Шаги в глубину

Глава восьмая

Снятся ли инквизиторам призраки Гончих? Снятся, снятся. Да еще как. Я ругала свое глупое подсознание за очаровательный сон и, потирая ноющий висок, моргала экранам. Поиски длились не так уж долго: слабый сигнал пропавшего «Маттаха» выпрыгнул на экраны после третьей чашки кофесинта. Дональд спросонья выглядел не менее уныло, чем я, и именно он едва не пропустил нужную метку на альфа-локаторе.

— Ну и что это такое? Гибрид корабля и астероида?

— П-понятия не имею…

«Телесфор» закладывал широкую параболу вокруг обнаруженного «Маттаха». Получаемые видеоданные были занятны, чтобы не сказать больше: правый борт каравеллы оказался словно бы впаян в сопоставимый с ней по размерам кусок породы — силикаты, ванадий и какие-то сложные кремнийорганические примеси.

— Биометрия?

— Размыто. П-признаки жизни есть.

Картинка получилась противная: каравелла не отвечала на запросы, высылала странно искаженные метки, но автоматический «mayday» не подавала. На фоне астероида в борту это выглядело печально.

А еще меня смущало изображение. Черт его знает, чем, но смущало.

Я потерла глаза и уставилась в экран, отсеивая возню Дональда, писк приборов и шепоток виртуального интеллекта, который что-то там подсказывал обормоту. Итак. Каравелла самая обычная, ей лет семь, если судить по страховочному двигателю и обводам кормы. Дрянь, а не корабль, хоть и быстрая посудина. Локационный модуль цел, но рядом каменный нарост глыбы. А где наплывы искореженной органической брони? Где «гармошка» сложенных секций обшивки? И вообще: с какой, черт возьми, встречной скоростью должны были столкнуться каравелла и астероид, чтобы их так впаяло друг в друга? Я прикинула энергию этой встречи, и моему воображению нарисовался эффектный взрыв, испаривший и корабль, и булыжник.

«Не пойдет. Так, посмотрим еще раз».

Двигатели. Выносные стрелы и пилоны. Градарные башенки. Я играла с картинкой, отчетливо понимая, что меня беспокоит не физика — она меня вообще со школы не беспокоила, видала я эту физику. С первого взгляда ясно: с «Маттахом» что-то неправильно, и теперь срочно надо понять, что же именно.

Секундочку. «Маттах»? На борту каравеллы под носовыми локаторами синими заглавными буквами красовалось название корабля.

«Хаттам».

Я заметалась взглядом по каравелле и находила все больше неправильностей — это так легко, когда уже знаешь, что ищешь. Черт, черт, черт, я чуть не пропустила!

— «Телесфор», аварийное торможение!

Рубку залило красным светом, и кратковременная перегрузка сдавила грудь.

— Выполнено, Алекса. Скорость — ноль-ноль, — сообщил виртуал. — Перегрузка…

— Т-ты что… — начал было Дональд, но осекся, потому что я переключила экраны в режим изнаночной навигации.

Нормальный космос стал серым, проявились линии струн, а в пяти километрах от нас, совсем рядом с «Маттахом», обнаружилась пылающая фиолетовая каракатица — прокол сущего, «колодец зеркал» по-барониански. Ну, или по-нашему — «червоточина».

Я смотрела на эту пакость и давила в груди почти суеверный страх.

Каждую обнаруженную червоточину поименовывают, обвешивают эскадрами, стационарными станциями и постепенно заковывают в защитные сферы. Просто так, во избежание. Здесь же, в скучном секторе, где нет даже межзвездной пыли, она торчала себе, никому не нужная, до прибытия «Маттаха».

— Дональд… Испаряем каравеллу. Потом делаем записи у себя в картах и быстренько уходим отсюда.

— П-понял…

Обормот выглядел подавленным. Его взгляд словно прикипел к слабо шевелящемуся окну в иной мир, и он действительно все хорошо понял, что, безусловно, не могло не радовать.

— Т-ты думаешь, они успели там п-побывать?

— Mein Gott, болван! — рявкнула я. — А ты не видишь?

Дональд кивнул и шмыгнул носом:

— «Т-телесфор». Полный заряд «линейки».

— Да, Дональд.

Черт, мне страшно. Наверное, это потому, что второй раз. Первый раз был, когда я стажировалась в западной части Империи в составе флота «Илья». Легкий фрегат, самомнение, первый умелый макияж и преданность делу — вот такая я была тогда. На моих глазах в червоточину «Завийят» провалился потерявший управление патрульный эсминец. Он вернулся оттуда спустя пару часов, облепленный голубоватыми светящимися нитями, и в эфире от него шла только тоненькая мелодия, словно кто-то играл на флейте. Только мелодия — ни меток, ни идентификаторов, ни сигналов бедствия. Биометрия взбесилась, показывая то пятьсот тонн однородной биомассы на борту, то три крохотных живых существа. А уж каким цветом мерцали щиты эсминца… Одновременный залп двух линкоров сжег заразу, но жуть-то осталась.

Говорят, на станциях вокруг червоточин нет иллюминаторов, направленных на аномалию. И плевать, что эта дрянь оптически не различима.

— Получен запрос связи.

«Ох, да ладно.»

— «Телесфор», п-параметры сигнала?

— Третий стандарт, видеокомпонент присутствует, частота…

Третий стандарт — это до двадцати пяти километров, а значит, если не проглядели чего градары, с нами хочет выйти на связь вернувшаяся с той стороны каравелла. Тонкий зуммер вызова бередил тишину в рубке, я смотрела на Дональда, он — на меня.

— Глупость, да?

— Д-да. Нам заплатят д-даже за информацию о «Маттахе».

— Плюс еще открытие червоточины. Хорошо. Тогда давай отбой.

— К-конечно.

Мы почти синхронно кивнули, довольные друг другом.

— Линейный ускоритель заряжен, — сообщила ВИ «Телесфора». — Введите координаты для стрельбы.

Прекратился надоедливый зуммер, который никто из нас почему-то не отключил.

Я улыбнулась Дональду.

Дональд улыбнулся мне, и я облегченно взялась за рукояти ручного наведения. Слава небу, обормот не такой уж безнадежный авантюрист. Хотя я уж не знаю, каким идиотом надо быть, чтобы ответить на вызов с отзеркаленного корабля.

«Телесфор» плавно повело в сторону и вверх, так, что прицельные метки сомкнулись вокруг «Маттаха». Сзади послышался топот, и в рубку влетела доктор Мария.

— Эй, скорее! Там есть выжившие!

Даже не обернувшись, я уже знала, что увижу у нее в руке дугу интерфейса подпространственной связи.

* * *

— Идиотка.

— Но вы же мне не сказали…

— Просто конченая идиотка.

Я натягивала на себя аварийный скафандр — тяжеленную композитную гробину, и настроение у меня было очень подходящее: похоронное у меня было настроение.

— Послушайте, Алекса, может, хватит меня обзывать?

— Я себя обзываю, доктор ты наша. Себя.

В ангаре было холодно и тоскливо, я в упор не понимала, почему мне надо лезть в это пекло. Ну, вышвырнуть в открытый космос эту сердобольную гражданку, которая без спросу на чужие вызовы отвечает. Ну, наорать на Дональда, который решил, что раз там есть выжившие, то стоит их добыть для бонусов при оплате.

Но я-то почему должна лезть в отзеркаленную каравеллу?

— Мне кажется, вам и самой интересно, что там.

«Вот же, м-мать… Это я вслух ляпнула?»

— Доктор Мария. Я, наверное, забыла упомянуть, что психологи и психодинамики меня бесят?

— Извините, я учту.

Я обернулась наконец к ней. Карпцова уже влезла в свой «эл-эл-сек» и теперь игралась с настройками кондиционера, не закрывая забрала шлема. И выражение лица всего лишь напряженное, что весьма и весьма интересно — если она, конечно, не ксенобиолог — тех вообще ничем не проймешь.

— Э, Мария? Ты вообще понимаешь, что случилось с этим кораблем?

Доктор Карпцова хлопнула ресницами и задумчиво убрала с лица челку.

— Ну, он вернулся из параллельного мира, да?

Ого. Теперь моя очередь, отдай задумчивое лицо мне.

— То есть как это? Ты вообще в курсе, что такое червоточина и куда она ведет?

Карпцова посопела, покачала головой, а я, не сдержавшись, хихикнула. Ну да, собственно, чего еще ждать? Мы слишком много накопили знаний об этом мире, мы все глубже лезем в свой предмет, и далеко не каждый может позволить себе «общую информацию». «Эрудит прогрессу вредит», — это у нас на гербе сети имперских вузов такое написано. Врут, конечно, потому что, например, сотрудники спецслужб вынужденно становятся всезнайками. Вредителями, так сказать.

— Тогда упрощу…

Я посмотрела на часы: Дональд осторожными кругами подстраивал «Телесфор» под едва заметное вращение вернувшейся каравеллы и выводил фрегат все ближе к цели. С его навыками это займет не меньше пяти минут. Как раз на простенькую аналогию времени хватит.

— Есть наш космос, связанный законами разных умных граждан. Если копнуть его сверхдвигателем, то можно раздвинуть струнную структуру и провалиться в изнанку. Там законов нет, там полный бардак и беспредел: лети, куда хочешь, сколь угодно быстро. Но на самом деле изнанка — только перекрытие между этажами.

Вообще современный сверхдвигатель — это лишь половина аустермановского «дырокола». Изначально огромный, как крейсер, движок просто зашвыривал сам себя сквозь изнанку в другой мир, то есть это потом вычислили, что в другой мир, а до того просто списывали экспериментальные комплексы как уничтоженные. Спустя годы ученики схему упростили, довели Аустермана до белого каления и белой же горячки, а первую модель и все выкладки насмерть засекретили.

И я даже подозреваю, почему.

— Так вот. Червоточина — это естественный сверхдвигатель первой ревизии, который держит канал сквозь изнанку.

— Сквозь изнанку — куда?

— В зазеркалье.

Карпцова изобразила вполне предсказуемую обиду. Не надо мне здесь, док.

— Алекса, я понимаю, что в этом вопросе у вас опыта больше, но это не повод…

— Заткнись, ага? — предложила я, протягивая руку к каземату. Оружейные шкафы распахнулись, показывая весь наш небогатый ручной арсенал. Пока суд да дело, выберем-ка мы себе стволов. — Иди сюда. Так вот. После нескольких встреч с тем, что возвращалось из червоточин, человечество решило туда не лазать.

— Но…

Ага, тяжело представить, да? Верю. Уж врач из лабораторий Его Меча в курсе, куда люди запускают лапки. Обжигаются, но тянут. Пальцы нам режет, а мы все равно лезем.

Только вот здесь совсем-совсем другой разговор.

— Я знаю о пяти случаях в человеческом секторе, Мария, хотя их было наверняка больше. Вот ты себе представь. Разобрала ты себе на память «Маттах» этот. Ну, там флэш-память виртуала выкрутила — на полочку поставить…

Я протянула руку к пистолетам. Пара синхронизированных скорчеров — не пойдет, отдам Марии: это самое простое оружие из того, что у нас осталось после позорища на Х67.

— …Так вот. И просыпаешься ты назавтра, Мария, с пониманием, что жизнь твоя прожита зря, что жизнь твоя — говно. И все, что ты знаешь… Словом, ты поняла.

Карпцова кивнула и подошла поближе, погладила рубчатые рукояти скорчеров. Ага, угадала я: докторша сама к этим тупоносым стволам потянулась.

— А дальше?

— А дальше ты садишься и пишешь пиросимфонию. Или там пятимерную икебану придумываешь.

Мария нахмурилась и икнула с вопросительными интонациями.

— Вот-вот. Я тоже понятия не имею, что это. Но ты придумаешь целое направление в искусстве. Или науке. Или науко-искусстве. Половина человечества будет пускать слюни от восхищения, кто-то блеванет, кого-то особо впечатлительного увезут на психодеструкцию.

Дальше у нас шел тяжелый арсенал с питанием от скафандра, и вот это уже были вещи посложнее. Вот, например, «нигилист» — цвайхендер для особо быстрой ручной нарезки тяжелой пехоты противника. Игнорирует щиты и броню, но тяжелый, как зараза.

Не люблю.

— То есть артефакты из… гм, зазеркалья изменяют разум? — задумчиво спросила Мария. — Какая-то бета-индуцирующая активность?

Ага, вот прямо сейчас. Если бы все было так просто, стали бы огород городить. Я в упор не знаю, что такое «бета-индуцирующая активность», но раз Марии известны эти умные слова — это точно не то.

— Ну-ну, доктор, вы поколения коллег-ученых за дебилов держите, — снисходительно сообщила я, рассматривая «флоганеф».

Двуствольный плазменный дробовик с вертикальной компоновкой стволов рассчитан всего на пару залпов, но зато каких! Одним выстрелом можно выжечь целую палубу. Плазмакластический удар — это вам не броню резать. Я размотала энергетический кабель дробовика и занялась подключением.

«Решено. Сварочный аппарат для близких контактов, Карпцова со скорчерами для умеренно паршивой перестрелки, ну и я — в качестве последнего довода».

— Алекса, так почему…

Комм-линк откашлялся и сообщил голосом Дональда:

— Алекса, Мария. Все готово.

Ну, славно. Вообще, хрень какая-то: нам бы с докторшей Донни обсудить, посплетничать, притереться, а мы тут о тайнах мироздания.

— Алекса, простите, но…

— Да забей, — отмахнулась я. — Поклонники твоей пиросимфонии вдруг начинают видеть в радиочастотном диапазоне. Планеты, где она звучит, легко меняют магнитные полюса. Ну и там генетические отклонения начинаются, ага.

Надо бы добить ее: капитана Дзюна МакМиллана последователи объявили живым богом, они съехались со всего сектора и, не слушая несчастного идиота, отправились в поход к червоточине «Фойершельд». Их корабли загадочным образом уклонялись от атак в упор, и только сплошной заградительный огонь постов орбитальной обороны уничтожил горе-крестоносцев.

А началось все с того, что капитан уволок картину с вернувшегося судна.

Тела последователей врачи отказались считать человеческими.

Я опустила забрало и потопала к шлюзу. Сейчас будет бокс по радиосвязи.

— Алекса? — пискнула настырная докторша в наушниках. — Я не понимаю, но…

— Никаких «но». Никто не знает, почему так происходит. Изнанка и зазеркалье — вот тебе и все ответы.

Не хочу больше ничего рассказывать у порога проклятой каравеллы. Хватит, и так себя уже неплохо накрутила, аж выть хочется. Черт, я адреналинозависимая, что ли? Мысли путались, что-то было не так с моим рассказом Марии и с этими самыми мыслями, и все меньше времени оставалось, чтобы понять — что именно.

Шлюз зашипел, и ворота начали смыкаться за нашими спинами, оставляя весь уют позади, в теплом фрегате.

— Алекса…

— Заткнись. Бесишь.

— Но если все так плохо, возможно, и выжившие тоже опасны?

Возможно. Все возможно. Попутно я отметила, что Мария, судя по тону, прониклась. Может, она меня потом задолбает гипотезами и всякими там «не верю», «лишено логики», но пока что она прониклась. Когда от космоса тебя отделяет пара сантиметров наружной брони и уже стравливается воздух из шлюзовой камеры, и скафандр сообщает, что вошел в автономный режим — ты очень легко веришь в артефакты из червоточины, в корпускулярно-волновую теорию и то, что любовь спасет мир.

— Если я засомневаюсь, что все в порядке, мы никого не примем на борт.

— Погодите, но они же выжили, и по правилам космонавигации обязаны…

«О, да ладно. Ты в курсе, деточка?»

Я развернулась к ней и посмотрела в синеватое забрало.

— Мария, в том, что касается червоточин, есть одно правило: беги. И мы его нарушили, поэтому включаем Главное Правило…

Шлюз открылся, и в сорока метрах передо мной оказался другой шлюз. Сорок метров пустоты до неизвестности — какое шикарное путевое задание. Невидимое окно сквозь изнанку жгло висок своим фиолетовым безумием.

— Какое правило?

Эфир кашлянул и буркнул:

— Г-главное. «Если сомневаешься — дай п-пару залпов».

Я улыбнулась. Этот обормот порой меня поражает. Вот, завел себе зондеркоманду, теперь может отправлять в бой сразу двух женщин. Хотелось бы надеяться, что ради наших задниц он в крайнем случае рискнет третьей, а не выжмет акселераторы «Телесфора». С другой стороны, Мария дает мне гарантии: мой капитан не бросит врача своей Снежной королевы, а я уж как-нибудь и на буксире выплыву.

«Ну и хватит». Я включила маршевые двигатели скафандра, и серые чешуйки «Маттаха» начали приближаться.

«Дай пару залпов… С этими червоточинами такое дело: пока посомневаешься, стрелять останется только в себя».

* * *

— Все помнишь, фройляйн доктор? — спросила я, остужая резак.

— Да. Ничего не трогаю, держусь сзади и стреляю только по команде. И без рассуждений.

— И чтоб никакого «дружественного огня», договорились?

— Алекса… А почему мне нельзя внести вас в список автоматически игнорируемых целей?

Я не стала ничего говорить. Сама поймет, что я могу стать целью, которую нельзя игнорировать. Черт. Первое, что я увидела, когда вырезанный кусок брони ввалился в шлюз «Маттаха», это была отзеркаленная надпись. Ее исковеркало так, что прочитать не получалось: больная симметрия, больные буквы, сливающиеся в сплошную вязь, один вид которой внушал безотчетный страх. А ведь почти наверняка здесь была какая-нибудь невинная сентенция в духе: «При аварии проверните ключ до упора и зажмите кнопку «А»».

— Как это получается?

О, черт. Ученица на поводке. Надеюсь, хоть в медотсеке ты и впрямь полезная барышня.

— Уровни и направления симметрии абсолютно случайны. Здесь вот уцелел фюзеляж, но внутри все покроило. Иногда вместо корабля груда металлолома получалась. И вообще, тихо. Запоминай вопросы, на «Телесфоре» отвечу.

Давно стоило это сделать: вот еще, что за мода болтать в таких обстоятельствах.

Ко мне вернулось ощущение пространства, и я тут же об этом пожалела: сумасшедшая опасность лилась из всех стен и переборок, я чувствовала каждую искалеченную секцию каравеллы. Вот переборка рассечена неправильной трапецией, внутри все смешано несколькими линиями преломления. Вот верхняя часть двери движется по направляющим слева направо, нижняя — справа налево. А вот коридор завален по часовой стрелке градусов на тридцать. Разум отказывался это принимать.

Мария, судя по звукам, уже трижды выблевала в шлем.

«Здесь нельзя находиться, уж лучше бы все забрызгало кровью и мозгами».

— Алекса, Мария. Слева источник высокой радиации. Три с половиной метра.

А он молодец, даже не заикается, и плевать, что та же информация висит у меня на рамочных дисплеях скафандра. Давай, подбрасывай немного нагрузки на уши. Я протянула руку, чтобы взрезать заклинившую от коверкания дверь, и увидела, что тень от моей руки движется не в том направлении, в каком должна.

«О, черт. Марии лучше этого не видеть. Хотя… Мне, в принципе, тоже».

— Дональд, ты можешь связаться с этим выжившим?

— Нет. Не могу, сигнал блокируется.

— А как наш?

— Неуверенный, но проходит.

Я кивнула себе. Серые стены, ноль света, кроме наших фонарей, и дикие углы вокруг. Мне почему-то захотелось, чтобы «Маттах» сейчас оказался в прицеле, а мои руки — на гашетках «линейки». Мысль пришла — и как-то быстро исчезла.

— В атмосфере много сероводорода.

— Спасибо, Мария, я вижу, — буркнула я, выводя резаком пробную линию.

— Что?

Резак пошел хорошо, бодро так пошел. До радиорубки мне хватит даже его собственных батарей. Голубоватое пламя весело искрило, кромсая порченую органику.

— Говорю, я вижу, у меня есть данные о сероводороде.

— Но я ничего не говорила о сероводороде…

В животе взорвалась маленькая вакуумная бомба, и я медленно обернулась. В зеркальном забрале Марии отражался мой собственный аварийный «гроб», тоненькая струя плазмы из резака.

— Алекса, твоя ЧСС зашкаливает за сотню, — обеспокоенно произнесла Мария. — Что случилось?

— Ты ничего не говорила про сероводород?

— Н-нет.

«О, scheisse…»

— Дональд?

— Я тоже слышал, но у меня тут неувязка, — ровно произнес обормот. — Фоноанализ этой реплики: не отвечает голосу Марии.

Я вернулась к двери: быстрее вырежу — быстрее свалю. Быстрее разграблю бар и выжру пива в третьей позе бифудху. И главное: не думать о дерьме.

— Температура — сто двадцать три градуса, — сказал тот самый голос, который не отвечает голосу Марии. — Я не вижу… Такой туман!

Я обливалась потом и резала дверь. Девичий голос тревожно комментировал какой-то мир, какую-то атмосферу, изредка вставляя свои впечатления, все больше нервно-восторженные. Девушке было не по себе, она не впервые высаживалась на чужие планеты, но впервые — на такую.

— Алекса, что это? — шепнула Мария.

— Фантом. Заткнись.

— Как…

— Заткнись.

Шипела плазма, голос стал совсем неразборчивым, поверх него бубнили помехи, на него ложился треск, и шуршало что-то, а потом послышалась тонкая мелодия, будто запела флейта, и это уже было чересчур.

Я одним росчерком дорезала дверь — немного не там и не так, как хотела.

— Что это? — удивленно спросила девушка-фантом. — Вы слышите?

«Да. Мы слышим».

Надеюсь, Мария теперь понимает, почему люди прекратили совать руки в червоточины. Я изнанкой клянусь, эта самая дура, чей голос пойман на корабле-призраке, была на одном из миров зазеркалья.

— Теплого космоса, Эрроу.

— Спасибо, Катя. Я привезу тебе…

Скрежет. Писк сервера борткомпьютера. Свист переборок, шорох шагов.

Потревоженная каравелла оживала, бросаясь в нас кусками своего прошлого, и поверх все тяжелее ложился шум, бормотание идиота, которое почти наверняка можно расшифровать — да хотя бы просто записать и включить обратное воспроизведение.

Черт, меня тошнит.

Блики света ложились не туда, куда должны — даже свету было неловко двигаться по прямой, его тоже мутило от этого всего, потому что не должно вот так быть: темнота, обломки голосов, звучавших задом наперед, звучавших неделю назад, год назад, придуманных изнанкой и зазеркальем.

— Дональд, быстрее, свяжись с этим недоноском!

— Неуверенный, но проходит, — ответил обормот.

Я почему-то сразу поняла, что это, сразу поверила и приняла. Ну, конечно, если сигнал выжившего блокируется, то почему наш должен оставаться чистым?

— Проходит, — повторил Дональд. — Проходит. Проходит. Проходит. Про…

Я отрубила связь с кораблем и вошла в следующий блок, держа резак перед собой.

О, вот и кровища.

Линия «зеркала» прошла через помещение по диагонали, еще одна — вертикально, и человек попал под обе. По-моему, его просто вывернуло наизнанку, хотя я различала один глаз и целый ромбовидный сектор кожи, которая, видимо, была на лице. Или не на лице. В остальном тело качественно перемешалось с одеждой и вывалило наружу содержимое брюшины. Этот сектор коридора так изгваздало кровью, что выглядел он буднично и, я бы сказала, не впечатляюще.

— Вперед.

Мария молча сделала несколько шагов и вслед за мной обошла труп. То ли привыкла, то ли ее успокоила знакомая доктору картина потрохов. Мой скафандр, подсвеченный фонарем Карпцовой, отбрасывал тень, в контуры которой вглядываться категорически не хотелось, и это не говоря о том, что уже некоторое время мне мерещились две разные тени.

«Найти выжившего засранца. Проверить его, сделать пару снимков на память и валить. Грохнуть этот Летучий Голландец — и валить».

Дальше по коридору в органику корабля врастал камень. Серовато-рыжая бугристая поверхность тускло блестела в свете прожекторов. Мария засопела особенно тщательно, и я ее понимала: по поверхности породы бежали световые блики — мягко подрагивая, будто волны на ленивой воде. От такого без всякой морской болезни стошнит.

— Он изнутри светится?

— Заткнись, Мария.

Камень рывком бросился ко мне, и «флоганеф» сам прыгнул в руки из заплечного захвата. Поверхность породы бурлила, как ненавистный гель на огне. Она шла пузырями, оставаясь такой же плотной на вид, а ближайший ко мне блик сложился в упорядоченные линии.

«Что я здесь делаю?» — подумала я, тупо разглядывая проявляющееся лицо. Я словно бы впервые поняла, что нахожусь в неподдельном аду.

— Кто вы? Вы меня слышите? Сделайте, сделайте что-нибудь!!

Иногда так бывает: когда тебя долго что-то пугает, долго подбирает к тебе ключики, подносит к лицу баллончик с кислотой, водит над кожей потрескивающим нейрошокером — ты перестаешь бояться.

У вас так не было? Подите вон из инквизиции.

Я опустила дробовик и всмотрелась в призрак, мерцающий на поверхности камня. За ним толпились еще призраки — я видела их всех одновременно, всех сразу, всех. И камень я тоже видела, как на стереокартинке.

«Этот голос. Я его слышала? А, ну да: сероводород, сто двадцать три градуса».

— Я Сэм, слыши…

Отчаянный крик о помощи оборвался, а я стояла и понимала, что, даже знай я, как помочь, — ни за что бы не полезла. Ни за какие шиши, потому что занять место пленника можно не только в сказке. Камень тем временем погас и снова стал просто камнем.

— Дальше, — хрипло сказала я. — И — заткнись, Мария.

— Один вопрос, Алекса.

Свет впереди нас ложился неровными бликами. Я забросила «флоганеф» за плечо и двинулась вперед.

— Хорошо. Один вопрос.

— Такое всегда на вернувшихся оттуда кораблях?

— Не знаю. Но знала бы — ни за что не полезла.

Мария хотела спросить что-то еще, но она девушка честная, и потому смолчала. И правильно, ведь докторша бы почти наверняка спросила: «Как так инквизитор Алекса не знает, а?» И вот здесь прозвучал бы совсем не нужный сейчас ответ.

Не люблю отвечать в таких обстоятельствах.

Лучше еще одну дверь порежу.

Кусок обшивки ушел внутрь, и это наконец была рубка. Левая стена — почему-то здесь левая — оказалась каменной, и смотреть на нее я не стала. Приборы тускло бликовали в привычно безумном свете фонарей, здесь все протухло и погасло, здесь что-то звонко цокало, и на фоне затихших фантомов это казалось едва ли не сказкой.

— Человек, — шепнула Мария севшим голосом.

«Вижу».

Одетый в легкий скафандр космонавт сидел на обломках, обхватив голову руками. Шлем, цвет наплечных бронепластин — вроде все сходится, похоже, это тот, кто связался с нами. Я выдохнула и включила общий радиоканал.

— Штурман Дюпон?

Человек приподнял голову и кивнул. Как у него в процессе не оторвалась голова — я не в курсе. Он напрягся, пытаясь встать, но снова оплыл на свои обломки, по-прежнему не поднимая лица. Я подняла руку, не давая Марии подойти к нашей цели.

— В доктора потом сыграешь. Штурман, сидите и отвечайте на вопросы.

Еще размашистый кивок. Еще один приступ опасения за его шею.

— Назовитесь.

— Олег Дюпон. Штурман второй. Класс.

Странные паузы, но чему я удивляюсь?

— Место вербовки, планета рождения.

Повисла тишина. Потом в коридоре истошно вскрикнул фантом, и я едва не выпрыгнула из скафандра. Терзаемый непонятно чем человек удалялся, его голос затихал в черноте корабля. «У Марии очень высокий порог звуковой терпимости. Наверное, Лиминали — громкие подопытные. Или Карпцова оперирует без анестезии». Посторонние наблюдения — мощное оружие в борьбе со своими слабостями. И логику тренируют.

— Завербован на РК45, родился на РК45.

Пока все в норме. Я просканировала его пульс, уловила слабые радиоволны. Сигнальные маячки в моем теле подрагивали, предупреждая, мол, «мы не в курсе, как там с мозгами, но плоти сейчас уже довольно хреново».

Я щелкнула по запястному голоэкрану, сгоняя рябь, заодно надеясь на устранение бреда: данные совпадали по второму пункту, но не совпадали по первому. В смысле, родился и вербовался на РК45 боцман Фукуяма Томас, а штурман Дюпон был с Верданы.

«Отлично. Или как бы поточнее выразиться».

— Что вы видели по ту сторону червоточины?

Молчание — и молчание полное, даже фантомы и цокот затихли.

— Я… Эта планета. Была странная… Высокая температура, сплошные испарения, датчики показывали. Сероводород. С ветвей капает. Мне пришлось усилить щиты над головой…

Голос тихий и глухой, паузы не к месту и не ко времени, а главное — не по смыслу. И еще кое-что, что куда страшнее всех интонаций вместе взятых. Что бы его еще спросить? А, знаю.

— Все в порядке. Сообщите коды самоуничтожения корабля. Мы забираем вас.

Мария облегченно вздохнула, но с места не сдвинулась — и правильно.

— Три — семь — новембер — танго — сто два — сто три — зулу — четырнадцать…

Я подошла к центральной консоли — бочком, бочком, чтобы не терять парня из виду. Левой рукой я из-за спины поманила Марию за собой. Интерфейс, экстренное питание, запитка пошла… И вот он — последний экран, солюцио ультимум.

«Реактор подготовлен. Для коллизии сверхтоплива введите код подтверждения».

О, еще как введу. Ну-ка, что он там набредил? Три, семь, новембер…

Когда борткомпьютер сожрал последний знак, я сделала шаг назад, выдернула из поясного захвата Марии скорчер и выстрелила. Миллионвольтная вспышка прожгла легкий скафандр, и неудавшийся штурман влетел в переборку куском дымящегося шлака.

— Что?! Алекса!

— Валим, быстро!

На экране горело «Код принят». Там светился обратный отсчет, и прямо под полом рубки специальный реактор готовил сверхтопливо к последнему прыжку — в никуда. Я не могла узнать этот код: его запрещено передавать, а я даже не предъявила полномочий.

И главное: этот код не мог знать штурман. Ни при каких обстоятельствах.

И оставим вопрос «как?!» до лучших времен.

По кораблю прошла судорога. Прямо передо мной вспух пузырь, внутри которого перемешало куски переборки. Скрежет, вой, высокий, на грани ультразвука визг — и еще один фрагмент брони развернуло в сложное соцветие.

Я заметалась взглядом и обнаружила, что даже ожившие «зеркала» — это еще не все.

Ярко-желтое свечение вокруг обугленного тела становилось все сильнее, из него изливались целые ручейки сияния — гибкие и подвижные. Кусок шлака оживал самым противоестественным образом, подтверждая, что штурман так и не узнал код самоуничтожения — зато его узнал кое-кто другой. Очень другой.

Я выхватила «флоганеф» и втиснула гашетку. Плазмакластический удар сжег обшивку, как бумажку, и последние остатки атмосферы корабля рванули наружу — вместе со мной и Марией.

Оглушенные плазменным ударом сенсоры оглохли, по экранам скафандра шла рябь помех, мелькала надпись «подстройка», а я в полной тишине кувырком летела в космос, в невесомость, под невидимое сияние червоточины, к теплому фрегату «Телесфор».

Звон в наушниках затухал, возмущенные приборы оживали, и очередной оборот вокруг оси развернул меня лицом к «Маттаху». Из пробитой мной дыры слабо сочился пар, но он на глазах разгорался все ярче, и я потратила последний выстрел на то, чтобы отправить еще один смерч плазмы аккурат в пробоину.

«Гори в аду, Hure! Гори!!!»

Черт, у меня паника. И слава космосу, что я не слышу визга Марии. Ну, почти не слышу. В ушах звенело, экраны предупреждали о слабых щитах, о том, что «флоганеф» откачал почти три четверти энергии, а я пыталась вспомнить что-то важное.

А, ну да: одиннадцать. Десять. Девять. Восемь.

Никаких красивых циферок — просто по-умному настроенные мозги, которые считают, сколько мне жить осталось, потому что «Маттах» слишком близко. На цифре «три» я спиной почувствовала мягкий толчок и, включив затылочную камеру, обнаружила темно-фиолетовые чешуйки обормотского фрегата.

Еще ни на один взрыв я не смотрела так спокойно. Обломки испарялись молчаливыми вспышками, едва коснувшись щитов «Телесфора», в наушниках сдавленно хрипела Мария: она пыталась восстановить дыхание. Докторша держалась неплохо, вот только опять икает.

— Карпцова, ползи налево. Там шлюз, душ и выпивка.

— Ва… Ва-ва!

Я обернулась. Обломки корабля медленно разлетались. В их мешанине ярко светящийся булыжник разворачивался в огромное чудовище с лентами-крыльями.

Дальше была тишина.