Естественно предположить, что любая тюрьма, если в неё углубиться, с каждым кругом становится страшнее и страшнее, подобно Дантову аду. Мимо Флитской тюрьмы (автономного города с населением почти в тысячу душ) Даниель ходил, сколько себя помнит. Собственно тюремное здание (сгоревшее в 1666 году, заново отстроенное в 1670-м) насчитывало почти двести пятьдесят футов в длину от «бедной стороны» на юге до часовни на севере. В ширину оно имело сорок футов и столько же в высоту (достаточно для пяти этажей с низкими потолками, если считать за первый полуподвал). Однако это здание, при всей огромности, так же нельзя было спутать со всей тюрьмой, как, например, принять Белую башню за весь Тауэр. Флитская тюрьма, какой с детства знал её Даниель, представляла собой город площадью шесть акров, четырёхугольный, если смотреть на него в плане. Вблизи она выглядела как те причудливые чудовища, которых наблюдал под микроскопом Гук, то есть казалась в тысячу раз больше из-за своей сложности и постоянного копошения. Её западная граница проходила прямо по берегу Флитской канавы. С севера территория тюрьмы охватывала всю Флит-лейн, а здания на северной стороне улицы — уже нет; арестант мог идти по мостовой, касаясь рукой стен, но если он входил в дверь, это считалось побегом и влекло за собой финансовые последствия для смотрителя. То же относилось к улицам Грейт-Олд-Бейли и Ладгейт-хилл (совпадавшими с восточной и южной границами), хотя в последнем случае всё осложнялось тем, что тут тюрьма выпускала из себя три длинных тонких щупальца в такое же количество дворов на южной стороне Ладгейта. Такова была территория площадью шесть акров, почему-то называемая «правилами», по которой некоторые арестанты могли прогуливаться без цепей и без охраны при условии, что у них есть «Ордер на взыскание суммы долга, вменяемой данному арестанту, с оговоркой на обратной стороне, аннулирующей настоящий документ в случае, если не будет предпринят побег». Эта и другие меры безопасности по древней традиции хотя бы теоретически позволяли всем, кого посадили за долги (то есть большей части обитателей Флит), перемещаться, а иногда и селиться вне здания тюрьмы, но внутри «правил», почти неотличимых от других лондонских трущоб. Понять, что вы в тюрьме, можно было лишь по странной особенности некоторых субъектов: в пределах шести акров они ходили, как все, а на пограничных улицах — бочком, опасливо, чтобы неверный шаг или дорожное происшествие не выбросили их за невидимую черту и не сделали беглыми.
Система эта, как и все другие в Англии, постепенно сформировалась за шесть столетий, прошедших с норманнского завоевания. Когда норманны сюда пришли, они обнаружили участок земли площадью около акра, по форме напоминающий отпечаток конской подковы. Подкова упиралась в реку Флит (тогда, надо думать, чистую и журчащую), а выгнутой стороной была обращена на восток. Каким-то образом она получила привилегированный юридический статус: епископ Лондонский повелевал всеми окрестными землями, кроме этого акра. Объяснение названной странности, вероятно, уходило корнями в те времена, когда косматые англы рубили друг друга боевыми топорами, но давно никого не интересовало. Важно было одно: каким-то образом эта странность вылилась в нынешний статус подковообразного участка как тюрьмы Суда общих тяжб, Канцлерского суда, Казначейского суда и Суда королевской скамьи. До упразднения Звёздной палаты Флит служила в таком качестве и ей, так что какое-то время здесь держали Дрейка (ещё до Даниелева рождения). Тогда это было куда более интересное место и куда более выгодное для смотрителя. Теперь Флит стала почти исключительно долговой тюрьмой. Имелись некоторые исключения из правил, которые в последнее время сильно интересовали Даниеля. Однако, прежде чем заниматься отклонениями, ему надо было изучить норму.
Предварительные исследования дали ничтожно мало, а главное, Даниель никак не мог поверить в их результаты. Как полководец перед сражением, он намеревался составить список вражеских сил, перечень батальонов. Однако сколько бы Даниель ни штудировал документы, сколько бы ни поил должников в третьеразрядных кабаках, спорящих за место в «правилах» с дешёвыми живодёрнями и борделями, он сумел найти упоминания лишь следующих официальных лиц:
• Смотритель, который покупает эту должность в качестве долгосрочного вложения средств (быть может, самого причудливого в мире) и никогда в тюрьме не появляется.
• Помощник смотрителя, который заключает с последним своего рода договор, освобождающий того от ответственности в случае бегства арестантов. Подробности вогнали Даниеля в ступор, но были не важны; довольно сказать, что система имела смысл, только если помощник смотрителя будет немногим богаче заключённого-должника. Тогда, если кто-нибудь убежит, помощник смотрителя может подать в отставку, объявить себя несостоятельным и раствориться в общем населении Флит.
• Несколько приставов, то есть лиц, сопровождающих арестантов в суд и обратно; в тюрьме они не жили и не носили оружия (если не считать ярко раскрашенных жезлов), потому не могли ни помешать, ни помочь Даниелю.
• Дворник
• Судебный глашатай
• Капеллан
• Три надзирателя
Сколько Даниель ни перечитывал список, он не мог вообразить, как порядок в тюрьме, где проводят ночи более тысячи человек — мужчин, женщин, детей, поддерживают три надзирателя. Он должен был увидеть это сам. Во Флит пускали всех и даже, в отличие от Бедлама, не брали денег за вход. Даниель вполне мог сойти за своего, если надеть старую одежду и не сообщать каждому встречному-поперечному, что он — лорд-регент.
К Флитской канаве тюрьма была обращена сплошной стеной с несколькими зарешёченными окнами. Бедные арестанты целыми днями сидели перед ними, тряся просунутыми сквозь прутья жестяными кружками. Мимоидущие могли бросить туда монетку, но поскольку люди старались не ходить мимо Большой клоаки Туманного Альбиона, сборы оказывались не слишком обильными. Гук хотел замостить всю Флитскую канаву, то есть спрятать её под землю. На доходах от бряканья кружками это сказалось бы в высшей степени благотворно, однако проект так и не осуществился.
Рядом с решёткой, за которой просили милостыню неимущие должники, начинался сводчатый туннель, уходящий в стену тюрьмы на пугающую глубину в сорок футов. По обеим его сторонам тянулись каменные скамьи, на которых сидели люди крайне неприятного вида. Войдя в этот туннель, человек переступал древнюю границу и оказывался за пределами Лондонской епархии. Опустившиеся пасторы караулили здесь целыми днями в надежде заработать быстрым венчанием без лишних вопросов. Несколькими футами дальше тот же обряд был бы противоправным и не имел законной силы, но сюда власть епископа не распространялась. Место на скамьях было ограничено, и не все служители алтаря там помешались; самые предприимчивые расхаживали по берегу Флитской канавы в надежде перехватить брачующихся на подходе.
Кроме пасторов, на скамьях сидели проститутки обоего пола и те, кто намеревался воспользоваться их услугами; о сделке уславливались здесь, осуществлялась она в тюрьме.
На некотором удалении от входа туннель перегораживала каменная стена чуть выше человеческого роста, приветливо усаженная сверху железными шипами. В ней имелась зарешёченная дверь. Впускали в неё любого, а вот выпускали не всех. Даниель, подойдя к двери, замедлил шаг, и Питер Хокстон, выполнявший роль арьергарда, чуть на него не налетел.
— Можно идти дальше, — заметил Сатурн, оглядывая людей, сидящих на скамьях справа и слева, поскольку те уже заметили Даниеля и принялись делать ему различные деловые предложения.
Даниель не слушал ни их, ни Сатурна. Некоторое время он смотрел себе под ноги, затем перевернул трость и постучал набалдашником по плитам мостовой, сделал шаг в сторону и повторил ту же процедуру. Наконец, он решился войти, но тут его пренеприятно толкнули. Пренеприятно не в том смысле, что грубо или умышленно; напротив, молодой человек сделал всё, чтобы не налететь на Даниеля, а налетев, рассыпался в извинениях. Он шёл чуть сзади, а когда Даниель с Сатурном задержались, попытался их обогнуть. Неприятность состояла в том, что это был помощник мясника, скорее всего из какой-нибудь жалкой лавчонки на Флит-лейн, с ног до головы облепленный кровью, дерьмом, мозгами, перьями и щетиной. Часть перечисленного оказалась на Даниеле. Парнишка пришёл в ужас, особенно когда вообразил, что сейчас Сатурн его покарает. Однако Даниель с кроткой улыбкой проговорил: «После вас, молодой человек» и сделал приглашающий жест. Парнишка протиснулся вперёд, ещё сильнее вымазав дверь (до него здесь явно проходили его коллеги), и вежливо придержал её перед Даниелем. Они с Сатурном вошли, миновали проститутку (третичный период сифилиса) и её клиента (первичный период), ждущих очереди выйти, затем — надзирателя, смерившего их пристальным взглядом, и выступили из арки.
Тюремное здание было прямо перед ними, сразу через двор: высоченная стена, протянувшаяся более чем на сто футов влево и вправо. Если бы они сделали несколько шагов вперёд и преодолели несколько ступеней, то попали бы внутрь. Однако Даниель снова остановился. На сей раз его внимание привлёк странный триптих: три человека, которые стояли сразу за аркой и не намеревались уступать дорогу ни ему, ни кому-либо другому. Один — пришибленного вида оборванец — поворачивался вправо и влево, словно насаженный на вертикальный вертел. Второй был одет чуть лучше и опирался на ярко раскрашенный жезл. Третий — хмурый здоровяк — разглядывал первого с пристальностью, которая в других местах могла бы спровоцировать драку. Разглядывание длилось неестественно долго; Даниель сообразил, что это какой-то ритуал. Он вспомнил, что надзиратель у ворот тоже пялился на входящих (когда не задерживал взгляд на выходящих), и нашёл разгадку тогда же, когда Сатурн (не без удовольствия наблюдавший за тем, как Даниель ломает голову) соблаговолил объяснить: «Новый арестант. У надзирателей есть одно общее с поимщиками умение: внимательно изучив лицо, они его уже не забудут».
Даниелю вовсе не хотелось, чтобы его внимательно изучали или хотя бы мельком оглядывали люди, обладающие такой способностью, посему он перешёл на другое место, ближе к тюрьме, дальше от надзирателей с их цепкими глазами, вновь постучал тростью по мостовой и осмотрелся. Здесь двор был уже всего; с южной стороны он расширялся почти вдвое, с северной — ещё больше, поскольку там от Флитской канавы его отделяли не дома, а лишь каменная куртина двадцатипятифутовой высоты, усаженная сверху металлическими шипами. Для благообразия её расписали морскими и прочими пейзажами, из которых Даниель видел только отдельные вертикальные фрагменты, поскольку во дворе собралось множество курильщиков, гуляющих и любителей побеседовать. День выдался прохладный, но стены и здание тюрьмы защищали от ветра, так что арестанты и посетители воспользовались случаем размять ноги и подышать. Даниеля внезапно осенило: слыша, как арестанты, просящие милостыню через решётку, называют себя «нищими должниками», он мысленно упрекал их за тавтологию. Только теперь, увидев зажиточных должников, он понял, что бедолагам с кружками надо было как-то отделить себя от этих.
Даниель повернулся спиной к Расписному двору, как называлась северная часть пространства перед тюремным зданием, и на безопасном расстоянии последовал за помощником мясника, с которым столкнулся раньше. Паренёк двигался явно целенаправленно, следуя изгибам двора, зажатого между главным зданием тюрьмы справа и домами, выходящими на Флитскую канаву, слева. Он направлялся к ряду домиков шагах в пятидесяти впереди, то есть у южной стены. Даже с такого места Даниель мог уверенно определить, что это уборная, она же отхожее или нужное место. Парень вошёл туда, и Даниель мысленно вознёс молитву о том, кто следующим вынужден будет воспользоваться данным заведением. Некоторое время спустя парнишка появился вновь, прошёл назад через двор, мимо надзирателя (который оглядел его пристально, но ничего не сказал), через скопление шлюх и тому подобной публики у выхода и пропал в арке.
Даниель Уотерхауз и Питер Хокстон остановились на полпути между воротами и уборной. На то были две причины:
1) Тюремное здание состояло по большей части из каморок, не лучше и не хуже, чем в любом лондонском клоповнике. Ключи от них были у самих арестантов. Однако наличествовали и несколько темниц, обитателям которых ключей не полагалось! Они-то особенно интересовали Даниеля. Целый ряд таких казематов располагался в зданиях, стоящих вдоль Флитской канавы; когда Даниель смотрел на юг в сторону уборной, их задние двери и окна были от него справа. Но разглядывать замки и решётки пристально было бы неосторожностью.
Впрочем, по счастью
2) Слева от оси ворота-сортир совершался ещё один странный ритуал. Даниель и Сатурн были сейчас рядом с «бедной стороной» — двумя очень большими помещениями в самой южной части главного здания, где ютились те арестанты, которым не по средствам было снять отдельную комнату. У внешней стены одного из этих помещений стояла цистерна. Вода в неё подавалась помпой; Даниель старался не думать, какую воду можно качать из-под земли менее чем в ста футах от Флитской канавы. К цистерне приближалась толпа человек в десять-пятнадцать; ядро её составляла плотная кучка из четырёх мужчин. Толпа встала вокруг цистерны, и Даниель увидел, что у одного из четверых руки связаны за спиной обрывком верёвки. Он был с непокрытой головой; его конвоиры выглядели такими же обтрёпанными, но сумели где-то раздобыть предметы одежды, узнаваемые как шляпы и парики. К старшему из этих троих и обратились сейчас все взгляды, и тот начал речь, звучавшую, ни дать ни взять, как судебный приговор, во всяком случае, такую же длинную и неудобопонятную. Она была так же вопиюще помпезна, как вопиюще убоги были оратор и слушатели, но если соскоблить лепрозные словеса и обнажить грамматический костяк, сводилась к тому, что все присутствующие (за исключением связанного) составляют некий орган, именуемый Коллегией инспекторов, а говорящий — его председатель, и что в ходе завершившихся слушаний субъект с непокрытой головой признан виновным по следующим пунктам: проникновение в комнату такого-то и кража глиняной бутыли с джином из тайника в стене, куда законный владелец (как все знали) прятал её на то время, когда отрывал от губ; и что приговор по указанному делу будет сейчас приведён в исполнение. Вора поставили спиной к цистерне, доходившей ему до колен, и опрокинули назад, так что его ноги взметнулись вверх, а затылок пробил мутную пену на поверхности воды. Крепко держа осужденного за плечи, два представителя Коллегии инспекторов подвели его лицом под трубу, а третий принялся что есть силы качать помпу. Оценить результат было нелегко, поскольку зрители, стремясь не упустить душеполезное зрелище, плотно обступили цистерну. Даниель лишь урывками видел за их спинами, как ноги наказуемого отплясывают в воздухе тарантеллу. Из всех окон тюрьмы смотрели должники, чтобы поучиться на ошибках джинокрада. Сатурн, благодаря своему росту, отлично видел экзекуцию. Даниель, зайдя ему за спину, стал глядеть в другую сторону, на здание, в котором, по его догадкам, располагались темницы.
Судя по тяжёлым дверям, обилию замков и решёток, а также почти полному отсутствию окон, он не ошибся. Кто-то говорил ему, что некоторые темницы расположены рядом с Флитской канавой, сортиром и тюремной помойкой; впрочем, из-за холодного ветреного дня вонь была не такая, как подразумевало описание. Однако Даниель не видел дополнительных мер предосторожности, которых следовало ожидать, если внутри помешались члены банды Шафто. К тому же дом выходил фасадом на Флитскую канаву, и с той стороны, возможно, имелись окна и решётки, что делало его неподходящей тюрьмой для опасных преступников.
Нравственное перевоспитание закончилось, воду качать перестали, бенефициара, полумёртвого, вытащили из цистерны и бросили на мостовую. Зрители разошлись. Некоторые предпочли обогнуть большое здание с юго-восточного угла, по узкой и грязной дорожке между сортирами и помойкой. Здесь внешняя стена достигала сорока футов: она располагалась так близко к окнам верхнего этажа, что при меньшей высоте могла бы наводить на мысль о побеге с использованием верёвок. Даниель с Сатурном свернули за угол и двинулись на север, вдоль восточной стороны главного здания; здесь тюремная стена вновь отступала футов на сто. По описанию Даниель узнал двор для игры в мяч, примыкающий к «господской стороне» Флит. Здесь состоятельные должники обитали в комнатах, которые делили с большим или меньшим числом товарищей по несчастью в зависимости оттого, сколько могли платить. Эти-то комнаты и приносили смотрителю основной доход. Несмотря на холод, множество людей перебрасывались мячом при помощи ракеток, играли в шары, кегли и другие игры, создавая общее впечатление неразберихи. У внешней стены стояло несколько обшарпанных столов, за которыми летом, вероятно, собирались картёжники. Даниель сел за один, чтобы дать роздых ногам. Он устроился спиной к стене, так что мог обозревать весь двор и «господскую сторону» за ним. Чуть правее стена плавно поворачивала, огибая северо-восточный угол большого здания. В выемке притулились несколько отдельных строений, в частности, поварня с собственными цистерной и помпой. С одного её бока очередная помойная куча грозила поглотить очередную уборную; всё это находилось в пугающей близости от тюремной церкви. С другого бока в том же изгибе стены торчала постройка, назначение которой Даниель затруднился бы угадать, если бы перед ней не стояли два вооружённых солдата. По соседству часть территории двора узурпировали две армейские палатки и полевая кухня.
У Даниеля был при себе тубус с картой, который он сейчас снял с плеча, открыл и перевернул. Сперва наружу высыпалась небольшая лавина пыли и сухой штукатурки вперемешку с конским волосом. Ещё немного потряся тубус, Даниель сумел извлечь на свет Божий свёрнутые в рулон документы.
Последний раз Сатурн видел их, когда вынимал из дыры в стене под куполом Бедлама.
— Когда вы стучали по плитам тростью, некоторые арестанты приняли вас за сумасшедшего, — сказал он. — Теперь такие подозрения закрались и у меня.
— К тому-то я и стремлюсь! — обрадованно воскликнул Даниель. — Можете объяснять всем, что я безумный старик, возомнивший, будто некий фальшивомонетчик в давние времена спрятал здесь клад.
— Фальшивомонетчик?! Здесь?!
— Да. Фальшивомонетчиков и контрабандистов иногда помешали сюда по решению Казначейского суда и Суда королевской скамьи. Так что исходное здравое зерно в истории есть, как во всех выдумках сумасшедших. Я вбил себе в голову, что сумею отыскать клад. Вы — слуга, которому несчастные родственники поручили оберегать меня от неприятностей и вообще всячески обо мне заботиться.
— Могу ли я в таком качестве заглянуть в трактир, взять себе шоколада и?…
— А мне кофе, — добавил Даниель и принялся расправлять на выщербленном столе непослушные чертежи, придавливая их по углам кеглями.
Сатурн двинулся через двор, уворачиваясь от летящих или катящихся мячей и демонстративно не замечая знакомого, который его узнал. Путь Сатурна лежал на север, между церковью и поварней, к трактиру и кофейне в северном торце здания.
Тем временем Даниель, в который раз за последние пятьдесят лет, прикоснулся к гению Роберта Гука через его, Гука, странные записи и филигранные чертежи.
«В лето Господне 1335 смотритель Флитской тюрьмы нанял землекопов, чтобы вырыть ров вокруг здания и прилегающего двора. Ширина рва составляла 10 ф. Поскольку он был заполнен водой, мы делаем вывод, что он соединялся с Флит в двух местах, образуя излучину к востоку от указанной реки, и проходил на месте теперешней стены… в более поздних документах приводится жалоба, что стоки не менее десяти нужников, а также кожевенных мастерских ведут в упомянутый ров, превращая его в открытую клоаку, каковая, следует полагать, в те дни внушала не меньшее отвращение, чем нынешняя Флитская канава… Ров больше не существует, но нет документов о том, что его засыпали. В рассуждение вышесказанного я смею утверждать, что его не засыпали, а перекрыли сверху, дабы защитить окружающую территорию от смрадных испарений, но что он по-прежнему соединяется с Флит, вероятнее всего в точках А и В, чем отчасти и объясняется её дурной запах…» Дальше Гук приводил доводы в пользу того, что так же надо поступить с Флитской канавой.
Точки А и В располагались на восточном берегу Флитской канавы, рядом с северо-западным и юго-западным углами тюрьмы. Они были отмечены на плане, который Гук составил после Пожара. Сравнивая приведённые сведения с тем, что видел перед собой, Даниель испытал то приятное чувство, какое бывает, когда в голове складывается логичная картина. Редкие творения человеческих рук так долговечны и привязаны к своему месту, как каменные нужники, особенно те, куда по традиции ходит вся округа. Если в 1714 году мясники с Флит-лейн облегчаются на южном краю тюремной территории, очень вероятно, что они поступали также в 1614-м, 1514-м, 1414-м и так далее. Уборная близ южной стены, вероятно, была в числе тех десяти с лишним, о которых говорил документ. Но и та, что рядом с поварней, скорее всего находилась надо рвом, там, где он поворачивал на восток. Она стояла у самой стены; с другой стороны к той же стене примыкали здания, выходящие на Флит-лейн. Были среди них и скотобойни, которые, в старые времена, словно мухи, облепили ров, чтобы вода уносила их отбросы. По той же причине здесь разместили и поварню.
Третьим в ряду было здание, охраняемое солдатами.
Даниель читал жалобы на условия в некой темнице Флит, составленные арестантами, сумевшими нанять себе адвокатов, чтобы выбраться оттуда любой ценой. Эти арестанты были не должники, а богатые и опасные люди, брошенные в тюрьму Звёздной палатой или Судом королевской скамьи. В документах сообщалось, что темница находится на южном берегу канавы, что могло означать только исчезнувший ров. Темница, согласно описаниям, «кишела жабами и прочей мерзостью», была «наполнена гнусными испарениями» и в неё «не проникало ни лучика света». Узников приковывали к скобам в полу и оставляли лежать в нечистотах — собственных (в камеру не ставили даже ведра) и тех, что сочились из стен.
Эти приятные раздумья прервал Сатурн. Он привёл служанку, которая несла поднос с чашками. Сатурн захватил из трактира газеты (по слухам, периодические издания поступали туда так же исправно, как в любой лондонский клуб) и сел читать, прихлёбывая шоколад.
Даниель оглядел женщину внимательно (хоть и не так грубо, как надзиратель) и решил, что она не шлюха, а скорее жена должника, оказавшаяся здесь надолго (если не навсегда) и подрабатывающая прислугой в трактире (ещё одном источнике прибыли для смотрителя тюрьмы). Женщина, в свою очередь, с любопытством разглядывала его, из чего Даниель заключил, что Сатурн рассказал ей про чокнутого кладоискателя.
— Любезная, — сказал Даниель, вынимая из кармана кошелёк, чтобы она не ушла, — вы связаны с начальством?
— Вы про Коллегию инспекторов и всё такое?
Даниель улыбнулся.
— Я имел в виду смотрителя.
Женщина опешила: такой глупости она не ожидала даже от выжившего из ума старикашки. С тем же успехом Даниель мог спросить, не пьёт ли она чай с Папой Римским.
— С Коллегией инспекторов, если они тут задают тон.
— Пирушки они задают, если вы понимаете, о чём я!
Женщина подмигнула Сатурну. Чего бы не позабавиться над старым чудаком?
— Люди с ружьями не позволяют мне осмотреть вон ту темницу! — посетовал Даниель, указывая на солдат. — Меня уверяли, что Флитская тюрьма открыта для всех, а тут…
— Вам повезло, — объявила женщина.
— Как так, мэм?
— Если б вы хотели куда ещё, председатель ни в жисть бы вас не пустил, пока ему не заплатите. Но насчёт солдат он обеспокоен, произносит длиннющие речи в винном и пивном клубах и пишет жалобы на законные власти! Обращайтесь к председателю, и он не останется глух к вашей просьбе. А ещё лучше отблагодарите его заранее, ежели вы меня понимаете.
Пока она говорила, Даниель вытащил из кошелька деньги и разложил их на столе. Он указательным пальцем придвинул к женщине мелкую монетку, которую та взяла и теперь внимательно следила за Даниелевым пальцем — на какой монете он остановится.
— Правильно ли я заключаю, что размещение вооружённых солдат во Флитской тюрьме — процедура необычная?
Женщине потребовалось несколько секунд, чтобы расшифровать эту фразу.
— Вооружённые солдаты здесь не в обычае, верно! Ещё как!
— Так они тут недавно?
— С августа, кажись. Охраняют новых арестантов — во всяком случае, так говорят. Председатель не верит — мол, это уловка… прении… как его там.
— Прецедент.
— Точно!
— Которому нельзя потворствовать, ибо в противном случае Флит мало-помалу лишится своих древних привилегий, — сказал Даниель и переглянулся с Питером Хокстоном. Слова звучали нестерпимо пафосно, но Сатурн уверял, что должники во Флит треть времени спят, треть — пьют, курят, играют в азартные игры и прочая, а треть — ведут бессмысленные тяжбы со смотрителем.
— Председатель возглавляет Коллегию инспекторов? — спросил Даниель.
— Да, сэр.
— Его выбирают?
— Тут так просто не расскажешь, но обычно это старший из должников.
— Старшие должники управляют тюрьмой по законам, которые сами выдумали…
У женщины расширились глаза.
— Ну конечно! — Тут глаза её снова сузились. — А разве не все законы выдуманные?
Даниель пришёл от ответа в такой восторг, что заплатил за него больше, чем стоило бы.
— Вы говорите, здесь есть винный клуб?
— Да, сэр. Он собирается по понедельникам. А пивной — по вторникам. Люди пьют и называют это клубом.
— Заключённые, гости или…
— И те, и другие.
— Так что к десяти все расходятся?
Женщина не поняла, о чём Даниель говорит, и ему пришлось объяснить:
— Вроде бы в это время надзиратели просят посторонних удалиться?
— Ну и что? Клуб гуляет до часу или до двух ночи, сэр, а потом все расходятся по комнатам и пьют до рассвета.
Даниель придвинул ей ещё монетку, мысленно коря себя за тупость. Флит называют самым большим лондонским борделем, а как бы такое могло быть, если бы всех действительно выгоняли в десять?
— Какой клуб более шумный — винный или пивной?
— Шумный? Винный сперва шумный, потом тихий. Пивной — наоборот, ежели вы меня понимаете…
— А солдаты выпивают вместе со всеми? — Даниель кивнул на палатки.
— Бывает, заглянут тишком, пропустить по кружечке, — отвечала женщина, — но у нас с ними когда как, ежели вы меня понимаете…
— Из-за тяжбы, которую ведёт председатель.
— Да. Да. Верно говорите.
— Как же они спят у себя в палатках, когда в трактире шумят?
— Так и не спят. Во Флитской тюрьме вообще спать трудно, для тех, кто любит поспать, ежели вы меня понимаете.
— Отлично понимаю, мэм. — Даниель придвинул ей последнюю монетку. — Вот, купите себе ваты, чтобы затыкать уши.
— Спасибо за доброту, сэр, — сказала она, пятясь. — Надеюсь увидеть вас вечером в понедельник или во вторник, как вам будет угодно.
— Если это окажется ещё легче, — сказал Даниель Сатурну, — я почувствую себя немного обманутым.
— Не вижу ничего лёгкого! Вы видели замки на темницах?
— Это будет не сложнее, чем закатить пирушку, — отвечал Даниель. — А теперь идёмте — если, конечно, надзиратели нас выпустят! — и поищем жильё на Флит-лейн.
Сатурн помрачнел больше обычного.
— Вам не нравится моя мысль?
— Она не хуже всего остального, что вы удумали за последнее время, — сказал Питер Хокстон, эсквайр.
— Надо ли понимать, что вы пытаетесь выражаться дипломатично?
— Уж как умею. Если вы искали дипломата, вам не следовало идти за ним в Хокли.
— Кстати, раз уж мы говорим без обиняков, — сказал Даниель. — Мне известно, что адские машины для Джека делали вы.
— У меня были мысли, — выговорил Питер Хокстон, каменея и багровея.
— Я подозревал, но в июле, когда вы мастерски изготовили ловушку для Жекса, всё стало более чем очевидно.
Теперь Питер Хокстон начал вдыхать и на протяжении следующих примерно сорока пяти секунд вобрал в лёгкие несколько бочонков воздуха; его грудная клетка расширялась и расширялась — ещё немного, и она упёрлась бы в дома с одной стороны улицы и стену с другой, круша кладку. Однако наконец он достиг своего предела и свистящим ураганом выпустил воздух.
— У меня были мысли, — повторил Питер Хокстон, как будто первый раз только примерялся к фразе. — Некоторые, так сказать, сомнения.
— Знаю.
— Спасибо, — проговорил Сатурн, лаская губами слово. — Спасибо, что не отправили меня в тюрягу без разговоров.
— Никто не погиб, — заметил Даниель. — Взрывы не повторялись.
— Я отчасти потому и стал вас разыскивать, тогда, в самом начале, что…
— Хотели проследить за мной и моим расследованием?
— Не без этого, конечно, но и…
— Вы сожалели о том, что чуть меня не убили.
— Да, точно! Вы читаете мои мысли!
— Я читаю ваше лицо и поведение, как и положено духовнику. Что вы знаете касательно ковчега?
— Я его открыл. Джек вынул оттуда одно, положил другое.
— Что Джек туда положил? Были они из чистого золота? Или с примесью низких металлов?
Сатурн пожал плечами.
— Я иногда покупаю золото для часов, однако больше ничего о нём не знаю.
После этого Даниель молчал так долго, что Сатурн прошёл все последовательные стадии досады, тревоги и меланхолии. Он поднял голову и посмотрел на Флитскую тюрьму.
— Так мне пойти подыскать себе камеру или…
— Изготовителям адских машин здесь не место. Вы заскучаете в обществе должников и сопьётесь.
Даниель поднялся на ноги и вылил в рот остатки холодного кофе (его и принесли-то чуть тёплым, а за время разговоров он остыл окончательно).
— Так вот, насчёт жилья. Сложности в моей жизни начались после того, как король Англии взорвал мой дом и убил моего отца. Чтобы всё снова стало просто, мне, возможно, тоже придётся взорвать дом. В таком случае будет нужен человек с вашими умениями.
Сатурн наконец встал.
— По крайней мере это интереснее, чем наши прежние занятия. Так что я с вами.
И знати, и простонародью равно ведомо, что когда граф О*** (известный в некоторых кругах под прозвищем Последний Из Тори) приполз в Гринвич, дабы облобызать монаршую руку, его величество лишь глянул на униженного просителя и, не произнеся ни слова, оборотил к нему августейший зад. Пристыженный граф бежал почти с таким же позором, как его собрат по партии, милорд Б***; сей был замечен на следующем в Кале судне, где упражнялся в преклонении колен перед каждым увиденным французом.
Такого рода благоприятные знамения убеждают нас, что тори прогорели. По древней традиции, когда последний отпрыск знатного дома отходит в лучший мир, душеприказчик (уважаемый джентльмен) продаёт имущество покойного (лошадей, вино, мебель, кареты и прочая) с публичных торгов. Это обычай весьма полезный и облагораживающий, ибо как иначе новоиспечённые виконты и графы, внуки контрабандистов и башмачников, обставили бы свои особняки фамильным достоянием времён короля Вильгельма Завоевателя?
Падение тори было столь сокрушительным, что пустить с молотка почти нечего, и, насколько мне известно, никто из победителей-вигов ещё не предложил себя на роль исполнителя их предсмертной воли (хотя многие вызвались бы на роль исполнителя смертной казни, но должность сия уже занята неким Джеком Кетчем, который, по слухам, ни с кем её делить не желает; а навлекать на себя гнев человека, стольких отправившего на тот свет, более чем неразумно).
В избытке располагая свободным временем (не весь же день мне пересчитывать щедрые даяния моих читателей!) и пользуясь покровительством милорда М***, а также прочих светлейших лиц (иначе с чего бы виги печатали мои писания в своей газете?), я недавно назначил себя распорядителем тех жалких крох, что зовутся наследием тори. Я приступил к делу с изрядным страхом, полагая, что вынужден буду годами искать покупателей на брошенное ими достояние: груды обесцененных банкнотов, акры приусадебных газонов, полные амбары ненависти, а равно всякую мелочь вроде франко-английских разговорников и папистских регалий. К моему великому облегчению выяснилось, что и это немногое рассеялось и утекло, а задача моя много проще, нежели я думал. Из всего, чем владели тори, осталось одно: мистер Чарльз Уайт, объявивший себя моим хозяином. Мистер Уайт многократно и громко высказывался в поддержку рабства (примитивного дикарского обычая, согласно которому один человек вправе владеть другим); сие позволило разрешить потенциально весьма щекотливую ситуацию. Благодаря щедрости моих читателей я теперь располагаю средствами, чтобы приобрести мистера Чарльза на аукционе, каковой будет иметь место сразу по завершении коронации нового короля 20-го числа сего месяца. Купив мистера Уайта, претендующего на владение мной, я автоматически верну себе право собственности на свою особу, чего единственно и добиваюсь. Таким образом, я устраню посредника, конфисковав всё имущество мистера Уайта, включая себя. Мистера Уайта я отпущу на волю, нагого, как из материнского лона, после чего тот может отправляться во Францию и там под покровом ночи отобрать платье у какого-нибудь щеголя, но прежде я велю ему начистить мои башмаки, что для человека, чья совесть чернее ваксы, должно быть совсем несложно.