничего удивительного. Гарри будет сидеть весь день и смотреть порнуху, а потом этими же руками здороваться с домовладельцами. «Я тебе никогда руки не подам, похотливый ты ублюдок». Позади себя, на подъездной дороге Леон услышал, как всхлипнула женщина и закричал мужчина. Он обернулся. Парень в костюме и при галстуке орал на свою жену. У машины кучей был свален багаж. Леон не слышал, о чем они разговаривали, ему не было до этого никакого дела. Парочка засранцев, наверное, ведет дело к разводу. Цепная пила была очень тяжелой и он поставил её на землю. Где-то неподалеку звучала полицейская сирена — очень необычное дело для Белль Мид. Возможны проблемы. Он не был за рулем, поэтому решил, что копы ехали не по его душу.

Из машины вышел Гарри. Он выглядел взвинченным. Более нервным, чем обычно, шарил повсюду глазами, будто не знал, на чем сконцентрироваться. Леон приготовился к ругани.

— А, Лео. Рад, что ты слез.

— В чем дело?

— Похоже, сегодня мы закончим пораньше — Гарри никогда такого не говорил. Вообще, ни разу.

— С чего бы? Мы ещё даже близко не закончили.

— Ну, да — Гарри мял руки — но некоторые домовладельцы считают, что мы закончили. Они не хотят больше, чтобы им стригли газоны и обрезали деревья.

— Ага — кивнул Леон. — И чего делать теперь? — Гарри нервно теребил бляху на ремне. Леон стоял от него всего в паре шагов. Гарри смотрел в пол, на деревья, куда-то за спину Леону. Его рука нервно теребила конец кожаного ремня.

— Короче, я слышал, что в Уэст-Энде грабанули банк вчера. Копы повсюду рыщут. Ищут вооруженных грабителей. Тут небезопасно.

— Так, ты сваливаешь?

— Ну, да. Слушай, может, вы сами доберетесь до дома? Я не смогу подбросить вас до магазина.

— Да, ладно, Гарри. Не пори херни! — Леон надеялся, что остальные парни подойдут и встанут рядом с ним. Гарри выглядел так, будто хотел испариться. Он был напуган. «Что за херня?»

— Мне пора идти — сказал Гарри, пятясь назад.

Мимо них серебряной молнией пролетел «Мерседес». Свистя шинами, он выехал с бульвара Белль Мид. Леону пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы его не сбили.

— Что за херня, э? — спросил Хесус. — Ты не можешь нас тут бросить.

— Не подходи! — Гарри пятился назад, огибая грузовик.

— Хера с два! — крикнул Доминик, пытаясь ударить его в лицо. — Никуда ты не…

Гарри вытащил из-за пояса револьвер. Его лицо было красным и злым.

Леон шагнул вперед, скорее, на рефлексах, чем осознанно. Он вспомнил то, чему его обучали, по крайней мере, часть этого. Он думал схватить его за горло, сдавить его, но не стал. Кулак врезался в лицо Гарри. В этом ударе заключался весь накопленный за год гнев, тренировки, отчаяние, возмездие, расплата за унижение. Гарри подлетел в воздух и приземлился затылком на бампер грузовика.

Леон подошел к нему и поднял с земли никелированный Смит-и-Вессон.357, убрал его в карман и посмотрел на теперь уже бывшего начальника. Гарри не двигался, а просто лежал и смотрел на него удивленными пустыми глазами.

— Ох, блин, он умер. Ты его убил — сказал Доминик.

Леон посмотрел на Гарри Уилсона. Доминик прав. Может быть, виноват хромированный бампер, может его удар свернул ему шею. Леон ощутил удушье. Ему было жарко, даже, несмотря на то, что изо рта шел пар. Звук сирен становился всё ближе.

— Ещё один дохлый селюк — сказал Хесус. — Так ему и надо — затем сказал несколько слов по-испански, которые Леон не понял, но догадывался об их смысле.

Леону хотелось проблеваться. Он ненавидел Гарри Уилсона, но убивать его не хотел. Он ещё никогда никого не убивал.

— Он собирался пристрелить вас — сказал Леон. — Почему он медлил? Что за херня, вообще?

— Не знаю, братан, но надо сваливать — сказал Хесус. — Повсюду копы. Им не нравится, когда какого-нибудь белого валят посреди бульвара Белль Мид. Тебя живо повяжут.

— Ага — согласился Леон, глядя в мертвые глаза Гарри Уилсона. Его трясло. Гнев, сожаление, страх и неопределенность приковали его к месту, рядом с красным грузовиком и мертвым Гарри Уилсоном, лежащим рядом. Нужно было что-то делать, но он не знал, что именно. Уж точно не стоять и не тупить, ожидая, пока приедет полиция и посадит его за решетку до конца жизни.

— Сейчас валить! — крикнул Доминик, обходя грузовик. — Если ты собираешься торчать тут, пока тебя не повяжут, то, давай, без меня.

Хесус и Доминик обошли Леона и залезли в кабину. Леон стоял и смотрел на убитого им человека. Вокруг не было свидетелей из числа белых, которые смогли бы убедить власти. Он проведет в тюрьме много времени, до тех пор, пока не свершится суд. А жена и дети будут голодать. Даже если он сразу попадет в суд, вряд ли он оттуда выйдет. Он был подозреваемым в убийстве. Минимум, десять лет на нарах.

— Мы сваливаем!

— Хорошо — ответил Леон. Сирены продолжали выть. Он подошел к телу Гарри Уилсона и снял с него пояс, который вместе с кобурой нацепил на себя. Пистолет он вложил в кобуру. Поверх он накинул куртку. Оружие было ощутимо тяжелым. Он не был до конца уверен, зачем ему забирать пистолет. В копов он стрелять не станет, это уж точно.

Словно деревянный солдатик, он залез в кабину, тело не слушалось, будто незнакомое. Он уселся на водительское место и завел машину. «Собрались сваливать, но решили, что за рулем буду я, да? Я еду домой, к жене и детям, и никто не меня не остановит»

Маршал, чьё настоящее имя было Джесси, но он настаивал, чтобы его звали Маршал, ликовал. Война между захватчиками и настоящими американцами, наконец, началась. Война между дающими и отнимающими, между производителями и халявшиками. Именно так. Джесси был готов к войне, потому что он ждал её всю жизнь. Они захватили всю страну, ему казалось, что он в опасности с самого рождения. Они захватили школы, правительство, даже его родной район.

Его дом не был выстроен из старых блоков. Во дворе не валялись ржавые остовы машин, он не зарос травой и не был завален детскими игрушками, унитазами и рваными диванами. В нем не было ничего, на что обычно кивали при споре различные либералы. У него был респектабельный двухэтажный дом, за аренду которого он платил аренду, потому что его дедушка не был достаточно смышлен, чтобы выкупить землю. Он следил за новостями и ждал, уверенный, что это случится. Случилось именно то, о чем он частенько любил говорить за рюмкой в баре. Глядя прямой эфир, он издал нечто похожее на боевой клич:

— ОДААААААВАШУМААААТЬ — прокричал он в экран. Дикторы молчали, но Маршал, чье настоящее имя было Джесси, не молчал.

— Тенессииииии! — кричал Джесси. Через завалы пустых пивных банок он прошел к шкафу с оружием. Там хранился 12-мм дробовик, и именно он-то и был ему нужен. Он продал и раздарил большую часть арсенала отца. Но этот он оставил.

По утрам он смотрел новости в Антиохийском[15] общественном клубе — мрачном баре, где он мог напиваться до посинения, засыпать и не бояться, что кто-то стащит его курево. Там собирались такие же простые парни, как он. Соль земли. Ему даже позволили платить за пиво талонами на еду и чеками по инвалидности. Завсегдатаи бара стали его семьей. Из окон, стоявших на парковке пикапов, торчали разнокалиберные стволы. На бамперах были наклеены флаги Конфедерации и лозунги «Немедленное отделение!».

Он знал, что этот миг настанет и разочаровывало лишь то, что отец не дожил до этого дня.

«Я ещё в школе играл в футбол со студентами. Был быстрым и опасным, как говорили старики. Бодрым и прожаренным. Талибы забрали у меня стопу, а мексиканцы работу. Но пришла война».

Он так часто повторял себе эту ложь, что даже поверил в неё сам. Он пытался записаться в армию, но его не взяли. В школе он грел скамейку запасных, и ни с какими студентами не играл. Но байки отлично шли под халявное пиво и этой фальшивой жизнью, этими байками он нашел себе новых друзей и стал тем, кем никогда не был.

«Ладно, пидоры! Мой черед!»

Маршал достал дробовик из шкафа и пошел искать той битвы, той судьбы, которую всегда искали люди, вроде Джесси, требовавшего, чтобы его звали Маршал.