Сияющий вакуум

ПЕРЕВОД СО СЛОВАРЕМ

«Эрвин Каин начал свой творческий путь нашумевшим романом «Там» и мгновенно окончил его после возникновения так и не увидевшего свет романа «Здесь». Он оставил бы огромное творческое наследие, если бы наследие это не было безвозвратно утеряно. Он прожил бы поистине великую жизнь, если бы о жизни этой было хоть что-нибудь известно. После появления второго романа писатель бесследно и славно исчез. Произошло это ясным июньским днем в центре города, на планете, находящейся в центре галактики, и, в свою очередь, в галактике, занимающей центральное место во вселенной…» — так писал об этом он сам.

«Я погиб мгновенно, а по мнению некоторых критиков, и безвозвратно!» — писал он в небе горящими буквами. Феномен могли наблюдать сто миллионов человек, но поскольку восемьдесят миллионов в этот момент были утомлены алкоголем, десять миллионов занимались другими, не менее серьезными для государства делами, то наблюдали небесное явление только семь. Три миллиона не откликнулись на призывы редакции.

«Но вот он я, перед вами, вовсе без тела здоровый дух!»

Принято считать, что текст огненного послания трактуется разными гражданами по-разному. Например, утверждают, что фраза: «Вовсе без тела здоровый дух» — звучала иначе. Редакция берет на себя смелость предложить подписчикам только три наиболее вероятных варианта, а именно: «Вовсе без духа и без тела свободен!..», «Только в теле я счастлив был судьбою своей!», третье уже приведено.

Статья была на английском и Денису Александровичу давалась с огромным трудом. Упорствуя, он шел по ней от буквы к букве, перелистывая по тысяче раз четыре словаря: англо-русский словарь московского издательства «Русский язык», словарь матерных английских выражений, привезенный из Гонконга, рукописный сленговый словарик и знаменитый словарь Петуза-Ивановского. В предисловии к своему словарю Петуз-Ивановский нагло утверждал, что, пользуясь его словарем, можно прочесть любую книгу на любом иностранном языке. Возможно, система его и была верна, но автор скромно умалчивал, сколько времени понадобится читателю на преодоление «любой книги». По всей вероятности, это была одна книга на целую жизнь.

Хотя чтение и давалось Денису Александровичу с большим трудом, но было оно несравненно легче чтения предыдущего. Месяц назад на спор с товарищем Денис Александрович пытался освоить роман на родном, русском языке. Роман носил серьезное название «Гидравлика» и размещался в десяти переплетенных в серый ледерин томах. Спор был проигран. Дальше пятой страницы дело не пошло. Не помогли здесь ни водка стаканами, ни йоговские тренировки по системе Сидорова.

Несколько лет назад, прочитав первый роман Эрвина Каина «Там», Денис Александрович попытался достать еще хотя бы одно произведение полюбившегося автора и вдруг обнаружил, что не только произведений нет, а нет и упоминаний о них. И вот теперь он обнаружил статью, статью на английском языке, но проливающую свет на великого писателя.

Теперь Денис Александрович работал рядовым хирургом в рядовой поликлинике. Он уже давно научился не раздражаться ни на этих дурацких больных, ни на медицинскую сестру, сидящую напротив, по другую сторону стола, и неспособную связать по-латыни ни слова. Рецепты изобретать всякий раз приходилось самому. Спасали книги — читал он, как и все люди, в рабочее время.

С трудом осилив строку, оканчивающуюся словами: «третье приведено», Денис Александрович раздосадованно посмотрел на ввалившегося в кабинет больного. Больной — огромный мужчина, со сломанной рукой, в вельветовом костюме и без номерка, вдруг подмигнул ему и спросил:

— «Кроникл»? Эрвин Каин?

— Я вас слушаю. — Денис Александрович не стал отвечать посетителю. — Что у вас болит?

По образованию психиатр, он теперь прекрасно справлялся с обязанностями низкооплачиваемого хирурга и по старой памяти как-то на встрече выпускников меда с группой первокурсников даже удачно прооперировал лягушку.

— Да вот, рука у меня не в порядке, болит. Тройной перелом с защемлением нерва, — послушно сообщил больной.

— Я сам вижу, что у вас защемление! Все про себя знают, — посетовал Денис Александрович, обращаясь к сестре. — Да вы, наверное, на перевязку?

— На перевязку, на перевязку, — покивал больной. — Но знаете, доктор, побаливает, зараза, вы бы посмотрели, доктор.

— Ну, чего ж тут смотреть-то! — Денис Александрович заглянул в лежащую слева от журнала карту больного. — Вот, пожалуйста, все написано, вот, сами посмотрите! — Он отчеркнул ногтем латинское слово, которое сам не мог толком прочесть. — Все же ясно.

Больной в карту смотреть не стал, а отчего-то опять хитро подмигнул.

— Могу предложить русский перевод, — вдруг сказал он.

— Чего перевод?

— А вот этой самой статьи! Зачем вам мучиться — то? Лет семь назад готовили к печати, но текст не пострадал.

— Ну ладно, не хотите по-человечески лечиться, идите к платному! — углубляясь в словарь матерных слов, сказал Денис Александрович. — Сестра, сделайте ему перевязку!

В студенческие годы, подрабатывая в системе «Психиатрия по телефону», Денис Александрович пользовался только одним словом: «успокойтесь». И теперь во время самостоятельной работы, когда приходилось много говорить, испытывал неудобства. Сестра перебинтовывала больного, больной постанывал. В распахнутые окна кабинета лился солнечный свет, проникал аромат больничного парка. Денис Александрович переворачивал страницы.

«И во мраке пылали на небе огромные буквы, — сообщала «Кроникл». — Я Эрвин Каин — гражданин вселенной».

«Однако космополитика какая-то пошла, — подумал Денис Александрович. — Космополитика — это нехорошо, за это дело по головке не погладят!»

Он оторвался от статьи, посмотрел, как на железном столе медсестричка Верочка снимает бинт с руки больного, и, подумав, спросил:

— Вы что, сами это переводили?

Больной опять застонал и проговорил с трудом:

— Ну, не надо… Больно же так!..

— Сделайте ему обезболивающее! — велел Денис Александрович и надавил кнопку вызова на своем столе. — Следующий!

Над кабинетом снаружи мигнула лампочка. Слово «следующий» было почти как слово «успокойтесь», оно возвращало к реальности.

— Сам, сам! — простонал больной. — Я специалист по нему!..

Вошла бесшумно маленькая черная старушка, аккуратно прикрыла за собой дверь в кабинет.

— Что болит? — спросил у нее Денис Александрович.

— А ничего, сыночек, не болит! — прошамкала старушка.

— Это не ко мне, это к психиатру! Впрочем… — Он заглянул в карту. — Так, говорите, сами переводили?.. Бабуль, да у тебя травма черепа!

«Да, — подумал он. — Космополитика и травма черепа — в этом что-то есть!»

Следующий абзац статьи перевелся очень легко и как бы сам собой. Денис Александрович просмаковал его, не отрываясь от медкарты старушки.

«Я встретился с Богом, глаза в глаза! — плыли фиолетовые буквы. — Как, спросите вы? Это доступно каждому, я посмотрел в зеркало… Это случилось во время бритья, когда электрическая компания неожиданно отключила ток за неуплату!.. И моя электробритва громко сказала «Нет!» моей недобритой щеке!»

— Как случилось-то? — спросил Денис Александрович, жестом предлагая старушке садиться на стул.

— В храме Христовом прикалечили! — тихо-тихо сказала она.

Действительно, старушке проломили череп в церкви. Шла служба, давали святую воду, и, как водится, за святой водой стояла очередь. Священник, опаздывающий в Театр на Таганке (давали «Дом на набережной»), в обход всех правил объявил, что святая вода кончается и всем желающим не хватит…

— В Бога, значит, веруем? — спросил Денис Александрович.

— За то и пострадала, за веру свою!..

— Чем это вас?

— Да бутылкой прикалечили!..

Больной в перевязочной опять застонал и сказал громко, перебивая старуху:

— Это был великий человек, нам с вами не чета! Не оставил, правда, после себя почти ничего!..

Денису Александровичу захотелось спросить у специалиста по Эрвину Каину, верит ли он, как переводчик и популяризатор, в реальное существование автора романа «Там», но воздержался, потому что, хоть и был психиатром по образованию, все же выполнял обязанности хирурга.

— Да, к слову сказать. Запад проклятый, — скрипел зубами переводчик, когда медсестра затягивала его руку бинтом. — Запад проклятый! Кроме вот этой самой публикации, что у вас в руках, ничего больше нет!

«Отличный случай! — думал Денис Александрович, осматривая яйцевидный череп старушки. — Диссертацией пахнет».

— Еще недельки три на перевязки походишь, — сказал он ей, — а потом к психиатру, я направление выпишу.

— Так вы интересуетесь русским художественным переводом? — уже у дверей спросил специалист по Эрвину Каину.

— Нет, знаете, я уж и по-английски как-нибудь прочитаю, — вздохнул Денис Александрович. Он надавил кнопку вызова, вспыхнула лампочка. — Следующий!

В кабинете, прыгая на костылях, появился рыжий парень, тоже, в вельветовой куртке. Достаточно было посмотреть ему в глаза, чтобы понять, что имеешь дело с медиком.

— Ты уж извини, коллега, — сказал парень. — Я хотел у себя, но не положено, сам ведь знаешь, как это у нас. — Он по-свойски перелистал журнал, лежащий на столе. — Понимаю-понимаю, медицина требует знания французского языка?..

С большим трудом Денис Александрович скрыл улыбку.

Этот парень работал хирургом в больнице и утром, приняв смену, пошел осматривать маленький морг. В этой больнице были большой морг и морг маленький, В большом бывшие люди некоторое время сохранялись посредством рефрижераторов, в маленьком же после неудачной операции больше суток не задерживались. На железной каталке, напоминающей перевязочный стол, лежал, как и положено, труп — красивая голая женщина. Не потрудились даже прикрыть ее простыней.

Постояв некоторое время и полюбовавшись идеальным сложением мертвого тела, рыжий хирург вдруг решил поцеловать покойницу. Он не был извращенцем, он просто был восхищен. И когда труп не только ответил на поцелуй, а со стоном: «Павлик, милый!» — обвил шею врача руками, тот выскочил из морга с такой прытью, что сломал себе обе ноги на лестнице из четырех ступенек.

Ничего мистического в происшествии не было. Прошлой ночью санитары и санитарки много пили и развратничали в помещении по соседству, а потом в шутку закатили бессознательную пьяную свою подружку на трупной каталке в маленький морг.

— Чудо, что не убили-то! — вдруг сказала медсестричка Верочка. — Здорово-то как, бабуль, тебя треснули!

— Чудо, чудо! — согласилась та. — А как же без чуда-то жить можно?! Господь наш, Иисус Христос, он завсегда чудо пошлет верующему человеку…

Старушка вышла, сестра принялась за следующую перевязку, а Денис Александрович дал себе перерыв. Он не надавил кнопку вызова, а опять углубился в чтение статьи.

«Больше великий человек не давал о себе знать! — пытаясь покорить воображение ста миллионов подписчиков, писал неведомый журналист. — Только одну ночь пылали буквы, и только над одним местом. Но наша редакция из семи миллионов писем сделала семь миллионов различных выводов и теперь имеет возможность представить широкому читателю последние предсмертные записки Великого Эрвина.

Они фрагментарны и афористичны, стоило немалого труда привести записи на небе к какой-то приемлемой земной форме.

«Подвиг — это величайшая глупость, — писал великий человек, привлекая внимание граждан. — Подвиг возможен в любой момент времени и пространства, но в историю подвиг входит лишь тогда, когда совершается в момент подходящий. Подвиг — это движение не только души, но, как правило, и тела. Обычно движение это происходит снизу вверх, но случается и наоборот, и оно происходит сверху вниз».

Следующий больной был тоже на костылях.

— Скажи-ка, дядя, ведь не даром Москва, спаленная пожаром, французу отдана? — неожиданно и весело спросил он.

«Или я уже совсем свихнулся, или свихнулся весь окружающий мир, — подумал Денис Александрович. — Ведь этого тоже к психиатру следует направить!»

Кивнув больному, Денис Александрович погрузился в историю болезни.

Средь бела дня в воскресенье (у будущего калеки был веселый, покладистый характер), сильно поругавшись с женой, он крикнул в запальчивости:

— Если ты не прекратишь, я выброшусь в окно, а это девятый этаж!

— Давай, бросайся! — крикнула в ответ жена, женщина тоже не лишенная чувства юмора.

Весельчак распахнул дверь на балкон, вскочил на перила и кинулся вниз. Приземлился он, ничуть не пострадав, в середине клумбы. Нисколько этому не удивившись, он взбежал обратно на девятый этаж (лифт не работал в тот страшный день) и позвонил в квартиру.

— Как?! Ты жив?! — воскликнула его жена.

— Ах, я жив?! — рассвирепел он и, распахнув дверь балкона, кинулся вниз вторично.

— Вам нужно ложиться в больницу, — сказал Денис Александрович, осматривая ноги больного. — Вам предстоит, не скрою, тяжелая операция.

— Не верьте ему, он, скорее всего, врет! — сказал рыжий на перевязочном столе. — Я сам медик, это точно!

— Это точно? — спросил больной.

— Точно, — кивнул Денис Александрович, — скорее всего, ампутируют.

«На сей раз буквы были красными. Мазками цвета бычьей крови они залепили светлеющее небо. Читать, казалось, невозможно, но тринадцать миллионов пятьсот тысяч глаз читали, пятьсот тысяч граждан, видевшие великое чудо, были одноглазыми.

В моем романе «Там» я писал о людях искусства и о творческом процессе во вселенной, но уже здесь, пересмотрев свои взгляды, вынужден заявить просвещенному человечеству: истинное искусство глубоко случайно, оно результат движения сил, о которых человек и представления не имеет…»

Каких именно сил, Денис Александрович выяснить не успел, потому что без вызова в кабинет вошел высокий седой человек в солидном сером костюме. Как грудного ребенка, он аккуратно нес левой рукой свою перебинтованную правую руку.

— Я народный художник, я имею право! — повелительным басом сообщил он.

— А я, к примеру, член женсовета, — возмутилась медсестра, — и я не могу перевязывать одновременно двоих, у меня только две руки!

— И у меня было две руки! — горько сказал народный художник.

— А что, левой рукой и рисовать уже нельзя! — не унималась Верочка. — Есть люди, вообще зубами карандаш держат, и ничего, получается!..

— Увы, девушка, не рисовать, а ваять! Я, по сути дела, не живописец, а скульптор, и я не могу лепить ногами!

— Неужели вы товарищ Задний?! — бросая ноги рыжего медика, залебезила Верочка.

— Он самый. Задний-младший. Задний-старший умер двенадцать лет назад. — В голосе народного человека было столько скорби, что можно было подумать, будто он сам умер двенадцать лет назад.

Михаил Михайлович Задний проводил обычно время свое в мастерских увеличительного комбината. Здесь из пластилиновых его макетов, ростом не более десяти сантиметров, воспроизводились частями стометровые обелиски. Михаил Михайлович Задний садился перед вырастающим на глазах своим произведением и пил коньяк стаканами, пока суетящиеся на лесах рабочие делали все, как надо. Если народному человеку что-нибудь не нравилось, он хватал рупор и кричал в него.

В очередной раз накачавшись коньяком, он с удовольствием обозрел свою работу и, умилившись до слез, сообщил в рупор:

— Мужики, это же гениально!

Выпил он много и поэтому задремал, положив голову на стол. Что-то явилось ему во сне, что-то не то. И, очнувшись, Михаил Михайлович так же в рупор и так же со слезами поставил рабочих в известность, что он, Задний, — бездарь и халтурщик, а это конкретное произведение — просто говно. Немного поразмыслив, он приказал:

— Мужики, ломайте этой дуре голову!

Не усидев на месте, народный человек хватил еще стакан коньяку и полез руководить лично. Падая с лесов, он приземлился в кучу ветоши и сломал правую руку.

— Производственная травма, — прочел в карте Денис Александрович. — Это как же вышло-то при вашей, извините, профессии?

— А вы со мной так не разговаривайте! С лесов упал… Со строительных… Вы, между прочим, ценить должны, у нас ведь свои специальные народные врачи есть. А я, так сказать, к вам, по месту прописки.

«Вот и шел бы к своим «народным», — вздохнул про себя Денис Александрович.

— А вы подождите в коридоре, — предложил он человеку, теряющему ноги. — Я направление на госпитализацию напишу, сестра вам вынесет.

— Может, и меня в больницу положишь, а, коллега?! — спросил рыжий медик, прыгая на костылях к двери. — А то надоело дома сидеть, на работу очень хочется!

Отмечая очередной больничный лист, Денис Александрович неожиданно для себя подумал, что листок этот, такой же голубой и безоблачный, как ясное небо за окном, чем-то дорог его сердцу, дорог каждый, и что он с удовольствием выписал бы себе такой на всю оставшуюся жизнь.

— Вы забыли свой больничный лист!

— Ну, сам себе удивляюсь! — Рыжий медик вернулся от двери и взял, неловко опираясь на костыли, протянутый ему листок. — Чао, бамбино!

— Простите, Михаил Михайлович, а трудно творить? — стесняясь, спросил Денис Александрович.

— Про Ваньку Каина читаете? — неожиданно улыбнулся Задний, аккуратно укладывая правую руку на столе и протягивая левую к журналу со статьей. — Утка это! Но, честное слово, как они, шельмы, умеют веселить! Вот посмотрите, посмотрите! — И он прочел вслух: «Каждый человек в нашей стране имеет право на жизнь! Это право — неотъемлемое право граждан, однако не распространяется на уголовные элементы и на иностранных рабочих… — Буквы пылали. — Нет, нет, нет, нет! Нет — миру, нет — войне, нет — жизни, нет — смерти!»… Вы хорошо читаете по-английски? Вот, дальше, смотрите: «Все мы — налогоплательщики во вселенной! Глупо думать, что налог — это только процент с дохода! Налог постоянен! Ложась спать, мы платим своей энергией за свое право на жизнь, тем самым жизнь укорачивается! Каждая ночь — это наша последняя ночь, и нельзя забывать об этом!.. Все мы сидим на неудобных стульях в бесконечной очереди перед закрытой голубой дверью. И каждый из нас ждет, когда же его наконец вызовут!»

Денис Александрович смотрел на голые коленки Верочки, смотрел в окно на голубое, как больничный лист, небо с маленьким штемпелем тучки, заполненное аккуратным почерком проводов с заглавными буквами антенн.

— Там большая очередь? — спросил он у скульптора.

— Знаете, когда я прорывался, было человек пять, но они все думают, что прием окончен, достаточно сказать…

— Хотите, возьмите статью себе! — предложил Денис Александрович. — Я все равно по-английски очень плохо читаю, можно сказать, не читаю вовсе, не умею я читать.

— У меня есть свой экземпляр, — отозвался скульптор. — Вот еще прочту, уж разрешите, абзац: «Случаются во вселенной, конечно, и праздники, но в сути своей она полна скрипящими стульями, длинными белыми коридорами и тяжелым дыханием!..» Каково, а?

— Верочка, скажите там, что прием на сегодня окончен.

— Хорошо, Денис Александрович, я скажу. Но мне все равно их жалко. Всех жалко.

«Все, никого больше не приму, ни одного человека», — подумал Денис Александрович и лениво потянулся, вытянув руки вверх.

В раме окна, под кровавым париком дрожащего солнца, над медленно мрачнеющей зеленью больничного парка (он ясно различил их) в воздухе обозначились светящиеся красные буквы.

— Вы видите? — спросил Он скульптора.

— Да, мистика, но факт, вижу.

— Что там написано, вы действительно видите?

— Ну конечно, вижу, по-русски написано…

— И что же? — Денис Александрович все же надавил кнопку, в коридоре вспыхнула лампочка.

— Там написано: «Следующий!»