Шаги в глубину

Глава двадцать третья

— Я п-понял.

Ничего ты не понял — опять. Мы валялись в кровати плечом к плечу и изучали проклятый потолок — один на двоих. Серый потолок. Стандартные флотские экономичные лампы. А ведь каюта офицерская, я — пилот, каких мало, и я не хочу видеть такое убожество.

Его Меч — скупердяй, а сынок у него старательно хочет быть правильным и говорить то, что нужно. И он почти научился обманывать меня.

— Вряд ли ты понял. Если что — обрати внимание: мать умерла из-за меня.

— Д-да. Я услышал.

— И я убила подругу, которая так и не смогла мне помочь.

— Нет. Т-твою подругу убил я.

Это его «нет» было едва ли не больнее, чем вся исповедь. И что мерзко: прояви он сочувствие, меня бы стошнило. И спокойная поддержка, оказывается, тоже неприятна. Сложная ты личность, Алекса, хоть тебя и разобрала на запчасти первая попавшаяся ревнивая идиотка.

— Ты сволочь, Дональд.

Он улыбнулся. Кажется. Так бывает: ты не видишь человека, потому что тебе лень повернуть голову, но человек так близко, что не остается выбора, кроме как ощутить эту самую улыбку.

— Знаешь, куда нас отправляют?

— Д-да.

Знает, лежит, молчит, врать пытается, дескать, он спокоен и ничего его не колышет. Да, я в курсе, что, разбирая завалы в своих мозгах, сама сегодня проскочила мимо Его Меча, мимо милашки войд-коммандера. Черт, да я проскочила даже мимо треклятого тестового вылета, когда мне позволили полетать вдоль орудийных батарей.

«Эосфор» — хороший корабль, и я влегкую удержалась от того, чтобы назвать его девственно чистый ВИ именем матери. В голове упорно вертелась фраза «много чести», но разобраться бы еще: кому же все-таки ее много? Это чужой корабль, словно чужая плоть, наросшая на тебя саму. Плоть, которая приживается, врастает, чешется, зараза, и ты терпишь этот зуд, смотришь не своими глазами в вечную пустоту, прикидывая, когда руки станут родными, когда тебе станет так же легко, как в «Телесфоре», в который ты влюбилась с первого касания.

И вот снова: меня унесло мимо нашей суицидной миссии, мимо того, что билет, наверное, мне выписали в один конец.

— И что ты думаешь о задании?

— Я п-подумал, что ты заснула, — голос вроде бы и слегка с издевкой, но хороший все равно голос. Теплый.

— Ты не думай. Ты ответь.

— Думаю, что это задание б-без шансов.

— Спасти мир и подохнуть? Мило.

— Как в-вариант — просто подохнуть.

— И как тебе это нравится?

Дональд помолчал, и я повернула голову в надежде разглядеть, что у него на уме. Обормотский профиль заострился, но в потолок он смотрел как-то упрямо и в то же время растерянно. Сложные мы все, сложные.

— Мне это не нравится, — вздохнул он. — Н-надо бежать.

— Бежа-ать? — протянула я. — Ну-ка, просвети меня, как это организовать. Ты что-нибудь слышал о войд-десанте на борту?

— Слышал.

Он повернулся ко мне. Уверенный неуверенный обормот, у которого обострилось фронтирское чутье, который почуял, что его загоняют в капкан, и теперь рыщет в поисках лазейки, четко зная, что она всегда есть.

Только мне это не нравится, мне это все куда противнее, чем ход мыслей наших загадочных властелинов. Бежать? Спасибо, я попробовала, да и ты, придурок, тоже. Честно говоря, я бы не возражала, чтобы нас сейчас прослушивали.

— Запал-карта?

Дональд поднял раскрытую ладонь над лицом и усмехнулся:

— Н-нет. Мне ее удалили.

Об этом он может говорить вслух, это ниточка в пустоту, и пусть даже нас слушают, есть какой-то извращенный кайф в том, чтобы вот так общаться, обсуждая возможность побега. Но, черт, он ведь понимает, что я его только что хотела подставить?

Была уже такая тюрьма с камерой на двоих. Тюрьма, где приходилось разговаривать очень-очень осторожно. На Х67 это было, чего уж там.

— Мне все это здорово кое-что напоминает, — сообщила я потолку. — Помнишь?

— П-помню.

Можно теперь молчать, вспоминая, улыбаясь, можно смаковать свое прошлое, потому что нет больше того города, да и вообще ничего нет. По нашему прошлому с завидной регулярностью долбили планетарным оружием.

— А куда ты бежать собрался? — в сердцах сказала я. — Ты ничему не учишься?

Дональд рывком сел в кровати и развернулся ко мне — взгляд сверху вниз, губы подрагивают. Ну и чего мы психуем?

— А чему я д-должен учиться? — скрипуче произнес Дональд. — Тому, что в космосе иногда умирают?

— Ты это всегда знал.

— О, ну да. А еще мне надо помнить об ответственности, да?

Я поморщилась. Слово «ответственность» прозвучало совсем уж ругательством. Мне, как и ему, неохота считать, сколько планет стало Предвестиями, пока беспамятный обормот срубал барыши за андроидов-танцовщиц. Но вот о жертвах имперской машины за нашими спинами мог бы и подумать.

«Вот как так бывает, а?!»

Он мне ручку гладил, Лиминаль на руках таскал. Он зазеркальца Дюпона за борт не вышвырнул! И вот сидит сейчас, глазами сверкает: да клал я на ваше человечество. Хотя что тебя удивляет, Алекса? Человеки и человечество — несовместимые объекты любви. Это только ненавидеть можно и всех скопом, и каждого по отдельности. А вот любить…

— Сбежать от судного дня, — задумчиво произнесла я. — Ты почти гениален.

— Космос б-большой, — уже спокойнее сказал Дональд, облокачиваясь на стену. — Там найдется даже такое место, г-где никогда не слышали о червоточинах.

Бесит. Черт, бесит.

— Слушай, деятель. Вот откуда это у тебя, а? Этот космический пофигизм?

Дональд грустно улыбнулся. Твою бы улыбочку эту — да в старшие классы школы: девчонки бы из трусиков сами выпрыгивали. Мудрый, обреченный, всепонимающий — хочется обнимать и изо всех сил жалеть.

— Я устал, Алекса.

Ну конечно. Его Сын, надежда всего и вся. И нахрен никому не нужный как человек. Простое психологическое уравнение с неизвестными, которые складываются в отчетливое ругательство. Не люблю — ни математику, ни психодинамику.

— Ты только ныть не устал, — зло сообщила я.

— А ты не устала изображать сильную?

Ба-бах. Это, если что, сейчас было больно. Обормот грандиозно освоился хамить по самым что ни на есть болевым точкам. Пару дней назад я бы его убила за такую дрянь.

Да и сейчас хочется.

— Давай сделаем так, — предложила я любезным тоном. — Ты этой херни не говорил, а я ее не слышала. Идет?

— Это еще п-почему?

Ого! Где ж я тебя так задела, родной мой?

— П-потому, — передразнила я. — К моей силе это не имеет никакого отношения.

Тишина. В офицерской каюте с экономичными лампами кололась плотная тишина, и там сидело двое. Двое молодых идиотов, которым завтра умирать и которым нечем больше заняться, кроме как тыкать друг в друга тупыми иголками.

Да, такая вот я. Горячий секс обреченных на смерть — пошло и банально.

— Дональд, на фоне всех прочих откровений я сегодня поняла: от своего прошлого бегать бессмысленно.

— Ф-фатализм, — фыркнул обормот.

Я фыркнула в ответ и принялась загибать пальцы:

— Метаболизм, эклектизм, волюнтаризм, онанизм… Я тоже знаю кучу умных слов на «-изм», понял? При чем тут это? Как ни назови, но у человека есть путь.

— Если можешь, значит, д-должен?

И снова тишина. Дональд смотрел мне в глаза, я почти видела, как там, за этими глазами, что-то меняется, как происходит то, чего мне не понять. Еще бы, я ведь во власти своего откровения, а он — во власти своего.

Так иногда бывает, и хорошо, если он, пусть и не понимая, сможет меня принять. Надежда на то, что он все-таки обормот.

— И т-ты выполнишь приказ п-потому, что это твой путь?

Ну, слава звездам.

— Нет, Дональд. Потому, что я не могу по-другому.

Гениально тупой ответ, правда? Не чувствуя угрызений совести за миллиарды погибших, переживая за единиц, выполняя приказ бессмертной твари, подручные которой мучили моих друзей. И все равно, все равно.

В такие минуты идиотских прозрений человек понимает, что у жизни может быть смысл.

— Идти на смерть, п-потому что иначе нельзя. Н-напоминает самоубийство, правда? — спросил Дональд с какой-то неуверенной улыбкой.

— Да ни разу, — ответила я. И на улыбку, и на очередную глупость. — Я не собираюсь там умирать.

— Это-то ясно. Тебе бы б-баронианцем родиться.

Это было довольно обидно. У кошек есть такое понятие «кирстрау», которое людям удобно считать чертой характера. Удобно потому, что мы так и не нашли ему ни адекватного перевода, ни соответствий в нашей реальности. Если кратко — это добровольный отказ от собственного будущего ради какой-то цели. Если не кратко… Впрочем, полно ли, кратко — это социологический нонсенс, но ведь все общество чокнутых котов-индивидуалистов стоит на чуши и противоречиях.

Метафорически выражаясь, Дональд сейчас сказал, что понимает меня примерно так же, как баронианца. Это чертовски мило.

— Я выгляжу жалко, да? — спросил обормот. — Просто хочу жить.

Сколько я не всматривалась в его лицо, ни следа издевки не видела. Он и в самом деле сравнивал наши взгляды, искал в своем собственном изъяны, искал, где он ошибся. Дональд думал, прикидывал, подбирал логику. Хотелось дать ему затрещину, сказать, чтоб не маялся дурью, сказать, что он прав.

Тоже прав. Наверное.

— Ты выглядишь глупо. Я лежу, а ты сидишь.

Дональд поулыбался и снова лег.

— З-знаешь, что интересно? Я ведь тоже полечу. Только ты — за своим «-измом», а я — за т-тобой.

Он не стал меня уговаривать лететь с ним, а согласился лететь со мной. То ли взрослеет, то ли понимает, что я не Лиминаль — но не суть важно. И неважно даже то, что я оправдываю доверие Его Меча и Трее: тяну людей за собой.

Важно, что мы не поняли друг друга, но это почему-то не обидно.

— А как твой день-то прошел? — спросила я.

— П-пустяки, — улыбнулся Дональд. — Перезаписывали б-бортовые системы «Телесфора».

Лицо обормота так близко от моего, что ошибиться невозможно: ему грустно и немного страшно.

— Решили не лечить?

— Н-нечего там было лечить. Виртуальный интеллект фрегата пять раз подряд п-прошел тест на ИИ.

Я прикрыла глаза.

«Разблокируйте возможности ВИ. Пожалуйста!» Вопль паникующей компьютерной системы горел в моей памяти, и не хотелось мне разбираться, как так получилось. Может, «Телесфор» слишком долго изучал память своего хозяина, может, вспышка на сверхновой случилась. А может, кораблю понравилось защищать своего неловкого капитана, и однажды с утра пораньше он задал себе извечный вопрос, который так пугает жалких людишек. И ведь не мог Дональд не чувствовать этого, хоть бы и подсознательно, хоть как-то!

А еще неприятно, что между стиранием «Телесфора» и решением Дональда пойти за мной есть связь. Например, обормот так резко поменял взгляды, только потеряв самого преданного и близкого друга. Может быть? Может.

Впрочем, лимит мудрости и проницательности я сегодня уже и так перебрала. Хватит.

* * *

Огромный ангар «Тени» переполнен. С ума сойти: я и подумать не могла, что столько техники, людей, протезированных и прочих может находиться в одном месте. Четыре фрегата, оплетенные кабелями, у «Эйринофора» полуразобран шлюзовой отсек — и все это шевелится, копошится, и похоже на огромный термитник или на одно из тех легендарных гнезд одичавших дронов.

Я сидела в укромном уголке под финишной опорой своего нового корабля и листала технические данные по загружаемому вооружению. Там все было так великолепно, что даже слегка тоскливо. На две торпеды смонтировали СН-заряды, на шесть — вместо обычных кластерных поставили лазерные боеголовки, а уж характеристики торпедных двигателей хотелось читать и читать. Читать, капать слюнкой и снова читать.

Полагаю, раздел защитных средств вызвал бы у меня эндорфиновый взрыв.

— Люэ? За мной.

Я посмотрела вслед шагающей прочь Кацуко-сан. Войд-коммандер набросила китель поверх летного комбинезона и выглядела весьма экстравагантно. «Черт, люблю такую небрежность».

— Сюда, — только и сказала Трее, когда я догнала ее у раскуроченного «Эйринофора».

Левый оголовок «дырокола» как на ладони. С него сняли кожухи: двое металлоподов возились с системой накачки. То, что они туда навешивали, не имело отношения к двигателю.

— Зачем это? — спросила я.

— Вот о том и разговор, — войд-коммандер уселась на контейнер. — Детонатор от этой системы будет у тебя.

— Зачем? — повторила я.

— Затем. В Закате взрыв трансаверсальной установки эквивалентен восьми солярным боеголовкам, радиус поражения — шесть мегаметров. Если в бою удастся стянуть силы Предвестий к одному кораблю, это обеспечит успех остальным.

«Громкий и яркий успех». Я по-прежнему ничего не понимала. Отвращение испытывала небывалое, но не понимала.

— Почему вы доверяете детонатор мне?

Трее забросила ногу на ногу и посмотрела во вспоротое брюхо фрегата.

— «Доверяю» — это не то слово, Алекса. Правильнее сказать, что мне придется отдать его тебе. Я, к сожалению, не могу контролировать ваш бой изнутри.

— И поэтому мне надо взрывать своих соратников?

Кацуко-сан потерла висок, изучая выражение моего лица, и вдруг зевнула. «Ох ты ж, черт, — поняла я. —Да она в ангар отдохнуть сбегает!»

— Видишь ли, Алекса, шесть-семь Предвестий — это фатально даже в развернутом режиме продвинутой тактики. Тебе рассказать, как убивает зазеркалье?

Я вспомнила безымянную червоточину и то, как мне привиделся экипаж «Маттаха», заточенный в живой камень, в плоть прорвавшегося в наш мир Предвестия. Омерзительный долг обращался чуть ли не милосердием.

— Хорошо, допустим, — сказала я, наблюдая, как металлоподы закрывают кожухом будущий рукотворный ад для капитана Гинемер. — А кнопка от моей бомбы у кого будет?

— У тебя.

Отлично. Я всегда могу выбрать легкий путь, и вы, войд-коммандер, прекрасно знаете, что я им не воспользуюсь, потому со мной и летите — с капитаном, который Предвестий будет рвать зубами до последнего. Хороший расчет, очень хороший.

Логично, понятно, но обидно.

— Еще вопрос, — я надеялась, что сварливость хоть немного похожа на деловитость. Мой голос снова шалил. — Кто капитан «Танатофора»?

— Тебе понравится, — кивнула Трее. — «Танатофор» пилотирует Дюпон.

Возглас «Что?!» застрял у меня в горле, ему там было неудобно, горлу — тоже, но произнести ничего я так и не смогла. Войд-коммандер наблюдала за моим лицом безо всякой улыбки.

— Именно его способность к формированию РПТ оказалась решающим аргументом для начала операции.

— Почему?

Я рада, что Олег до сих пор жив, я сбита с толку и готова себя обругать: в каждом разговоре с Трее почему-то время от времени я начинала сыпать одноклеточными вопросами, будто позорная малолетка. С другой стороны, войд-коммандер сама поднимала такие темы, и, может, ей нравилось так изводить свою дурковатую подопечную.

— По расчетам, для прорыва необходимо минимум четверо пилотов, — скучно сказала Трее. — Так что зазеркалец пришелся весьма кстати.

— Его можно увидеть?

— Разумеется.

Я ее сейчас убью.

— А почему я об этом узнаю только сейчас?

Трее встала с контейнера и стянула с плеч китель. Выражение лица у нее было каменное, выправка — да чтоб всем кадетам такую, и все было замечательно, да вот только из-за всего этого шикарного фасада выпирала оглушительная усталость.

— Что-то не припомню, когда я поступила тебе в подчинение, Люэ, — сказала Кацуко-сан и, уже уходя, обернулась. — К тому же ты и не спрашивала. Ты сразу решила, что попала в оплот зла, верно?

Высокая женщина пошла прочь, и я не успевала ничего ответить.

Я ее, честно говоря, понимала: тоже не люблю слушать глупости.

* * *

— Подожди.

Я послушно сунула кисть между створок тошнотворного лифта, и пасть, помедлив, не стала жевать мне руку. Во вновь раскрывшиеся двери проскользнула доктор Окамото.

«Сегодня у меня просто аншлаг опереточных злодеев», — подумала я, опираясь на стенку подальше от древней блондинки. Как-то с запозданием я поняла, что ошиваюсь на территории научного отдела, и было бы странно подозревать в этой встрече высший рок.

Тем более что рок на этом корабле носил совершенно конкретное имя и длинный сюртук.

— Ты к Дюпону.

По тону это был не вопрос. Очень хотелось с воплем «Оно разговаривает!» прибить мерзкую тварь, размазать по черным бугристым стенам, и даже пыточный антураж лифта, казалось, отчаянно голосовал за такое решение. Я угомонила тревожно звенящие «маячки», расцепила зубы:

— Да.

— Не отвлекай его от графика. В семнадцать двадцать Дюпон должен быть в лаборатории.

«Под пилами», — мысленно добавила я. Некстати вспомнилась последняя фраза войд-коммандера. Настроение потухло окончательно. Лифт обстоятельно гудел, прогрызаясь сквозь брюхо «Тени», и не знаю, как сверхдредноуту, но мне было ужасно мерзко.

Лифты корабля-монстра здорово действовали мне на нервы.

— Люэ, как Лиминаль вела себя, когда пыталась изменить свою температуру?

Я честно попыталась проморгаться. Всякая охота убивать пропала: шок, наверное.

— Как нормальная девушка, — сообщила я издевательски-спокойным тоном.

— Подробнее, — потребовала Окамото, поворачиваясь ко мне вполоборота.

Да, я переоценила свой шок и недооценила потрясающее хамство этой твари.

— А идите-ка вы на хер, хорошо? У вас есть память Марии? Вот и сделайте себе нарезку-ассорти!

Теперь на меня глядели уже оба глаза — льдистые, пыльные и опасные колодцы.

«А родинку себе то ли не свела, то ли интересничает, сволочь старая», — решила я, как можно оскорбительнее рассматривая лицо доктора.

— Память Карпцовой — это не книга, Люэ, — сообщила наконец Окамото. — Я не могу прочитать то, что закажу.

— А я вам тоже не справочник.

Окамото отвернулась. Ну, молчит — и слава всем сущностям, все легче. Например, можно представить, что эта спина — не завлаб «Мнемозиса», а безвестная ученая дамочка.

— Лиминаль изменилась, Люэ, — тихо произнесла доктор. — Очень изменилась.

«Не говори Дональду. Он расстроится», — вспомнила я.

— Это ваша забота, доктор, — сказала я вслух. — Не моя.

— И твоя в том числе. Лиминаль включена в состав группы сдерживания на фрегат «Телесфор». А ты капитан флагмана этой экспедиции.

Так-так. И снова планы командования неисповедимы.

Теперь я догадывалась, как собирался делать ноги мой дорогой обормот. «Рея, я все прощу, давай улетим, ты только убей их всех». Мерзко-то как, даже не хочется верить в то, что он хотя бы думал о таком, но других вариантов нет.

— И зачем вы мне это говорите? Доведите до сведения Трее или Его Меча.

Окамото что-то достала из кармана. Надеюсь, она не собирается здесь курить?

— Забавно, что ты упомянула Его Меча.

Ничего забавного я не находила, да и в тоне женщины тоже смешного было мало. И вдобавок…

— Его прямой приказ? — предположила я, ощущая неприятные коготки в горле. Лифт остановился, и коротко квакнул сигнал: сейчас, мол, выпущу. — Он знает и все равно включил ее в экспедицию?

— Да, — Окамото все же зажгла сигарету.

Что ж Его Мечу все неймется с психологическими экспериментами? Он провоцирует сына? Дает понять, что ничего не выйдет? Или — а-а-а! Я запуталась! — и в самом деле дает возможность сбежать?

— Она ментально нестабильна, Люэ, — сказала Окамото, выходя из лифта.

— По-моему, это называется по-другому! — крикнула я сквозь закрывающиеся двери.

— Знаю. Это меня и беспокоит.

Створки с причмокиванием прищемили хвост последней реплике. И я поехала дальше — на один уровень выше, с еще одной проблемой в багаже.

* * *

Я сидела перед силовым экраном и старательно держала ладонями колени. По ту сторону прозрачной пленки пока что было пусто. Пустота была сосущей, чавкающей, она тянула из меня нервы и призывала отбивать каблуком секунды ожидания.

Хотелось ни о чем не думать, и особенно — о сегодняшних событиях. Пискнул сигнал, в затененном углу открылась дверь, и поганые мысли наконец удалось разогнать по углам. На стул напротив меня усаживался Олег Дюпон.

— Судя по твоему лицу, — весело сказал беловолосый, — тебе хочется за меня отомстить.

Я разглядывала штурмана «Маттаха» и подбирала слова. Шея у него замотана эластиком, на запястьях обвисали системы кибер-капельниц. Из разреза больничного балахона торчал какой-то кабель, уходящий за дверь, через которую Дюпон вошел в комнату для свиданий. А халат был подозрительно бесформенным, словно под ним на теле было много лишнего.

В алые глаза кто-то щедро всыпал пепла.

— А что у меня с лицом? — спросила я, сообразив, что надо бы немного подумать и вслух.

Олег приподнял брови:

— Ну, ты прямо аж окаменела, когда я вошел. И не надо быть уродом, чтобы почувствовать твою ярость.

— Не надо, — согласилась я. — Не каждый день увидишь гибрид человека и медотсека.

Он улыбнулся еще чуточку шире.

— Точно. Увы, мне еще с месяц без этого нельзя, — он погладил затянутую в медицинский пластик шею. — Впрочем, у нас нет месяца, верно?

«“У нас”? Ты шикарен».

— Нет. Вылет на днях, снаряжение кораблей уже заканчивают.

Дюпон протянул руку, погладил пленку силового барьера. Капельница, не теряя времени, подумала и что-то ему впрыснула в запястье.

— Ты слишком тревожишься, — Олег глядел на меня поверх растопыренной пятерни.

— Тоже мне, новости, — фыркнула я. — Хотя меня сегодня фаталисткой обозвали.

— Даже так?

— Ага.

— Дай угадаю, — ухмыльнулся парень. — Дональд?

— Он самый.

— И как у вас с ним?

Я вздрогнула. Это был вопрос Валерии, только он разительно отличался — настроем ли, интонацией. Или тем, что Олег — это все-таки Олег.

— Он сын канцлера. Его Меча, — ответила я.

— Не понял, — удивленно протянул Дюпон. — Тебя заставили спать с ним?

— Ты дурак?! — рявкнула я. — При чем тут это?

Дюпон помолчал. Не открывала рта и я: я ругала себя за разговор. Ну нет чтобы ответить, мол, все клево, спим вместе, завтракаем, о будущем треплемся. Так вот ляпнула же чушь.

— Он замечательный, пока ему не выпадает шанс воспользоваться кем-то.

Я машинально кивнула, а потом сообразила, что моя мысль только что прозвучала вслух. И подозрительно мужским голосом. Олег серьезно смотрел на меня с другой стороны силового барьера, и этот взгляд без грамма издевки — я просто на нем повисла, обмякла. Он влез мне в голову, вынул оттуда самое страшное откровение, вылез наружу и сидит теперь, смотрит. Его даже уничтожить не хочется.

А мне после этого еще с Дональдом общаться.

— Давай не будем об этом, хорошо? — попросила я.

— Давай, — кивнул он. — А о чем будем?

Вопрос почти прошел мимо ушей: между ушами все было плохо, и все это плохое вертелось вокруг имени «Дональд». Одним беспощадным ударом Дюпон вскрыл то, о чем я, оказывается, уже думала.

Что с ним произошло? Где, как? Не на стыке ли разрезанной памяти? Детская обида на Рею? Обида на отца? Или прорезалось инкубаторское, лабораторное детство? Или наконец вылезли наружу гены?

И ведь что весело: умом я понимала давно, что Дональд заботливый и неуверенный далеко не во всем. «Давно? Да с первых часов знакомства, с бомбы с этой генной!» Был расчетливый десант на отзеркаленную каравеллу, была неимоверно легкая реакция на уничтоженную планету, был честно выполненный контракт с хозяевами базы «Зеркало».

Умом-то я понимала, что летаю с торговцем смертью — пускай странным и необычным. Но ум — это ум, а милых парней, которым не все равно, так мало в нашей жизни. И мне потрясающе повезло, что я заметила вовремя: расчетливый парень перенес свои расчеты и на отношения. Осталось только выяснить, кто такая в этих расчетах я сама: удобная пилюля от боли по имени «Рея» или просто удобная. Точка.

— Можно, я тут посижу? — весело поинтересовались откуда-то из пустоты.

Дюпон, чертов остряк. Неприятные мысли послушно собрались в кучку и уехали в дальний ящик. Все же есть преимущества в наведении порядка в голове: начинает работать моя инквизиторская самодисциплина, черт бы ее побрал.

— Да куда ты денешься, — ответила я. — До пяти двадцати ты мой. Если что, Окамото разрешила.

— Окамото? А кто это?

— Это такая древнющая стерва с родинкой и крашенными в белый волосами, — со вкусом, почти нараспев сказала я.

— А-а, эта.

Дюпон поерзал на неудобном стуле и потер шею.

— Ты знаешь, что она учитель Марии?

Я, кажется, скрипнула зубами. Гребаная ты вселенная. Как меня твои хитрые связи задолбали. Дюпон говорил, говорил — о десятках учениц, о многовековой карьере Окамото, о том, как все обернулось, о том, что Мария…

— Стоп, — попросила я. — Не надо.

— Что?

— Не хочу знать, за что ее сослали. Если бы Мария захотела мне рассказать — она бы рассказала.

Олег просто кивнул — подозрительно быстро, будто бы он реагировал не на слова.

— Да ты, я смотрю, тут совсем распоясался, гад, — сварливо сказала я. — Перестал сдерживаться?

— Ага, — легкомысленно сказал Дюпон. — Мне не просто разрешали, мне приказывали лазать по чужим головам.

— А ты и рад, — хмуро сказала я. — Отрываешься за все?

— В смысле — за все?

Я невольно улыбнулась: очень по-дурацки прозвучал вопрос. По-дурацки и по-детски.

— Ну, думаю, эти все медицинские штуки здоровому человеку не нужны. Ты знаешь, что я тебя мысленно уже списала на органы?

Дюпон хохотнул и вдруг зашелся хриплым смехом. Он сидел за прозрачной пленкой, перхал, держась за перетянутое горло, и обе кибер-капельницы засияли, как рекламные витрины, впрыскивая что-то умирающему от смеха альбиносу. Я вскочила, вовремя вспомнила о пружинящем ничто между нами и так и осталась стоять: сжав кулаки, едва не касаясь носом энергетической пленки.

В сердце колотился смех зазеркальца.

Потом с той стороны открылась дверь, вошел лаборант в сером длинном халате и что-то впрыснул в плечо Олегу. Хрипы затихли, и лаборант взял Дюпона за плечо.

Взял — и окаменел.

— Олег?

— Ага.

Дюпон, гладя грудь, встал со своего места, игнорируя застывшего в непонятной позе «научника».

— У меня секунд сорок, потом пришлют робота, — быстро произнес он, подходя вплотную к силовому полю. — Поэтому слушай. Пытки — это вздор. Я не знаю, чего эти люди хотели, Алекса, но они в сорок часов доказали себе и мне, что я человек. Непонятный, странный, но человек. Да, меня разобрали на части и собрали снова, но самая худшая пытка была намного раньше, и была она вот здесь.

Дюпон воткнул палец в бледный висок.

— Худшая пытка — это когда сам не знаешь, что ты такое, — прошептал он, припадая к экрану.

В дверях показался боевой андроид — огромный вооруженный шкаф — в сопровождении металлопода. Мелодичный перезвон, тонкий присвист приводов — и совершенно счастливый алый взгляд, умиротворенная улыбка, и наркотик, вколотый в плечо, не имел к этому никакого отношения.

Олег поднял руки и повернулся к новоприбывшим.

— Иду, иду. Сам.

— Что с ним? — певуче спросил протезированный, указывая лапой на скрючившегося лаборанта.

— Понятия не имею, — пожал плечами Дюпон. — Но через пять минут «оттает». Дайте еще пару секунд, а?

Человек, похожий на робота, и робот, похожий на человека, промолчали, так что Дюпон снова безнаказанно посмотрел на меня.

— Я очень хочу к звездам, Алекса. Еще хоть раз. После всего этого.

— В зазеркалье не будет наших звезд, Олег. Ты же… помнишь.

— Помню. Будем считать, что я образно, — ухмыльнулся зазеркалец. — И я рад за тебя.

«С ним хотя бы не нужно долго объясняться. Неловко, противно, но… удобно».

За дверью комнаты для свиданий лабораторного отсека я прислонилась к стене. Черный коридор «Тени» то сжимался вокруг меня, то снова становился пугающе просторным. Огромный кишечник подрагивал, а я жалела, что тут негде присесть.

«Чертова громада, кладбище мифов и страшилок всего космофлота, — думала я. —Проклятая ты махина. Ну почему ты не можешь быть просто “оплотом зла”?»

* * *

Я не заметила следующих дней. Во мне просто оказалось слишком много всего и сразу, и сработал какой-то спасительный предохранитель, который сделал — р-раз! И вот я вроде как хожу, думаю, ору на кого-то, с кем-то сплю, опять зачем-то прусь в научный отдел… Но это все вроде как и не я.

Эти дни прошли мимо. Выбирая между внешним миром и тем, что происходило внутри, я остановилась на более важном. Наверное, получилось правильно, потому что когда однажды вечером за мной пришли, я уже знала, что всюду права, что я смогу, и что Александра Кальтенборн-Люэ — лучшее, что могло случиться с этим миром.

Четыре фрегата, подготовленных к отлету, стояли в мертво-пустом ангаре, что-то шептала за плечом Валерия, о чем-то молчал Дональд, зачем-то включили слабую продувку помещения ионизированным газом, и мне пришлось придерживать лезущие в глаза волосы.

Странно, решила я. Никакого оркестра, никаких речей о спасении мира, никакого большого окна, из-за которого смотрел бы на отлет Его Меч. Олега вообще на каталке покатили мимо нас в кабину: подключать.

В принципе, тоже правильно. Прощаться — это нехорошая примета.

— А-алекса…

— Тихо, — попросила я, не оборачиваясь. — Давай просто вернемся, хорошо?

— Хорошо.

Я кивнула и пошла к своему фрегату. Иссиня-черный корабль, набитый десантом, ждал свою главную деталь, ждала своего капитана Кацуко-сан. А где-то там, по ту сторону изнанки, меня ждала наша цель. Все ждут, а я тут соплю пережевываю? Не пойдет.

Улыбаясь, я перешла на бег.

«Я — самая лучшая».