Sindroma unicuma. Внешние связи

2.3

Если Мелёшин думал, что не решусь вылезти из машины на мороз, то глубоко ошибся. У меня тоже есть принципы. Да я вся состою из принципов!

— Спасибо за помощь, — с максимальной едкостью поблагодарила глаза в глаза. — Дальше дойду сама.

Вслепую я нащупала ручку, чтобы открыть дверцу, и, зашипев от пронзившей боли, отдернула руку. Из ранки на среднем пальце обильной струйкой потекла кровь. Не успела я сунуть его в рот, чтобы утихомирить кровотечение, как меня схватили за пострадавшую руку.

— Кутеляпая, — сказал Мэл, очутившийся на заднем сиденье, и, зажав мою ладонь, принялся посасывать кончик пораненного пальца, дезинфицируя порез слюной. Палец защипало, и я дернула руку.

— Больно же!

— Не двигайся, а то откушу, — предупредил Мелёшин, оторвавшись от кровеостанавливающей процедуры.

Пришлось подчиниться. Сжав зубы, я шумно втягивала воздух, пока он водил языком по содранной кожице, вызывая болезненную пульсацию и покалывание. Измучив мою конечность, Мэл освободил ее, но ненадолго.

— Смертельное повреждение, — констатировал, оглядев царапину и не прекращающийся красный ручеек. — Только ты умудрилась пораниться в машине с уровнем безопасности F4. — И продолжил экзекуцию.

— С самым низким? — поинтересовалась с ехидцей.

В отместку Мелёшин прикусил палец, давая понять, кто и у кого находится в заложниках, и я шикнула от боли. Он снова оглядел порез. Кровь сочилась медленнее, но не свернулась. Мэл легонько подул, подсушивая ранку.

— Даже кровь у тебя неправильная. Полчаса течет и не останавливается.

— Течет, потому что гвозди торчат из дверцы, — ответила я вредно. — Кстати, водишь отвратительно. Чуть не угробил сегодня.

Мелёшин нахмурился и слизнул истощившуюся струйку.

— Если испугалась, могла бы сразу сказать.

— Ага, напоследок гаркнуть в ухо перед смертью.

Он продолжал слизывать капельки, выступающие из ранки.

— Палец грязный, смотри, заболеешь.

Вместо ответа Мэл распрямил ладонь, пошептал над порезом и начал водить рукой, накладывая невидимые стежки.

— Зачем раскрутил Петю? — спросила я строго, наблюдая за его движениями.

— Не должно загноиться, — отозвался Мелёшин тоном озабоченного хирурга, словно зашивал не крохотную царапинку, а делал операцию на сердце.

— Ты не ответил.

— Пусть твой Рябушкин поймет, что иметь девушку на дармовщину не получится. Свою девушку нужно периодически развлекать и вкладывать в нее деньги.

— Это ты вкладываешь в своих девушек, а у нас с Петей бескорыстно.

Было до сегодняшнего дня.

— Что ты разволновалась? Придет парень домой и объяснит ситуацию. Родители на первый раз пожурят, а потом задумаются — значит, сын вырос, и пора подкидывать деньжат на развлечения, чтобы не остался за бортом жизни. Так что твой Рябушкин еще скажет мне спасибо за помощь.

— Но ведь не за сто висоров зараз!

— Сто двадцать пять с чаевыми, — ответил жестко Мэл.

Я охнула, приложив свободную ладонь ко рту.

— А что тебя удивляет, Папена? — скривился врачеватель. — За марку надо платить. Захотел твой Рябушкин в «Инновацию» — значит, должен соответствовать. А, может, ты брезгуешь посещать кафе для висоратов и считаешь, что достойна большего? Или моя машина не годится, чтобы возить тебя?

— Дурак ты, Мэл, — сказала я устало. Совсем выдохлась, и спорить совершенно не хотелось. Признаем, наконец, правду. — Машина — отличная, и кафе — блеск… кстати, спасибо за поездку по городу…

Мелёшин кивнул, продолжая аккуратно накладывать невидимые стежки. По-моему, он успел забинтовать небольшой порез тысячей невидимых лент.

— Машины и развлечения — это твой мир, а я живу на восемь висоров в неделю и отрабатываю свои деньги ежедневно по два часа в архиве, ты же знаешь… — Он подтвердил кивком, не поднимая глаз от ладони. — Поэтому сегодня… в общем, больше не верю тебе, Мелёшин. Ни единому твоему слову. В том числе и в бескорыстную помощь с курсовой.

Мэл закончил работу по спасению пораненного пальца. Ранка засохла и практически исчезла, однако он не спешил отпускать ладонь, разминая линии руки и о чем-то задумавшись.

Разомлев, я поймала себя на том, что могла бы просидеть вечность на заднем сиденье машины, смиренно подчиняясь уверенным поглаживающим движениям. Тепло растекалось по руке, размягчая и расслабляя мышцы. Неожиданно в памяти начали всплывать один за другим мимолетные знаки внимания Мэла к своей подружке, и каждый из моментов их нежности, непроизвольно подмеченных мной, колол острее и больнее, чем полученная ранка. Я представила, как парочка сидит вечером в машине у подъезда, и Мелёшин молчаливо ласкает пальчики девушки, а потом властно берет то, во что вложил деньги.

Мгновенная фантазия отрезвила.

— Что это? — спросил Мэл и поднес мою ладонь к глазам. Посмотрел, как линия безнадежности подавила линию оптимизма, схватил вторую ладонь и повторил отрывисто: — Откуда они у тебя?

— Что «откуда»? — не поняла я. — Откуда руки растут?

— Будто не видишь, — пробормотал он и выругался: — А, черт, совсем забыл.

И снова принялся разглядывать. Руки как руки, разве что слегка грязные. На его безымянном пальце сверкнуло кольцо.

— Это твой дефенсор[5]? — спросила я как можно равнодушнее.

— Нет, — ответил он резко. — Значит, продолжаем общаться с хромым? Устраиваем совместные танцульки, и всё такое?

— Тебе-то какое дело? — вырвала руки из захвата. — Сам тоже плодотворно натанцевался, весь зал видел.

— И ты? — осклабился Мэл. — Разглядывала с биноклем?

Не ответив, я подхватила сумку и вылезла из машины. После прогретого салона меня словно из ведра окатило морозным воздухом. Перелезши через снежный бордюр у обочины и натянув шапку поглубже, я зашагала вдоль ограды в неизвестность, поглядывая по сторонам. Куда же меня завез Мелёшин? Сплошь незнакомые места.

За спиной свистнули. Мэл стоял у машины и смотрел мне вслед.

— Эй, Папена! Тебе в другую сторону!

— А я прогуляюсь и освежусь! — закричала в ответ. — А то в твоей машине нечем дышать, воняет на всю округу дешевыми духами!

И побежала вперед. Лучше замерзну за углом нескончаемого забора, нежели поверну обратно. Из принципа.

Припустила, не чуя ног от холода, и неожиданно вывернула к институтским воротам, но с противоположной стороны. Вот почему местность показалась незнакомой — я никогда не ходила соседней улицей.

Ура, спасена! И ринулась на осмотр к заждавшемуся Альрику.

Обычные телодвижения профессора по анализу моего состояния разбавились пожеланием замерить повторно висорические потенциалы. Я согласилась. Вообще, на меня напала меланхолия. Наверное, извилины взбодрились после непродолжительной прогулки по морозу, а потом расклеились в тепле.

Пока мужчина перецеплял датчики и вглядывался в ноль на шкале, прислушиваясь к тонкому писку прибора, я раздумывала о смысле своего существования.

— Как настроение? — спросил Альрик, считывая беспредельные нули из разных мест моего тела.

— Не очень. Что-то раскисла.

Он потрогал мой лоб.

— Температуры нет, горло чистое, нос не заложен. Хандра?

— Наверное.

— Не переутомляйтесь во время сессии и употребляйте больше витаминов.

Да я уже. Опустошила целую оранжерею, — подумала уныло.

— Хотите увидеть небольшой фокус? — неожиданно спросил профессор.

— Какой?

— Это не займет много времени. Пойдемте.

Альрик проводил в соседнюю лабораторию и заставил надеть при входе халат. Он подвел меня к закрытой стеклянной емкости, в противоположных углах которой возвышались две стойки, и на одной из них лежал темный камешек. Внутреннее пространство емкости щедро опутывали датчики и провода, а под крышкой нависало зоркое око камеры. На приборной доске медленно прокручивались диаграммы и прыгали стрелочки приборов.

— Внутрь лабораторного куба помещен сверхлегкий инертный материал. Каким образом, не притрагиваясь, переместить его на другую стойку? — спросил профессор.

Неожиданный вопрос сбил меня с толку.

— Не знаю, — пожала я плечами, а потом вспомнила: — Создать портал. Но это же материальная висорика!

Одно дело сказать: «Сотвори портал!» и совсем другое дело — получить результат. В сказках герои порхают с места на место, безболезненно минуя огромные расстояния по нескольку раз на дню. В реальности же ученым до сих пор не удалось привести сказку и науку к единому знаменателю. Материальные тела не желали перемещаться в пространстве, их структурные связи рвались необратимо, а целостность нарушалась бесповоротно. По этой причине эксперименты с живой материей находились под запретом.

Для каждого амбициозного ученого считалось делом чести внести лепту в исследование переноса предметов с помощью порталов. Интерес подогревался щедрым грантом и почестями, обещанными правительством в случае успешного результата. Сколько честолюбивых замыслов сломалось о неудачные попытки совершить революционный прорыв в данной области — не перечесть.

— В кубе работают генераторы, уплотняющие волны, — пояснил Альрик и показал на две малозаметных коробочки. — А вис-волны, связанные цепью символов, образуют пространственный портал, через который наш подопытный должен переместиться.

Под подопытным профессор подразумевал маленький кусочек непонятного материала, лежавший на стойке. Мужчина подошел к приборной доске и повернул небольшую рукоятку. Я опасливо выглянула из-за его плеча, однако за стеклом куба не происходило ничего подозрительного и внушающего беспокойство.

— Символы искажают и деформируют волны, стягивая пространство до минимума, — добавил Альрик, — Остается дело за малым — создать импульс, который подтолкнет объект в портал.

Профессор нажал кнопку рядом с рукояткой. Поначалу темный камешек ленился делать сальто-мортале, но затем начал постепенно растворяться. Не поверив глазам, я наклонилась к стеклу. Кусочек бледнел и становился все более прозрачным.

— Посмотрите сюда, — позвал Альрик.

На соседней стойке проявились слабо угадываемые контуры лежащего камешка. Предмет раздвоился, потеряв первоначальную плотность.

— Он существует? — спросила я шепотом, боясь спугнуть чудо. — Получается, не здесь и не там. А где?

— Он и здесь, и там, — тоже наклонился к стеклу профессор. — Невооруженным глазом не видно, но часть кристаллической решетки перенеслась на расстояние сорока сантиметров, а часть осталась на прежнем месте. Это большой прорыв, — добавил он, увидев мое разочарование.

Я посочувствовала несчастному кусочку, разрозненно болтающемуся в неизвестности. Живое существо давно умерло бы от болевого шока, не дождавшись, пока его переместят по фрагментам.

— А как возвратить обратно?

— Как возвратить? — переспросил мужчина. — Остановить процесс, и растягивающиеся волны вернут оторванные атомы на место. Не все, разумеется, но большую их часть.

Не позавидуешь камешку. Каково было бы мне сначала разорваться на две прозрачные половинки, а потом воссоединиться без руки или головы?

— Погодите, — сказал Альрик. — Остановить процесс…

Подойдя к большой доске на стене, он начал рисовать мелом символы, соединять их линиями, снова стирать и громоздить еще более сложные изображения. Вдоволь нарисовавшись, вернул рукоятку на приборной доске в первоначальное положение и, не дожидаясь, пока к камешку вернется его помятый вид, засунул руку внутрь куба через круглый лючок в крышке. Поводил пальцами, выписывая странные пируэты, после чего вытащил руку и отряхнул ее, наверное, от налипших волн.

— Погоды не сделает, — пробормотал профессор, снова нажав кнопку, — но процесс станет результативнее.

Процесс не просто пошел результативнее. Располовиненный камешек исчез со стойки и мгновенно проявился во всей красе на другой стороне, сияя уродливой красотой. Наверное, он и сам удивился своему физическому восстановлению.

— Вы видели? — воскликнула я. — Он перенесся.

— Он перенесся, — ответил мужчина спокойно, и лишь по бешено бьющейся жилке у виска можно было догадаться, что спокойствие далось нелегко.

— Это же здорово, да? — вглядывалась я в неестественно ровное лицо профессора.

— Да, это здорово, — подтвердил задумчиво Альрик, а потом вдруг воскликнул: — Черт побери, это невероятно! — затряс он меня за плечи. — Сегодня впервые в мире вы увидели полный перенос материального тела! Потрясающе, — забормотал он. — Конечно, нужно проверить записи и прочие показатели, но факт налицо. Эва Карловна!

А что Эва Карловна? Доверьте мне повертеть ручки и потыкать на кнопки, и я половину лаборатории перенесу, куда пожелаете.

Спустя минуту набежали ученые мужи в белых халатах, заразившиеся восторгом профессора. Одни прыгали и размахивали руками около куба с несчастным камушком, другие громко спорили с Альриком у доски. Я бы тоже с ними порадовалась, но следовало не опоздать на подработку.

В архиве наметилось столпотворение, и взмыленный начальник метался от стеллажей к студентам, одолевшим его просьбами выдать разнообразные материалы.

Сегодня случился маленький прорыв. Архивариус доверил мне выдачу диссертационных и дипломных работ прошлых лет. Хотя стеллаж находился недалеко от перегородки, я утешала себя тем, что продвижение маленькими шажками вглубь архива — тоже неплохой результат. Нужно лишь показать начальнику свою исполнительность и завоевать его доверие.

Забегавшись, забыла о разъедалах, спрятанных среди пальм. Отработав положенное время, на обратном пути я вытянула шею, надеясь разглядеть, живы ли растения, но увидела лишь синий уголок пакета. Если мягкий климат архива не реанимирует кустики, придется хоронить их в мусорном бачке туалета.

День закончился умопомрачительной зубрежкой, и к полуночи я завалилась в кровать, приготовившись во всеоружии отразить атаки Лютика на завтрашней защите работ.

С утра я опять проспала и проснулась благодаря побудке Аффиным тапком в стену. Второпях драла спутавшиеся волосы и с трудом придала им более-менее пристойный вид. В результате, опоздав, примчалась в столовую и приготовилась пререкаться с Мелёшиным, а столик в углу пустовал. Незанятый угол в переполненном зале смотрелся странно, и на меня начали коситься. Обычно мое присутствие оставалось незамеченным среди питающейся компании Мэла, но сегодня одинокие посиделки выглядели бельмом на глазу. Выждав для приличия десять минут, к окончанию которых сапог раздраженно выстукивал похоронный марш, я сорвалась и, словно огнедышащий дракон, помчалась в аудиторию.

Не успели вчера тепло распрощаться, как Мелёшин подложил очередную гадость, не предупредив, что не придет в столовую. Что ж, его утренний каприз явился отличным поводом разорвать долговой договор.

Поразмыслив таким образом, я в приподнятом настроении встретила появление Лютика в аудитории. Очевидно, Лютеций Яворович прошел курс психотерапии, поскольку перемешался ровно и вел себя спокойно, лишь изредка вздрагивая от резких и громких звуков.

Должников и желающих добраться до экзамена набралось видимо-невидимо, и мне не посчастливилось пробраться к преподавателю в числе первых и наглых студентов. Пришлось терпеливо ожидать, нагнетая волнение и дрожание всевозможных конечностей.

Мелёшин не объявился на консультации. А зачем ему? Он и так всё знает.

Наконец, подошла моя очередь. Как ни странно, Лютик одобрил темы работ, их подачу и похвалил за проведенный анализ. Напоследок усадил меня на первый ряд и вручил листочек с двумя задачами.

— Решите, Папена, и гуляйте до понедельника, — пропищал, хлопая огромными ресницами, увеличенными линзами очков.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы избавиться от нервозности. Успокоившись, я вчиталась в содержание, сообразила, что даны несложные условия, и застрочила решение. Тут в дверь аудитории постучали, и возникшая в проеме девушка подала Лютику сложенную записку. Небольшой листочек перекочевал из рук преподавателя на мой стол. Размашистым почерком Стопятнадцатого мне надлежало явиться в деканат на большом перерыве.

По пути я прокручивала в голове тысячи предполагаемых тем для беседы: от незначащих до невероятных. Сорвала убогую снежинку с приемной, патриотически позаботившись о родном деканате, чтобы не потешались все кому не лень.

— Здрасте, Генрих Генрихович. Вызывали? — заглянула робко в кабинет.

— Вызывал. Присаживайтесь, милочка, не стесняйтесь, — указал декан на сопливое кресло.

Я осторожно укрепилась на седушке. Декан, устроившись за столом, постукивал по губам сцепленными в замок пальцами и поглядывал на лежавший перед ним ворох бумаг.

— Возникла непредвиденная ситуация, — сказал он и замолчал.

— Какая? — пролепетала я онемевшими губами. Сейчас Стопятнадцатый сообщит, что меня хладнокровно выбрасывают из института, потому что обман с учебой раскрыт. Или деньги родителя истреблены благодаря затратным опытам Альрика, и за молчание администрации требуются новые вливания.

— Не волнуйтесь, милочка, — заверил успокаивающе мужчина. — Для тревоги нет оснований.

Я, замерев, смотрела на него. Неприятные разговоры всегда начинаются подобным образом. Сначала собеседник ласково предупреждает о том, что можно расслабиться и спрятать сердечные капли, а потом вываливает новость из ушата и искренне удивляется, почему человек упал в обморок или получил инфаркт.

— Наоборот, есть повод для радости. Видите ли, с начала года стартовала правительственная программа, направленная на поддержку низшего звена служащих бюджетных учреждений, — сказал декан и добавил многозначительно: — Имею в виду финансовую поддержку.

Я выжидающе молчала, не понимая, к чему клонит Стопятнадцатый, а он продолжил:

— Департамент образования провел исследование и собрал статистику, которая показала, что на низкооплачиваемых должностях наблюдается значительная текучка кадров. В результате, за видимой экономией в зарплате, имеет место существенный перерасход, связанный с обучением каждого служащего навыкам профессиональной деятельности, наделением его социальными льготами и иными благами. Гораздо полезнее закрепить малооплачиваемых служащих на рабочих местах, поэтому под эгидой Департамента была запущена новая экспериментальная программа помощи, в которую я включил и вас, Эва Карловна, уж простите за самовольство.

— Ясно, — одним ухом прослушала затяжную речь, не сообразив сразу о сути, а потом испугалась: — А причем здесь я?

Не нужна мне благотворительность, проживу как-нибудь без нее. Прописная истина — бесплатный сыр бывает в мышеловке, поэтому стойко обойду стороной лакомый кусочек. Зато хвостик будет цел, и не намылят шею.

— Поскольку вы, милочка, работаете младшим помощником архивариуса, то с легкостью попадаете в нужный список.

— Н-не хочу, — замотала головой. Ни с легкостью, ни с трудностью. Я уже расплачиваюсь за бесплатный подарок двумя висорами еженедельно.

— Эва Карловна, помощь от правительства предоставляется на безвозмездных условиях, то есть не в кредит, не в рассрочку и не под залог имущества. Боюсь, месяца через три-четыре в верхах сообразят о бесполезности благодетельных потуг и прикроют программу, но ведь данного периода достаточно, чтобы продержаться на плаву, ведь так?

Иными словами, декан предлагал воспользоваться неожиданно свалившейся удачей, пока папенька не сменит гнев на милость и не начнет снабжать мой кошелек мелкими подачками.

— То есть, если я правильно поняла, вы уже вписали мою фамилию?

— Вписал, Эва Карловна, — кивнул мужчина. — Департамент потребовал предоставить списки в кратчайшие сроки, поэтому пришлось подсуетиться.

Как всегда, декан принял решение, не удосужившись посоветоваться со мной, и опять, благодаря его заботе, я измараюсь в грязи. Конечно же, Генрих Генрихович действовал из лучших побуждений, опекая меня. Лишь он проявлял участие в моей заброшенной судьбе, за что я была безмерно признательна. И все же сейчас почему-то язык совершенно не желал поворачиваться и выдавливать спасибо.

— А как отчитываться? — спросила цинично. — Чеками за каждую покупку? Вы же сами говорили о круговороте денежных единиц в природе.

— Эва Карловна, материальная поддержка от правительства — статья затрат, идущая отдельной строкой в бюджете. Контроль над расходуемыми средствами не предусмотрен.

— Как так? — я слегка обескуражилась. — А если раздам деньги бездомным на милостыню? Без ордеров и квитанций.

— Ваше право, — подтвердил Стопятнадцатый.

Мышеловка радушно распахнула дверцу во всю ширь, завлекая огромным куском бесплатного сыра. Задумавшись о возможных подвохах, я машинально прислонилась к спинке кресла и упала на пол. Декан с грохотом вскочил и помог мне подняться.

— Пожалуй, пора менять креслице, — сказал, разглядывая разрушенное сиденье. — Вы целы? Переломов нет?

— Вроде бы нет, — ощупала себя.

Кстати, о переломах. Слава богу, при падении я весьма удачно не ударилась головой, чтобы соглашаться на аферу, предлагаемую Стопятнадцатым. Поставлю подпись не в той строчке и загоню себя в кабальные условия. Останется единственный выход: камень на шею — и вниз с чердака.

Заметив решительный отказ на моем лице, мужчина выудил из-под книжных завалов разграфленный лист, видимо, в качестве последнего и весомого аргумента.

— Взгляните.

У меня в руках оказалась ведомость на выдачу еженедельной суммы в размере пятидесяти висоров. В табличке прописались несколько фамилий, в том числе и моя, третья с конца, а напротив каждой фамилии стояли названия должностей, занимаемых по служебной линейке.

— Обратите внимание на то, сколько работников института занимают положение, аналогичное вашему, — сказал Генрих Генрихович.

И правда, в список попали младшие помощники поваров, младшие помощники тренеров, младшие лаборанты и младший технический персонал, называемый в обиходе младшими помощниками старших дворников и сантехников. Более половины счастливчиков успели расписаться в получении неожиданно свалившихся с неба денег. Это же получится… — я быстро сосчитала, — двести висоров в месяц!

От неожиданного открытия ослабели ноги, и, чтобы не упасть повторно, пришлось уцепиться за книжную полку. Озарение осветило меня точно восход солнца. Я с ясностью поняла, что нужно крепко хватать и быстро бежать, пока не отобрали. Расщедрившееся правительство вскоре сообразит, что деньги ухнули в прорву, и прикроет программу поддержки младших помощников всех мастей. Я же буду кусать локти, потому что из-за глупой мнительности побоялась воспользоваться маленьким кусочком счастья.

— А моя зарплата? — спросила слабым голосом.

— Зарплата идет по отдельной ведомости через кассу института, а я отчитываюсь непосредственно перед вышестоящим руководством, — сказал Стопятнадцатый. — Так что плюсуйте оплату за подработку в архиве.

Меня закачало. В глазах защелкал счетчик, подсчитавший, что получится вдобавок больше тридцати висоров. Впереди замаячили новые горизонты, достижимые с помощью денежных знаков, всовываемых деканом. Я расплачусь с Олегом, начну сносно питаться и смогу побаловать себя разными мелочами.

— Наверное, нужно заполнить кучу бумаг, — сказала заплетающимся языком, вспомнив бюрократическую трясину, поглотившую при принятии на работу.

— Не нужно, — радостно откликнулся мужчина. — Расписываетесь в ведомости, получаете деньги — и вперед.

— А как же… анкета, справки, анализы? — ошеломленно промямлила я. — Не бывает так просто.

— Бывает, милочка, — подтвердил декан. — Сами понимаете, как обычно у нас происходит: не успело начальство сказать, как подчиненные сделали «под козырек» и приняли к исполнению. Так что дело побежало впереди слова.

— Ну, не знаю… — меня продолжало разрывать на противоречивые части.

— Эва Карловна, из-за вашего отказа придется переделывать ведомость и заново переоформлять в Департаменте, — пробасил мужчина. — Предстоит волокита на три дня. Пожалейте, милочка.

— Хорошо, — согласилась я растерянно. Расписалась подсунутым пером в ведомости, сжала хрустящие купюры и в сомнамбулическом состоянии выползла из кабинета.

В воображении полезли жуткие сцены обмана. Вдруг перо оказалось заговоренным, и когда подпись исчезнет, меня обвинят в махинации? Вдруг рядом с пятеркой проявится пара-тройка лишних нулей?

Придет же в голову подобная чушь! Стопятнадцатый не поступит подло.

Взглянула на руку, крепко вцепившуюся в бумажки, я закричала: «Ура-а-а-а!». Хорошо, что молчаливо.

После того, как за студенткой закрылась дверь, Генрих Генрихович Стопятнадцатый, выждав, вернулся в кресло и вытер вспотевшее лицо платком. Положил ведомость на выдачу льготных денег в папку под заголовком «Личное» и засунул в нижний ящик стола. Покачал головой, дивясь тому, что позволил вовлечь себя в сегодняшнюю авантюру. А еще порадовался, что убедил сократить еженедельную помощь в четыре раза, чтобы исключить вопросы и подозрения, ибо холодная рассудительность приносит порой больше пользы, чем горячность влюбленного сердца.