Скользкая дорога

Глава 15

«Привет, Мечтатель! — увидел Лукас сообщение на испанском от своей соперницы, когда после долгого перерыва зашел в игру. — Куда пропал? Как поживаешь?»

«Привет, Грешница! Я в порядке, спасибо. Было много работы. Как ты себя чувствуешь? И устроилась ли ты в гостиницу?»

«Спасибо, что спрашиваешь обо мне. Меня взяли на работу. Но я не смогу ходить туда, потому что мой лечащий врач сказал, что мне надо ложиться в больницу».

«Почему? Что-то не так?»

«Он говорит, что в моей крови слишком много лейкозных клеток, и что здоровые клетки быстро погибают из-за них и не успевают созревать».

«Боже! Но ведь это можно остановить?»

«Мой врач говорит, что можно. Но проблема в том, что из-за большой задержки с началом лечения лейкозные клетки научились блокировать что-то там и стали невосприимчивы к терапии».

«Грешница, я уверен, что все будет в порядке! От лейкоза все выздоравливают!»

«Спасибо, мой дорогой Мечтатель! Как насчет того, чтобы сыграть еще одну партию?»

Прокурор вызвал к себе детективов, чтобы проанализировать ход дела.

— Я так понимаю, что на сегодняшний день основная версия нежизнеспособна? — спросил прокурор капитана.

— Исходя из того, что мы пока услышали, — Арманду почесал нос и сделал паузу, оттягивая ответ, — ни один из высоких судей не считает, что у него были основания относиться к Кравицу с предубеждением.

— Остался только Винсент Перре?

— Да, господин Брасио. Мы успели поговорить с Тарьей Экман, Филиппом Мартинезом, Валерией Видау и Икуми Мурао. С последней разговор длился от силы минут пять, потому что ничего нового в дополнение к тому, о чем говорилось в день ее назначения, она не сказала.

— Какие еще версии в работе?

— Мы постоянно контактируем с Маленой Миллер, и на основании ее мнения прорабатываем версию о ненадлежащим качестве крови высоких судей и об ошибочной ДНК Стефани Джефферсон.

— И как успехи? — спросил прокурор, зная, что услышит в ответ.

— Да пока никаких, — вздохнул Тоцци.

— Если после беседы с Перре ничего не всплывет на поверхность, я склонен закрыть это дело. Мы занимаемся следствием, а не химией всякой. Если у них с ядром проблемы, мы тут ни при чем. Вы свободны.

Арманду и Лукас неспешно шли к левиподу и молчали. Наконец Арманду спросил:

— Когда у нас Перре?

— В следующий вторник.

— Понятно. Пойдем выпьем?

— Сейчас?

— А что? Шестой час уже. У меня нет настроения работать. Пойдем посидим.

— Ну пойдем.

— Мне через «ну» не надо.

— Хорошо! Просто «пойдем», — улыбнулся Лукас.

В баре в это время было немноголюдно. Молодые люди сели за барной стойкой и взяли по лагеру.

— Как у тебя жизнь вообще? — спросил Арманду, отхлебнув пива. — За этой работой поговорить нормально даже не получается.

— У меня все отлично. Вот собираюсь Сабрине предложение сделать.

— Предложение?! Оно тебе так надо?

— Я люблю ее и хочу всю жизнь прожить с ней.

— Такие мысли всех посещают. Ладно, не буду же я тебя отговаривать.

— Мы с ней и так фактически семьей живем. И мне хотелось бы стать ее мужем.

— Да ты не оправдывайся передо мной! Хочешь жениться — замечательно! Вы просто дети еще. Молчу, ладно. Как там грешница твоя поживает?

— Грешница… — Лукас вздохнул. — У меня ощущение, что у нее не все хорошо. Вовремя не начала лечиться, и теперь раковые клетки то ли мутировали, то ли еще что-то с ними произошло, и на них перестала действовать терапия.

— Вот ведь чокнутая тетка. Сама виновата.

— Конечно, сама. Думаю, она это понимает.

В назначенный день Винсент Перре вместе со своим сыном и его няней прилетели в Сан-Паулу. Винсент был в этом городе лишь однажды, много лет назад, но обратил внимание на то, что со времен его последнего визита Сан-Паулу совсем не изменился.

Оставив Анри и няню в номере отеля, Винсент, уже весьма прилично опаздывающий, рванул в отделение полиции. «Неужели нельзя было все это организовать по сети», — ворчал он про себя, выходя из левипода.

В коридоре отделения его встретил Лукас:

— Ой! Господин Перре!

— Здравствуйте, — сказал ему Винсент.

— А вы в жизни совершенно не так выглядите, как в игре!

— Спасибо, — бросил ему Перре тоном, которым обычно уставшие от однотипных комплиментов селебрити отвечают на очередное восхищение поклонника.

— Прошу вас пройти со мной в переговорную комнату, где мы общались с остальными четырьмя высокими судьями.

— Четырьмя? То есть я последний?

— Выходит, так, — ответил Лукас и, нажав на сенсор, открыл дверь в переговорную и пропустил Винсента впереди себя. — Заходите, располагайтесь. Капитан Тоцци сейчас подойдет.

Спустя минуту в комнату зашел Арманду.

— Господин Перре, — поприветствовал он Винсента и протянул руку, — рад вас видеть.

— Здравствуйте, детектив, — кивнул ему высокий судья.

— Если честно, то когда сейчас шел сюда, ожидал вас увидеть в пиджаке на голое тело и красном галстуке, — засмеялся Арманду, — а вы вон в кофте и джинсах!

— Надеюсь, это приемлемый внешний вид? — Винсент озабоченно опустил взгляд себе на грудь.

— Даже не думайте переживать! Чем комфортнее вы себя чувствуете, тем лучше. Я обязан уведомить вас о том, что никто не вправе требовать вашего нахождения в этой комнате, поэтому вы в любой момент можете встать и уйти, если захотите.

— Уверяю вас, что после проделанной к вам дороги встать и уйти было бы верхом глупости. Я готов рассказать вам обо всем. Это личная просьба госпожи Видау, и я ее с удовольствием выполню. Итак, о чем вы хотите меня спросить?

Арманду, не изобретая ничего нового, описал Винсенту примерный формат их беседы, после чего тот, соединив пальцы рук, приступил к рассказу.

«Меня зовут Винсент Перре, мне 40 лет. Я родился в Париже и сейчас живу там же.

Мой отец, Доминик Перре, известный архитектор. В данный момент он живет в Аргентине, а до этого много лет провел в Японии, где был частью команды архитектурного бюро «Кайерс-энд-Мист» — там сейчас работает высокий судья Икуми Мурао. Но это не суть. В общем, отца постоянно не было дома, и мной занимался старший брат Кристиан. Мама наша — натура ветреная, немного не от мира сего. Конечно, я ее очень люблю, но нам с братом она мать скорее биологически. В юности мама была супермоделью и особую известность получила после того, как стала лицом классики левиподов «Ди-Ньен». То обстоятельство, что все в этой жизни, включая красоту и обожание публики, дается на время, мама принимать не хотела и всячески его опровергала. Я нисколько ее не обвиняю, но факт остается фактом — мы с братом были предоставлены сами себе. Если маленький Кристиан получил от матери хоть какую-то долю заботы и ухода, то до меня маме не было никакого дела. Она предпочла праздную жизнь. Порой ужасаюсь от мысли, что бы со мной стало, не будь у меня Кристиана. Пока он помогал мне с практикой после школы, мама, если выражаться ее словами, неустанно «латала внешку», и долатала ее до такой степени, что стала выглядеть как ученица средних классов. Серьезное злоупотребление омолаживающими процедурами не прошло без последствий — сейчас мама очень тяжело болеет. У родителей были так называемые свободные отношения — когда папа получал очередной контракт от архитектурного бюро и уезжал на несколько месяцев, а то и лет, мама жила с другими мужчинами, что отца особо не расстраивало. Мужчин этих было немного и, к счастью, жила она с ними не в нашем доме, а потому Кристиан мне был и братом, и отцом, и матерью. Я всегда смеялся, когда он в шутку называл себя гермафродитом.

Кристиан старше меня на 9 лет. Он абсолютный гений: помимо того, что у него действительно глубокие познания и острый ум, Кристиан настоящий созидатель. С самого детства одни говорили, что он талантлив, другие — что посредственен, но никто не мог упрекнуть Кристиана в недостаточном приложении усилий. А сам он не слушал ни тех, ни других — просто шел свой дорожкой к цели. Он всегда хорошо знал, как должен выглядеть результат, и всегда его добивался. То есть не часто, не как правило, а всегда. Он рано понял, что на маму рассчитывать нельзя. Отец же, пусть и являвшийся основным источником доходов нашей семьи, за что ему огромное спасибо, видел своих сыновей не чаще, чем бабушка видит внуков, живущих на другом конце планеты. И Кристиан начал ставить цели. Закончить Школу Высокой Науки — сделано. Воспитать младшего брата и помочь ему тоже закончить Школу Высокой Науки — сделано. И так во всем. Ему хотелось работать в индустрии развлечений, поэтому когда подвернулась возможность попробовать себя в филиале медиагиганта «Олл-ин-Олл Энтертейнмент» в Париже, Кристиан ее не упустил. За год до моего окончания Школы Высокой Науки Кристиану предложили перевод в штаб-квартиру «Олл-ин-Олл Энтертейнмент» в Амстердаме, на который тот, не думая, согласился — он ждал шанса стать ближе к топ-менеджменту этой компании. Я, тогда еще сопляк, конечно же, увязался за ним. Там, в Амстердаме, я заочно окончил Школу Высокой Науки и, поскольку постоянно ошивался в коридорах штаб-квартиры и пропитывался витающим в воздухе ароматом эфира, у меня не стояло выбора, в каком направлении продолжить свой путь. Я поступил в школу дикторов.

Мы с Кристианом принципиально разные: у меня никогда не было того коммерческого чутья, которым обладал мой брат, и я не умел прошибать лбом стены, а он на своем пути их снес с десяток. Моим неоспоримым преимуществом была внешность, которая досталась от мамы. Гены — это самое ценное, что я получил от нее. Именно матери я обязан утонченными чертами лица, аккуратным носом, упругой и словно немного загорелой на южном солнце кожей, идеально ровными зубами, темно-песочными крупными густыми завитками на голове и своим прищуром. Кристиан же, который пошел в отцовскую породу, — парень крупный, напрочь лишенный хоть какой-нибудь слащавости.

Карьера Кристиана шла в гору, он запускал проект за проектом, и правление «Олл-ин-Олл Энтертейнмент», видя, какую высокую маржинальность показывают все его продукты, безоговорочно выделяло ему бюджеты на новые шоу. Кристиан одинаково хорошо себя показывал и в проектах для сети, и в оффлайне, где особый его фокус был направлен на цирк. Благодаря ему этот вид развлечений обрел второе дыхание и вылился в солидную прибавку и к состоянию брата, и к гонорарам артистов — чего только стоил культовый дуэт Тоби и Селест Мартинезов, которых продюсировал Кристиан. Надо сказать, что их трагедию Кристиан воспринял, как личную. Они просили его расторгнуть контракт, но он не согласился, а потом решил освободить их от обязательств после серии шоу со свободным падением, последнее из которых закончилось фатальной гибелью Селест и серьезными травмами Тоби. Кристиан после того случая долго не мог оклематься — винил в произошедшем себя. Он полностью оплатил похороны госпожи Мартинез, лечение ее мужа, и до сих пор добровольно выплачивает ему содержание из своего кармана, хотя по закону господин Мартинез мог подать в суд на «Олл-ин-Олл Энтертейнмент».

А вот я реальными успехами похвастаться не мог: жил сегодняшним днем, не задумываясь о том, какой я хочу видеть свою жизнь через условные 10 лет. У меня не было много денег, но я всегда знал, что могу рассчитывать на брата. Мой обычный день представлял собой позднее пробуждение с очередной девушкой, спорт, написание обзоров о нем же, спорте, на работе, и беззаботный вечер в прогулках по Амстердаму.

Когда мне было лет тридцать, у нас с братом произошла первая крупная ссора из-за денежного вопроса. Как вспомню сейчас, так готов со стыда под землю провалиться, но тогда я жил с уверенностью в том, что брат мне должен. Он же меня поднял, значит, несет за меня ответственность. Кристиан не один раз предлагал мне начать работать у них в штаб-квартире, но перекладывание бумажек не входило в мои планы. У меня не было стимула думать о нормальной работе — зачем, если есть Кристиан. В районе, где я жил, в соседнем доме продавалась шикарная трехуровневая квартира. Я давно на нее заглядывался, и когда прочитал, что апартаменты выставлены на продажу, стал постепенно сверлить в мозгу Кристиана дырочку, через которую заливал ему ненавязчивые мысли о том, что цены на недвижимость низкие, спрос упал, и за относительно небольшие деньги можно купить практически все, что душе угодно. Сначала он вежливо уклонялся от разговоров на эту тему, но я действовал все настойчивее. В конце концов, однажды я перегнул палку и выдал ему:

— Да у тебя денег море! Ну что тебе эти полтора миллиона?

— Винс, ты мои деньги не считай. Я не покупаю ее не потому что у меня нет денег, а потому что это не более, чем твоя прихоть.

— Это не прихоть! Это вклад! Инвестиции! Она через пять лет, может, будет в два раза дороже стоить!

— Или не будет. А инвестиции я тебе предлагал, только не деньгами, а учебой, работой, практикой. Все возможности у тебя были! И если б ты подумал головой, а не задницей, и стал работать у нас, то сейчас смог бы две таких квартиры легко купить. Балда.

— Ты ведешь себя, как фригидная мамаша! — крикнул я, психанув.

— Что? Что ты сказал?

Я понял, что сболтнул лишнего. Хотел извиниться, но не стал.

— Знаешь что? — сказал он тихо. — Вот именно, что я тебе не мамаша. А ты этого не понимаешь. Почему я тебя содержу, а ты меня — нет?

— Потому что ты мне старший брат.

— Ключевое слово — «брат». Давай так: в течение года ты будешь предоставлен сам себе. Тебе тридцать, а не тринадцать. Если тебя устраивает твоя нынешняя жизнь, твоя текущая работа — да на здоровье! Живи на свою половинчатую зарплату.

— Кристиан… Прости, я был не прав.

— Я знаю. И не извиняйся. Просто попробуй сам. Представь, что я умер, и ничего тебе не оставил. И попробуй.

— Кристиан, я правда готов начать нормально работать, — в голове у меня за секунду сработал калькулятор, показавший, что моих копеечных доходов не хватит даже на полмесяца. — Серьезно! Но на первое время мне понадобится твоя помощь!

— Винс, пока у тебя будет оглядка на меня и надежда на то, что в крайнем случае возникнет Кристиан и оплатит любой счет, ты ни к чему не придешь. Ну не умрешь же ты с голоду, правда ведь?

Я проклинал себя за то, что вообще завел речь об этих идиотских апартаментах. Включил бы башку да промолчал. Я Кристиана знаю от и до, и всегда точно могу определить, стоит ли продолжать с ним спорить или же он все сказал. В данном случае было «он все сказал».

Первые полгода прошли ужасно. Я каждый день считал, сколько дней осталось до истечения этой годовой финансовой диеты, на которую меня посадил Кристиан. За эти полгода я сменил три места — из одного ушел сам, из двух других меня уволили. Я обратился к Кристиану за деньгами, но сразу сказал, что это в долг и что я буду их возвращать потихоньку с зарплаты, каждый месяц. Деньги мне нужны были на поступление в университет на отделение журналистики. Он согласился помочь, его даже не пришлось уговаривать.

Я начал работать в утренних новостях одной независимой компании — понравился продюсеру. Учеба много времени не занимала, в отличие от работы — чтобы получать больше денег, я не только вел две рубрики в эфире, но и занимался подготовкой материала к выпускам. Отдавал себе отчет в том, что аудитория небольшая, но мне было важно набраться практики. Урезал все лишние расходы, и денег стало вполне хватать и на жизнь, и на то, чтобы выплачивать брату долг.

Так и прошел год без поддержки Кристиана. После той ссоры отношения между нами наладились, мы нормально общались. Как братья.

— Винс, — сказал брат, улыбнувшись, — год прошел. И как оно?

— Отлично, — ответил я.

— Жалею, что не снял тебя с долларовой иглы раньше. Кстати, ты имей в виду, что если тебе нужна помощь, я готов.

— Спасибо, Кристиан, но пока справляюсь.

— Тогда разреши мне хотя бы простить тебе кредит на учебу? Не такие уж и большие деньги. Это же были мои инвестиции в тебя, а в качестве дохода я готов принять твою самостоятельность.

— Давай так: не прощай мне этот долг, и я тебе его все равно верну, но когда смогу. Я уже почти треть выплатил.

— Как скажешь, это твое решение.

— В чем мне действительно нужна твоя помощь, так это в трудоустройстве в «Олл-ин-Олл Энтертейнмент».

— Серьезно? И кем ты себя там видишь? — улыбнулся Кристиан.

— Я? Не думал об этом. Просто мне уже скоро 32, и не буду же я всю жизнь выходить в эфир утренних новостей. Нет, мне нравится эфир, я люблю осознавать, что меня слушают и смотрят, внимают мне… Но я хочу расти.

— И все же, что ты мог бы делать у нас в компании?

— Я хорошо пишу.

— Секретарем, что ли, тебя взять?

— У меня грамотная устная речь, дикция.

— Персональным ассистентом?

— Уверенно держусь перед камерой.

— Ну, вакансии модели у нас нет, прости.

— Могу в случае заминки быстро сориентироваться, переключиться… — не успокаивался я.

— Винс, ты человек экрана. У нас в правлении «Олл-ин-Олл Энтертейнмент» для таких мест нет. И это даже к лучшему, ведь я вижу, что ты хочешь на корпоративную позицию только потому, что я тебе когда-то вбил в голову, что это настоящая, взрослая работа. Но не факт, что я был прав. Есть у меня одна идея.

Кристиан рассказал, что, руководствуясь принципом «все новое — хорошо забытое старое», уже давно раздумывал на тем, чтобы возродить игровое шоу, которое в свое время наделало в мире много шуму и кануло в лету вместе со всем, что Отравление унесло с собой в бездну истории.

Впервые «Скользкая дорога» вышла в эфир за сорок лет до Отравления. Ее снимали как раз в Амстердаме. Говорили, что сценарий игры показывали нидерландскому правительству, и оно дало добро на создание шоу.

Одна половина мира обожала это зрелище, вторая — ненавидела, однако смотрели его и те, и другие. Представить только… Аудитория «Скользкой дороги» составляла 11 миллиардов человек, а ведущий был богатейшим селебрити в мире! От нынешней версии игры ту, старую «Скользкую дорогу», отличало только одно — съемки проходили не в студии, а между крышами небоскребов «Уэйви Каплс». Это были два здания высотой под 350 метров каждое, которые стояли почти вплотную друг к другу. Сейчас мы снимаем игру в студии, на высоте каких-то семи метров, и когда проигравший участник срывается, он падает на мягкие аэроматы. Но тогда… Ведущий с кубом денег находился на одной крыше небоскреба, а игроки — на другой. Суть игры была абсолютно такой же, как и сейчас: по мере того, как участники правильно отвечали на вопросы, они могли переходить от островка к островку по тоненьким дорожкам, пока кому-то не посчастливится добраться до крыши второго небоскреба, не сорвавшись, и получить заветный куб. Но если ответ был неверный, расстояние между островками они должны преодолеть в прыжке. На время съемок специально нанятый отряд экстренных служб оцеплял внизу проход между небоскребами, куда падали проигравшие и от столкновения с поверхностью превращались в фарш. После завершения съемок стены и окна первых этажей небоскребов очищались от ошметков трупов, чтобы на следующее утро клерки могли прийти туда и спокойно продолжить свою рутинную работу.

И люди это смотрели. А некоторые — участвовали. Любителей пощекотать себе нервы было столько, что очередь на участие в игре нужно было занимать за 3–4 месяца до дня съемок. За время, пока игра выходила в эфир, на ней погибло более 11 тысяч человек, при том что до цели добралось не более 30. К тому моменту на Земле жило такое невероятное количество людей, что властям было все равно, чем человек себя развлекает и как играет со смертью. На возмущения инициативных групп и отдельных церквей с просьбами закрыть эту циничную игру власти предпочитали не реагировать, ведь это был способ снизить население планеты, хоть и на единицы. И руки у всех чисты.

Предложение Кристиана осуществить перезапуск «Скользкой дороги» правление «Олл-ин-Олл Энтертейнмент» восприняло в штыки. Но то был Кристиан! Он продумал в концепте новой версии игры каждую деталь и выставил проект таким выгодным для себя образом, чтобы от презентации не исходило привкуса смерти. Особый акцент был сделан на то, что игроки будут падать на аэроматы, и зрители в этой связи не почувствуют того цинизма, той жестокости, которые были присущи старой «Скользкой дороге». Но главным элементом игры был я. Имидж красивого рокового стервеца в пиджаке на обнаженное тело и красным галстуком придумал Кристиан. Непосредственно на заседание правления, члены которого собрались, чтобы отклонить неудачную идею своего коллеги, я пришел уже в образе. Кристиан убедил коллег сыграть пробный раунд. Никто, конечно, никуда не прыгал — я просто задавал им вопросы, а в промежутке между ответами вел диалоги, иногда деликатно подшучивая и уместно высмеивая «игроков». Важно было не перейти грань там, где заканчиваются допустимые колкости и начинаются обидные издевки. Несколько раз незаметно для них я даже робко переступал эту грань, но не позволял себе полностью за ней очутиться.

В результате очередная стена была пробита Кристианом — на этот раз это была стена предубеждений и заранее сделанных выводов его коллег по правлению «Олл-ин-Олл Энтертейнмент». Они не сказали «да», но и «нет» от них тоже не прозвучало. Ими было принято решение снять постановочный «пилот», выделив небольшой бюджет для создания проекта декораций. Мы провели пробную игру с шестью нанятыми компанией статистами и предоставили ее запись на суд правлению. После того, как они посмотрели пилотную постановку, в зале наступила тишина — было видно, что им действительно понравилось. И чтобы бросить камешек на нужную чашу весов, Кристиан, воспользовавшись своим уникальным чутьем, прямо там внес финальный штрих: «Да, кстати, господа… Игру мы предлагаем снимать в Париже — это прекрасным образом создаст правильную эмоциональную ауру вокруг шоу». И решение было принято. А через четыре месяца прошел первый эфир, наутро после которого я проснулся знаменитым.

И на съемках одного из выпусков я встретил ее.

— Линда! Настала пора задать вам третий вопрос из шести. Вы готовы?

— Как никогда, — тряхнув челкой, уверенно ответила она и улыбнулась мне. Ее платиновые густые волосы так нежно обрамляли лицо, что всю игру я мечтал только об одном — подойти к ней, указательным пальцем провести по линии бровей, убирая сексуально спадающие на глаза волосы, и поцеловать.

— Напоминаю, что вы ответили на два вопроса, и если хотите, можете прервать игру и забрать свои 20 тысяч, — обратился я к ней, а внутри сгорал от желания, чтобы она играла как можно дольше.

— Прервать игру? — послышался ответ Линды. — Я не из тех, кто любит что-то прерванное, если вы меня понимаете.

Зрители в зале засмеялись, я тоже не смог удержаться. Из эфирной версии этот фрагмент был вырезан, поскольку концепция игры не предполагала обратных колкостей игроков в мою сторону.

В итоге девушка дошла до пятого островка и решила играть дальше.

— Линда, вот ваш последний, шестой вопрос. Если вы ответите правильно, то сможете перейти по тропинке к своему шестому островку площадью лишь 10 квадратных сантиметров, а с него — прямиком ко мне за выигрышем. Вы готовы?

— Да, — твердо ответила она.

— Линда, — я начал зачитывать вопрос, волнуясь не меньше участницы, — назовите французского писателя, ярого противника строительства Эйфелевой башни, который после ее возведения часто обедал в ресторане на первом уровне башни, объясняя свое предпочтение тем, что это было единственным местом во всем огромном Париже, откуда башню не видно.

— Я не знаю. Нет ответа, — разочарованно сказала девушка.

— Вы даже не подумали, Линда, — удивился я тому, что эта сильная и уверенная девушка так быстро сдалась.

— Я определенно не знаю. Готова прыгать.

— О да! Вам придется это сделать, — ехидно заметил я, а у самого сердце колотилось от волнения за нее. — Но сначала — правильный ответ! Этого писателя звали Ги де Мопассан. Линда, поскольку вы не ответили, тропинка не появится, и вам нужно допрыгнуть до островка, площадь которого всего 10 квадратных сантиметров. У вас лишь 10 секунд. Время пошло!

Лицо Линды стало серьезным, она внимательно посмотрела на свою цель, на этот крошечный, окруженный тьмой и пустотой, шестой островок, мерцающий перед ней, и прыгнула. Прыжок был неудачным. Ее ступня лишь задела островок, и девушка с визгом упала в бездну.

— Что ж, мягкого падения тебе, Линда, — ухмыльнулся я, хотя в душе все почернело от обиды за нее, но, не подавая виду, я повернулся к камере и сказал: — И вновь дорога оказалась скользкой, а мой куб — нетронутым. Приходите и приводите своих друзей! Ступайте на скользкую дорогу! Адьес!

Как только режиссер объявил об окончании съемки, я подбежал к ассистенту:

— Где финалистка?!

— Наверное, в комнате для интервью. А что?

Ничего не ответив, я побежал на первый этаж, в ту самую комнату, и столкнулся в дверях с Линдой. Она не показалась мне расстроенной, и, боже, какой очаровательной она была…

— О, Винсент! — приветливо сказала она мне. — Вы, оказывается, такой высокий!

— Я… — волнение меня наверняка выдавало. — Я… Нам… То есть не нам, а мне… Мне запрещается общаться с участниками до и после записи, но мне так понравилась ваша игра, что я решил вам сказать… Тот вопрос, про Ги де Мопассана…

Линда внимательно смотрела мне в глаза с таким интересом, словно ждала, к чему же приведут мои сбивчивые слова.

— Линда, — взял себя в руки я, — вы мне очень понравились. Не откажите мне в удовольствии выпить с вами чашку кофе!

— Не откажу! — она откинула челку с глаз и широко улыбнулась.

— Серьезно? — переспросил я. — Тогда, может, прямо сейчас?

— Ну хорошо! — рассмеялась она в ответ. — Пойдемте сейчас!

За кофе Линда рассказала, что работает инструктором по йоге, занимается боксом и поет, а мои аккуратные наводящие вопросы показали, что у нее нет парня. Она еще много о чем рассказывала, но я не слушал, а просто смотрел на то, как сладко ее полные губы танцуют в разговоре, как левый глаз то и дело исчезает под спадающей на него челкой, и влюблялся в Линду с каждой секундой все сильнее.

Мы встречались три месяца. Я познакомил ее с Кристианом. «Ну? Как тебе она?» — спросил я его после знакомства. Брат внимательно посмотрел на меня, а потом обнял: «Ты сам-то понимаешь, что это первая девушка, с которой ты меня знакомишь? Первая! Ты любишь ее, и это настолько заметно, что могу сказать только одно — она твой человек!»

Линда никогда не видела во мне звезду. Порой мне даже хотелось уточнить у нее, понимает ли она, что я вообще-то известный на весь мир ведущий, но она, конечно же, была в курсе, и ей до этого не было совершенно никакого дела.

Довольно быстро мы стали жить вместе, и это была белая полоса. Я осознавал, что люблю ее гораздо больше, чем она меня, но моих чувств хватало на двоих. Известность, деньги, любимый человек и отсутствие проблем — мечта, а не жизнь. В скором времени рейтинг «Скользкой дороги» оставил далеко позади даже самые смелые ожидания «Олл-ин-Олл Энтертейнмент», благодаря чему репутация моего брата как расчетливого и талантливого продюсера стала недосягаемой, а мои гонорары — беспрецедентными.

Новость о том, что я скоро стану отцом, была приятным бонусом к остальным элементам счастливой жизни. Беременность протекала без проблем, и вот наконец мы стали родителями очаровательного малыша. Имя сыну выбрала Линда. «В детстве у меня был младший братик, его звали Анри. Он утонул, когда ему был годик. Я хочу, чтобы нашего сына звали Анри. Пусть мой брат продолжит жить хотя бы так». Я не мог отказать любимой, тем более что имя отлично подходило мальчишке.

В сыне мы не чаяли души. Малыш не доставлял нам больших хлопот, охотно кушал и давал родителям спать по ночам. Линда посвящала Анри все свое время.

Когда сыну исполнился 1 год и 4 месяца, Линда повела его к педиатру, потому что Анри неважно ходил — сделает несколько шагов и падает на попу.

— Доктор, ну что? — спросила жена врача после того, как он осмотрел Анри.

— Госпожа Перре, я пока не могу сказать. Меня в целом, если честно, несколько озадачило скорее не то, что мальчик плохо ходит, а его социально-эмоциональное состояние. Оно немного запаздывает. Давайте поступим следующим образом: мы с коллегами посмотрим данные из его облака более подробно, а вы приходите через неделю.

Неделя тянулась как месяц. На прием к врачу мы с женой пошли вместе. Доктор был приветлив, но я понял, что он не собирался сообщить нам ничего хорошего.

— Что с нашим сыном? — спросил я. — Говорите сразу. Что-то не так?

— Понимаете, — начал врач, — мы с коллегами все еще не можем сказать чего-то определенного, но по всем параметрам Анри соответствует ребенку возрастом один год.

— И? — не понимал я. — Ему и есть год.

— Господин Перре, мальчику год и 4 месяца. В таком возрасте развитие детей протекает не так стремительно, как в первый год жизни, но все же оно заметное, и прогресс виден практически каждый месяц. И те 4 месяца, которые прошли с того дня, как вашему сыну исполнился год, для нас неочевидны. Это касается не только речевого развития малыша или каких-то его бытовых навыков, но даже таких объективных критериев, как рост и вес ребенка.

— Он не развивается? Не растет? — испуганно спросила Линда.

— Похоже на то. Нужно еще немного понаблюдать в динамике. Приходите к нам через месяц, чтобы было с чем сравнить.

Но месяца не понадобилось, чтобы и я, и Линда заметили, что наш мальчик не растет. Он не прибавлял в весе, все так же нелепо ходил и резко выделялся на фоне своих сверстников.

К моменту, когда ему исполнилось два года, мы побывали в медицинских лаунжах Москвы, Нью-Йорка, Рима, но специалисты лишь разводили руками. Анри был здоров, у него не выявили никаких генетических отклонений. Он просто не рос — его развитие остановилось на отметке в один год.

Линду было не узнать. Вместо заводной, уверенной в себе милой девушки по комнате ходила осунувшаяся женщина с пространным взглядом, что-то бормоча себе под нос. Она была рассеянна, нерасторопна, не всегда реагировала на мои слова. Со времени их с Анри первого визита к врачу у нас ни разу не было секса. Вы не можете себе представить, каково это — растить ребенка, который не растет. Дни похожи один на другой, и это при том, что я-то ходил на работу, где мог отвлечься от домашней обстановки хоть на те несколько часов, что пишется игра. А Линда была приговорена к бессрочному декрету.

Однажды ночью она разбудила меня:

— Винсент! Винсент, проснись.

— Что такое? — пробормотал я спросонья.

— Винсент, как ты себе представляешь нашу жизнь через пять лет? Или через десять?

— Почему такие вопросы? — я повернулся на бок и посмотрел на нее.

— Винсент, я просто долго думала о том, что будет дальше. Мы будем стареть, а Анри останется таким же, как есть. Когда мне стукнет пятьдесят, я все еще буду несколько раз в день менять ему подгузники и следить, чтобы он ничего не разбил. Я не хочу так…

— Линда, хорошая моя, ты слишком драматизируешь. Он же наш сын!

— Он ошибка, Винсент.

— Да что ты такое говоришь? Это Анри!

— Это несчастный мальчик. Я люблю его, моего сына, но он… Он ненормальный! Как можно будет его любить через 15 лет? Любовь должна развиваться, взрослеть и меняться вместе с человеком.

— Линда, я считаю, что нам нужен еще один ребенок.

— Мне страшно заводить второго ребенка. Вдруг он будет таким же?

— Нет. Точно нет! Врачи говорили, что за всю историю медицинских наблюдений было всего четыре таких случая. Анри пятый. За всю историю, понимаешь? Теория вероятности не так работает!

— Ему исполнится двадцать лет, — Линда не замечала моих слов, — а он так и будет есть детское питание. Он не испытает ничего, что переживают настоящие люди, нормальные! Ни первой хорошей оценки, ни первой плохой… Ни внимания девочки, ни поцелуя, ни любви. За что все это? — она обхватила руками колени, уткнулась в них головой и заплакала.

— Милая, это надо принять. Есть дети с душевными болезнями, и поверь мне, их родителям ничуть не легче, чем нам с тобой. И при сложных формах такие дети тоже никогда не получат оценку и не подарят маме с папой внуков. Это называется судьбой.

— Бедный мой мальчик, — нечетко сказала Линда, кусая колени сквозь тонкое одеяло. — Ты же мучаешься. Не знаешь этого, а мучаешься…

— Вот именно, что не знает! И не мучается!

— Это неправильно, несправедливо, что из всех детей на земле, кто мог бы подхватить это… эту… болезнь? Проклятье? Из всех… именно он! Так не должно быть!

— Линда, нам нужен еще один ребенок. Вот увидишь, он принесет в нашу жизнь столько красок и счастья, что ты будешь светиться! А еще я думаю, что нужно взять няню, чтобы ты снова начала работать. Это приведет тебя в тонус.

Линда ничего не ответила. Она резко легла, выключила свет и замолчала.

Кристиан, который переживал историю с Анри так же тяжело, как и я, приехал на несколько дней в Париж по работе. Я пригласил его зайти к нам с Линдой домой вечером на бокал вина.

«Линда, сегодня вечером к нам заглянет Кристиан», — сказал я жене, вернувшись домой со съемок. Она никак не отреагировала. Последние дни Линда молчала, изредка передвигаясь по дому, как тень, и не обращала на меня внимания. Это был не бойкот, не обида, что расстраивало меня еще сильнее.

— Ты слышишь? Сегодня к нам придет Кристиан. Я пригласил его вечером поужинать с нами.

— А, Кристиан… — озадаченно ответила Линда. — Хорошо. Я накрою на стол. Давайте поедим.

— Сейчас?

— А ты не голоден?

— Вообще-то, да, я бы не отказался перекусить. Только немного, а то сейчас брат придет.

Мы сели за стол: я, жена и наш сын в своем стульчике. Линда положила мне салата и налила бокал вина. «Я бы воды лучше пока попил», — аккуратно сказал я жене. Линда поставила мне стакан воды, себе тоже, а заодно налила попить малышу, и он жадно вцепился ручками в свой зеленый поильничек.

— Все в порядке? — спросил я у жены, потому что мне показалось, что она неспокойна.

— Да, — неуверенно ответила Линда, — просто немного волнуюсь, что Кристиан придет.

— Вот еще! Из-за Кристиана волноваться, — воскликнул я, отпил воды и приступил к еде.

Вдруг Линда заплакала. Я уже привык к слезам жены, но спросил:

— Линда? В чем дело?

— Винсент, я люблю тебя.

— И я тебя люблю! Очень! Это ли повод реветь?

— И Анри люблю! Я люблю вас! — она смотрела на меня умоляющим взглядом.

— Милая моя, не надо. Успокойся. У нас все образуется!

— Уже нет, Винсент.

— В каком смысле?

— Винсент, прости меня!

— Да за что? — недоумевал я.

Линда встала из-за стола, подошла к сидящему в стульчике Анри и обняла его: «Прости меня, мой сладенький! Крошечка моя!»

Анри весело улыбался маме. Мое сердце заколотилось, и меня накрыла сильная тревога.

— Я очень вас люблю! — всхлипывала Линда. — Но так будет лучше!

— Как «так»? В чем дело?

— Винсент… Я подмешала тебе латиоид в воду.

— Что?!

— И себе.

— Линда! — я вскочил с места.

— И Анри, — Линда села на пол, закрыла лицо руками и закричала.

— Латиоид? Откуда? — растерянно пробормотал я, сам удивившись этому вопросу. Можно подумать, ответ на него сейчас имел бы какой-то смысл.

Я подбежал к сыну, инстинктивно протянул к нему руки, не зная, как помочь. У меня началась паника. Сколько времени обычно проходит, прежде чем он начинает действовать? Вроде около 15 минут? А когда я пил воду? А Анри? Сколько прошло времени? Минут пять? Семь? Может, вызвать рвоту?

— Где антидот? — я тряс жену за плечи. Она рыдала. — Есть антидот?

— Я не знаю, что это такое, — доносились ее всхлипы.

Усилием воли я собрал мысли воедино. «Антидот… Его действующий компонент — кровь. Кровь! Надо дать Анри! Нет, сначала себе, иначе я бессмысленно умру на глазах у сына». Я схватил со стола первый попавшийся предмет — вилку. Метнулся в поисках ножа — вот он! Я начал рассекать себе запястье. Никак — просто царапины. Тогда я стал изо всех сил лупить себе по коже лезвием. Бесполезно. «Да что это такое?»

Мой взгляд упал на висящий у холодильника кухонный тесак. Я схватил его и рубанул по запястью. Боли не было, но хлынула кровь. Я поднес руку ко рту и стал жадно пить. Кровь хлестала ручьем. У меня закружилась голова и стало тошнить. «Наверное, хватит пить. Анри! Надо…»

И тут меня вырвало красной массой, потом еще раз. Я подполз к стулу, на котором сидел напуганный Анри. Поднявшись на ноги, я поднес раненую руку к его лицу, и мальчик заплакал. Мне пришлось вставить ложку ему в рот ребром. «Малыш, тихо… Тихо, тихо! Тс-с-с! Пей. Умоляю, пей». Анри орал, моя кровь пузырилась у него во рту, он ей захлебывался, но на секунду плач прекратился — природные рефлексы помогли ему сделать глоток. Потом еще один.

Линда! Любимая, что же ты наделала! Зачем?

Она лежала на полу без движений, но еще дышала. Я подполз к ней, выкарабкиваясь из той волны усталости и дикого желания спать, которая уносила меня в бессознательную даль. Линда…

Я очнулся в палате медицинского лаунжа. Рядом со мной находились врач и Кристиан.

— Анри жив? — хрипло спросил я.

— Да, — Кристиан кивнул.

— А Линда?

Брат отрицательно покачал головой.

— Нет? Нет? Не жива? — неестественно высоким голосом спросил я.

— Винсент, мне очень жаль.

— Я не успел? Я не успел… — растерянно прошептал я.

— Ты выбрал, Анри. Винсент, брат, ты спас себя и сына. Это гораздо больше, чем можно было сделать. Когда я пришел к вам, то сначала подумал, что это разбойное нападение — вы с Линдой лежите на полу в луже крови, а в стульчике сидит мой племянник с окровавленным лицом и издает какой-то животный рык. Первым делом я перевязал тебе руку своим галстуком и вызвал спецслужбы. Только потом заметил, что Линда лежит, прижав руки к шее. Тогда все и понял. Ты спас Анри.

— А ты спас меня. В который раз.

После проведенной проверки полиция сдала материалы дела в архив в связи со смертью подозреваемой.

Сейчас, спустя годы, я не представляю своей жизни без сына. И, если честно, не представляю, как он может вырасти. Семилетний Анри предсказуем, как и все дети одного года от роду. Но он каждый день разный. Я не ощущаю этой цикличности, на которую он обречен. Осознаю ее, но не чувствую.

Ваша собака или кошка тоже никогда не пойдет в университет, но от этого вы не любите ее меньше, и она не кажется вам скучной. Не подумайте, что я сравниваю сына с собакой, но это первая аналогия, которая пришла мне в голову.

Через несколько месяцев после выписки со мной связались члены Палаты на предмет судейства. Вот, видимо, и все».

— Вижу шрам на вашей руке, — Лукас кивнул на запястье Перре.

— Да, я решил его не убирать. Пусть остается. Этот шрам, я думаю, как раз и является для меня символом ценности жизни.

— Господин Перре, — сказал Тоцци, — с Тимом Кравицем вас что-то связывало?

— Меня — нет. Мой брат, Кристиан, неплохо его знал, но лично мое общение с Кравицем ограничивалось собраниями Палаты, на которых назначались высокие судьи.

— Ваш брат в какой-либо форме контактировал с вами в связи с апелляцией казненного?

— Нет, мы с братом вообще этой темы никогда не касались. Да мне и не думается, что там у них была какая-то дружба или еще что-то, выходящее за рамки бизнеса. Просто знакомы были, не более того.

— У вас были основания желать ему смерти или оправдания?

— Никаких. Во время заседания в Квадрате я был совершенно к нему беспристрастен, если вы об этом.

— Об этом, да, — сказал Тоцци. — Что ж, на этом, пожалуй, все.

— И что дальше? У вас есть какие-то соображения? Я же вроде как последний из судей…

— Господин Перре, мы должны будем изучить ваши показания. Простите… Не показания, конечно, а ваш рассказ, я имел в виду. И только после того, как мы его проанализируем и оценим в совокупности с информацией, полученной от предыдущих высоких судей, сделаем соответствующие выводы.

— Я даже немного волнуюсь, — поежился Винсент.

— В этом нет никакой нужды.

— Так что, я могу идти?

— Разумеется. Вы же находились здесь добровольно. И я выражаю вам благодарность за визит.