Сильные не убивают, книга 3

Глава 13 Соль. Своевременная смена стратегии

У мастера Чжана свободен только один столик — тот самый, за которым мы полгода назад сидели с Андрюхой. Я предпочла бы, пожалуй, любой другой. Конечно, статус позволяет мне вежливо попросить освободить место — и каждый из посетителей поспешно вскочит. Но такого я не делаю. Просто… всегда должно оставаться дно, которое еще не пробито.

Заказываю порцию чао мянь… и зеленый чай. Пиво мы пили тогда. Что-то же должно отличаться. Надеюсь, эта история будет отличаться и Макар не ударит мне в спину. Это сделало бы мою жизнь… однообразной.

Уже четверть второго — Макар опаздывает. Дождь разошелся не на шутку, а я даже не спросила, на чем он собирается добираться от маяка. Я так удивилась, когда он серьезно сказал, что нам необходимо встретиться, что вообще ни о чем не спросила. Дайсон вызвонил транспорт, я забралась вместе с мальчишками в кузов пикапа и отрубилась. Про обещанную встречу забыла напрочь, но Макар не поленился позвонить и самым серьезным голосом напомнить. А вот и он! Отряхивает от воды резиновый черный плащ — повернувшись спиной к залу, чтобы никого не забрызгать. А ведь вроде аристократ… по манерам и не скажешь, обычно-то они всякое быдло вроде посетителей этой лапшичной в упор не видят. Может, успел перевоспитаться за годы ссылки? Кочка и не таких обламывала…

— Приношу свои извинения за опоздание, — Макар садится напротив меня. — Дорогу развезло, дважды приходилось электроцикл выталкивать. Как Чип и его рука?

— Скверный был перелом, но я мумие достала, так что уже все срослось. Чуть ли не последняя доза в городе, представляете? Кругом вовсю идет добыча, а нам ничего не перепадает. На фармкомбинате еще проблемы с какими-то лицензиями…

Макар смотрит на меня очень прямо — словно бы в чем-то хочет обвинить. Вздыхаю:

— Слушайте, я им ничего подобного не разрешала и тем более не приказывала. Они все это за моей спиной провернули. Я не знаю как… То есть как — знаю, у старших вольница. Снага-хай не терпят ограничения свободы, подростки особенно. Ну хватит уже так на меня смотреть! Да, вы правы, я хреновый воспитатель. Но не то чтобы на эту роль выстраивалась очередь…

— Соль, я ведь не осуждаю вас, — говорит Макар неожиданно мягко. — Вы сделали, что смогли. Просто… не только вы на них влияете. И они уже перестали быть детьми.

— Слишком рано!

— Согласен.

Немного молчим. Макар заказывает лапшу с двойной свининой, а потом снова смотрит на меня. Странный у него взгляд… как будто хочет от меня чего-то, но не в плане того-этого, тут сто пудов. Когда я обрила полголовы и вставила в нос колечки, хотела дать миру сигнал — со всякими глупостями про секс и отношеньки не ко мне. Эффект, правда, вышел ровно обратный — мужики аж шеи выворачивают. Яйца мало кто решается подкатить, но снага же все чуют… например, что тут у нас совершенно точно не тот случай. Но что тогда?

А чего это я? После всего, что мы вместе пережили, можно уже просто задать вопрос. Смотрю магу прямо в лицо:

— Макар, скажите наконец, что вам нужно от меня?

К его чести, взгляд он выдерживает, не тушуется — только шрамы на щеках проступают отчетливее.

— Соль, я не просто в ссылке. Я отвечаю за аномалии Сахалина и их… аномальные, извините за тавтологию, проявления. Поэтому я обязан знать — что вас связывает с Хтонью?

— С Хтонью? Уже, в общем-то, ничего. Я туда два раза за тягой ходила, в сталкеры собиралась податься, но потом… другие дела навалились. Даже скучала слегка по тем временам… до позавчера. Раньше Хтонь была другая. Что там происходит? Это из-за промысловиков?

— Да. Грубо говоря, кошмары рабов, которых гонят на промысел из-под палки, обретают плоть… Там несколько более сложные механики, хотя не буду притворяться, будто мы на самом деле их понимаем. Соль, вы ответили на мой вопрос, однако не по существу. А ведь я не из праздного любопытства его задал. У вас был непосредственный контакт с Хтонью? Она… говорила с вами?

— Было дело… сейчас вспомню… да, три раза. Вроде как во сне, но не совсем. Однажды Хтонь спасла меня, когда я была… не знаю, наверно, смертельно ранена. Потом дважды предупреждала об опасности. Выступала как что-то по типу родительской фигуры — мы с ней генетически связаны, поэтому я и могу шарахаться по теням.

— Да, я в курсе. Скажите, Хтонь чего-нибудь от вас требовала? Подстрекала к определенным действиям?

Пожимаю плечами:

— Предлагала шагнуть в собственную тень и как-то с ней воссоединиться. Перейти на другой план существования, такая всякая чухня. Но я отказалась, мне вообще не в тему было. Там припекло еще так по-взрослому в какой-то момент, я вспомнила, что есть такая возможность… но решила не пользоваться ей. Привыкла уже к разумным этим дурацким, что ли. Послушайте, Макар, почему у вас такое напряженное лицо? Это дела давно минувших дней. Вода под мостом, как говорят авалонцы. Я уже и не могу ступить в тень, как могла тогда — папочка обиделся и махнул на меня рукой. Он больше со мной не разговаривает, да и мне недосуг — других проблем выше крыши. Ну какое это все теперь имеет значение?

Макар смотрит на меня так, словно я — ребенок, играющий с пультом управления запуском ядерных боеголовок.

— Вы не понимаете, Соль, — медленно говорит маг. — Это имеет больше значения, чем что бы то ни было другое. Лайонесс, Бермея, земля Санникова… Вы в курсе, что рядом со всеми этими островами находились мощные хтонические узлы?

— Не-а, не в курсе… Но это же что-то из легенд, разве нет?

— Эти острова существовали, и мы не знаем, почему они ушли под воду. Зато знаем, как целый город… чуть было не сделался кровавым адом, — Макар трет рукой глаза. — Об этом я не должен рассказывать… но теперь уже неважно, наверное. Соль, я своими глазами видел, как человек, с которым Хтонь вступила в контакт… превратился в нечто иное. Он был тем парнем, который всегда замечал, если кому-то плохо. Который подбадривал, даже когда сам не в духе. Который говорил «спасибо» официантам и дворникам — не для галочки, а потому что искренне ценил всех вокруг. Как-то раз забыл поздороваться с уборщицей и полдня переживал, что обидел ее… А после контакта с Хтонью стал… самой смертью, понимаете, Соль? И от вас могут потребовать — да что там, обязательно потребуют — того же самого!

Странное дело. Этот Макар и под обстрелом, и среди бешеных слизней-мозгоедов оставался если не спокойным, то собранным и деловитым. А сейчас, в мирной лапшичной мастера Чжана, у него руки трясутся, на висках крупные капли пота, светло-голубые глаза отчаянно часто моргают.

Наливаю ему чаю:

— Макар Ильич, пожалуйста, успокойтесь. Ну сами подумайте, что вы такое сейчас говорите. Если вступивший в контакт с Хтонью становится самой смертью и может, предположительно, разрушить город или утопить остров — кто будет такого от кого-то требовать? Зачем?

Макар прикрывает глаза:

— Затем, что жадность и жажда власти лишают разумных разума. И они не видели того, что видел я. Соль, вы понимаете, что я вообще-то обязан вас убить? Чтобы исключить вероятность катастрофы.

Шик-блеск, и этот туда же… Не складывается у меня дружба с магами. А может, столик все-таки несчастливый.

— Я обязан вас… устранить, это мой долг, — Макар смотрит на меня почти жалобно. — Но просто не могу, после всего… Такой вот я оказался слизняк.

Стараюсь говорить как можно мягче:

— Макар Ильич, если мы начнем убивать всех подряд, чтобы чего не вышло, у нас же попросту никого не останется. А кто-то должен за городом присматривать и промысловикам воли не давать… да хотя бы вот в эту лапшичную ходить! Нет уж, превентивные убийства разумных плохо скажутся на бизнесе. Сильные не убивают. Давайте я вам пообещаю, что не буду больше контактировать с Хтонью. Это вообще не трудно — я этого теперь даже и не могу.

— Даже если по своей инициативе и не можете… Это у вас в крови, Соль. Вы ведь по существу отчасти тень, понимаете? Тень можно отделить от остальной вашей природы. Тело разрушится, но личность может частично сохраниться в теневой сущности. Это непростая операция, тут требуется даже не магическая сила, а навык быстро оперировать эфиром на нескольких планах одновременно. Но есть те, кто способен открыть для вас этот путь.

— Например, кто?

— Например, я.

— Ну вот видите, как все замечательно складывается, Макар Ильич. Вы можете открыть для меня, что бы это ни значило, путь — но не хотите и не будете. Я не хочу уходить в Хтонь, а кстати, и не могу. Для этого как минимум придется умереть, а я слишком люблю жизнь во всех ее проявлениях — вот эту лапшу, например. Если честно, в упор не вижу причин кого-то убивать. Давайте раз в жизни обойдемся без этого. Вот, чаю еще выпейте. Вы не смотрите, что тут все скромненько, чай — прямая поставка из Аньси.

С билборда смотрит снага в строительной каске. Он улыбается с таким отчаянием, словно от этого зависит его жизнь. Зубы ненатурально белые, для нас желтый — здоровый цвет эмали.

«Панацея. Работа для всех!» — гласит надпись. Латиницей, естественно, но я уже насобачилась воспринимать ее слету. Сейчас чтение нормальной земной кириллицы скорее вызвало бы затруднения.

Какой-то гордый обладатель баллончика с красной краской уже успел заменить последние буквы в слове «rabota». Теперь оно превратилось в слово «rabstvo».

На следующем плакате — так же неестественно улыбающееся семейство белокурых людей с эмалево-голубыми глазами. Мама, папа, сынок и дочка — как клоны из одного инкубатора. «„Панацея“. Здоровье для всех!» — обещает билборд. В этот раз владелец баллончика не стал заморачиваться на творческое переосмысление слогана и просто написал сверху «Да насрать им на нас».

Возле третьего билборда стоит понурый Хомо в милицейском кителе и без особого энтузиазма трет стекло тряпочкой. Ни оригинального послания, ни мнения уличного художника уже не разобрать — только силуэты транслирующих счастье слияния с «Панацеей» разумных, покрытые грязно-красными разводами. Ехидно интересуюсь:

— А чего, нашей доблестной милиции заняться нечем, кроме благоустройства города? Все незаконные бандформирования уже к ногтю прижали и на ноль помножили, да, Хомо?

Милиционер виновато шмыгает носом:

— Направлен на ликвидацию последствий вандализма с последующим составлением акта о несоответствии и наложением штрафных санкций… Ну чего ржешь, Солька? И без тебя тошнехонько…

— Понимаю! Шестерить на «Панацею» — врагу не пожелаешь… Ты же, главное, отлично понимаешь, что вот это — баллончиком — истинная правда. А то, что под ним — лажа тупая.

— Да все это понимают, — отвечает Хомо, потупив глаза. — А деваться некуда, уважаемая врот «Панацея» муниципалитет к ногтю прижала. Уже три здания под эти их работные дома зарезервированы. И народ туда потянется, деваться-то некуда будет… Слышала, что Поронайский фармкомбинат закрывают, нах?

— Да ладно, закрывают! Там же просто лицензия какая-то просрочена была?

— А вот так, ска, — Хомо сплевывает на асфальт. — Неполное санитарное соответствие.

Шик-блеск… «Панацея» уже захватила рейдом судоремонтный цех, складские комплексы горят в аду нелепых бюрократических проверок, рыбацкие артели банкротятся одна за другой, а теперь еще и фармкомбинат… «Панацея» обложила город, как волка флажками. И что может сотня ополченцев против тысячеликого корпоративного монстра?

— Борхес хочет с тобой переговорить, — тихо сообщает Хомо.

— Переговорить? А чего он не набрал меня? Ладушки, заскочу в управление…

— Не в управлении… Погодь, я сам его наберу, — Хомо тычет в кнопочный телефон. — Алё, господин начальник, вы тут интересовались поставщицей битых огурцов, так она тут, у меня… ага, понял, понял, передам, нах. Есть больше не материться, нах.

Хомо нажимает отбой и поворачивается ко мне:

— Значит, через полчаса у старых доков.

— Фу ты ну ты, шпионские страсти пошли! А еще тридцать восемь утюгов на подоконнике и пианино, прибитое к потолку…

— Это о чем? — живо интересуется Хомо.

— Х-ха, серые вы тут, на… на Кочке. Если явка провалена, надо выставить на подоконник тридцать восемь утюгов и прибить к потолку пианино.

— Это когда тебя уже арестовывать пришли?

Развожу руками:

— А кому сейчас легко? Можешь добавить в свой стендап, дарю…

Не то чтобы мне нечем было заняться, но старина Борхес по ерунде дергать не будет. У нас с ним давние отношения, что очень помогает. Год назад, когда я была еще совсем зеленой попаданкой, Борхес взял меня под крыло, обогрел, накормил, легализовал. Не за красивые глаза, естественно — я неслабо так на него поработала. Но это нормально, даром только кошки дерутся. Зато теперь, когда я представляю теневую власть в городе, мы ладим не так уж плохо. Хотя такая конспиративная встреча у нас впервые…

А вот и старые доки. Ржавые краны высятся, как мертвые великаны. Вода — черная, с радужной пленкой мазута. Баржи гниют на боку, волна шлепает по ржавым бортам. В ангарах — битые бутылки, похабные граффити и скрип железа на ветру. Под ногами хрустят осколки и пустые гильзы.

Борхес монументально стоит на раскрошившейся бетонной набережной. Открываю рот для приветствия, но он подносит палец к губам и достает металлическую коробочку, в которой лежит его телефон. Пожимаю плечами и кладу свой сверху. Клацает крышка.

— Что, все так плохо? — спрашиваю. — «Панацея» местную сеть прослушивает?

— А ты думала, в сказку попала? — хмурится Борхес. — «Панацея» на все лапу наложила. Не в обиду, тебе, Солька, но про ваше ополчение они тоже знают все, вплоть до цвета командирских подштанников.

— Мы все еще свободны. И если ты намерен уговаривать меня сложить оружие… как говорят авалонцы, не трать дыхание понапрасну. Я Кочку этой мрази не сдам — по крайней мере не сдам без боя!

— Вот говорил же я Генриху — молода ты слишком, чтобы его заменять, — качает головой Борхес. — Он, кстати, с этим согласен был — просто не собирался так скоро отчаливать на тот свет. Ну головой подумай, Солечка…

— О чем тут думать, нах⁈ «Панацея» — такие же рабовладельцы, как их шестерки, которых мы выбивали из аномалий. Ты сам не видишь разве, что они делают с городом? Душат его, чтобы прийти как единственный работодатель. Они выжмут аномалии, они выжмут Поронайск…

— Бери выше — всю Кочку. Я знаю это получше тебя. Так что твоя очередь поберечь дыхание. Вопрос — как именно ты собираешься бороться? Принимать обреченный бой — это все, конечно, очень красиво, но кому это поможет?

— Говорят, в моменты кризиса среди снага-хай пробуждаются военные вожди…

— А еще говорят, что Основы иногда отвечают на молитвы верующих. Да, Генрих был военным вождем… но рассчитывать на такие вещи — все равно, что собрать ветки и надеяться, что молния ударит именно в твое кострище. Какие-нибудь менее… мифологического порядка планы у тебя есть?

Пожимаю плечами. У меня — нет, а вот у Косты могут быть. Послезавтра мы встречаемся в Васильевске…

— Подумай вот о чем, — говорит Борхес. — «Панацея» заявляет, будто действует в правовом поле. Социальные проекты их эти еще… При этом все отлично знают, что это чистой воды показуха. Но сильные мира сего молчат — кого купили, кого… убедили иными методами. А явных доказательств преступлений «Панацеи» вроде как и нет. Корпорация умеет охранять свои грязные секреты.

— Значит, надо освободить кого-то из их рабов, и пусть все расскажет на камеру!

— Откровения несчастных забулдыг никого не убедят, Соль. Тут рядом, в Восточном Крысятнике, полно таких, кто за бутылку дешевой водки расскажет на камеру о кровавых преступлениях хоть Праведного Эарендила, хоть самого Государя.

— А что может… убедить?

— Например, прямая трансляция от какого-нибудь популярного, пользующегося доверием канала. «Панацея» сохраняет фасад чистым, а за него попасть непросто. Даже высокопоставленным служащим запрещено проносить личную технику на внутренние территории. О том, что там происходит, ходят самые туманные слухи.

— Я поняла. Спасибо, дядя Борхес!

— Придержи коней, девочка. Возможно, оба мы горько пожалеем, что я дал тебе эту подсказку — и очень скоро. Потому что ты не представляешь себе, на что способен Сугроб. Это гений шантажа и манипуляций. Все, что ты любишь, может сделаться средством давления на тебя.

— Да-да, наслышана, — подмигиваю. — Не переживай, дядя Борхес. Для такого монстра я слишком мелкая рыбешка. Но именно маленькая рыбка может проскользнуть сквозь сеть…

— Я как-то иначе представляла себе твое жилье, Дайс…

Наконец-то мы оторвались друг от друга. Можно и поговорить. Встреча лидеров ополчения только завтра, а дел в Поронайске выше крыши — но все-таки я выехала днем, чтобы провести ночь… со своим мужчиной. Можно, наверное, уже так его назвать, правда?

— Прикупил на днях этот дом… по случаю. Раньше действительно кантовался где придется, — Дайсон улыбается краешком рта и проводит кончиками пальцев по моему позвоночнику. — Знаешь, бао бэй, не хотелось тащить тебя ни в казарму, ни в гостиницу. Здесь пока пустовато… но без тебя мне повсюду пусто.

Прикрываю глаза. От запаха свежего мужского пота меня слегка ведет. А дом на окраине, действительно, стерильно чистый и почти пустой. Бежевые стены, элегантные изгибы окон, но из обстановки только яркая абстрактная картина в холле да в спальне — огромная кровать с навороченным ортопедическим матрасом. Нам, конечно, ничего больше и не нужно…

И все же волевым усилием сажусь в постели и набрасываю на себя покрывало. Да, о делах мы будем говорить завтра… но не тот исторический момент, чтобы трахаться — и все. Беру с места в карьер, без прелюдий:

— Я думаю, ты можешь стать военным вождем снага-хай. У тебя все для этого есть — мозги, храбрость, авторитет… эта, как ее, харизма. Среди тех, кто сейчас жив, не встречала никого более подходящего на эту роль.

Дайсон тоже садится текучим движением и приподнимает бровь:

— Мне всегда нравилось, что ты пряма как стрела, бао бэй. Благодарю за такую высокую оценку моих талантов. Но ты же знаешь, инициация — не та штука, которую можно вызвать искусственно.

— Наше положение отчаянное. Мы бросаем вызов превосходящим силам. А значит, нам должно повезти.

— Мы что, в романе? — Дайсон снова усмехается. — Жаль, но в жизни это так не работает. В жизни, когда вступаешь в бой с более сильным врагом, ты или гибнешь… или неожиданно меняешь стратегию.

— У тебя есть какая-то неожиданная стратегия?

Дайсон потирает глаза ладонью:

— У меня нет. А у тебя?

Может, сейчас ему и рассказать про идею Борхеса? Все равно будем говорить об этом завтра. Если кто-то способен тайно пробраться на закрытую территорию, то это я. А вот куда, когда, какая понадобится поддержка — это все я и собираюсь обсудить с соратниками.

С другой стороны… зачем торопить завтрашний день? За окном пока темно, но скоро займется рассвет, а надо же будет еще и поспать… У нас ужас до чего мало времени. К чему тратить его на пусть даже самые важные, но все же разговоры? Отбрасываю покрывало и медленно, долго целую своего мужчину в губы — вот и вся моя стратегия на сегодня.

Дайсон мягко отстраняет меня, бросает быстрый взгляд за окно и говорит:

— Не спеши, бао бэй. Я хочу кое-что тебе показать.

Удерживаюсь от ответа — что именно я сейчас хочу посмотреть, ну и не только. По запаху понимаю, что Дайсон волнуется, и начинаю волноваться сама. Он хочет что-то мне показать в своем новом доме… Не слишком ли быстро все у нас развивается? А, мы же на войне! Просто нет смысла откладывать жизнь до лучших времен.

Дайсон шепчет мне на ухо — от его дыхания мурашки бегут по позвоночнику:

— Закрой глаза.

Улыбаюсь и слушаюсь. Он приобнимает меня за плечи и ведет — недалеко, шагов десять. Дайсон дышит глубоко, неровно. Едва слышно скрипит дверь. Переступаю низкий порог соседней комнаты. Что-то негромко щелкает.

И тут же падаю на пол — парализованная, ослепленная. Воздух с хрипом выходит из легких, а снова вдохнуть не получается, тело жестко сведено судорогой. Сквозь закрытые веки, всем телом чувствую свет — запредельно яркий и абсолютно, совершенно, невыносимо белый.

В шее — комариный укус боли. Шприц-ампула.

— Не бойся, ты не задохнешься, — голос Дайсона доносится словно из какой-то другой вселенной. — Тебя заказали живой и по возможности невредимой. Релаксант подействует через полторы минуты. Тогда я выключу свет, и ты снова будешь дышать.

Ответить хочется даже сильнее, чем вдохнуть воздух — но невозможно ни то, ни другое. Свет белый, без капли тени — у меня нет от него защиты.

— На самом деле, бао бэй, мне жаль, что пришлось на это пойти.

Дайсон фалангой пальца стирает слезу с моей щеки. Это просто механическая реакция слизистой на свет! Никаких эмоций, никаких!

— Быть может, ты могла стать той самой женщиной, с которой я бы остался, — говорит Дайсон. — Вот только баб будет еще много. А оффер на позицию генерального директора регионального отделения «Панацеи» — поворот карьерного трека, шанс на который выпадает раз в жизни. Ничего личного, бао бэй. Просто своевременная смена стратегии.

Еще минуту отчаянно борюсь за возможность вздохнуть, закричать, шевельнуть хоть пальцем, остаться в сознании — но соскальзываю в темноту и тону в ней.