Скованный Прометей

6. Кондотта

Мыс Тенар

Всякий знает, что полуостров Пелопоннес напоминает Посейдонов трезубец. В южной своей части он вонзается в море тремя огромными выступами, средний из которых оканчивается мысом, носящим имя Тенар.

Место это довольно мрачное. Путешественникам здесь показывают пещеру, ведущую прямиком в Аид. Именно из неё в стародавние времена Геракл вывел трёхглавого пса Кербера. Время от времени находится дурень, желающий проверить правдивость этих рассказов, но со времён великого героя больше никто этим путём в подземное царство не проник. А если и проник, то назад уж не вышел. Тех же, ущербных умом, кто уверял, будто куда-то они там пролезли и что-то видели, многократно ославили, как лжецов, ввиду отсутствия доказательств.

Со времён Геракла прошло немало времени, и ненаселённый прежде угол теперь отличался многолюдством. Здесь стоял храм Посейдона Асфалея, служивший убежищем беглым спартанским илотам. В близлежащих удобных гаванях, Ахиллее и Псамате, во множестве останавливались купеческие корабли. А ещё тут располагался постоянный лагерь наёмников.

Он существовал уже около ста лет и за это время превратился в настоящий город, подобных которому в Элладе (да и не только в ней) не сыскать. Каменных строений тут немного. Вместо однообразных домиков лагерь пестрил шатрами всевозможных расцветок, от скромных полотняных, выбеленных на солнце, до богатых, выкрашенных в кричащие цвета. Поселение постоянно меняло форму, то увеличивалось, то уменьшалось.

Каждый год в конце зимы лагерь разбухал неимоверно, наполнялся народом, кормившимся с кончика копья. Наёмники всех мастей собирались на Тенаре в ожидании нанимателей. Те не заставляли себя ждать. Тут бывали стратеги, тираны и даже цари, не говоря уж об их многочисленных поверенных. Тут можно было за полдня купить целую армию. Были бы деньги.

Вся эта пёстрая орава, скучавшая в ожидании отправки на какую-нибудь войну, постоянно хотела жрать, поэтому на Тенаре располагался ещё и один из самых многочисленных в округе рынков. Сюда ежедневно гнали скот, ежечасно сгружали с кораблей хлеб и прочие припасы. Большинство каменных строений на мысе были питейными заведениями, а также домами утех.

С наступлением зимы те мистофоры[40], которым некуда было больше податься, подтягивались в своё привычное обиталище, если, конечно, им удавалось пережить летнюю кампанию и не застрять где-нибудь на чужбине. Бывало, наниматели начинали сговариваться с наиболее авторитетными вождями уже с осени, чтобы по весне получить полностью сформированные отряды. Обычно к лету Тенар пустел, но в этот раз получилось иначе. Больших войн ни в Элладе, ни в отдалённых уголках Ойкумены не велось. Длительное бодание афинян с македонским царём Филиппом затихло (хотя и не прекратилось совсем), да к тому же подошло время очередных Игр в Олимпии, когда все эллины задумывались о том, что неплохо бы вложить мечи в ножны, ибо воевать сейчас — большой грех.

На сей раз на Тенаре одних только мистофоров собралось около пяти тысяч человек. Приехало четверо ксенагов[41]. Трое из них люди известные: афиняне Аристогейтон и Афинодор, родосец Ликомед. Четвёртый — Агафон из Пидны, македонянин. Вот его мало кто знал, обитатели Тенара привыкли, что от Филиппа ксенагом приезжает Эврилох-линкестиец, но пронёсся слух, будто он теперь назначен иеромнемоном[42] в Дельфах.

Ксенаги друг с другом общались вежливо, Аристогейтон даже устроил небольшой симпосион, куда пригласили и Агафона, даром, что враг. Никто вербовку не начинал. Мистофоры предположили, что ксенаги ждут окончания Игр, хотя это было необычно, в прошлые годы Игры торгу за копья не препятствовали.

Наёмники нервничали, у многих кончались деньги.

— Эй, Главк? Слышь, что там говорят-то? Дело-то будет? Ну хоть какое-нибудь? На Эвбее-то что, всё уже?

— Да пёс его знает, — пожал плечами грамматик[43] наёмников, этолиец по имени Главк, муж лет тридцати, загорелый дочерна, что твой эфиоп, — вроде всё. Говорят, Каллий лёг под афинян, а Филиппу будто бы насрать.

— Да ладно? — недоверчиво отстранился вопрошавший, мужчина одних лет с этолийцем, но выглядевший старше, чему виной была приметная седая прядь в волосах. — Чего тогда Филипп в позапрошлом годе так за неё бодался?

— Так, это как? Ты там был?

— Не, рассказывали.

— Ты, Патрон, больше слушай досужих болтунов. Плевал Филипп на эту вашу Эвбею, ему фракийские дела важнее.

— Ага, плевал, щас, — влез в разговор наёмник, подошедший с Патроном, — если бы плевал, хрен бы послал Пармениона. Парменион ему кто? Правая рука!

— И много ли македонян царь послал на Эвбею с Парменионом? — насмешливо спросил Главк и сам же ответил, — ни одного!

— Эврилоха ещё, — напомнил Патрон.

Несколько человек, подошедших послушать, засмеялись.

— Ну да, вот рать-то великая, целых два стратега!

В начале лета пришли новости, что большое македонское войско стоит лагерем возле Кардии. Знатоки сразу же "раскусили" намерения Македонянина:

— Ну вот видите, стало быть, Филипп снова будет за Херсонес Фракийский с афинскими клерухами[44] перетирать. Как в том году. Скоро, братья, работа будет.

— А ты, Главк, за кого встанешь? За афинян или Филиппа?

— Да мне как-то насрать. Кто больше заплатит.

Патрон, услышав эти слова, поморщился и сплюнул.

— А я вот, братья, думаю, что к афинянам идти не стоит, — подал голос другой наёмник.

— С чего бы это? — спросил Патрон.

— Вы слыхали, Демосфен недавно орал, что, мол, наёмникам надо платить не больше двух оболов в день, как гребцам. Дескать, денег в казне мало.

— Чего-о?! А не пошёл бы он Кербера за хвост дёргать?! — возмутился кто-то в толпе.

— Тю, Кербер! Пусть лучше Македонянина за хвост дёрнет! — насмешливо заявил Патрон, — если не сдриснет!

— Как бы сам Македонянин не сдриснул.

Патрон поискал глазами говорившего.

— Это кто тут такой борзый? Иди-ка сюда!

— Оставь его, Патрон, — сказал Главк, — пойдём лучше, промочим горло.

Тот пожал плечами. Вдвоём они начали проталкиваться из собравшейся толпы, где все, стараясь перекричать друг друга, обсуждали перспективы заработка.

— Эй, Патрон! — окликнули вслед, — а что ты год назад не пошёл на Эвбею, когда Эврилох предлагал драхму?

Тот не ответил, а вопрошавшего одёрнули:

— Ты чего дурень? Не знаешь, что ли? Он же фокеец. И на Крокусовом поле был, сопляком ещё. Еле спасся. Никогда он к македонянам не пойдёт. Ни за драхму, ни за талант.

— А-а…

— Вот то-то оно.

Через несколько дней так всех интриговавшее поведение Филиппа прояснилось. Зашедший на Тенар купец огорошил всех новостью, что македонское войско выступило к Боспору Фракийскому.

— Не иначе, на Перинф, — авторитетно заявил Главк, которого не зря избрали грамматиком и доверили ему ситархию, "хлебную казну" — боги одарили его не только крепким сложением, но и недюжинным умом.

— Это почему?

— Так в Дельфы не ходи — ему же Боспор нужен. Будет под ним пролив, считай всё одно, что ещё одну Пангею взял. Только там золото в горе, его ещё добыть надо, а тут кораблики снуют по морю, туда-сюда. Захотел — открыл пролив, не захотел — закрыл. Сколько пошлину назначил, столько и заплатят. А не заплатят — кое-кто с голодухи так взвоет, что в Афинах головы полетят.

— Так Перинф же не на проливе.

— Верно. На проливе Византий. Но чтобы до него добраться, сначала нужно взять Перинф.

— А чего он ждал-то тогда возле Кардии? — спросил кто-то недоумённо, — афинян дурил? Как по мне, так просто время зря терял.

— Это всё оттого, — важно пояснил купец, привёзший новости, — что македонские цари в месяце десии войны не начинают. Примета дурная. Десий ихний, это по-нашему таргелион. Вот он и ждал, пока месяц несчастливый кончится.

Последующие вестники слова купца подтвердили. Филипп с тридцатитысячным войском осадил Перинф, один из трёх последних независимых городов на берегах Пропонтиды. Аристогейтон тут же перестал здороваться с Агафоном. Не иначе, хотел этим изобразить благородное возмущение коварством Филиппа, да только забыл, что здесь такой игры не ценят, только насмешки и приобрёл.

Агафон, ко всеобщему удивлению, обществу ничего не предложил. Люди начали шептаться, что он, похоже, набирать войско и не будет. Не иначе, приехал всего лишь за афинскими ксенагами следить. Афиняне тоже ничего не предпринимали, а родосец Ликомед, про которого знали, что он служит персам и водит дружбу с братьями Ментором и Мемноном, и вовсе уехал.

Вскоре на мысе появился ещё один афинянин — Аполлодор. Вот он и начал торг, да такой, что все ахнули — сразу же предложил семь оболов. Мистофоры, обалдев от неслыханной щедрости, выстроились в очередь. Самые бывалые спрашивали друг друга — в чём подвох? Впрочем, это очень быстро выяснилось. Аполлодор не говорил, какова цель предприятия. Даже туманных обмолвок не допускал и это очень настораживало. Число охотников мигом поубавилось.

— Это у кого такие деньжищи-то?

— У персов, у кого же ещё.

— А что сейчас у персов-то? Кто слышал?

— Да хрен знает. Египет вроде подмяли, "пурпурных" проучили…

— Может усобица опять какая? Ну, как с Киром? За семь-то оболов затащат в такую задницу, что неба родного не увидишь.

— Небо, оно везде одинаковое.

— Много ты понимаешь!

Всё же три тысячи изъявили желание присоединиться к Аполлодору. Среди них был и Главк со всем своим отрядом. Его приятель Патрон долго колебался, но в конце концов решился последовать за этолийцем.

К мысу подошли несколько десятков корыт, разной степени ветхости. Ксенаг принёс щедрые жертвы Посейдону, и вся компания отбыла в неизвестном направлении.

Оставшиеся несколько дней пребывали в задумчивости, а ну как прогадали. Аристогейтон посулил те самые два обола в день за службу на Эвбее.

— Да ну его к воронам! За такие деньги пусть афиняне сами с Филиппом воюют.

— Да какая там теперь война? Отвоевались уже. Даже щит расчехлять не придётся, а деньги какие-никакие платят. Не слыхал что ли? Плюнул Филипп на Эвбею.

— Плюнул, ага. Как бы вам в том плевке не утонуть.

Тем не менее, сотни четыре охотников собрали нехитрый скарб и во главе с Афинодором, помощником Аристогейтона, выступили на север. Старший из афинян остался. Очевидно, приглядывать за македонянином.

Мистофоры начали разбредаться, кто куда. Лагерь пустел.

Вскоре одна за другой с разницей в десять дней пришли две новости. Одна о том, что огромное войско карфагенян высадилось на Сицилии, а другая поведала, будто оно уже разбито Тимолеонтом при Кримисе.

Ещё через полмесяца случилось небывалое. На мысе высадились карфагеняне, посланцы военачальника Гискона. Они объявили, что набирают охотников для нового похода на Сицилию. Плату обещали очень щедрую. Кое-кто соблазнился, но таких нашлось немного. Всё же карфагеняне прежде эллинов не нанимали, никто не знал, можно ли доверять этим варварам. Да и впрягаться за них после славной победы Тимолеонта мало кому захотелось.

Буквально на следующий день после их отбытия на Тенар приехал коринфянин Демарат, соратник Тимолеонта. Он был уже немолод, как и его командир, но тоже известен и славен. При Кримисе командовал конницей и был легко ранен в ногу. Тимолеонт отпустил товарища домой на излечение.

Демарат ехал вместе с Телемахом, но в Патрах они расстались. Пожилой стратег с несколькими спутниками решил завернуть на Тенар, дабы попытаться сослужить Тимолеонту ещё одну службу. Несмотря на славные победы, войско гонителя тиранов изрядно поредело. Гикет ещё не был побеждён и ему даже удалось разбить крупный отряд наёмников Тимолеонта. Война на Сицилии продолжалась и требовалось восполнить ряды бойцов.

Демарат не особенно рассчитывал набрать войско. Знал, что сейчас, скорее всего, лагерь уже пустует, но решил попытаться. Увидев, что оказался прав, засобирался домой, но задержался на пару дней, в результате чего стал свидетелем очередного удивительного события, на которые оказался столь богат мыс Тенар в это лето.

— Не делайте резких движений, сеньоры, — предупредил Каэтани, когда под килем баркаса зашуршала галька, — нам ни в коем случае нельзя восстановить этих людей против себя. От этого зависит наше будущее.

— Мне начинает казаться, что вы излишне осторожны, дон Онорато, — заметил Николо Империале, окинув взглядом толпу на берегу, — щиты и копья. Ни лат, ни даже маломальских арбалетов нет. Что они противопоставят пушкам?

— Предлагаете действовать, как Луччиали? — спросил Каэтани.

— Много ли мы знаем, как он действует? — буркнул де Коронадо. — Одни лишь слухи. Неизвестно, можно ли им доверять.

Он посмотрел на герцога, для чего ему пришлось повернуть весь корпус, ибо его сковывали латы, и добавил:

— Может бы вы, дон Онорато, их неправильно поняли.

— В себе я не сомневаюсь, — сказал Каэтани, что было, в общем-то, лукавством. Сомневался, да ещё как.

Он спрыгнул на берег, обернулся:

— Господа, мы всё это обсудили уже неоднократно. Прошу вас, держите себя в руках. Вспомните о судьбе Магеллана и ди Алмейды. Они пали от рук голозадых дикарей с палками, а перед вами воины, коим предстоит покорить полмира с Александром.

— Как-то не очень в это верится, — пробормотал Николо и надел бургиньот.

Следом за герцогом на берег сошёл Хуан Васкес, за ним Империале, Мартин де Чир и пятеро солдат. На галерах, которые становились на якорь, за главного остался Хуан де Риваденейра.

Каэтани положил левую руку на эфес меча, а правую поднял и крикнул:

— Эмейс эйреникос!

На берегу столпилось несколько сот человек. Многие с оружием. Большие расписанные яркими красками круглые щиты, копья, мечи. На солнце блестели начищенные бронзовые шлемы. Люди молчали и недоверчиво разглядывали пришельцев.

Явление многочисленного флота на Тенар было в общем-то обыденным явлением. Даже двум десяткам карфагенских гаулов, зашедших недавно, никто поначалу не удивился. Но эти странные "длинные" корабли, явно боевые, с невиданными треугольными парусами, заставили берег прийти в движение. Мистофоры похватали оружие. Их вожаки попытались составить из обитателей лагеря фалангу, но ничего похожего на строй у них не получилось. Немудрено: лучшие гоплиты давно разъехались и в лагере коротал время всякий сброд. Скорее они представляли собой толпу зевак с оружием, чем воинов.

Не опуская руку, Онорато, медленно двинулся вперёд. Он не надел латы и даже поддоспешную куртку. Демонстративно красовался в белоснежной камисе с пышными манжетами. Его примеру больше никто не последовал и за герцогом шли два железных человека. Причём у де Коронадо на галере нашлись даже сабатоны, а подбородник бургиньота закрывал лицо до глаз.

Испанцы и итальянцы приблизились к толпе вплотную, на длину копья. Остановились. Онорато простёр перед собой и вторую руку:

— Эмейс эйреникос!

Несколько копий, целивших прямо в грудь герцога, медленно поднялись.

— Они понимают? — спросил Империале.

Сам бы он сказал: "Эмасте эйреникой". Ведь похоже? Неужели не поняли бы? Весь двухдневный переход из Эниад Николо торчал на "Капитане" де Коронадо, оставив свою "Донзеллу" на помощника. Каэтани натаскивал его и нескольких греков, из числа венецианских моряков, в древнегреческом. Однако, едва ступив на берег, Империале мигом позабыл всё, что ему втолковывал герцог.

Из толпы выступил мужчина лет сорока в красной хламиде и спросил:

— Кто вы?

Каэтани сделал ещё шаг вперёд.

— Мы пришли издалека. Из-да-ле-ка. Ис-па-ни-я. Понимаешь? — Каэтани говорил медленно, спотыкаясь, подбирая слова. — Земля, далеко. Запад. Далеко.

— Вы воины? — спросил муж в красном.

— Да, — кивнул Каэтани, но сразу поспешил добавить, — нет вреда. Мы идти с миром. Хотим купить хлеб. Еда. Вода. Понимаешь?

К "красному" приблизился ещё один муж. Они переглянулись. и второй что-то спросил у герцога.

— Что он говорит? — прошептал Хуан Васкес, стоявший подле Николо.

Тот коротко взмахнул ладонью и поморщился. Потом всё же пояснил:

— Спрашивает, что нам нужно. Вроде не поверил дону Онорато.

Каэтани начал говорить быстрее, хотя по-прежнему многократно повторял одни и те же слова. Империале уже не успевал за беседой и воспринимал лишь отдельные обрывки фраз.

Переговоры длились недолго и "красный" вроде бы ими удовлетворился. Он быстро что-то прокричал толпе и люди начали понемногу расходиться, хотя подле испанцев всё равно оставалось несколько десятков. Один из любопытных приблизился к Хуану Васкесу и осторожно постучал по броне. Тот раскрыл подбородник шлема и изобразил приветливую улыбку (по мнению Империале — хищно оскалился).

Сам Николо снял шлем, широко улыбнулся и крикнул:

— Эйреникос!

— Наверное, люди дона Кристобаля вот так же впервые общались с язычниками, — пробормотал де Чир.

— Мартин, вы ведь бывали в Новом Свете? — спросил Николо, не переставая улыбаться.

— Однажды ходил на Эспаньолу. Не знаю, как полсотни лет назад, но теперь это название совершенно справедливо[45]. Там даже дикари в большинстве своём крещены.

— Отходим к баркасу, — скомандовал Каэтани, — нужно всё обсудить.

Они вернулись на галеру де Коронадо. Сюда же прибыли капитаны всех остальных галер. Вокруг сновали около дюжины судёнышек. Местные с любопытством осматривали корабли пришельцев.

Онорато открыл совет.

— Этого в красном плаще зовут Аристогейтон. Он из Афин.

— Он главный здесь? — спросил де Коронадо.

— Нет. Тут нет главного. Вообще-то эта земля принадлежит Спарте, но распоряжаются здесь капитаны наёмников. Кто наиболее уважаемый из присутствующих, тот и главный. Спартанцы правят лишь формально.

Каэтани провёл ладонью по лицу, стирая пот. Рука заметно дрожит. От волнения, не иначе. Во рту пересохло.

— Сеньоры, как я предполагал, приняли нас настороженно, и всем на берег сойти не дадут.

— А если сойдём все? — с вызовом поинтересовался Франсиско Переа.

— Конечно, можем, — кивнул Каэтани, — но слава о нас пойдёт дурная и в дальнейшем придётся полагаться только на пушки. А пороховые бочки не бездонные. Прошу вас, не забывайте об этом.

— Я бы продемонстрировал этим язычникам силу, — сказал Диего де Медрано, — один хороший урок и дальше они станут шёлковыми. Ведь никто не знает, сколько у нас пороха.

Некоторые согласно закивали. Каэтани скрипнул зубами. Ведь обсудили не раз. Всё сначала начинать? Ему на выручку пришёл де Коронадо:

— Так, похоже, и поступил ренегат. Предлагаю подождать и посмотреть, чего он этим добился. Полагаю, слухи до нас должны вскорости дойти.

— Именно так, — кивнул Каэтани, — поверьте, мечи обнажить мы успеем. Нам нужно осмотреться. Перевести дух.

Ещё в Акарнании он придумал правдоподобную легенду, дабы не рассказывать всем и каждому бредовую историю про перемещение во времени. Согласно его замыслу, всем им предстояло сыграть роль моряков и воинов из далёкой Испании. По правде сказать, Каэтани понятия не имел, каковы знания эллинов об этой стране. Он решил, что лучше всего будет ничего особенно не выдумывать, а лишь умолчать о вещах совсем невероятных.

Итак, два народа сошлись в морской битве у далёких берегов. Потом победители преследовали побеждённых, налетел шторм и несколько кораблей с обеих сторон, захваченные им, унесло на восток.

Онорато приходилось видеть карты римских времён. Их и картами-то назвать нельзя. Скорее это описание направлений, поясняющие картинки к периплам. Тем лучше. Никто не придерётся к деталям.

Если бы не слухи о деятельности Луччиали, Онорато его даже не стал бы упоминать, но теперь умолчать нельзя. Лучше сразу обозначить, как врага. Воспринимать проклятого ренегата-вероотступника "товарищем по несчастью" Каэтани категорически отказывался.

Против такой легенды никто не возразил. Сложность была в другом. А что дальше-то делать?

Сам Онорато всё для себя решил. Оставалось убедить остальных последовать за ним. А вот это уже непросто, учитывая настроения после мятежа маркиза.

Когда после стрельбы на берегу похоронили убитых, герцог произнёс речь перед капитанами, где превознёс достижения греков, а италиков, наоборот, принизил. Дескать, Рим сейчас — чуть ли не деревня. Ничего не стоит захватить десяток-другой жалких лачуг, где ютятся гордые квириты, но выгоды в том никакой нет. Поначалу Онорато говорил осторожно, опасаясь, что кто-нибудь ему возразит. Он ни с кем из присутствующих не был знаком достаточно тесно, чтобы представлять себе, насколько оппонент образован. С особенной опаской он косился на капелланов, но и те молчали. Онорато испытал некоторое облегчение и далее его понесло. Здесь, на востоке, цветущие города, величайшие люди. Сплошные блага. Есть театр, повсюду прекрасные статуи, отличные шлюхи (некоторые из них знамениты на весь мир). Там, на западе, ничего этого нет. Рим — семь холмов с хижинами и болото вокруг. По соседству племена варваров. Рим покорит их и начнёт расцветать лет через… двести. А до тех пор там делать нечего. На месте Венеции рыбацкая деревушка. В Испании живут ещё более дикие племена (в Италии хотя бы греческие колонии имеются). И заметьте, сеньоры, их язык с вашим не имеет ничего общего.

А здесь, в Греции, сеньоры, как раз времена возвышения короля Филиппа. Второго с таким именем. Какое интересное совпадение. Это ли не знак?

— По сути, сеньоры, я предлагаю подписать кондотту[46] с королём Филиппом. Он в большой силе, а благодаря нам станет ещё сильнее. Он ласков с чужаками, которые приносят ему пользу. Многие иностранцы возвысились при его дворе. Так же поступал и его сын, великий Александр. Если уж мы не можем вернуться, не лучше ли присоединиться к тем, кто оценит нас по достоинству? Поверьте, сеньоры, мы на пороге войны с Персией, а там греки обрели несметные сокровища. Это же то самое Эльдорадо, которое ваши братья и товарищи ищут в Индиях.

В том, что вернуться невозможно, Каэтани не был уверен. Беседа с Бои навела его на одну мысль… Но проверять её он не собирался, хотя в глубине души и сознавал, что тем самым переступает некую незримую черту, за которой Онорато Каэтани, тот, кого знала Агнесина, перестанет существовать и появится, а может быть уже появился кто-то иной с таким же именем.

Его слушали молча. Никто не перебивал, никто не перечил. Каэтани даже испугался, не перестарался ли. Предложил господам капитанам обдумать его слова. И сразу же понял, что допустил ошибку. Дал слабину. Взгляды обратились на Хуана Васкеса. Вот, кто тут на самом деле главный.

Но на счастье Каэтани, де Коронадо в оппозицию становиться не желал. По крайней мере, подобных мыслей, если они и были, не обнаруживал.

— Я полагаю, сеньоры, мы должны собственными глазами увидеть то, о чём рассказывал дон Онорато, — невозмутимо сказал де Коронадо, — а пока нам следует принять его план.

Далее Каэтани предложил освободить гребцов.

— Я сам слышал, что принц намеревался так поступить после сражения[47]. Мы все сидим в одной лодке, сеньоры. Лучше будет, если каждый станет работать не за страх, а за совесть.

Это предложение вызвало бурное обсуждение. Поспорив и подумав, капитаны согласились, что братьев во Христе следует освободить, а туркам предложить креститься и тоже освободить, если согласятся. "Турками" на галерах называли не только мусульман (арабов и, собственно, турок), но и православных славян. В отношении последних, а также морисков мнения сильно разделились.

— Это же еретики-схизматики! А мориски — проклятые лицемеры!

— Кстати, насчёт еретиков, — Каэтани напомнил всем, что дон Хуан в Генуе принял на службу немало немцев.

— Среди них запросто могли быть еретики-лютеране. Никто не проверял.

— А зря, — мрачно заявил Франсиско Переа, — вы уже убедились, ваша светлость, что грязным колбасникам нельзя доверять.

— Это тирольцы, они все — добрые католики, — возразил отец Себастьян.

— Так уж и все… — фыркнул Переа.

— Сеньоры, мы отвлеклись на малозначимое! — повысил голос Каэтани.

— Это вопросы веры, сын мой, — недовольно проворчал капеллан, — для доброго католика ничто не может быть более значимо, чем они.

— Хорошо, отец Себастьян, рассудите вы, как поступить с морисками, славянами и агарянами.

Священник пожевал губами, посмотрел на де Коронадо и с явным неудовольствием признал, что в сложившейся ситуации лучше пусть будет лишних три тысячи Христовых воинов, чем не будет. Даже если это не совсем правильные христиане. А брат Гвидо, капеллан-францисканец с "Журавля", горячо пообещал лично переговорить с каждой заблудшей душой, чем успокоил сомнения отца Себастьяна.

Последним аргументом стал намёк Каэтани, что гребцов можно будет набрать из местных, премудрость сия тут в ходу. А вот три тысячи воинов, из которых многие знают, с какого конца нужно браться за аркебузу — это большое подспорье.

На венецианских галерах загребными служили вольнонаёмные, и, кстати, почти все — греки и славяне. А на "Маддалене" Луиджи Бальби и "Донне" Джованни Бембо вообще не было ни одного невольника. Агарян насчитали сотни две.

Каэтани вернулся к главному предмету обсуждения — куда податься. Он всматривался в лица капитанов, пытаясь разглядеть, все ли согласны с его предложением. Не затаил ли кто иных мыслей. Всматривался, но так ничего и не увидел. Некоторые капитаны продолжали перешёптываться, никак не отпускала их перспектива освобождения рабов. Большинство молчали, сидели с непроницаемыми лицами. Бальби мрачно разглядывал эфес своей скьявоны, а Людовико да Порто слегка морщился, поглаживая раненную ногу. Диего де Медрано высказался, что его светлость предлагает купить кота в мешке, но на просьбу герцога предложить иной план ничего не ответил.

— Стало быть, на том и порешим, — удовлетворённо заявил Каэтани.

Когда же решение совета объявили солдатам, те и вовсе отреагировали вяло. Наше дело телячье. Куда отцы-командиры пошлют, туда и пойдём. Хоть к чёрту на рога. Это, судари мои, испанская пехота.

Далее герцог, Хуан Васкес и Мартин де Чир составили план дальнейших действий, галеры вышли в море и взяли курс на Морею. То есть, на Пелопоннес.

Ветер дул противный, шли на вёслах, очень медленно, разделив гребцов на три смены. Вышли на рассвете, а в сумерках миновали Закинф. К берегу на ночь не приставали. К утру достигли острова Сфактерия, что возле Пилоса. Тут-то герцога ждал ещё один неприятный сюрприз.

— Ваша светлость, "Маддалена" исчезла!

Галеры сбились в кучу, подождали отставших, пересчитались. Действительно, не хватало венецианской "Маддалены" Луиджи Бальби.

— Отстал и заблудился? — предположил Каэтани.

— Луиджи? — переспросил де Чир, — ясной ночью, когда все звёзды, как на ладони? Кто угодно, только не Луиджи.

Онорато помрачнел. И не он один. На лице де Коронадо мысли герцога отражались, как в зеркале.

Луиджи не поверил. Сначала делла Ровере, теперь вот он. Кто следующий?

— Да уж… — брезгливо протянул Империале, оглядывая закопчённые стены питейного заведения, кое пришельцы определили, как наиболее "респектабельное" просто за его размеры.

Внутри пахло дымом и кислым вином. К этим двум доминирующим ароматам подмешивались и другие, среди которых легче всего распознавался запах плесени.

— Не Флоренция, — закончил мысль Николо капитан "Веры", Джованни Контарини.

Каэтани взял его с собой, поскольку тот, как и Николо, свободно говорил по-гречески. Третьим спутником герцога вызвался брат Гвидо, который заявил, что некогда читал in originali "Этические характеры" Теофраста, но стремится сопроводить монсеньора и капитанов в сей богопротивный вертеп не по одной лишь этой причине, а дабы послужить щитом от языческих соблазнов, непременно поджидающих внутри.

Империале, выслушав сию тираду, раздражённо поморщился. Весь путь от баркаса до дверей таверны он стрелял глазами по сторонам, причём во взгляде его брат Гвидо тщетно пытался прочитать тревогу, отчего лишь сильнее тревожился сам.

— Клоповник, — сказал Контарини.

— Мы не собираемся здесь ночевать, — напомнил герцог и добавил, — это же лагерь наёмников, а не город. Ты разве впервые в лагере наёмников, Джованни?

— Ну почему? Доводилось. Один раз даже некоторое время обтирался подле колбасников. Я в те времена был сухопутной крысой и даже не думал, что на галеры занесёт.

— Венецианец и не моряк? — удивился Каэтани.

— По-всякому бывает, монсеньор, — пожал плечами Джованни, — к примеру один мой тёзка и родственник и вовсе зарабатывает на жизнь писанием портретов.

— Как же, слышал. Признаться, всё подмывало поинтересоваться степенью родства.

— Какой-то хераюродный брат. Сам точно не знаю. Нас, Контарини, как грязи и среди князей, и среди нищих. И все из одной фамилии. Старшим титулы, младшим — зачастую шиш с маслом.

— Как везде, — пожал плечами Онорато, — родись я у отца вторым сыном, носил бы сейчас сутану.

Они прошли в зал и заняли свободный стол. Только что гудевший многоголосьем пандокеон[48] притих. Десятка два посетителей, оставив выпивку и кости, пристально разглядывали пришельцев, а те изо всех сил старались держаться, как ни в чём не бывало.

— Ну а что тут такого? — удивился Контарини, усаживаясь на изрезанную надписями и похабными рисунками скамью. — С целым кардиналом в дядьях едва ли вас занесло бы к францисканцам, как нашего брата Гвидо. Как пить дать, уже были бы епископом.

Монах печально вздохнул. Впрочем, вряд ли тем самым он посетовал о своей судьбе бессребреника.

— Нет уж, — встрял Империале, — предложили бы сан мне, драпанул бы, как чёрт, от ладана.

— Господи, — пробормотал брат Гвидо, осеняя себя крёстным знамением, — прости это неразумное чадо…

— Молчу, молчу…

— Так как тебя занесло к ландскнехтам? — спросил Каэтани, — неужели участвовал в деле у Марчиано?

— В нём самом, — улыбнулся Контарини.

— Это же сколько лет назад? Семнадцать?

— Вроде того. Я был совсем зелёный и родня меня пристроила под крыло к сеньору Мадруццо. Там и свёл кое-какое знакомство с колбасниками. Их тогда угораздило оказаться в обеих армиях. А тем, кто был у Строцци и вовсе "повезло". Можно сказать, в одном строю с заклятыми друзьями-швейцарцами… Вот лай-то стоял до небес. Нам бы подождать, они бы сами друг друга поубивали. Да вы, монсеньор, верно знаете это всё? Полагаю, вы там были со своим шурином?

Онорато улыбнулся и покачал головой.

— Нет, я был совсем сопляк. Маркантонио старше меня. Он уже совершал подвиги, когда я только мечтал о них. Кроме того, тогда Каэтани были с Колонна на ножах.

— Однако, что-то никто не подходит, — вновь подал голос Империале, — или тут не принято обслуживать посетителей?

— Понятия не имею, — ответил герцог.

Он осмотрелся по сторонам. Время здесь коротало человек двадцать или тридцать. В полумраке точно не счесть. Проживи Онорато в этом мире жизнь, он, пожалуй, сказал бы — "пёстрое сборище", но, как известно, встречают по одёжке, а разнообразием платья местные как раз похвастаться не могли. Хитоны, эксомиды, зачастую даже не крашенные. Кое на ком короткие плащи. Память подсказала — они, вроде бы, именуются хламидами. Всё это ни шло ни в какое сравнение с итальянской пестротой, не говоря уж о сверх всякой меры вычурных одеждах ландскнехтов. Да что там говорить, тут даже строгие и небогатые испанцы выглядели бы франтами.

Интересно, а как одеваются персы? Вроде бы македоняне роптали на своего царя за то, что стал рядиться в пёстрые варварские тряпки.

Местные не спешили возвращаться к своим развлечениям и продолжали косо поглядывать на пришельцев. Те заметно нервничали, сидели, как на иголках, за исключением Империале. Венецианец беззастенчиво, с нагловатой усмешкой крутил головой по сторонам, а пальцами отбивал по столешнице какой-то ритм. В углу он разглядел краснорожего детину, который сидел на лавке, вальяжно привалившись к стене. Перед ним на коленях согнувшись стояла женщина. Голова её качалась вверх-вниз между расставленных ног краснорожего. Тот тяжело дышал, приоткрыв рот и закатив глаза.

Николо сглотнул.

— Бабы. Раз тут есть бабы со всеми бабскими причендалами, стало быть, живём. На ад, покамест, не похоже.

Францисканец снова перекрестился и забубнил себе под нос, уткнув взгляд в стол.

К ним подошёл невысокий широкоплечий плешивый бородач в засаленном кожаном фартуке. Пандокевст. Хозяин, сиречь.

— Радуйтесь, почтенные. Вы, как я погляжу, прибыли издалека? Понимаете меня?

Онорато кивнул:

— Да, уважаемый, немного понимаем. Прости, если я не очень разборчиво говорю. Скажи, добрый человек, а ты сам понимаешь меня?

— Варвары… — расслышал герцог чью-то фразу, — говорят, что собаки лают.

— Сдаётся мне, Главкипп, сей варвар лает вполне по-человечьи, не то, что твоя либийская сука. Та только выть горазда, когда ты ей под хвост задвигаешь.

Несколько человек заржали. Названный Главкиппом вспыхнул и прорычал что-то неразборчиво, чем вызвал ещё больше хохота.

— А ну заткнулись все! — властно рявкнул в сторону хозяин и вновь повернулся к гостям. — Желаете поесть и выпить, почтенные?

— Не откажемся, — сказал Онорато и положил на стол золотой дублон, — достаточно ли этого, чтобы утолить голод и жажду?

Хозяин неспешно сгрёб монету, попробовал на зуб, повертел пальцами, разглядывая королевский герб. На лице его читалось недоверие и удивление, однако, плату он принял и оценил.

— Извольте подождать, почтенные. Будет всё лучшее[49].

Он щёлкнул пальцами, подзывая раба. Отдал ему распоряжения. Какие, Онорато не расслышал, в зале снова стало шумно.

— Уважаемый, — герцог повысил голос, — у меня будет к тебе ещё одна просьба. Возможно, она покажется необычной.

В пальцах Каэтани тускло блеснул ещё один дублон.

Демарат вошёл в "Трезубец" в сопровождении молодого сирийца, раба пандокевста Дамасия. Чужаков он увидел сразу. Они сидели особняком, стол заставлен посудой с разнообразной снедью. Три кувшина-ольпы, кратер для смешивания вина с водой, чаши-канфары, рыбные блюда, хлеб, баранина, оливки, сыр. Не бедные варвары. А одеты до чего необычно.

Один в тёмно-коричневом длиннополом одеянии, будто в плащ завёрнут, а трое других… Штаны чудные. Ни на персидские, ни на фракийские не похожи. Один из пришельцев, как видно, уже захмелел и не мог усидеть на месте, стоял подле стола и что-то выспрашивал у одного из рабов Дамасия, сложив ладони чашами перед собой, будто женские груди. Демарат скользнул взглядом по его фигуре и не сдержал улыбки. Спереди полосатые черно-бурые штаны пришельца оттопыривались столь могучим хозяйством, что сей муж легко посрамил бы Приапа.

Двое его товарищей сидели скромно и даже как-то напряжённо, а третий вальяжно опирался локтем о столешницу, видать Акрат[50] уже шумел в его голове.

— Эй, Демарат! Радуйся, дружище!

Коринфянин повернулся на голос и увидел Дамасия, хозяина "Трезубца".

— Радуйся, Дамасий. Ты звал меня?

— Да, звал.

Демарат подошёл к пандокевсту, для чего ему пришлось обогнуть растянувшееся на полу тело. Рядом с поверженным истребителем вина по-скифски сидел на корточках его товарищ, покачивался и что-то мычал. Другие посетители на них не обращали внимания. Они и на пришельцев уже почти не заглядывались.

— Что стряслось?

— Ты видел этих варваров? — Дамасий кивнул на пришельцев.

— Мельком. Корабли рассмотрел. Любопытно. А с ними, как я слышал, говорил Аристогейтон?

— Говорил, когда они сошли на берег.

— И что? Они враждебны?

— Не думаю. Были бы враждебны, разве пошли бы сюда вот так, без оружия и доспехов?

— Ну, оружие у них я кое-какое вижу, — прищурился коринфянин, — смотри, это мечи? Никогда не встречал таких длинных. Разве возможно такой отковать? Он же сразу сломается или согнётся.

— А доспехи видел? Человек с ног до головы в железе. Но сюда без них пришли.

— Демонстрируют дружелюбие?

— Не иначе. Аристогейтон рассказал — они утверждают, будто прибыли из Испании. Я слышал, испанцы вроде бы служат карфагенянам. Ты не встречал такое вот диво на Сицилии?

Демарат покачал головой.

— Первый раз вижу.

— Их предводитель сносно говорит, — отметил Дамасий, — понять можно. Остальные говорят хуже.

— Судя по тому, чем ты их потчуешь, они хорошо заплатили? — спросил Демарат.

— Да. Вот смотри.

Пандокевст показал на ладони монеты.

— Позволишь? — коринфянин взял одну, повертел.

— Лёгкие, тонкие, но ведь золото — всегда золото, — сказал Дамасий, — ты погляди, какая сложная чеканка. Воистину, варвары умеют делать великолепные вещи. А их одежда? Так пышно только при дворе великого царя одеваются.

— А ты был при дворе великого царя? — усмехнулся Демарат.

— Слышал, дорогой друг, слышал. Я, как ты знаешь, слух имею чуткий и слышу всякое. Иной раз такое, что на самом краю Ойкумены происходит.

— Однако об этом народе до сего дня не знал.

Дамасий пожал плечами и протянул коринфянину киаф.

— Твоё любимое.

Демарат с кивком принял чашу, повернулся к очагу и несколько капель плеснул на угли. Они жадно зашипели.

— Так за каким делом ты позвал меня? — спросил коринфянин, пригубив вино.

— Давай поговорим не здесь. Тут слишком много ушей.

Они прошли во фронтестерион, кабинет хозяина. Дамасий притворил дверь, уселся за свой рабочий стол, предложил кресло коринфянину и, понизив голос, сказал:

— Эти варвары попросили меня о двух услугах. Одна не имеет к тебе касательства — это просто просьба помочь с закупкой припасов для дальнего похода. Обещают заплатить щедро.

— А вторая, стало быть, имеет?

— Да. И, признаться, она меня весьма удивила.

— Чего они хотят?

— Аристогейтону они сказали, что оказались здесь случайно. К берегам Эллады их занесло штормом. Якобы они преследовали врагов, которые тоже теперь крутятся где-то поблизости. Но я думаю, про шторм — это или ложь, или полуправда.

— Почему?

— Окажись ты в таком положении, чего бы больше всего желал?

— Ну… — задумался Демарат, — полагаю — вернуться домой поскорее.

— Вот именно. А они что-то не торопятся. Да и то сказать — почти два десятка кораблей. Да каких. Точно не купцы. На триеры слабо похоже, необычные, но меня не проведешь — это корыта серьёзные, боевые. Уж я в таких вещах понимаю.

Демарат кивнул. С Дамасием он был знаком давно и знал, что тот не всегда командовал пандокеоном. Юность выдалась бурная.

— Так вот, дураку понятно — это мистофоры. И сюда они пришли не просто так. Уже от кого-то прознали, что за братия собирается на Тенаре и, самое главное, кого тут следует искать.

— Они хотят кому-нибудь продать свои мечи? — догадался Демарат.

— Не "кому-нибудь", — возразил Дамасий, — а вполне определённому человеку и только ему. Понимаешь, о ком я?

Демарат сделал большой глоток и поставил киаф на стол. Вопросительно взглянул на хозяина.

— Может и понимаю. Продолжай.

— Филиппу Македонскому, — закончил Дамасий.

Демарат крякнул.

— Не угадал? — усмехнулся Дамасий.

— Не угадал, — разгладил окладистую серебряную бороду коринфянин.

— Но не удивлён?

— Чему? Тому, что хотят к Филиппу? И да, и нет.

— Ну, хотя бы не удивляешься, зачем я послал за тобой. Агафон уже уехал, а ты проксен[51] Филиппа, о чём всем известно.

Демарат откинулся на спинку кресла и задумчиво произнёс.

— Проксен, да. Но вообще-то я сюда приехал не Филиппу помогать.

— Знаю. Но к Тимолеонту они идти не хотят, я уже закидывал сеть.

— Почему?

Дамасий пожал плечами.

— Варвары. Кто знает, что у них на уме. Опять же говорят не слишком хорошо. Может просто чего-то не понимаем.

— А на Аристогейтона ты им не показывал?

— Демарат, — укоризненно произнёс Дамасий, — ты же мой старый друг…

— Ладно-ладно, — примирительно поднял руки коринфянин, — расскажи мне подробнее, что тебе удалось ещё у них узнать.

— Ничего, — ответил хозяин.

— Совсем?

— Совсем. Но это и понятно. Они чужаки здесь. Не знают, кому открыться, осторожничают.

— Чужаки, да не дураки, раз хотят к Филиппу. Ох, не знаю я, как быть, Дамасий. Чудные дела. Небывалые.

— А я, знаешь, уже не удивляюсь. "Пурпурные" тоже никогда не набирали наёмников-эллинов. А в этом году пытались.

— Н-да… — Демарат покусал губу, — а налей-ка мне, дружище, ещё того хиосского. Дабы мысли резвей поскакали.

— Ты лучше с ними выпей, — посоветовал хозяин, — с этими варварами.

— Да? И то, верно.

Демарат покинул фронтестерион и вернулся в обеденный зал. Обстановка почти не изменилась. В дальнем углу кому-то разбили морду. Пострадавший подвывал, а несколько человек вокруг него собачились. За остальными столами по-прежнему пили, орали песни, стучали костями и тискали диктериад[52], которым Дамасий давал подзаработать в его "глубокоуважаемом" заведении. Пришельцы никуда не делись. Так и сидели за своим столом. Двое из них о чём-то жарко спорили.

Впрочем, добавилась кое-какая деталь. Демарат заметил на столе обнажённый клинок — необычный длинный и узкий меч. Видать, кто-то пытался к ним подкатить и его охолонили, продемонстрировав возможности.

Демарат решительно направился к пришельцам. Подсел за стол вполоборота и негромко поприветствовал:

— Радуйтесь, уважаемые. Дамасий сказал мне, что вы ищете человека, кто мог бы свести вас с царём Филиппом. Это так?

— Возможно, — осторожно сказал один из пришельцев, окинув оценивающим взглядом крепкого статного старикана. В ответившем коринфянин определил старшего. Это он сейчас спорил с товарищем, обладателем внушительного приапа. Выговор чужака звучал весьма необычно.

— Меня зовут Демарат из Коринфа. Я гостеприимец и друг царя Филиппа и готов вас выслушать, но, наверное, нам стоит переговорить не здесь.

Бухта Игуменицы, Эпир

— Вроде здесь было, капитан? — спросил Чезаре да Парма, первый офицер "Маддалены".

— Вроде здесь, — мрачно ответил Бальби.

Капитан обозревал берег, приложив ладонь к глазам козырьком. Тот самый берег, где несколько дней назад едва не развалилась Священная Лига. Тот, да не тот. Луиджи, о цепком взгляде которого ходили легенды, подмечал куда больше примет, чем де Чир.

Но Венеция-то никуда не делась, ведь так, капитан? И домой вернёмся непременно?

Сладкая ложь таяла с каждой пройденной милей. Другие берега. Ни одна из отмеченных на карте рыбацких деревушек не встретилась, будто агаряне их подчистую извели. Но ведь так не бывает, чтобы даже пепелищ не осталось.

Каэтани хватило увиденного в устье Ахелоя. Почему Луиджи с его знаменитой наблюдательностью не хватило? Утопающий хватается за соломинку…

— Зуб зацепили, — доложил Чезаре. Вот когда он занят привычным делом, голос у него не дрожит.

А у капитана?

— Баркас на воду, — приказал Бальби, — погрузить бочки.

Гребцы десяти банок по левому борту навалились на вёсла, удерживая их параллельно воде. Матросы талями аккуратно опустили на них баркас. Затем вся свободная команда переместилась на левый борт, многие запрыгнули на постицу. "Маддалена" накренилась, гребцы, покрасневшие от натуги, опустили вёсла и баркас, поскрипывая, сполз на воду. Галера выровнялась.

— Сеньор капитан, может все на берег сойдём? — спросил кто-то из солдат.

— Цепи сними, ты обещал! — Это уже кто-то из гребцов.

— В Венеции, — буркнул капитан.

Он повернулся к Чезаре и спросил:

— Ну что там? Ты уверен?

— На обеих сторонах груди у него… — буркнул тот. — Надо принять меры.

Лицо Чезаре чернее тучи, да и у самого капитана не лучше.

— Это нам божья кара за то, что бросили герцога… — прошептал Луиджи и спросил, — как остальные?

— Пока ничего. И вроде никто ещё не понял. Но рисковать нельзя.

— Сам знаю… Давай, как решили. Господь милостив, потом отмолим. Если пронесёт…

Чезаре кивнул, прошёл за тринкет, ближе к корме, остановился возле одной банки и скомандовал:

— Вы! Пойдёте на баркасе, — он повернулся к надсмотрщику. — Освободить.

— Орсино-то куда тащите? — зароптали каторжники.

— Цыц! — огрызнулся Чезаре.

— Совсем озверели, суки…

— Поговори ещё, пёс! — прорычал надсмотрщик и стегнул нескольких гребцов плетью.

Орсино Торрегросса, "Большая башка", здоровый малый, вольнонаёмный загребной, бледный, как мел, встал, вылез на куршею. Его качало. Товарищи Орсино по веслу, каторжники, бывшие пираты и воры, терпеливо ждали, когда разомкнут замок и вытянут из ножных колец цепь.

Все остальные гребцы растянулись на банках, насколько это было возможно. Капитан слышал ропот. Кто-то из солдат успел проболтаться, будто Каэтани приказал освободить гребцов.

"Осмелели сразу. Подай палец, руку отхватят".

Несколько человек щепили растопку для плиты. Ворчали, дескать, что за глупость варить похлёбку на галере, когда встали на якорь. Не в открытом же море. Чего на берег-то не сойти?

Баркас подтянули к корме и в него перешли четверо солдат, вооружённых арбалетами, Чезаре да Парма и шестеро гребцов. Последние сели на вёсла и баркас направился к берегу.

Бальби объявил, что это экспедиция для пополнения запаса воды.

Вошли в устье небольшой речушки, немного продвинулись вверх по течению и пристали к берегу. Чезаре отошёл шагов на тридцать от баркаса и распорядился:

— Набирайте здесь.

— А что не с баркаса-то? — удивился один из гребцов.

— Делай, что говорю. Тут чище.

Орсино помог закатить одну из бочек в воду, а потом устало уселся на берегу.

— Ты как? — поинтересовался у него каторжник по прозвищу "Турок". Бритоголовый, как и все остальные, он выделялся висячими усами.

— Вроде поменьше жарит, — ответил Торрегросса, — оклемаюсь.

"Турок", нахмурился.

— Сними-ка рубаху.

Орсино послушался.

Да Парма прищурился, пристально разглядывая здоровяка. Вся грудь в сыпи. Уже и на лице пятна.

— Мадонна… — прошептал один из гребцов.

Чезаре повернулся к солдатам, оставшимся возле баркаса. Кивнул. Один из них, вытащил из баркаса арбалет, приложил рычаг, "козью ногу", и почти бесшумно натянул тетиву. Трое других столкнули баркас в воду.

— Эй, вы куда это? — удивился один из гребцов.

Чезаре попятился. "Турок" оторопело посмотрел на него, потом на Орсино и всё понял.

— Они нас бросают, ребята!

— Стойте, ублюдки!

"Турок" подхватил с земли увесистый булыжник и рванулся к баркасу, но и десяти шагов не пробежал. Раздался щелчок и короткий болт ударил его в грудь. Гребец споткнулся, взмахнул руками и упал.

Щёлкнул ещё один арбалет, второй гребец захрипел и повалился в воду с болтом в горле.

— Вы что творите… — медленно проговорил Орсино, поднимаясь на ноги.

Трое остальных гребцов заорали все разом, но один метнулся к Чезаре, а двое других бросились наутёк.

— Стреляйте! — заорал да Парма, выхватывая кинжал.

— Скорее сюда, сеньор! — кричали солдаты.

До баркаса Чезаре оставалось шагов десять, но ноги словно к земле приросли.

Очередной болт остановил самого шустрого из гребцов на расстоянии вытянутой руки от офицера, а через мгновение к нему подлетел Орсино и с рычанием сбил с ног. Навалился сверху, вцепился в горло, но почти сразу обмяк.

Чезаре хрипел и, как заведённый бил гребца в бок кинжалом. Орсино, собрав последние силы, плюнул офицеру в лицо.

Чезаре с трудом разжал пальцы здоровяка, спихнул с себя тело, закашлялся. Утёрся и затравленно огляделся. Прошептал:

— Господи… Господи, прости… Я не хотел… Не хотел… Но ведь иначе мы все… Вариола… Это было милосердие… Милосердие… Господи…

Он посмотрел на солдат. Те тоже были весьма далеки от душевного спокойствия. Бледные, испуганные содеянным, даром, что бывалые головорезы.

Чезаре снова провёл ладонями по лицу. Его трясло.

— Возвращаемся…

Менее, чем через час "Маддалена" снялась с якоря и покинула бухту Игуменицы.

С прибрежного утёса за ней следило два человека. По щекам их градом катились слёзы, а обветренные, потрескавшиеся губы беззвучно шевелились. Лишь один свидетель мог услышать их слова, но того было достаточно, чтобы сказанное исполнилось.

— Будьте вы прокляты, ублюдки… Горите в аду…