Скользкая дорога

Глава 4

На следующее утро, в 10 часов по местному времени, было назначено начало Собрания Палаты.

«Только бы не опоздать!» — Винсент Перре жил в некоторой удаленности от лектория, но все же решил предпочесть магнитную ленту своему левиподу. На часах было 9.53, когда он вбежал в здание лектория и направился к лифтам.

— Простите, мэм! — обратился он к ближайшей черной сфере, выйдя из лифта. — Где проходит Собрание Палаты? На этом этаже?

— Добрый день, сэр! — черная сфера моментально подлетела к нему ближе, и на экране появилась миленькая темнокожая девушка. — Да, все верно. Вам нужна вторая дверь налево у вас за спиной.

— Благодарю! — Винсент резко развернулся и с ходу врезался в ойкнувшую от неожиданности Валерию, тоже подходившую к дверям зала.

— Госпожа Видау! Простите! Простите, я…

— Все в порядке, господин Перре, — Валерия откинула рукой прядь своих волос, одернула костюм и улыбнулась, хотя не заметить проскользнувшего в ее глазах недовольства было сложно.

— Еще не начали?

— На моих часах 9.58. Сейчас начнут. Пойдемте?

Она открыла дверь в зал и пропустила вперед Винсента. Они стали спускаться вниз по длинному затемненному коридору. Неловкая пауза показалась обоим слишком затянувшейся, и они одновременно сказали:

— Вчера была лекция профессора…

— Я не смог вчера присутствовать на лекции профессора…

Они переглянулись и замолчали. Валерия постаралась опередить Винсента:

— Вчера была лекция профессора Мартинеза…

— Да-да, я знаю. Я… я смотрел ее по сети краем глаза. Очень жаль, что не смог прийти. У Анри вчера была температура.

— Конечно, я так и поняла, что с Анри что-то случилось. Как сейчас малыш?

— В порядке вроде бы. Спасибо. С ним няня, пока я здесь.

Они дошли до самого конца зала, где на небольшой возвышенности, как на трибуне, стоял длинный, во всю стену, массивный черный стол, за которым одиноко сидела молодая девушка с короткой стрижкой и в очках, японка. Она неловко улыбалась, а ее беспорядочно стучащие по поверхности стола тонкие пальцы выдавали сильное волнение.

Валерия и Винсент уселись в большие красного цвета мягкие кресла около уже расположившихся там Тарьи Экман и Филиппа Мартинеза.

Слева от высоких судей находился ряд массивных обитых синей тканью кресел. Из центрального кресла встал низенький полноватый очень смуглый мужчина лет 75. Сакда Нок был самым старшим из членов Палаты. Всегда предельно корректный, на первый взгляд он мог показаться слишком мягким, но за долгие годы председательства в Палате Сакда Нок не раз доказывал стальной характер и абсолютное хладнокровие при решении ключевых для планеты вопросов. Чего стоили одни только переговоры почти тридцать лет назад с предводителем ополчения, когда Главе Палаты без единой капли крови удалось погасить протестное движение.

Сакда Нок подошел к столу, о чем-то перемолвился с японской девушкой, после чего повернулся к залу и негромко сказал:

— Уважаемые члены Палаты! Уважаемые высокие судьи! Уважаемые представители прессы и пришедшие сегодня гости! Мы рады начать сегодняшнее Собрание. Впервые оно открыто для прессы и всех желающих, ибо до этого все подобные Собрания всегда шли исключительно за закрытыми дверями. К сожалению, не все 9 членов Палаты смогли обеспечить сегодня свою явку — у господина Кравица в семье случилось несчастье, а потому нас, членов Палаты, только восемь. Тем не менее, учитывая вопрос, который мы сегодня собрались решать, кворум имеется. Напоминаю, что решение принимается двумя третями голосов. Прошло уже более полугода со дня трагической кончины высокого судьи Вернера, а потому Суд Прошлого все это время не функционирует, при том что апелляции дожидается один осужденный… Мы собрались сегодня, чтобы принять во всех смыслах знаменательное и судьбоносное решение — определиться с назначением нового пятого высокого судьи. Не хочу показаться пафосным, но волею случая нам посчастливилось найти госпожу Икуми Мурао, чья проба крови показала ответную реакцию на кровь остальных четырех судей. По протоколу я передаю слово Председателю Суда Прошлого, профессору Валерии Видау.

Собрание Палаты шло в прямом эфире. Сабрина сидела дома и писала лабораторную работу, поглядывая время от времени на красивое лицо профессора Видау, смотревшее на нее с экрана. В дверь позвонили.

Сабрина открыла дверь и оторопела — на пороге стоял Лукас.

— Ты?! Что ты…

— Слушай, — сказал Лукас, — ты извини меня. Я психанул немного тогда, в секционной. Меня просто реально бесит, когда задирать начинают.

— Да ладно, чего уж там, — Сабрина посмотрела в пол, наматывая волосы на палец. — Я ж первая начала, если так-то… Хочешь зайти?

— Вообще да. Я с тобой поговорить хотел.

Сабрина закрыла дверь за Лукасом и пошла в свою комнату, кивком головы пригласив его за собой. Тот нерешительно потопал за ней, приглаживая торчащие в разные стороны волосы.

— Классная у тебя комната. О, это Собрание Палаты идет? Смотри, смотри — Видау нашу показывают! Вот ведь круть тётка… Поражаюсь ей. Не женщина — танк!

— Не то слово! Я на досуге рассказ один пишу, и там главная героиня — это один в один Видау!

— Ты пишешь? — удивился Лукас. — И о чем?

— Да так… История любви. Девчачья тема, не бери в голову.

Ребята увидели, как Валерия без тени волнения на лице встала с кресла и быстрым шагом подошла к Сакде Нок, который кивнул ей и поспешил вернуться к остальным семи членам Палаты.

«Уважаемые господа! — начала она. — Сегодня, как и сказал господин Нок, важный день. Важный для всего социума и всей планеты. Нам предстоит решить, станет ли госпожа Мурао пятым высоким судьей, заменив безвременно ушедшего от нас высокого судью Вернера».

— Так о чем ты хотел поговорить? — повернулась Сабрина к Лукасу.

— А, да, поговорить… Я просто после того практикума у Видау в морге окончательно понял, что медицина — не мое. Не лежит у меня душа. Хочу перевестись.

— Лукас, это из-за того, что я тебе там наговорила? Ты не принимай близко к сердцу! Впереди столько учебы, столько практики. Зачем поспешные выводы?

— Да при чем тут поспешные. Можно подумать, я когда-то хотел на медицинский. У меня родители врачи, вот я и жил с пониманием, что надо продолжать династию, и все такое. Не буду врачом. Взгляни на меня — какой из меня медик?

Он развел руки в разные стороны, словно предлагая Сабрине посмотреть на него внимательно и вынести вердикт. Она легонько стукнула Лукаса по руке и улыбнулась:

— Дурак! Ну и куда ты хочешь перевестись?

— Хочу в следственное дело. И сразу пойти работать. У меня брат двоюродный в полиции Сан-Паулу служит. Мы, правда, с ним не общались давно, но я уверен, что он мне поможет. Я какое-то время даже готов бесплатно работать, лишь бы практики набираться.

— Ну-у-у… Хорошо. А я тебе зачем нужна?

— В смысле? Нет, я не имел в виду, чтобы мы с тобой…

— Да я не про то! Фу! Дурак!

— Ой… А я подумал…

— Зачем ты со мной-то это обсуждаешь?

— Сам не знаю. Наверное, поддержки хотелось. Не так-то просто дается решение сменить направление в учебе. Родители расстроятся, конечно.

— Ты не хочешь учиться на медицинском?

— Не хочу.

— И хочешь в следственное дело?

— Хочу.

— Ну, вот и все. Что тут думать.

Между тем с экрана продолжал звучать голос Валерии Видау:

«Мне было всего 37, когда почти 8 лет назад меня назначили. В один день с господином Мартинезом. А спустя пять лет к нашему составу примкнули госпожа Экман и господин Перре. Сейчас нам предстоит сделать выбор еще раз. Это не только поистине важный, но еще и весьма актуальный шаг, ибо нашей апелляции уже несколько месяцев дожидается осужденный, категорически отрицающий свою причастность к убийству. Однако я ни в коей мере не призываю делать поспешных выводов и принимать решение только лишь потому, что работу Суда Прошлого надо возобновить. Решение о назначении госпожи Мурао на должность высокого судьи должно быть беспристрастным и объективным, основанным исключительно на характеристиках ее личности — от этого зависит работа Суда Прошлого и гарантированная защищенность людей от необоснованных обвинений в убийстве».

— Я тогда, наверное, пойду? — обратился Лукас к Сабрине.

— Иди. Я провожу тебя. Только знаешь что? — она хитро улыбнулась.

— Что? — подозрительно спросил Лукас.

— Как ты будешь следствием заниматься, если ты зеленеешь от вида мертвецов?!

— И ничего я не зеленею. Просто первый раз на вскрытии был. Подумаешь! В следствии вообще главное не вид кишок переносить, а мозгами работать. А с этим у меня все в порядке. И не только с этим.

— А с чем же еще?

— А тебе все скажи! Потом узнаешь.

Лукас вышел за порог, обернулся к Сабрине и сказал:

— Спасибо, что поговорила. Я вот тут подумал… Хочешь, сходим куда-нибудь?

— Какой ты! — улыбнулась ему Сабрина. — Дуй давай!

Он пошел к лифту, и тут Сабрина его окликнула: «Лукас!»

Он обернулся и посмотрел на свою почти уже бывшую однокурсницу. В ее глазах читалось смятение, но она все-таки выдавила: «Я согласна. Хочу. Давай сходим».

Он ухмыльнулся, показал рукой «Пока!» и зашел в лифт.

«Перед тем, как просить о проведении сегодняшнего Собрания, — говорила Валерия, когда Сабрина вернулась в свою комнату, — мы сделали четыре теста крови госпожи Мурао в разных лабораториях, дабы исключить малейший просчет. Результаты однозначны — во всех четырех случаях проба показала стопроцентную ответную реакцию на нашу с остальными высокими судьями кровь, а значит, с точки зрения работоспособности ядра никаких вопросов нет — совместимость идеальная. Тем не менее лишь от вас, уважаемые члены Палаты, будет зависеть, обретет ли сегодня мир пятого высокого судью».

Валерия пристально посмотрела на сидящую за столом японскую девушку, от чего та, казалось, заволновалась еще больше, и сказала, обращаясь к присутствующим в зале:

«Как и предписывает протокол, я призываю госпожу Мурао публично подтвердить высокий уровень знаний истории создания и компетенции Суда Прошлого, а также убедить членов Палаты в том, что она действительно знает ценность жизни. Прошу вас, госпожа Мурао!».

С этими словами Валерия вернулась к своим коллегам и удобно устроилась в красном кресле.

Японская девушка глубоко вздохнула, выпрямила спину, ладонями пригладила волосы на висках и сказала:

«Уважаемые господа! Начну я, если не будет возражений, с подтверждения своих знаний о Суде Прошлого, но сначала представлюсь».

И члены Палаты, и высокие судьи молчали, демонстрируя тем самым отсутствие возражений.

«Что ж… — еще раз вздохнула девушка и приступила: — Меня зовут Икуми Мурао, мне 32 года. Я живу в Японии и работаю архитектором. Я не замужем, детей у меня нет. Я никогда не помышляла о том, чтобы иметь хоть какое-то отношение к судьбам людей, и о Суде Прошлого знала разве что обрывочные моменты из школьной программы.

Вчера я внимательно слушала лекцию господина Мартинеза — он подробно говорил про место такого действия, как убийство, в нашей современной жизни и про отношение общества к нему. Еще в детстве, когда я читала истории о дворцовых переворотах, у меня никак не укладывалось в голове, почему на протяжении всей своей многовековой, многотысячной истории человек так легко лишал ближнего жизни. Если я не ошибаюсь, профессор Мартинез говорил, что во второй половине восемнадцатого века на Земле было менее миллиарда человек. Менее миллиарда стало и через неделю после Отравления. Но в восемнадцатом веке, да и ранее, когда, стоит предположить, людей в мире было еще меньше, человеческая жизнь не ценилась так, как сейчас. Видимо, потому что не было того ощущения невосполнимой потери, какое мы пережили 250 лет тому назад. Я пыталась подобрать хоть какую-нибудь аналогию из прошлого, чтобы сравнить с ней убийство по степени неприятия, отрицания и осуждения нашим обществом, но не смогла… Растление малолетних? Избиение беспомощного старика? Я слишком отступила от темы, видимо… Простите. Итак, Суд Прошлого.

Мы строго наказываем за убийство. Мы живем в условиях физически ощущаемой нехватки людей, но так осуждаем и, чего уж греха таить, так боимся умышленного лишения жизни, что караем за это смертной казнью. У нас нет произвола — есть тщательное расследование, позволяющее до доли секунды реконструировать события преступления, и есть технологии, способные разложить убийство на молекулы. Ошибка, казалось бы, исключена. Есть адвокаты, есть присяжные, которые выносят свой вердикт, и суд, следящий за правильностью ведения процесса. Есть, в конце концов, подсудимые, которые — то ли под гнетом совести, то ли под давлением улик — и сами зачастую не отрицают совершенного ими деяния. Но есть, всегда были и всегда будут неоднозначные ситуации. Чего стоит хрестоматийный случай, о котором написано в любом учебнике по уголовному праву, когда в Испании казнили девятнадцатилетнего мальчишку по обвинению в убийстве старика, за которым этот мальчик ухаживал в надежде заработать себе немного денег на поездку в Уругвай со своей девушкой… Несчастного старика нашли мертвым в наполненной водой ванне, а его племянница хватилась кристаллов своего дяди. Мальчика судили и казнили, а спустя два года совершенно случайно вскрылось, что детектив по невнимательности загрузил в профайл уголовного дела данные из чужого «облака». Спустя еще некоторое время нашлись и кристаллы, которые дедушка, оказывается, просто перепрятал в очередном приступе паранойи. Это был несчастный случай. Члены Палаты пришли к маме мальчика публично просить прощения, а она вышла к ним и, не проронив ни слова, отдала им обручальное кольцо, которое Карлос собирался вручить своей девушке. Она молча закрыла дверь, а член Палаты так и остался стоять на крыльце с кольцом в руках. Тогда вся сеть пестрила этой фотографией. И данный случай нельзя было назвать единичным. Существуй тогда Суд Прошлого, кто знает, может быть, этот мальчик сейчас был бы дряхлым старичком, но жил бы… О, как много он мог бы оставить после себя!

И вот 110 лет назад благодаря случайности — а ведь так оно всегда и бывает в жизни — начал свою историю Суд Прошлого. Два метеоролога из моей страны путем долгих и упорных экспериментов вывели химический состав так называемого «ядра», которое они хотели использовать для точного прогнозирования сейсмической активности, однако эксперимент с треском провалился. Хотя «провалился» — это неправильное слово, так как ядро неожиданно для всех показало поразительно активную реакцию при соприкосновении с кровью. Еще 20 лет ушло на то, чтобы лучшие гематологи, микробиологи, химики и невропатологи завершили создание эталонного ядра…»

«Госпожа Мурао, — послышался голос одного из членов Палаты, — я думаю, что вы достаточно рассказали об истории становления Суда Прошлого. Поскольку все мы, тут присутствующие, хорошо ее знаем, предлагаю вам перейти к рассказу о сути работы Суда. Прошу вас».

«Хорошо, — Икуми еще раз вздохнула, хотя выглядела и вела она себя уже довольно спокойно. — О работе Суда Прошлого. Любой приговоренный к смертной казни по обвинению в убийстве вправе подать апелляцию в Суд Прошлого, чтобы доказать, что убийства он не совершал. Как я помню, всего за всю восьмидесятивосьмилетнюю историю работы Суда было подано 518 апелляций. Но я опять углубляюсь в историю, извините… Если Суд Прошлого подтвердит, что осужденный не совершал убийства, его смертный приговор подлежит автоматической отмене. Если же Суду Прошлого станет ясно, что осужденный действительно является убийцей, то смертный приговор в отношении него приводится в исполнение прямо в Квадрате. Сама суть процесса в Суде Прошлого обусловлена особенностью работы ядра. Для этого должны быть пять человек, обладающих высочайшими моральными качествами, которых называют «высокие судьи». Их кровь имеет особый состав и должна показывать стойкую ответную реакцию на кровь остальных судей. Статистически такой судья — один из 200 миллионов человек. Далее, чтобы быть назначенным на эту должность, кандидат в высокие судьи должен убедить Палату, что он знает ценность человеческой жизни. И еще одно непременное условие — каждый высокий судья должен быть абсолютно беспристрастен к осужденному, иначе, как показывают испытания, реакция с ядром может дать ложный результат. Процесс апелляции происходит в Квадрате — такое название это помещение получило из-за своей геометрической правильности. Судьи уединяются с осужденным, который пристегивается к креслу. Аппарат забирает у каждого судьи 221 миллилитр крови и смешивает с кровью других высоких судей. Из-за своего состава после смешивания кровь судей становится органически единой субстанцией. К ней примешивается кровь осужденного, пропускается через ядро, где происходит контакт с ДНК убитого. В результате устанавливается объективная причинно-следственная связь — был ли осужденный истинной причиной смерти убитого. Если да, ядро окрашивается в красный цвет, если нет — в белый. Как только ядро окрасилось в белый, осужденный отстегивается от кресла и может быть свободен. Если ядро окрасилось в красный цвет, осужденному прямо в кресле отсекаются кисти рук, и он погибает от потери крови, то есть происходит казнь. Если коротко, то вот что представляет собой процесс в Суде Прошлого».

Один из членов Палаты прокашлялся и спросил:

«Расскажите нам в порядке проверки ваших знаний, часто ли осужденные к смертной казни подают апелляцию?»

«Нет, не часто, поскольку, как правило, если осужденный действительно виновен, то он либо признает свою вину, либо после вынесения смертного приговора понимает бессмысленность апелляции, и его казнят экзекьюторы на основании приговора суда. Самая большая часть апелляций была подана в первые годы работы Суда Прошлого — люди пытались ухватиться за это как за соломинку, но как только стало понятно, что в Суде Прошлого никого обмануть нельзя, ибо нельзя обмануть прошлое, количество апелляций убавилось. Но все равно люди не теряют надежды на удачу и порой заявляют апелляции даже тогда, когда прекрасно знают о своей виновности».

«Может ли теоретически случиться такое, что вместо судьи в заседании примет участие другой человек — тот, один из 200 миллионов, чья кровь оказалась годной?»

«Нет, поскольку чтобы активировать способность крови давать реакцию при контакте с ядром, официально назначенному высокому судье член Палаты вживляет специальную капсулу с реагентом. На всю жизнь. Случайность исключена».

«Скажите нам, из 518 апелляций, поданных за годы функционирования Суда Прошлого, сколько было удовлетворено?»

«Было удовлетворено 44 апелляции. Это 44 жизни, спасенные от незаконного обвинения, и 44 вопиющих ошибки предварительного следствия. Представляете, что они сейчас все были бы казнены…»

«Что ж, — сказал член Палаты, — полагаю, что госпожа Мурао подтвердила высокий уровень знаний. И раз уж мы логично подобрались к этой части нашего Собрания, то готовы вас выслушать: так почему вы считаете, что знаете ценность жизни?»

Икуми немного помолчала, положила руки себе на бедра и продолжила:

«Сколько себя помню, мне всегда нравилось строить. Когда я была маленькой, мне не нужны были никакие игрушки, кроме конструкторов. Мои подружки бегали по локациям, играли там в королев, принцесс, фей. Тянут меня за руку в Среду — а я ни в какую. Я строю. В моей памяти часто всплывает картина, как я, шестилетняя девочка, собираю из конструктора маяк. И до того он мне примитивным показался, что я сама выточила нужные детали и сделала внутри корпуса винтовую лестницу, а в прожектор вставила настоящую лампочку. Сомнений, кем стать, у меня никогда не было.

Конечно, я прекрасно понимала, что строить какие-нибудь там небоскребы по моим проектам никто не будет — у нас пустуют сотни тысяч квадратных метров зданий и сооружений на любой вкус, любых размеров и цветов. Сейчас вообще строят немного. Но меня это нисколько не сдерживало. Я без остановки рисовала проекты новых корпусов представительства Палаты, театра старой оперы, аэрообогатительных станций, медицинских лаунжей… Я рисовала так много и так, по признанию профессоров нашего университета, недурно, что меня освобождали от практических экзаменов, а я только злилась — да дайте же мне как раз порисовать! Мои работы были не просто рисунками — они были наполнены жизнью. Фигурка человека, который на моем проекте заходил в дверь, была не каким-то рядовым элементом плана типа деревца или кустиков, как у всех — она была его непосредственным участником! Человечек жил в этом проекте. Я придумывала ему имя, представляла, как он сейчас зайдет в построенное по моим чертежам здание, как будет там передвигаться… Комфортно ли ему? Помянет ли он добрым словом архитектора или, напротив, пожелает, чтобы у меня отсохли руки?

Моя семья жила очень небогато. Мама работала в клининговой зоне нашего токийского представительства Палаты, а папа вообще умер через два года после моего рождения. Он был весьма странным человеком, яростным противником всего технического. Он зачитывался Толкиеном, не пользовался левиподом, ходил только пешком, а за пять лет до смерти принудительно отключил синхронизацию чипа роговицы глаза с «облаком». Из-за отсутствия бэкапов, когда у него диагностировали опухоль в мозгу, было уже поздно.

13 лет назад мама в попытках заработать нам с ней побольше денег устроилась на работу в клининговый отдел бюро «Кайерс-энд-Мист». Нельзя сказать, что там она стала получать на порядок больше, но семейный бюджет мы все же смогли подправить. Я, как могла, тоже подрабатывала — делала иллюстрации средневековых замков к историческим книгам».

«Простите мне мое невежество, — послышался голос Валерии Видау, которая утонула в кресле, закинув ногу на ногу и скрестив руки на груди, — но не могли бы вы пояснить, что это за бюро — «Кайерс-энд-Мист»? А то вы так о нем говорите, как будто мы знаем».

«Да, конечно, госпожа Видау, — Икуми напряглась, потому что никак не могла понять, то ли Валерия со всеми разговаривает в такой весьма жесткой манере, то ли она питает к Икуми неприязнь, однако быстро сообразила, что сейчас не время отдаваться этим ненужным мыслям, и сосредоточилась на защите своей кандидатуры. — Компания «Кайерс-энд-Мист» была, да и сейчас является, топовым японским архитектурным бюро. Они делали проекты реконструкций и реноваций не только для крупных заказчиков в Токио, но и по всему Японскому архипелагу. Мама прекрасно себя зарекомендовала на работе, ее повысили до начальника клинингового отдела, а управляющий директор бюро просил, чтобы она лично следила за безупречной чистотой его кабинета. Она потихоньку стала закидывать удочки на предмет стажировки своей доченьки в «Кайерс-энд-Мист», и в один прекрасный момент управляющий директор сдался. Я получила четырехмесячный контракт на стажировку. Никаких денег, конечно, не платили, да мне и не надо было — я стала стажером не где-то, а в «Кайерс-энд-Мист»! Через полгода можно было дослужиться до ассистента, начать получать жалование. Ну а дальше бы я уж позаботилась о своей карьере. Через пару недель после моего чудесного попадания в «Кайерс-энд-Мист» туда взяли еще одного стажера — парня с моего курса. Красивого, как бог… Он был такой высокий, спортивный, глаз не оторвать! Иногда он расстегивал две верхние пуговицы рубашки, когда было жарковато, а я ходила мимо его стола туда-сюда со стаканчиками воды, чтобы хоть краем глаза взглянуть на островок выглядывающей из-под рубашки груди. Я в него влюбилась очень быстро. Он, конечно, это довольно скоро понял, и отказать ему я не смогла, да и не хотела. Он был просто неуемный — мы, наверное, каждую пятницу вечером, когда все уходили, закрывались в туалете и занимались сексом до потери сознания. Рисовал он весьма прилично, но до меня ему было далековато. Техника, скрупулезность — с этим никаких проблем, но вот фантазия явно была его слабым местом.

Я познакомила его с мамой, стала приводить к себе домой. Да, звали его Эйзо Окада. Я просто летала с ним… Омрачало сказку только одно — каждый из нас был кандидатом на вылет, поскольку нам сразу сказали, что успешно завершит свою стажировку только один — тот, чей проект ветлечебницы более всего впечатлит управляющего директора. Это справедливо: лучшее бюро — лучшие таланты.

Однажды вечером, накануне дня защиты, мы сидели у меня дома, и Эйзо попросил глянуть его проект. Он принес его с собой в тубусе. Никаких проекций — все должно быть начерчено на бумаге. Что я могу сказать — с листов на меня смотрело идеальное четырехэтажное прямоугольное здание. Такими делали гостиницы веке в двадцать втором в Калифорнии. Практично, красиво и… скучно. Я же для своего проекта позаимствовала структуру шестеренки из старых часов. Все помещения моего двухэтажного здания были равноудалены друг от друга. В центре находились рецепция и приемный покой, от которого можно было моментально добраться до нужного отделения, а закольцованность здания позволяла при необходимости задать для внутренней территории собственные микроклиматические параметры. Я всегда хорошо продумывала не только художественную и техническую части своих проектов, но и сугубо утилитарные свойства объектов. Не буду мучить вас деталями. Когда он увидел мой проект, то протянул: «Мда-а-а». Я тогда сразу и не поняла, то ли ему слишком понравилось, то ли наоборот. В ту ночь я попросила его остаться у меня. В первый раз. У нас даже был хитроумный план — он попрощался с моей мамой, ушел, а потом залез ко мне через окно.

Утром мы пришли на защиту. Первым выступал Эйзо. Он достал свой проект и начал презентацию. Говорил он красиво и артистично, словно пытался впарить набор лазерных насадок для зубного пера. Потом настала моя очередь. Я открыла тубус и первое, что почувствовала, — это ударивший в нос запах кофе. Я достала оттуда залитые коричневые листы… В общем, вы, конечно же, поняли, что никакой защиты тогда у меня не получилось, и Эйзо прошел в ассистенты. Управляющий директор попросил меня не расстраиваться, а потом сказал мне собрать свои вещи и покинуть офис. Эйзо, кстати, после той защиты мне не позвонил и не написал ни разу. Он довольно быстро дослужился там до позиции специалиста, но дальше не продвинулся.

Я не стала говорить маме про то, что сделал Эйзо, а просто сказала, что его проект был лучше, чем мой. Она очень расстроилась, пообещала поговорить с управляющим директором, но я ей запретила это делать. И все же она несколько раз ходила к нему, просила, рассказывала, какая ее доченька умница-разумница, чем в итоге так его достала, что через неделю вещи пришлось собрать и ей. Ничего личного — просто менеджмент. Я бы на его месте так же поступила.

Не буду рассказывать, через что нам с ней тогда пришлось пройти. Тот свой проект я отрисовала заново довольно быстро, и даже нашла в прошлом варианте неточности и устранила их. Кстати, через десять лет после того позорного окончания стажировки «Кайерс-энд-Мист» купили мой проект — эта ветлечебница стоит сейчас в Осаке. Тогда же, после покупки проекта, они предложили мне у себя позицию специалиста, но я им отказала, потому что на моем месте работы условия были не такие уж и плохие. Хотя кого я обманываю. Из-за непрошедшей обиды отказала. Правда, когда через полгода меня позвали уже на позицию ведущего специалиста и за совсем другой гонорар, я согласилась. Управляющий директор был прежний. Много позже мы с ним как-то напились, и я, спрятав гордость, рассказала ему про ту защиту проектов, про поступок Эйзо. Он на удивление ровно к этому отнесся. «А ты бы хотела, чтобы все сложилось иначе?» — спросил он меня. «Нет…» — ответила я, но на самом-то деле, конечно же, я хотела, чтобы все сложилось по-другому! Конечно же, я хотела, чтобы моя мама не повесилась из-за того, что три месяца сидела без работы. И конечно же, я хотела ходить с коллегами в бар после рабочего дня в «Кайерс-энд-Мист», а не мчаться после двенадцатичасовой смены в клининговой зоне представительства Палаты на другой конец города, чтобы в частном порядке натаскать школьника на поступление в архитектурный.

Каково же было мое потрясение, когда в составе команды, которой я пришла руководить в «Кайерс-энд-Мист», оказался Эйзо. Лицо было все такое же красивое, а вот фигуру годы не пожалели. Перед командой была поставлена задача по реконструкции офиса юридической фирмы «Мари Моррисон ЭлЭлПи» в Токио, который располагался на девяносто восьмом и девяносто девятом этажах башни «Ле». Меня поражало, что Эйзо вел себя со мной как ни в чем не бывало. Знаете, есть такая порода людей, которые могут создать себе миф со своей собственной правдой и свято в него уверовать, и это был его случай. Но во мне кипела злоба! Если бы не его подлая подножка, не десять пропущенных из-за него лет, кто знает, кем бы я была сейчас в «Кайерс-энд-Мист»! Уж точно не каким-то там ведущим специалистом…

Однажды, на дне рождения бюро, я позволила себе выпить лишнего. Это случилось на глазах у всей фирмы, у всех одиннадцати человек. Я встала из-за стола, чтобы налить себе кофе, и спросила коллег, захватить ли кому-нибудь чашечку. Эйзо попросил. Я взяла чашку, подошла к нему и вылила кофе ему на голову. Конечно, он начал орать — и от возмущения, и от унижения, и от боли, разумеется, тоже. А я на него рявкнула: «Лучше б тогда ты мне вылил кофе на голову, а не в тубус!»

Я видела, как управляющий директор тогда посмотрел на меня, опустил глаза и покачал головой.

Но я вернусь к реконструкции офиса юридической фирмы. Мы осуществляли и авторский, и технический надзор за реализацией проекта, и постоянно находились на площадке. Я и Эйзо. Проект реконструкции предполагал, помимо прочего, замену стен эркеров дрейнером, чтобы окна эркеров как бы висели в воздухе. Дрейнер — это такой загущенный воздух, сверхпрочный материал, невидимый глазу. Я не инженер, но по опыту знаю, что если происходит установка неокрашенного дрейнера, то на него обязательно наносят такие большие ярко-оранжевые иксы люминесцентной смываемой краской, чтобы бригада знала, что тут стена. Нет иксов — значит, тут пустота. Готовый дрейнер монтируют в специальных очках, позволяющих видеть структуру и контур дрейнерных плит и блоков. Я в свое время тысячу раз уже это говорила, но все равно повторюсь — я была тогда на девяносто девятом этаже, потому что дрейнерные блоки для установки вместо стен эркеров изготавливались по моим чертежам, и мне надо было контролировать их монтаж. Отчетливо помню, как инженеры начали устанавливать дрейнеры в эркеры. Не видела, конечно, самих дрейнеров, но точно видела, что инженеры их монтируют. Видела! Я еще тогда удивилась, спросила их, почему они не наносят иксы на дрейнеры, а они ответили, что установят все блоки сразу, чтобы за один заход закрыть весь контур, а потом сходят за краской. Как только они начали монтаж, я даже надела очки и убедилась — все верно, они действительно устанавливали дрейнерные блоки! Я сняла очки, открыла проект, не помню уже, для чего, и погрузилась в него. Потом они ушли за краской, а на этаж зашел Эйзо, чтобы проверить углы наклона блоков, но сразу стушевался, когда увидел, что стены не помечены люминесцентной краской. А я его успокоила — сказала, что инженеры как раз пошли за краской, и что все дрейнерные блоки установлены. Он начал замерять углы, двигаясь от эркера к эркеру слева направо. Прислонял датчик к блокам и фиксировал значения. Со стороны казалось, будто он замеряет воздух. Я была тогда словно под гипнозом — смотрела на него, вспоминая, как мне было с ним хорошо, как я не могла дождаться уединения с ним, как не могла сосредоточиться на работе, мечтая о его члене у себя во рту… Простите, мы же в эфире… Но ведь я должна быть открытой… И каким дерьмом он оказался! Пока я смотрела на него, то фантазировала, как сейчас он прислонится к очередной дрейнерной стене, а там ничего нет! И мне настолько этого захотелось, что аж стало токать в голове от волнения. Вот он подходит к последнему эркеру, в правой руке у него датчик, он прикасается к стене обеими руками и с криком ныряет в бездну… Да-а-а… Вдруг я опомнилась. От крика. Сердце словно вылетело из груди, когда я не обнаружила Эйзо на этаже. Его не было! Я подбежала к самому левому эркеру и очень осторожно поднесла руку к условной границе стены — там был дрейнер. Я прошла так каждый эркер, пока не добралась до последнего. Там не было стены — я это сразу почувствовала. От осознания того, что подо мной почти 400 метров, и ничто не защищает от этой высоты, у меня закружилась голова. В этот момент на этаж вбежали инженеры и мой ассистент…

От Эйзо в буквальном смысле слова ничего не осталось. Удар был такой силы, что не нашли даже его чип роговицы глаза. Детектив изъял данные последней синхронизации из его «облака» — они показывали волнение, но по совместному заключению патологоанатомов и психологов это не свидетельствовало о суициде. Эйзо волновался из-за того, что на дрейнерных стенах отсутствовали люминесцентные иксы, и ему психологически было некомфортно. Что касается данных с моего чипа… Меня подставили мои же фантазии — они дали такой мощный психоэмоциональный фон, что детективы, а впоследствии и присяжные, истолковали это как сильное волнение перед тем, как толкнуть человека в пустой проем. А какие тут еще могли быть варианты…Я даже не таю на них зла.

Инженеры, чтобы себя выгородить, отрицали мои возмущения из-за отсутствия люминесцентной краски на блоках. Напротив, они утверждали, что когда пошли за краской, то якобы предупредили меня, что в последнем эркере не установлен дрейнер, и попросили меня проследить, чтобы никто к этому эркеру не приближался.

На следствии и в суде против меня дали показания все коллеги. Нет, обо мне они отзывались, конечно, как о прекрасном сотруднике и квалифицированном специалисте, но вот о моем отношении к Эйзо твердили в один голос — ненавидела. Разумеется, все говорили про тот случай на дне рождения бюро. Ключевыми стали показания управляющего директора, которому я рассказывала о том, как Эйзо меня подставил в конкурсе на место стажера. Присяжные сопоставили факты, изучили мою биографию и установили, как им показалось, мотив. Да я и сама на их месте, наверное, подумала бы так же. Кто мне поверил бы? Приговор суда был ожидаемым. Помню, что как только судья его провозгласил, я внимательно посмотрела на свои запястья, представляя, как мне отсекают кисти…

Я пропустила срок подачи апелляции в Суд Прошлого. Мой адвокат накануне сломал себе позвоночник, а его помощник подал апелляцию на два дня позже. Я просила приговорившего меня судью восстановить мне срок, но получила отказ — по-человечески он был абсолютно убежден в моей виновности. Я писала на имя Председателя Суда Прошлого, госпожи Видау, но ответа тогда не получила.

Еще помню, как накануне дня казни я сидела в камере и думала только лишь об одном — как бездарно она спроектирована.

Утром ко мне в камеру зашел экзекьютор и повел на казнь. Он был вежлив, тактичен, и я почему-то даже думала, что сейчас случится чудо, и он выведет меня из тюрьмы на улицу. Когда мы подходили к двери комнаты, в которой приводится в исполнение приговор, ему позвонили — госпожа Видау вернулась из командировки, рассмотрела мое ходатайство о принятии апелляции и оперативно его удовлетворила. Я ей до конца своих дней буду благодарна. Боже, как я тогда рыдала… Это то чувство, когда ты понимаешь, что уже все — надежды нет, но вдруг внезапно она тебя посещает, как в сказке.

На Суде Прошлого я была спокойна. Я знала, что не убивала, а это означало только одно — ядро окрасится в белый цвет. Хорошо помню всех — госпожу Видау, господ Мартинеза и Вернера, госпожу Экман и господина Перре. Их знает весь мир, и вот — в режиме реального времени моя кровь смешивается с их кровью, чтобы вытащить меня из этого болота… Как только ядро окрасилось в белый цвет, фиксаторы на кресле отстегнулись, и я встала. В голове звенела только одна мысль — какой же мелочью было все до этого в моей жизни… Стажировка, упущенные годы, даже смерть мамы. Я была жива! Я отвоевала это право. И я совершенно определенно знаю ценность жизни. Благодарю вас за внимание».

С минуту в зале было тихо. После этого пошли вопросы от членов Палаты:

«Справедливо ли будет утверждать, что у вас была возможность толкнуть вашего бывшего возлюбленного в незакрытый дрейнером проем?»

«Была, конечно, но разве что теоретическая, — ответила Икуми, глядя в глаза члену Палаты. — Я же не знала, что инженеры ушли, не установив дрейнерные блоки в последнем эркере».

«А если бы знали?»

«Я никогда бы этого не сделала».

«В отношении инженеров было какое-то расследование?»

«Как только мой приговор был отменен, руководство «Кайерс-энд-Мист» уволило их. Насколько я знаю, полиция возбудила дело о халатности и о даче ложных показаний, но, честно говоря, я за этим не слежу».

«Госпожа Мурао, — сказал Сакда Нок, — не секрет, что это я обратился к вам с предложением выдвинуть свою кандидатуру на пост высокого судьи, как только стало известно, что ваша кровь подходит. Поясните, что побудило вас принять мое предложение и прийти к нам на Собрание Палаты?»

«Как я говорила в самом начале, господин Нок, мне и в голову никогда не приходило, что я тут окажусь. И не знаю, как бы отнеслась к вашему предложению, если бы вы подошли ко мне на улице и спросили, а не хочется ли мне стать высоким судьей. Но после того, как я побывала в Квадрате… Пока я сидела в кресле и наблюдала всю эту процедуру — и как у судей забирают кровь, и как ее забирают у меня — то чувствовала кожей запястий то место в фиксаторе, откуда выходит лезвие и пронзает руку с той же легкостью, с какой крыло птицы рассекает воздушную толщу. Я знала, что не виновата, но знала и про небольшое количество оправданных. А вдруг ошибка? Вдруг случайность? Я же ведь такая… «везучая». После того, как процесс закончился, и фиксаторы открылись, я поняла, насколько ценен Суд Прошлого. Как после этого, побывав в шкуре осужденного, можно отказаться от судейства? Это величайшая честь для меня».

«Кроме чести что-то еще вами движет? Деньги? Статус? Известность? Тщеславие? Ведь ваше имя будет вписано в историю».

«Тщеславие? Известность? Я вас прошу… Это как раз то, что лежит на другой чаше весов, но, к счастью, не перевешивает в пользу ответа «нет». А деньги…»

«Да, деньги. Расскажите нам, кстати, про денежное содержание и статус высокого судьи».

«Насколько я знаю, годовое денежное содержание высокого судьи составляет 5 миллионов долларов. Не баснословная, но все же очень большая сумма. При этом судья сохраняет возможность работать по своей основной профессии».

«Вы зарабатываете такие деньги? В год?»

«Нет, что вы!»

«Про статус не рассказали».

«Ну, высокий судья имеет непререкаемый авторитет в обществе. А еще он наделен абсолютной неприкосновенностью».

«Как перестать быть высоким судьей? Если не считать смерть».

«Насколько я помню, статус высокого судьи прекращается либо вследствие собственного заявления о сложении полномочий, либо если высокий судья совершил поступок, который позволил членам Палаты усомниться в его высоких моральных качествах. Тремя четвертями голосов Палата может прекратить полномочия высокого судьи, и тогда ему делается инъекция, которая дезактивирует способность крови давать реакцию при контакте с ядром».

«Вы обладаете высокими моральными качествами?»

«Не вижу оснований сказать «нет», — ответила Икуми, пригубив воды.

«Вы нам полчаса назад рассказывали про член во рту!» — иронично воскликнула Валерия.

«Да, но я ведь и не высокий судья еще», — улыбнулась ей в ответ Икуми.

«Что ж, — сказал Сакда Нок, когда убедился в отсутствии других вопросов, — мы с членами Палаты сейчас посовещаемся и огласим решение».

В зале стало шумно. Корреспонденты в прямом эфире рассказывали своим зрителям о процессе, делали ставки на исход голосования, но особенно активному обсуждению была подвергнута сама Икуми Мурао. Спустя почти час Сакда Нок, держа в руках небольшой полупрозрачный футляр, подошел к столу, за которым сидела кандидат, и произнес:

«Шесть голосов «за», два — «против». Решение принято. Госпожа Мурао, разрешите вас поздравить: вы — новый высокий судья!»

Икуми встала с места и улыбнулась. Сакда Нок подал ей руку, и они обменялись рукопожатиями. После этого он открыл футляр, достал оттуда инъектор и приложил его к плечу нового высокого судьи.