Sindroma unicuma. Внешние связи

14.4

Хотелось пострадать и пожалеть себя. А еще придумать, как потратить увеличившуюся наличность. При мысли о предстоящих покупках на душе просветлело. Все-таки для слабого пола походы по магазинам сродни наркотической зависимости, помогающей отвлечься от тягомотины беспросветных будней.

Не успела я составить список будущих приобретений, как прилетела неугомонная Аффа и, велев переобуться в учебные туфли, потащила на третий этаж к великой стилистке всех времен и народов.

— Почему грустишь? — спросила соседка после неудачных попыток растормошения.

— Жизнь задолбала.

Сегодняшний маскарадный костюм Вивы вызвал ноющую зубную боль. Короткую юбочку клеш и длинные пестрые гольфы-чулки выше колен дополнял растянутый линялый топик. Хорошо, что трагически насурьмленные брови сохранились в прежнем виде.

Глядя на девицу, я вообразила, что появлюсь на приеме, полосатая как зебра, или вся в черном, как вдова, и похвастаю перед премьер-министром: «Ах, какая у меня личная стилистка! Настоящее сокровище! Талант с ушами!», и Петю тут же наградят рейтингом минус десять за неотразимый наряд спутницы.

— Тренируешься? — училка политеса показала на туфли, и, дождавшись утвердительного кивка, заключила: — В пятницу перейдем на шпильки. Будем брать новую высоту.

Куда уж выше? — проворчала я про себя, но вслух возражать не стала.

Практическое занятие в точности повторило мучения предыдущих дней. Я расхаживала по комнате, Вива флегматично вещала, успевая следить за моей осанкой и походкой, а соседка протоколировала ценные указания.

Все-таки прогресс налицо, — погордилась я собой, взглянув мельком на отражение в трюмо. Ноги не заплетались, и получалось вышагивать почти красиво вдоль разложенной на полу нити. Моя стилистка так и сказала:

— Задницей нужно уметь вилять. Не колыхать бесформенными булками, а соблазнительно покачивать бедрами. Тогда мужики изойдут слюной и добровольно наденут на себя поводок.

Я представила, как за мной бежит орава парней на четвереньках и с высунутыми языками, и настроение приподнялось, вылившись в утроенное тренировочное рвение. Из воображаемой машины получалось выбираться почти без казусов, после чего доходить до нужной отметки под ручку с воображаемым кавалером, разворачиваться и заученно улыбаться во всю ширь.

— А как рассчитывается рейтинг, и для чего он нужен? — спросила я у Вивы, стараясь, чтобы не колыхалось, а покачивалось.

— Читала «боевые листки»? — уточнила она.

— Звучит как сводки с мест сражений.

— Примерно так. Это ежедневные выпуски о «Лицах года».

— Пролистала, — ответила я и смутилась, вспомнив о вырванном листочке. — Правда, не разобралась, что к чему.

— Это поначалу. Потом вникнешь. Рейтинг рассчитывается, исходя из суммарного количества упоминаний о человеке за истекший год — в печати, на телевидении, в радиоэфире.

— И кто же подсчитывает? — изумилась я.

— Специальный вычислительный центр при организационном комитете.

— Но как они узнали заранее, что Петя станет чемпионом?

— Никак. Через сверхскоростные счетчики беспрерывно прогоняются все существующие записи, и по формуле высчитывается предварительный рейтинг, который заносится в базу данных.

— А если бы не Петя занял первое место, а кто-нибудь другой?

— Машинам без разницы, чью фамилию подсчитывать. Операторы вводят, а к концу дня на выходе печатается результат.

— Но это же… грандиозно! — воскликнула я, поначалу не найдя эпитета описанному Вивой размаху. Перед глазами возникли огромные турбины, не останавливающиеся ни на секунду и прокачивающие тонны информации, чтобы отсеять по крупицам упоминания о Пете в прессе или по телевизору. А вникнув в суть, я возмутилась:

— Получается, подсчитывают нечестно! О Пете знают лишь по спортивным колонкам, а об этом… Осиенде стрекочут все кому не лень.

— Как тебе Лавес? — влезла в диалог соседка. — Правда, пусечка?

— Какой-то потасканный, — пожала я плечами и, уперев руку в бок, продолжила дефиле. Мне показалось, что и походка стала четче, почти как у модели, и ноги гудели гораздо слабее, привыкнув к дискомфорту высоких каблуков.

Аффа закатила романтично глаза.

— Ну и что? Зато Осиенда красив как порочный ангел.

— Скорее, как шелудивый бес, — добавила училка политеса. — Согласна, в подсчете рейтингов есть несправедливость. Поэтому их называют предварительными. Окончательные рейтинги сформируются после приема. Надо, чтобы положительных отзывов оказалось больше, чем отрицательных.

— У меня же нет рейтинга, — напомнила я.

— Зато у твоего кавалера есть. Поэтому необходимо оставить о себе благоприятное впечатление или, на худой конец, нейтральное.

Что и требовалось подтвердить. Либо вместе с Петей ухнем в яму, либо воспарим к небесам.

— И что делать с этими цифрами? Можно обменять их на деньги?

Аффа рассмеялась, а Вива улыбнулась.

— Ничего не делать. Хочешь, повесь вместо медали или забудь. Хотя некоторые готовы удавиться за популярность.

— Значит, надо быть паинькой и всем угождать? — Неловко развернувшись, я едва не завалилась на бок. Чтобы удержаться на ногах, ухватилась за черную ткань, наброшенную на круглое зеркало напротив трюмо.

— Осторожно! — крикнула Вива, бросившись на помощь. — Не зевай по сторонам, — сказала раздраженно, поправив плотную вуаль, не успевшую сползти с зеркала.

Я почувствовала себя неловко.

— Извини.

Стилистка придирчиво оглядела занавешенную раму и успокоилась.

— Не обязательно строить из себя сладкую девочку. Иногда скандальное поведение вызывает бурю восторгов и зашкаливающие рейтинги. Но метод от противного прокатывает для эпатажных звезд. Не отвлекайся, топай по кругу.

И я потопала. Однако стучать каблуками молча было скучно.

— Ты тоже читаешь «боевые листки»? — поинтересовалась я у Вивы.

— Читаю. И сделала пару ставок.

— На Эвку?! — подпрыгнула на стуле соседка.

— На неё нельзя ставить. Она — спутница по приглашению, — разъяснила девица. — Я поставила на представление.

Аффа пошуршала листочками:

— Не помню такого. Мы остановились на том, как не уснуть во время речи премьера.

— Сейчас расскажу. После выступления премьер-министра у вас будет пятнадцать-двадцать минут, чтобы освежиться и попудрить носик. В общем, сделаете необходимые дела и перейдете к следующему этапу — концертной программе в Большом амфитеатре. Там атмосфера посвободнее, и можно усаживаться, где заблагорассудится. Поэтому старайтесь занять места поближе к арене. Ежегодные представления — апогей регламента приема. Их содержание держат в большом секрете и следят, чтобы не произошла утечка информации. Поэтому ставки на концерт зашкаливают. Народ свихнулся, вычисляя, какой сюрприз подготовили режиссеры-постановщики в этом году.

— И у тебя крыша поехала? — хихикнула Аффа.

— И у меня, — согласилась девица. — Сделала ставку на левитацию и чревовещание.

— А что говорит твоя интуиция? — спросила я у соседки.

— Она говорит, что тебе понравится, — ответила та, не задумываясь.

— Точно, — кивнула Вива. — Представление — наилучшая часть вечера. В общем, смотри, наслаждайся и не сдерживай эмоций. Если уж, глядя в телевизор, сердце замирает от красоты декораций и начинки, то в амфитеатре будет смотреться в тысячу раз лучше.

— А потом? — влезла Аффа.

— Потом — суп с котом. После представления публика переходит в Большой банкетный зал. Не бойся, сидеть за столом рядом с премьером не придется. Завершающая часть приема состоит в том, что номинанты на звание «Лица года» фотографируются с премьер-министром и кратко общаются с ним, а гости циркулируют по залу и беседуют на разные темы.

— А есть-то когда? — удивилась соседка. — Уж за полночь перевалит, а Эвка останется голодной.

— Туда приходят не лопать, а себя показать. Официанты будут разносить на подносах шампанское, вино и закуски. Запомнила, как зовут советников и министров?

— Не всех, — покаялась я смиренно.

Пусть у меня худая память, никогда не признаюсь, что в ней мгновенно и навсегда выжглась фамилия начальника Департамента правопорядка.

— Двояк тебе. Нужно отличать министров от их заместителей. Если обратишься к собеседнику по имени-отчеству, можешь получить плюс к рейтингу кавалера.

Что за непруха? Мало того, что сессия зажимает со всех сторон, еще и на приеме придется зарабатывать оценки.

— На сегодня достаточно, — смилостивилась Вива. — Завтра будем расшаркиваться с премьером и беседовать с советниками.

— Это как?

— Вот так. Устроим репетицию. Аффа будет твоим кавалером, а я — премьер-министром. Забудешь, как меня зовут, в два счета вылетишь из института.

Мы с соседкой рассмеялись. Хорошая угроза. Сразу захотелось побежать в библиотеку и снова зарыться в атлас политиков.

На родимый первый этаж я спускалась уверенно, но уставшие ноги заныли сильнее и начали слегка заплетаться. Притопав в швабровку, сбросила туфли, оказавшиеся не такими уж страшными и вынула из кармашка юбки сложенный бумажный коробок. Расправив листочек на столе, я разгладила мятые загибы и впилась глазами в фотографию с Мэлом. Интересно, куда он размашисто шел, не обращая внимания на объектив камеры?

Рамочка в виде овалов с претендентками портила весь настрой. Схватив ножницы, я обкромсала наспех неудачниц, оставив центральную картинку с Мэлом. Снова разгладила, чтобы без помех любоваться парнем, и неожиданно мне стало жалко себя. Мой тайный порыв ничем не отличался от секрета соседки Лизбэт, бережно хранившей в книге вырезку о кумире своего сердца и души. А ведь совсем недавно я снисходительно посмеивалась над симпатией девушки к профессору.

Мэл отсутствовал весь день в институте. Что с ним произошло? Может, в пропаже парня есть моя вина?

Вдруг он мчался в машине на большой скорости и, не справившись с управлением, перевернулся? Лежит в больнице при смерти или… Или медицинская помощь опоздала.

Вскочив, я заметалась по комнате.

Вдруг Мэл отправился на свой танцинг и повздорил с каким-нибудь уголовным авторитетом? Лежит сейчас с ножевыми ранениями у мусорных баков на задворках клуба и умирает.

Скорость наматывания кругов по швабровке возросла.

Мэл, Мэл… Где же ты? Парализован nerve candi[40] и медленно замерзаешь где-нибудь в глуши, не в силах добраться до телефона. Тьфу, какая глушь в столице, где плотность населения — десять человек на один квадратный метр?

Я схватила конспекты, но руки тряслись, и строчки плясали перед глазами. Тетрадь зашвырнулась на стол. Нервно прохаживаясь по комнате, я не заметила, как выхлебала в три присеста флакончик с витаминным сиропом. Изгрызла ногти на сто рядов и раз десять выглянула в окошко.

Нужно успокоиться, но как? Не думать, не представлять, ибо каждая последующая фантазия накручивала всё более тяжкие испытания для Мэла и в итоге — неизбежный летальный исход.

Надо занять голову и руки делом, чтобы отвлечься от пустых растравливающих мыслей! — осенило меня.

Хорошее решение. Осталось придумать стоящее занятие до глубокой ночи и для начала прогуляться, освежить извилины.

И одеться потеплей, чтобы не замерзнуть.

И взять пустой флакон из-под выпитого сиропа.

Дойду до института, и если вахтерша не пустит на порог — значит, судьба.

Вымытый флакончик я сунула в карман куртки. Натянула высохшие штаны, напялила два свитера — один на другой, проверила наличие варежек и фонарика и отправилась охолаживать мозги.

Значит, судьба. Стрелки на часах показали десять минут до закрытия парадного входа. Ни вахтерши, ни сторожа на посту, лишь Монтеморт застыл изваянием с откинутым хвостом и замершим в одной точке взглядом.

Дойду до люка и если по пути столкнусь с кем-нибудь, то оправдаюсь заболевшим животом.

Значит, судьба. В приглушенном свете безмолвных коридоров я поднялась на верхний этаж и забралась на чердак, а через мгновение звонок возвестил о закрытии института. Красивый печальный наигрыш, вышибающий слезу, пролетел по пустому зданию и угас на звонкой ноте.

Воздушная волна ударила по люку. Вот и все. Половина десятого, и я под крышей — таращусь в темное зимнее небо через открытое мансардное окно.

Успокаиваюсь вроде как. Освежаюсь.

Хорошая идея — занять голову и руки делом, чтобы отвлечься. Особенно, если дело происходит на ночь глядя, в институте, закрытом на сто замков с вис-ловушками, и предстоит пересечь здание из одного конца в другой, спустившись на три этажа ниже.

А нам все по плечу, когда руки чешутся сотворить что-нибудь этакое. Криминальное, к примеру.

Поглядывая на часы чаще, чем минутная стрелка делала круг по циферблату, я выждала долгие пятнадцать минут, ставших мучительными не по причине проснувшейся совести, а из-за навалившихся мыслей — о Некте, о Петином приглашении домой, о приеме, об отце Мэла и о нем самом, — и с облегчением скатилась по ступенькам, дальновидно оставив на чердаке куртку с верхним свитером и сапоги.

Крышка люка, опускающаяся днем бесшумно, загремела в вечерней тишине преувеличенно громко. Метнувшись в темный угол, я затаилась с колотящимся сердцем. Что делать? Бежать отсюда, пока не подоспел сторож, или выжидать в темноте — вдруг не заметит?

Время шло, а охранник альма-матер не спешил расследовать причину подозрительного громыханья. На всякий случай я высунула голову в лестничный пролет и прислушалась. Звенящую тишину — аж уши закладывало — не нарушал ни топот, ни сердитые ругательства разбуженного сторожа.

А дальше меня повело дело. Иных путей, как дойти до лаборатории Ромашевичевского, не заблудившись, я не знала, поэтому решила возвратиться в холл и проскользнуть из одного коридора в другой, после чего добраться давно изученной дорогой к месту преступления.

После закрытия институт изменился. Лестницы и переходы погрузились во мрак, лишь кое-где горели одинокие аварийные лампочки, создавая настоящее раздолье для воришек, прячущихся по темным углам. Недостаток освещения частично компенсировался окнами, пропускавшими свет уличных фонарей, поэтому видимость была достаточной, чтобы не удариться сослепу о стену и не свернуть на лестнице шею впотьмах.

Покуда глаза не привыкли к полумраку, я неуверенно спускалась по ступеням, замирая после каждого шага и вглядываясь вперед, но вскоре приноровилась и короткими перебежками приблизилась к холлу. Из-за того, что основную часть светодиодов в люстре погасили, зал выглядел мрачновато и таинственно.

Казалось, сердце бухало на весь первый этаж, грозя разорвать грудную клетку. Выглянув из-за угла и не заметив движения в пустом холле, я юркнула в соседний проем и прижалась к стене. Засек ли меня Монтеморт или сделал вид, что спит с открытыми глазами?

Уняв разгоряченное дыхание, я заскользила вдоль стеночек, притормаживая в темных закутках и прислушиваясь к тишине.

Видно, сегодня удача пребывала в хорошем настроении и обратила на меня внимание, торопя и подталкивая в спину. А решимость, с коей я вознамерилась изгнать из головы любые намеки на некоего парня, привела на нужный этаж, не позволив заплутать в коридорах, похожих друг на друга как близнецы.

Миновав лабораторию Ромашевичевского, я очутилась у соседней двери и, нажав на кнопки электронного замка, замерла в напряженном ожидании. Вдруг Матусевич успел сменить код, или палец ошибся, перепутав комбинацию цифр? Тогда завоет охранка, и меня поймают!

Пока замок раздумывал, открываться ему или нет, у меня пересохло в горле, а в глазах потемнело. Так что когда электронное устройство с тихим щелчком возвестило о принятом коде, я чуть не свалилась на пол от облегчения.

И обитель камнеедов распахнула объятия.

Ниши со спящими растениями слабо подсвечивались лампами зеленого света. Чтобы добыть ключ от смежной двери, требовалось отпереть одну из ниш, но при разгерметизации террариумного пространства сработала бы «вопилка». Об этом я узнала из утреннего доверительного разговора с Матусевичем, как и о том, что помещение оборудовано системой автоматического регулирования климата с датчиками аварийной сигнализации, после чего мужчина с гордостью продемонстрировал ручное отключение сирены и программу настройки параметров микроклимата.

Вспомнив об утреннем показе, проворные уголовные ручки споро взялись за дело, переведя систему в ручной режим и обезвредив «вопилку». Затем ловкие преступные пальчики открыли боковую крышку ниши и выудили обыкновенный неинтересный ключ из-под поддона с камнеедами, а ноги бесшумно подвели к двери, смежной с соседней лабораторией.

Приложив ухо к преграде, я зачем-то прислушалась и с осторожностью вставила ключ в замочную скважину. Скрип несмазанных петель, указывавший на то, что соседи не жаждут общаться с помощью общей двери, заставил испуганно съежиться. Выждав какое-то время и приведя дыхание в норму, я на цыпочках прокралась в лабораторию Ромашевичевского и, лавируя на ощупь между черными квадратами кубов, двинулась к высветленному с улицы прямоугольнику окна.

Конечно же, меня одолевал страх, но боязнь темноты, бывшей прибежищем страшилищ из детских кошмаров, трансформировалась в нечто иное, тревожное и затягивающее одновременно. Риск поимки с поличным насыщал организм смесью адреналина и азарта ударными скачками.

Опустив жалюзи, я включила фонарик. Хорошо, что чистоплюй Ромашка поддерживал стерильный порядок в помещении, не то пыльная цепочка следов на полу выдала бы меня с головой.

Перед дверью запасника ноги невольно затормозили, а пальцы, протянутые к дверной ручке, замерли. Меня вновь одолели сомнения. Ромашевичевский вполне мог поставить капканные заклинания, беспокоясь за сохранность редких и дорогих ингредиентов. Дерзнуть или отступить? — заколебалась моя решимость.

В конце концов, я уже плыву по преступному течению и не собираюсь останавливаться в шаге до цели! Коли у нас неделя ставок, то смело поставлю на авось.

Выдохнув, я рванула дверь запасника. Выждав пару минут, в течение которых на меня никто не набрасывался, не стягивал в узел, не заматывал в паутину и не подвешивал за ногу вниз головой, — перешагнула порог.

Луч фонарика, пошарившись по полкам, выхватил нужные бутыли и банки с ингредиентами. В узком луче света я отливала и накладывала в колбы, найденные в шкафчике под окном выдачи, а руки совершенно не дрожали, и мозг хладнокровно анализировал, просчитывая варианты наиболее эффективной дозировки.

Стекло скупо звякало, жидкости тихо булькали.

Лишь один раз я застыла с трепыхающимся сердцем и открытым флаконом в руке. Мне почудились шаги в коридоре. Выключив фонарик, обратилась в слух, а в голове застучало: если меня схватят, немедля выпью яду, чтобы избежать позора, благо всё необходимое под рукой.

Минуты летели, мухоморный концентрат испарялся, щекоча обоняние кисловатым запахом. Наконец, крышка флакона была закручена, а отобранные ингредиенты составлены в корзинку. В лабораторном кубе при свете фонарика компоненты смешивались, доливались, взбивались, нагревались и растирались. Я не стала облачаться в халат и бахилы, предположив, что у Ромашевичевского каждый комплект на счету, и недостачу легко обнаружат.

Хорошая вышла мазь. Как и полагается — прозрачная, густой консистенции и с легким кирпичным оттенком. Правда, с неприятным запахом, но терпимым и быстро выветривающимся, если растереть. Еще я надеялась, что правильно подобрала дозировки компонентов, и приготовленного снадобья при экономном расходовании хватит надолго. Для опытного подтверждения не мешало бы размазать шарик мази, например, по лабораторному столу, но китовый жир замучаешься удалять с поверхности, а улики мне не нужны.

После того, как теплая вязкая масса была переложена из кюветы во флакончик из-под сиропа, наступила очередь основательной уборки в кубе. Столь же тщательно я прополоскала, протерла и расставила лабораторную посуду. Приходилось двигаться с опаской и просчитывать движения, чтобы не греметь и случайно не разбить хрупкие емкости.

Напоследок я окинула взглядом место преступной деятельности, проверяя, чтобы предметы находились на своих местах и выглядели нетронутыми. Убыль ингредиентов из бутылей и банок казалась внешне незаметной.

Маневры по возвращению в комнату с камнеедами окаймленными повторились с зеркальной точностью, разве что перед тем, как покинуть лабораторию Ромашки, я натянула рукав свитера на ладонь и стерла возможные отпечатки пальцев в тех местах, которых, как помнилось, касались мои руки. Сделав два оборота, ключ занял место в тайнике за поддоном с горшочками-насестами, а система климат-контроля в нишах опять перешла в автоматический режим. И снова в ход пошел рукав свитера, уничтоживший отпечатки пальцев. Эх, не мешало бы проветрить оба помещения, но слишком опасно.

Покуда под рукавом свитера исчезали последние улики, растения в горшочках взирали на меня сферическими половинками и, возможно, о чем-то думали, обмениваясь информацией.

«Принесу вам горсть самых вкусных камешков, только, пожалуйста, не говорите никому!» — послала я мысленный призыв малышаткам, нежащимся под скудным зеленоватым светом. Кто знает, вдруг у камнеедов обнаружится функция запоминания, и они расскажут хозяину о взломщике?

За спиной с тихим щелчком закрылся электронный замок, и преступная особа Папена двинулась в обратный путь к чердаку, держа в кармане свитера теплый и потяжелевший флакончик с мазью.

Я все сумею, все смогу! — напевала про себя залихватскую разбойничью песенку. Теперь меня не пугала возможная встреча со сторожем. Подумаешь, дряхлый дедушка. Завижу его издалека, отступлю в тень и затихну, а добрый старичок прошаркает мимо и сослепу не разглядит чужака на вверенной территории.

В общем, сама не заметила, как чувство страха притупилось.

Спустившись этажом ниже и пройдя метров двести, я вдруг вспомнила, что раньше срезала по переходу большой угол, и, минуя холл, выходила к столовой. А от общепита недалече до чердака.

Так и поступлю. Зачем будить спящую собаку, мозоля глаза Монтеморту?

Резво двинувшись по намеченному пути, я свернула влево, затем вправо, вниз по лестнице на два пролета и… снова по коридору. Странно, раньше его здесь не было. А следом — новый переход с окнами по обе стороны, хотя в этом крыле все коридоры и переходы прежде были глухими.

Вернусь-ка обратно и хорошенько обдумаю правильный путь. Куда мне спешить? Вся ночь впереди, — успокоила себя шуточкой и нервно усмехнулась.

Переход, коридор, поворот влево, поворот вправо, опять коридор, снова переход… Где же лестница?

Нету лестницы. Совсем.

А я заблудилась.