Семена Перемен

Глава 9. Под плач из аль-Джами

Дорога петляла между горных отрогов. Слева нависали неприступные скалы, красные, как песок аль-Джами, справа открывалась бездонная пропасть. Объединенный караван трех оазисов, вытянувшись в длинную цепь, медленно поднимался вверх, оставляя позади бескрайнюю Альмаутскую Пустыню и зной родной земли. С каждым днем по ночам становилось все холоднее, а утренние и вечерние переходы превратились в дневные и занимали три полноценных Оборота — всю светлую часть суток.

Как бы караван ни торопился, послы день ото дня становились мрачнее. Их настроение разносилось, словно болезнь, но, в отличие от болезни, с ним табибы были бессильны. Амаль не единожды задумывался о том, как множество личностей вдруг становятся единым целым. Как индивидуальное заменяется общим, как уныние или радость начинает охватывать каждого. Размышления авала имели практическую цель. Если что-то происходит, этим можно управлять. Однако необходимо найти способ, а его у Амаля не было. Не зная, как приободрить окружающих, он испытывал бессилие и переживал не меньше других.

Ночами его посещали страшные образы бойни, лица студентов, кровь и смрад Дома Чужестранцев. В воспоминаниях появлялись новые краски и детали, и он уже не был уверен, где то, что действительно видел, а где — игра воображения. Иногда во сне приходили предки. Что-то настойчиво требовали, а он затыкал уши руками и убегал куда глаза глядят, подальше от Университета и аль-Джами, подальше от убийств, которым не мог найти объяснения. Он несся через Пустыню, переплывал реки, прятался в лесах, но всякий раз, когда останавливался, видел одну и ту же картину: огромную Башню, занимавшую полнеба и медленно падавшую прямо на него. Он просыпался и не мог дышать, подскакивал с кровати и выходил из сакфа, делая вид, что собрался по нужде. Получалось ли обмануть этим Башира? Амаль очень в этом сомневался. Но верный друг молчал. Гигант знал: если авал посчитает нужным, поделится сам.

Мучали Амаля и мысли об Инас. Ночь с Амани была ошибкой. Не дала ничего, кроме неприятного осадка на душе и нескольких возбуждающих образов, которые то и дело возникали перед глазами. Она не забрала у авала тоску, не помогла справиться с разлукой. Скорее наоборот. Теперь еще больше хотелось увидеть Инас. Поговорить с ней, заметить радость и любовь в глазах. Словно они смыли бы с него все те неприятные чувства, которые накрыли после ночи с танцовщицей.

В случившемся Амаль начал винить Махира. Он не знал, зачем это шпиону, но, возможно, через Амани тот хотел вызнать у него что-то новое. Авал раз за разом прокручивал ту ночь в голове, вспоминая, о чем они говорили, и всякий раз выходило, что почти ни о чем. Танцовщица не задавала вопросов, и сама ничего не рассказывала. Она была поглощена действием, единением тел. А что же он? И он тоже. Но подозрения не уходили. Напротив, становились сильнее. Амаль сторонился шпиона и не хотел обсуждать случившееся. Иногда ловил на себе его взгляды, но старался сделать вид, что чем-то занят. Авал понимал, что это, вероятно, глупо, но ничего не мог с собой поделать.

Где-то за поворотом раздались окрики. Колонна остановилась. Амаль спешился и стал пробираться по узкой дороге вперед, обходя хайманов вдоль самого обрыва. Он не любил высоту и старался не смотреть под ноги. В пропасти справа тревожно завывал непривычно холодный ветер. Слева вздыхали уставшие животные и тихо переговаривались седоки.

Когда Амаль зашел за поворот дороги, выяснилось, что подвернул ногу один из хайманов. Несколько альмаутов пытались оттащить его в сторону, чтобы не мешать остальным. Места, однако, было немного, а животное, испытывавшее боль, сопротивлялось. Рядом стоял посол Бадр, скрестив руки на груди и явно нервничая.

— Собьемся с ритма, хайманы начнут уставать, — тревожно сказал он подошедшему Амалю. — Для многих нагрузка и так чрезмерна.

Амаль осмотрелся. Было очевидно, что оттащить крупное животное в сторону, так чтобы оно не мешало каравану, не получится.

— Придется его сбросить, — услышал он рядом голос Расула. — Вы сами это понимаете. Места здесь нет, да и что с ним делать? Оставить умирать?

Амаль кивнул, Бадр недовольно сплюнул:

— Духи Пустыни! Ненавижу такие дни. Это прекрасный хайман. Он прослужил мне верой и правдой множество лет.

— Все когда-нибудь заканчивается, — сказал Амаль. — Все мы смертны, посол. И все мы не знаем, какой из дней будет для нас последним.

— Вы правы, Амаль. Правы, Пустыня вас дери.

Посол был зол, и Амалю были понятны его чувства, поэтому он не стал обращать внимание на ругательства.

— Я должен сделать это сам, — плотно сжатые губы посла многое говорили о его чувствах. — Так, как учат нас предки.

Посол обнажил саблю и подошел к хайману. Положил руку на шею, провел по ней ладонью, успокаивая, как делал это множество раз. Заглянул в глубокие черные глаза. Животное задышало ровнее, чувствуя тепло и запах знакомой руки, посмотрело на хозяина в последний раз. Тот похлопал по загривку и нанес быстрый и точный удар над ключицей, в то место, где пульсировала вена. Развернулся, сплюнул, повторил в сердцах:

— Духи Пустыни! Ненавижу такие дни.

Семиградье открылось взорам неожиданно. В сторону чаши уходили бескрайние вереницы холмов, сменявшиеся полями и островками лиственного леса. Ржавые склоны гор со стороны серпа охватывали желто-зеленую долину до самого моря, а со стороны копья — вплоть до виджайских джунглей. Прямо перед ними, на расстоянии дневного перехода, возвышалась темная громада Башни Факела. Ее вершина была скрыта Завесой, а у подножия раскинулся гигантский мегаполис — Факс, цель их путешествия.

— Как на ладони, — прокомментировал Бадр, который все чаще стал ехать рядом с Амалем. Не раз и не два они беседовали вечерами, после того как покинули аль-Джами, и постепенно авал проникся к послу уважением. Бадр был хорошо образован и начитан, умел поддержать множество тем и взглянуть на них под разными углами. Как и Амаль, он окончил Университет, и ужасы Дома Чужестранцев преследовали обоих.

— Да, величественное зрелище, — согласился Амаль. — Сколько я езжу, но каждый раз волнительно покидать родную землю.

— Этот раз особенный.

— Что вы имеете ввиду?

— С нами хадит, а хадиты никогда со времен основания аль-Харифа не покидали Альмаутскую Пустыню. Вам не кажется это странным, Амаль?

— Я бы сказал пугающим.

— Не могу не согласиться. Зачем артефакту, который использовался только для передачи сообщений между оазисами внутри Пустыни, отправляться в Факс?

— Мотивы Совета, в целом, ясны.

— Амаль, но вы ведь историк, ученый, вы должны знать, что за много веков происходило множество событий, которые могли требовать чего-то подобного.

— Мне известно меньше, чем Совету, поэтому я не хочу ни критиковать его решения, ни строить догадки.

— Вам не интересно?

— Интересно, но у меня недостаточно информации.

— Но разве историки не работают в условиях постоянной нехватки информации?

— Историки работают с историей, с делами давно минувших дней. Делами настоящего пускай занимаются политики.

— Авал не может не быть политиком, — усмехнулся Бадр.

Эта игра продолжалась уже давно. Амаль не собирался говорить все, что ему было известно. Бадр же в свою очередь явно хотел это выяснить. Они ходили кругами, но каждый раз оставались там, откуда начали.

— И тем не менее, уважаемый посол, я в первую очередь ученый.

Амаль наклонил голову, ожидая следующего выпада, но его не последовало. Вместо этого посол сменил тему:

— Читали ли вы «Предзнаменования» Захира аз Аслафа?

— Я не увлекаюсь мистикой, посол. Впрочем, читал, как и все альмауты, окончившие Университет, — Амаль скривился.

— А помните ли вы, что он говорил про Башни?

— Нет, если честно.

— А мне недавно вспомнилось. «Падут Колонны Неба под плач из аль-Джами», кажется так. И вот мы едем с хадитом в Семиградье, рядом со мной величайший исследователь современности, впереди Башня, а позади — кровь ни в чем не повинных детей.

— Приструните свою лесть, дорогой посол. Я исследователь, но не величайший. А «Предзнаменования» основателя аль-Харифа еще никогда не сбывались в то время, когда их кто-нибудь ожидал.

— Но они сбывались, Амаль. И скажу вам честно, это пугает меня. Очень сильно пугает.

С каждым Оборотом Факс становился все ближе. Его стены то выныривали из-за очередного холма, то прятались за ветвями деревьев. И только Башня Факела неизменно устремлялась в небо, становясь все больше и больше. Вокруг водили хороводы густые сполохи Завесы, здесь, в Семиградье, куда более плотной и угольно-серой. Азрах и Асфара даже на Втором Обороте смотрели приветливо и лишь ласково согревали путников, которые больше не изнывали от удушающей жары.

Вместе с тем, чем ближе они были к цели путешествия, тем напряженнее становился Амаль. Что-то витало в воздухе, какая-то незримая тревога. Она мешала собраться с мыслями, отвлекала от настоящего и уводила куда-то в неясное и темное будущее. Слова из «Предзнаменования» засели в голове и то и дело повторялись гулким набатом. Отец говорил о том же. Об угрозе, которая нависнет над миром в случае, если с Башней что-то случится. Только ли посол смог соотнести пророчества Захира с ужасами Университета? Говорил ли он об этом Совету и какой получил ответ?

Амаль не хотел спрашивать посла, надеясь, что тот сам расскажет, если Совет подтвердит сомнения. Но Бадр молчал. Авалу оставалось только гадать, значит ли это, что посол не хочет делиться с ним новостями, или никаких новостей в данный момент попросту нет. Задавать вопросы означало бы необходимость самому открывать карты, а на этот счет были четкие указания отца: ни с кем не обсуждать состояние Башни.

Под своды городских ворот они вступили вечером. Стражники-кустодии с непривычно-большими прямоугольными щитами долго и внимательно рассматривали дипломатические грамоты и, наконец, послали за оратором. Тот появился верхом на сером пони в сопровождении пеших культистов рангом пониже, принес извинения послам за промедление и сопроводил караванщиков по гостевым домам, разместив альмаутов из аль-Харифа недалеко от целлы Святого Кассия. Официальные приемы отложили на завтра, давая гостям перевести дух после дороги.

В квартале, где они остановились, было полно альмаутов. В Факсе существовала достаточно большая диаспора его сородичей. Сложно сказать, что заставляло их покидать Пустыню, и у каждого, вероятно, была своя история. Но факт оставался фактом — многие не сидели на месте и всегда искали лучшей доли где-то еще. Обрадованные караванщики, большинство из которых бывали в Семиградье впервые, разбежались по ближайшим харчевням, и гостевой дом скоро утих. Лишь на первом этаже раздавались приглушенные разговоры пары охранников, оставленных Гасиком на дежурстве и от нечего делать затеявших игру в кости.

Амаль, сославшись на усталость, отказался от предложения Башира испробовать местную кухню и оказался наедине с самим собой в комнате на третьем этаже. Он широко раскрыл окно, вдыхая запахи чужого города, пододвинул к нему мягкое, но непривычное спине кресло, и принялся наблюдать за тем, как Азрах и Асфара уходят в закат, освещая косыми лучами купола целл, шпили особняков и бастионы городской стены. Башню из окна не было видно, но ее длинная тень медленно ползла по кварталам, словно улитка, пересекающая песчаный берег эль-Бадру.

Темнело. Либеры не использовали мисбахи и обходились живым огнем факелов. В их редком пляшущем свете непривычная архитектура Факса становилась и вовсе чуждой. Альмауты строили из глины или песчаника, либеры возводили сооружения из гранита, мрамора и обожженного кирпича. Отличались и очертания. Плоских крыш с верандами не было видно. Вместо них дома покрывали двускатные черепичные кровли. Вторые этажи кое-где нависали над первыми, образуя небольшие козырьки, из-за которых строения выглядели перекошенными и неуклюжими. Дома жались друг к другу в стремлении уместиться за городской стеной, словно напуганные хищником хайманы, и кое-где достаточно было протянуть руку, чтобы из окна одного дома дотронуться до стены другого. Амаль подумал, что ему повезло: трехэтажных зданий было немного и с высоты открывался замечательный вид.

Наблюдая за засыпающим городом, Амаль вернулся мыслями в аль-Джами. Последние дни мучало ощущение, что он упускает что-то важное, как будто где-то глубоко уже сидела какая-то идея, но он никак не мог ее сформулировать. Было ли это связано с убийством студентов? Он погрузился в воспоминания, прокручивая в голове каждую минуту, которую провел в стенах Дома Чужестранцев. Они зашли вместе с Махиром через заднюю дверь. Подъем на второй этаж. Спальня. Кровавая резня. Разговор с Бадром. Стоп. Ирфан аз Фарех. Встреча с ним совсем выпала у Амаля из головы.

Авал встал и пошел к вещам. Открыл сундук, в котором хранилась Перчатка. Вот. Как он мог забыть о том, что учитель передал копии своего исследования и книги, которую он перевел? Амаль так и не заглянул в них, а ведь Ирфан говорил, что это может быть важно. В любом случае лучше поздно, чем никогда.

Авал вернулся в кресло с копией исследования в руках. Свет мисбаха падал на плотный кожаный переплет. На титульном листе ровным каллиграфическим почерком было выведено:

ДРЕВНЕЙШАЯ ИСТОРИЯ БАШЕН

Ирфан аз Фарех

Амаль углубился в чтение. Ирфан писал легко. Не так легко, как неповторимый Гияс, но повествование шло в ровном темпе, а мысли были кристально ясны. Начинал историк с общеизвестных истин, привел несколько мифов, обозначил круг источников, дал их критику и сравнение и только через несколько десятков страниц, наконец, заявил, что в его руки попала книга, о которой научному сообществу альмаутов доселе не было известно. Далее Ирфан перешел к скрупулезному рассказу о том, каким образом осуществлялся ее перевод. Амаль заскучал и, почувствовав, что глаза закрываются, отложил исследование.

Нет, язык был по-прежнему хорош, но тонкости переводов совсем его не занимали. Он обожал вещи, все древнее, видавшее виды и эпохи. Дышащее стариной. Он обожал историю и истории, любил читать и изредка сам писал небольшие сочинения, по его мнению, весьма слабые, но, однако, быстро расходившиеся среди ученых и попадавшие на хранение в Университет. Но переводы его удручали. Он путался в чужих словах и незнакомых знаках, а из-за этого быстро терял интерес. Амаль не ругал себя — невозможно увлекаться всем одновременно и в равной степени. Ирфан был силен в переводах, Амаль — в исследованиях на местах. У стен древнего храма, прикасаясь к неровной поверхности камня, Амаль чувствовал полноту жизни. Но когда дело касалось символов, из которых складывались надписи в этом храме, сильнейшее смятение охватывало его с ног до головы. Каждый должен заниматься своим делом. Ведь так?

Амаль снова взялся за книгу и, перелистнув несколько страниц, продолжил чтение. Ирфан вернулся к истории и перечислял факты, подтверждавшие, что в древние времена Семиградье населяли не только либеры, но и представителями всех больших народов. И были это не отдельные диаспоры, а целые государства со своей властью и системой управления. Книга, которую перевел историк, называлась «Хроника Королей» и в ней перечислялись многочисленные списки владык народа шуэлла, жившего задолго до основания аль-Харифа на территории современного Факса. Последним из правителей шуэлла был некий Гали́бз, сын Фаре́т-Ха. Ирфан сделал вывод, что за этим именем скрывается полулегендарный Галиб, правитель первого государства альмаутов, дата основания которого затерялась в веках. Таким образом, он выводил происхождение альмаутов от шуэлла, которые были изгнаны с территории Семиградья две тысячи лет назад.

Авал задумался, пытаясь вспомнить факты, которые бы этому противоречили. История альмаутов записывалась около полутора тысячелетий, с момента возникновения письма кита́б. О более раннем периоде рассказывала археология: предметы быта и вооружения, гробницы, заброшенные святилища. Похоже, первоначально альмауты заселяли ту часть Пустыни, которая примыкала к Красным горам. Позже они распространили свое влияние в сторону моря Факела и мыса Асвад. Легенды гласили, что Галиб рожден самой Пустыней, и раньше Амаль предполагал, что в действительности он выходец из слабого местного племени, которое в какой-то момент усилило свою власть, подмяв под себя соседей. О народе шуэлла авал слышал впервые, но, если Ирфан прав, многое в истории альмаутов приобретало совершенно иной смысл.

Пообещав себе подумать об этом позднее, Амаль вернулся к книге. И снова Ирфан удивил авала. По мнению историка, имя отца шуэлльского правителя Галибза — Фарет-Ха, — не случайно было созвучно родовому имени Амаля и самого Ирфана. Род Фарехов, таким образом, являлся прямым наследником Галиба-Галибза и восходил к владыкам, которые тысячелетия назад царствовали в Факсе, городе, который сейчас был так далек от культуры альмаутов, что казался Амалю совершенно чужим.

Амаль снова отложил книгу, но на этот раз не потому, что начал засыпать. Наоборот, его охватило нервное возбуждение, как бывало всякий раз, когда нечто знакомое открывалось с новой стороны. Выходит ли, что дом его предков был здесь? Что они, возможно, построили первые городские стены? Что их дворцы стояли у подножия Башни? Он пытался найти изъян в логике Ирфана, но рассуждения учителя были взвешенны и приведены с безупречной точностью. Единственное слабое звено: действительно ли альмаут Галиб и шуэлла Галибз одно и то же лицо? На данный момент Амаль мог в этом сомневаться, но не мог опровергнуть. Все складывалось в довольно стройную картину упадка одного народа и восхождения другого. И между этими двумя событиями нельзя было заметить сколько-нибудь значимого хронологического разрыва. Одно следовало за другим. А когда одно событие следует за другим, есть вероятность, что они между собой связаны.

Амаль прошелся по комнате, но понял, что в помещении ему слишком тесно. Собрался и вышел во двор. Неровный свет факела освещал деревянное крыльцо с тремя высокими ступенями и отполированные тысячами ног камни мостовой. Рядом с крыльцом стоял небольшой деревянный столик и длинная скамья, на которой развалился Башир. Великан протянул вперед ноги, закинул их одну на другую, и крутил в руках кружку.

— Авал, — кивнул гигант.

Во взгляде Амаль сумел уловить напряжение.

— Что-то случилось?

— Посла, его людей и Махира нет довольно давно, достаточно, чтобы начать беспокоиться. Почти все наши уже вернулись. Ко мне подходил Гасик, сказал, что, если посол не появятся в ближайшие полчаса, нужно будить тебя.

— Я не спал.

— Знаю, просто передаю слова так, как они были сказаны, — Башир усмехнулся.

— Посол не сообщил, куда собрался?

— Мне точно нет, Гасик тоже не знает.

Амаль присел рядом. Башир умудрялся быть невозмутимым даже в самых сложных ситуациях, но авал слишком хорошо знал друга, чтобы понять, что тот обеспокоен. Палец руки, державшей кружку, нервно постукивал по поверхности, губы сжаты чуть плотнее, чем обычно, а расслабленная поза была так нехарактерна, что сразу вызывала сомнение в ее искренности.

— Я зачитался. Как много времени прошло с тех пор, как они ушли?

— Достаточно, чтобы плотно поужинать и в одиночку выпить бутылку арака, — помахал кружкой Башир. — А также надрать Гасика в кости, начистить морду местному грубияну и подумать о бренности человеческой жизни.

— Уже успел подраться?

— А то. Да нормально все. Паренек — альмаут, правда, с плохими манерами. С либерами я бы не стал связываться.

Не то чтобы Амаль сомневался в благоразумии Башира, но проблемы им сейчас точно не нужны. В чужом городе никогда нельзя чувствовать себя уверенно.

— Выпьешь? — протянул кружку гигант.

— Нет, меня беспокоит, что посол еще не появился.

— И не появится, — раздалось из темноты.

Амаль и Башир подскочили. На свет вышел Махир. Одежда в пыли, неровное дыхание, сжатые кулаки.

— Что случилось? — спросил Амаль, машинально проверяя, на поясе ли его длинный нож.

— Идемте внутрь, — вместо ответа бросил шпион. — Все, что могло случиться, уже случилось, разговаривать здесь не самая хорошая затея. И скажите Гасику, чтобы усилил стражу.

— Куави́тль, — цтекское слово повисло в тишине комнаты Амаля.

— Плохо, — сказал авал.

— Плохо, — повторил Башир.

Расул покачал головой, а Гасик машинально взялся за рукоять сабли.

— Я присматривал за послом и его братией. Муахэды весь вечер сидели в одной из харчевен и уже возвращались в гостевой дом. Куавитль налетел на них, словно ветер, опрокинул с ног и взмыл в воздух. У всех перерезаны глотки, все мертвы. Возможно, мне повезло, что я жив.

Амаля передернуло. Гасик, который стоял чуть поодаль, подошел к окну, плотно закрыл ставни и задернул шторы.

— Думаешь, поможет? — Махир смотрел без издевки.

— Если задержит хоть на немного, буду рад и этому. А теперь объясните мне, кто такой куавитль? Очередной цтекский оборотень? Вроде той кошки, которую мы встречали по дороге в аль-Хариф?

— Все верно, — кивнул Амаль. — Только гораздо опасней. Я думал, рассказы о куавитлях — мифы, которые придумали цтеки, чтобы пугать своих детей. Говорят, они обращаются в орлов и охотятся по ночам. От них не убежать и не скрыться. Они — орудие войны, воплощенное возмездие цтеков. Махиру действительно повезло.

Шпион хмыкнул.

— Сейчас вернусь, — коротко бросил Гасик.

Воин вышел, было ясно, что он хочет осмотреть дом снова, принимая во внимание, что на них может быть совершено нападение.

Амаль опустился в кресло. Книга все еще лежала рядом. Бросив взгляд на штору, Амаль встал и отодвинул кресло от окна в противоположный угол комнаты.

— Итак, — подытожил он. — Посол мертв, а мы на осадном положении в чужом городе. Можно ли считать, что наша миссия провалена, еще не начавшись?

— Если тебе интересно мое мнение, надо забрать хадит, пока и он не пропал, — высказался Башир. — А потом решать все остальное.

— Ты прав, — согласился Амаль.

— Схожу принесу вещи посла.

Башир покинул комнату. Они остались втроем. Расул присел в углу на корточки и задумчиво перебирал складки одежды. Шпион прохаживался из стороны в сторону, сложив руки за спиной. Амаль пытался уловить его мысли по выражению лица. Не похоже было, чтобы Махир нервничал, он просто размышлял.

— Думаю, посол теперь ты, Амаль, — нарушил молчание старый Расул. — У Совета просто нет другого выбора, или аль-Харифу придется постоять в стороне, пока другие решают проблемы этого мира.

— Согласен с этим, — кивнул Махир.

Амаль потер глаза. Каждый должен заниматься своим делом, а он — исследователь, не дипломат.

— Гоните сомнение прочь, — сказал Махир. — Похоже, кому-то очень хочется разрушить союз Семиградья и Альмаутской Пустыни. И, думаю, нет нужды долго искать виноватого. В какой-то мере нам повезло. Теперь мы знаем врага в лицо.

При этих словах у Амаля словно сошла с глаз пелена. Нападение цтеков в Пустыне. Исчезнувшая посреди боя Сфера. Кровавые события в аль-Джами и двадцать один труп в охраняемом здании Дома Чужестранцев. Наконец, убийство посла.

Куавитль. Не это ли враг, который преследует его уже множество дней? Было ясно, что союз либеров и альмаутов раздражал воинов из-за реки Кабир, удерживал их от нападения и на Пустыню, и на страну городов. Если сейчас Семиградью в действительности угрожают гуддарские княжества, и если цтеки прознали про это…

В комнату протиснулся Башир, вслед за ним — Гасик. Сундук с вещами посла грузно опустился на пол.

— Нехорошо рыться в вещах покойника. Но, похоже, у нас нет выбора, — высказал общее мнение Махир.

Амаль кивнул и подошел к сундуку. Подергал крышку. Закрыта.

— Думаю, смогу отпереть, — шпион уже крутил в руках отмычку.

— Давай.

Махир склонился над сундуком, прикрывая замок спиной. Через пару минут поднялся:

— Готово.

Амаль открыл сундук. В глаза сразу бросился хадит — прямоугольный артефакт размером с ладонь. Амаль бережно поднял его и закрыл сундук.

— Остальное трогать не будем. Передадим роду Муахэдов, как только вернемся. Махир, возьми с собой Гасика и столько человек, сколько посчитаете нужным. Нельзя оставлять тела на улице. Кроме того, неплохо бы отправить весточку остальным послам, предупредить об опасности. Придется разделиться, но другого выхода нет.

— Я могу, — поднялся Расул. — Наши не знают город, а я бывал здесь, да и запомнил, где кого расселили.

— Хорошо, возьмешь с собой Башира. И без глупостей. Туда и обратно. Возможно, всем посольствам стоит ночевать в одном месте. Предложи им это. Если ни у кого нет возражений, то за дело.

Все вышли. Задержался лишь Махир, явно давая понять, что ему нужно переговорить с глазу на глаз.

— Хочу, чтобы вы знали, — сказал он тихо. — Я встречался с доверенным лицом Джасусов, тот передает, что аристократия по всему Семиградью готовит заговор против Культов. Если восстание начнется, лучше бы нас здесь не было.

Спали посменно. Все три посольства собрались в доме, где разместили караван аль-Харифа, посчитав, что он лучше подойдет для обороны. Посол аль-Васада настоял на том, чтобы немедленно сообщить о случившемся оратору, который занимался их размещением. Встревоженный оратор появился под утро в сопровождении отряда стражников-кустодиев, которых расположили по периметру здания.

С недосыпа у Амаля разболелась голова, но он стоически отвечал на бесконечные вопросы, пытаясь соблюдать указания, которые получил через хадит. Указания были невнятные: не говорить лишнего, наблюдать за развитием событий и проявить максимум бдительности, — вот и все, что спросонья сообщил Тахир аз Саиф, в эту декаду бывший Хранителем аль-харифского хадита.

Аудиенцию с доминусом назначили на утро. За Амалем и послами прибыл все тот же оратор и в окружении кустодиев сопроводил по шумным улицам Факса в центральную часть города, к целле Святого Лавре́нтия. Огромное здание возвышалось над прочими, как пастырь над овцами. Массивные колонны подпирали стрельчатые арки. Громада камня давила на все вокруг. Однако рядом было нечто большее. Нечто настолько великое, что не укладывалось в голове и казалось элементом совсем другой реальности.

Башня Факела. На ее фоне городские дома казались песчинками у основания валуна, травой у подножия восковой пальмы, чем-то незначительным, несоизмеримым. До Башни было рукой подать, и Амаль загорелся непреодолимым желанием посетить ее как можно скорее.

Посольство вошло в целлу Святого Лаврентия и предстало перед каменным троном, на котором восседал доминус. Это был сгорбленный старик с пронзительным и цепким взглядом. Его рука сжимала ручку трона, по форме напоминающую горящий факел. Прямо за троном уходила к потолку уменьшенная копия Башни, подсвеченная со всех сторон сполохами живого огня. Слева и справа от трона собралось множество иерархов культа: ораторов в пурпурных сутанах, целлитов — в черных. За их спинами стояли стражники-преторианцы в золоченых доспехах, с огромными гребнями конских волос на шлемах. Началась длительная церемония приветствий и вручения посольских грамот. Когда подошла очередь Амаля, он как смог повторил все многочисленные поклоны и пышные фразы. Авал множество раз выступал перед Советом аль-Харифа, но тут, перед этим стариком, испытал совершенно особенный трепет, пробравший его до глубины души. Казалось, доминус смотрел прямо в сердце. Видел его помыслы и печали, сомнения и мечты. Знал его прошлое и будущее, то, чем он живет и что собирается делать. Можно ли что-то скрыть от этого человека или любая фальшь будет тут же замечена?

Послы перешли к подтверждению союзнических обязательств. Отвечали на вопросы и задавали свои, предварительно обсуждая их коллегиально, как принято среди альмаутов. Пожалуй, это был тот случай, когда Амаль радовался существованию древней традиции. Останься он один на один — вовсе не знал бы, что делать.

Наконец, очередь дошла до инцидента в аль-Джами.

— Ходят слухи о страшной резне в Университете, — тихо проговорил доминус. Лицо не передавало никаких эмоций. — Что могут послы сказать на этот счет?

До сих пор разговор вели представители аль-Васада и аль-Масдара, но в этот раз оба подтолкнули Амаля в бок, уступая право говорить. Авал неуверенно шагнул навстречу трону.

— Мы предполагаем, — начал он, откашлявшись, — что в этом замешан цтекский шаман-куавитль. Дом Чужестранцев тщательно охранялся, стража не пострадала, никто никого не видел и ничего не слышал. Нужно обладать крыльями, чтобы проникнуть внутрь незаметно. Кроме того, уже в Факсе, посол аль-Харифа был убит именно куавитлем, свидетелем чего был один из моих караванщиков. Я оказался вынужден занять место посла, хотя род Фарехов обыкновенно находится в стороне от дипломатии. Желание цтеков подвергнуть союз Семиградья и Альмаутской Пустыни разладу вполне объяснимо, особенно сейчас, когда за чашей неспокойно.

— Мы опечалены тем, что произошло этой ночью в Факсе. — По лицу доминуса было сложно понять, так ли это. — Мы принимаем объяснения, хотя все это создаст определенные сложности, — доминус посмотрел в глаза Амалю. — Юноша, не вашим ли отцом является почтенный Азим аз Фарех?

— Это так, — подтвердил Амаль.

— Что заставило аль-Хариф отправить исследователя в Семиградье?

Амаль посмотрел на послов. Те недоумевающе переглянулись. Происходящее выходило за рамки этикета. Кроме того, Амаль не обсуждал с послами вопрос изучения Башни, и, следовательно, не мог задавать его от лица всей Пустыни. Но другого шанса могло не быть. Кто знает, сможет ли он позже обратиться к доминусу?

— Хорошо, — наконец сказал Амаль. — Я говорю не от лица Альмаутской Пустыни, но как исследователь и ученый. Как человек, который всегда превыше всего ставил знание. Дайте мне и моим людям возможность исследовать Башню Факела. Все полученные данные будут разделены поровну между либерами и альмаутами, без утайки и по справедливости.

Впервые лицо доминуса изменилось. В уголках глаз появилась легкая, едва заметная улыбка. Он покивал, словно соглашаясь со словами Амаля, но вслух коротко бросил:

— Нет, это исключено.

Сказанное настолько противоречило выражению лица, что Амаль замотал головой.

— Почему? — вырвалось у него.

Доминус молчал, словно давая понять: «Прими это, альмаут».

— Культы не просто так возникли около Башен, — сказал выступивший вперед оратор. — Башня — одна из наших святынь, мы не можем подвергнуть ее поруганию. Она должна оставаться чистой.

— Не поруганию, а исследованию, — не согласился Амаль, продолжая наблюдать за доминусом. Выражение старика изменилось. В нем появились живые эмоции. Что это? Тепло? Забота? Но почему? Что он в нем увидел?

— Нет, посол. Вы услышали ответ, — категорически отрезал оратор.

Амаль поджал губы. Чем ближе он был к Башне, тем невыносимее и все менее объяснима была тяга к ней. Он не обращал внимание на эти ощущения, отбрасывал их за ненадобностью. Проблем хватало и без того. Но сейчас чувства накатили с безнадежной неотвратимостью. Ему нужно быть рядом с Башней, нужно прикоснуться к ней рукой. Кроме того, от исследования, если верить отцу, зависит слишком многое.

— Но… — начал было он.

— Нет, — доминус смотрел с тем же теплом, но слова прозвучали твердо. — Это наш окончательный ответ.

— Почему?! — голос Амаля сорвался. Он просто должен найти правильные слова, убедить их в том, что изучение необходимо.

Говоривший с ним оратор сделал пару шагов и загородил доминуса.

— Это исключено. Неповиновение будет наказано потерей свободы. Никаких попыток осквернить святыню или мы будем вынуждены их пресекать.

Амаль хотел еще что-то сказать, но почувствовал, что его взяли под локти и тянут назад.

— Альмауты приносят извинения за этот инцидент, — проговорил выступивший вперед посол аль-Васада. — Вопрос, действительно, исчерпан.

По дороге в гостевой дом у Амаля крутилось множество мыслей. Башня становилась все дальше, и он с тоской смотрел на ее контур, подсвеченный лучами Азраха и Асфары. Под ногами стучали камни мостовой. В этом стуке авал слышал удары собственного сердца, которое ровным ритмом отсчитывало Обороты его жизни.

Он думал о том, что все и всегда взаимосвязано. Не может что-то возникнуть из ничего. У всего есть причина, даже если на первый взгляд она не видна. О чем говорили глаза владыки Культа? Не намекал ли он, что Амалю нужно следовать велению души? Или, быть может, старик растрогался от того, что когда-то знал отца? Насколько было известно авалу, они до сих пор вели переписку, но каждый раз, когда Амаль спрашивал, где они познакомились и что их связывало, тот отмалчивался или делал вид, что не слышит вопрос. Эта часть его биографии была покрыта тайной, но сейчас Амаль пожалел, что за столько лет ни разу не настоял на ответе, особенно в тот час, когда собрался с посольством в Факс.

Чтобы сделать правильный выбор, необходима информация. Его учитель, Ирфан, говорил об этом: «Если не хватает информации собирай ее. Собирай до тех пор, пока части не сложатся в целое. Ты поймешь, когда наступит этот момент. Он словно вспышка. Вот ты стоишь в темноте, и вот все вокруг озарилось светом Понимания». А что ему остается? Наблюдать? Но не будет ли слишком поздно, когда картина сложится? Как поведут себя Культы, если с Башней Факела что-то случится и альмауты будут вынуждены покинуть Пустыню?

Он представил себе, что идет наперекор всем и ночью пробирается к Башне. Узнает нечто важное. Важное для принятия решений, для выживания рода. Возвращается в гостевой дом, но по дороге его хватают кустодии. Он хочет рассказать им о том, что узнал, но они не слушают и бросают в темницу. Он висит, прикованный цепями к холодной и влажной стене. Рот закрыт кляпом, а в маленьком окошке под самым потолком видно темный контур Башни. Башни, от которой всегда зависело слишком много, но которая только казалась нерушимой. Так отныне проходит его жизнь. В четырех стенах, без возможности проводить исследования, без возможности видеть новое, без возможности вернуться домой, к Инас.

Амаля передернуло. Кажется, всю жизнь он больше всего боялся лишиться свободы. Не пасть в равном бою, не сгинуть на чужбине от холода и голода, но быть прикованным к одному месту, когда весь бескрайний мир сокращается до четырех стен. Стен, в которых ему известен каждый камень, каждая трещина и шероховатость. Где нет возможности питать свой разум и эмоции новым знаниями и впечатлениями, где нет собеседников и, чтобы не сойти с ума, приходится бесконечно разговаривать с самим собой. Но это не помогает. День за днем разум слабеет, теряется счет времени. Мысли все больше путаются, и в конце концов пленник теряет себя.

Послы шли молча. Сегодня было сказано так много, что никому не хотелось говорить. Это устраивало Амаля и давало время спокойно подумать. Мог ли он остановиться сейчас, находясь так близко? Имел ли право отступить? Что если Башня Факела падет? Будет ли это означать конец альмаутской культуры, конец мирной жизни? Предположения отца могли оказаться ошибкой, и лучше бы так оно и было. Но нет дыма без огня. Готов ли он рискнуть своей свободой, будучи не до конца уверенным в том, что это даст какой-либо результат?

В гостевом доме Амаль заперся в комнате, попросив Башира покараулить у двери. Если с ними был шпион, то и другие оазисы могли отправить соглядатаев. Сейчас, когда гостевой дом заняли все три посольства, ни в чем нельзя было быть уверенным. Амаль открыл сундук, в котором хранились артефакты. Перчатка, как и всегда, привлекла его взгляд. Он провел по ней рукой. Случайно ли, что она здесь?

Амаль достал хадит, скрестив ноги, уселся прямо на полу и надавил пальцем на выступающую панель на устройстве. Что-то щелкнуло, и панель вдавилась внутрь. Раздался треск, который постепенно стал тише, но не исчез, а сопровождал весь дальнейший разговор.

— Говорит Амаль аз Фарех. Повторяю, говорит Амаль аз Фарех.

Через некоторое время из хадита раздался голос Тахира аз Саифа.

— Хранитель аль-харифского хадита слушает.

— Переговоры состоялись. Думаю, послам удалось убедить доминуса в том, что альмауты не причастны к резне в аль-Джами, — Амаль замолчал, размышляя. — Я могу переговорить с отцом?

Ответ пришел не сразу. Наконец, авал услышал голос отца, непривычно скрипучий, но узнаваемый:

— Амаль, я слушаю тебя.

— Отец… я не могу выполнить твою просьбу. Мне отказано в проведении исследований.

— Значит ничего не предпринимай, — услышал он голос отца, искаженный артефактом.

— Но…

— Нет никаких «но», сын мой. Думай о будущем. Будь там, где ты есть, всему свое время.

— Хорошо.

— Это все?

— Да.

Связь прервалась, шипение исчезло, а панель на поверхности хадита вернулась на свое место.

Амаль убрал артефакт в сундук, отпустил Башира и погрузился в кресло. Он очень надеялся, что указания отца не будут расходиться с его желаниями. В глубине души авал хотел, чтобы отец подтолкнул его к рискованной вылазке в сторону Башни Факела, но этого не случилось. Напротив, он получил ясные и конкретные указания ничего не предпринимать.

Авал задумался. Мог ли отец в сложившихся обстоятельствах говорить прямо или был вынужден произнести что-то, что не привлечет излишнего внимания? Если бы он сказал «действуй», у любого возник бы вопрос, в чем причина повышенного внимания к Башне со стороны Фарехов. И отмахнуться от него оказалось бы невозможно. Верно ли это утверждение? И если да, то дал ли отец хоть какой-то намек? Что звучало между строк?

Размять ноги показалось хорошей идеей. Амаль встал и вышел из комнаты. Спустился на первый этаж, поймал взгляд Башира, который обсуждал что-то с Гасиком, и кивнул обоим, призывая следовать за собой. На улице было полно кустодиев. Либо либеров действительно беспокоило убийство посла, либо они хотели изолировать посольства в единственном здании и держать его под неусыпным контролем. Впрочем, это было недолго проверить. Амаль уверенно пошел мимо городских стражников, Башир и Гасик молча последовали за ним. Никто не стал их останавливать или проявлять обеспокоенность, что они покидают гостевой дом. Уже хорошо.

Когда отошли на пару кварталов, Гасик нарушил молчание:

— Куда мы идем?

— Никуда. Гуляем, — ответил Амаль.

— Нехорошо, что никого не предупредили.

— Там полно наших и почетная стража из либеров, как-нибудь справятся. Мне просто нужно пройтись.

— Пройтись? — хохотнул Башир. — Не нагулялся еще?

— И да, и нет. Уж слишком много неясного и тут движение — лучший помощник.

— И зачем тебе мы? — спросил гигант.

Амаль неопределенно пожал плечами. За него ответил Гасик:

— Амаль прав, что не ходит один. Этот… как его?..

— Куавитль?

— Ну да, он все еще может быть где-то рядом.

Башир не стал отвечать и лишь свел брови, соглашаясь. Повисла тишина, в которой Амаль мог вернуться к собственным мыслям. Не ищет ли он во всем происходящем, в поведении каждого из участников того подтекста, которого в нем нет? Не похоже ли это на паранойю? В его мыслях последнее время все что-то скрывали: доминус, отец, Махир, посол, цтеки, либеры, гуддары… Везде он видел двойной смысл. Но не этому ли его научила жизнь? Не верь тому, что лежит на поверхности, и ты не будешь выглядеть глупо, когда всплывет что-то новое.

Он еще раз прокрутил в голове слова отца, сказанные им через хадит: «Думай о будущем. Будь там, где ты есть. Всему свое время». Не делать ничего — вот предписание не только отца, но и всего Совета, поскольку произносилось во время связи через хадит в присутствии других старейшин, как минимум Тахира аз Фареха. Поступал ли Амаль когда-нибудь вопреки указаниям? Да, да и еще раз да. Он никогда не отличался послушанием и обо всем имел собственное мнение. На этом фоне возникало множество конфликтов, которых, будь он скромнее в суждениях, можно было избежать. «Думай о будущем. Будь там, где ты есть». Хотел ли отец этой фразой сказать больше, чем мог себе позволить? Говорил ли он ее прежде? «Думай о будущем…»

Амаль вспомнил разговор в аль-Харифе. Тогда отец сказал нечто вроде: «Пора думать о будущем. О том, кто ты есть». Случайно ли это совпадение? Если нет, то что отец хотел сообщить сейчас? Что будущее зависит от его собственных действий, а любое бездействие неприемлемо?

Авал остановился посреди улицы. Удивленные Башир и Гасик заозирались по сторонам, решив, что его что-то насторожило. Так оно, в сущности, и было. Думать о будущем и ничего не делать не казалось ему правильным. Угроза была слишком велика. В конце концов, что значит свобода и даже жизнь на фоне того, что может произойти? О будущем надо заботиться тогда, когда оно еще не наступило. Но что, если он ошибается? Вдруг отец хотел сказать, что он не имеет права подвергать себя опасности, поскольку у него нет детей?

Амаль тряхнул головой и зашагал в сторону гостевого дома. Нужно отвлечься, перестать крутить в голове одну и ту же мысль и, может быть, тогда решение возникнет. Остается надеяться, что время у него еще есть.

Кромешная темнота окружала со всех сторон. Ни единого просвета, никаких очертаний или предметов. Абсолютное Ничто. Даже под ногами разверзлась какая-то пустота. Он стоял, но не чувствовал опоры. Это было странное чувство, однако оно казалось совершенно естественным. Разве может Ничто содержать в себе что-то?

Он сделал несколько неуверенных шагов. Ноги слушались, но с какой-то задержкой, для преодоления которой приходилось напрягать всю силу воли. Сзади раздался шорох, и авал обернулся. Перед ним сидел высохший старик. Лицо прикрыто капюшоном, из-под капюшона свисает жидкая бородка. В темноте Амаль видел его отчетливо, и это не казалось удивительным.

— Здравствуй, сын рода Фарехов, — поприветствовал его старик.

— Здравствуй, кто бы ты ни был.

— Задумывался ли ты о своем Пути?

— О пути?

— Да, о том, зачем ты пришел в этот мир?

— Конечно задумывался, множество раз.

— Это хорошо, потому что сейчас ты как никогда близок к тому, чтобы твой Путь проник в тебя, повел тебя за собой.

— Разве не странник выбирает дорогу?

— Выбирает — да. Но дальше его ведет Путь. Готов ли ты вступить на него?

— Как я могу сказать да или нет, если не знаю, где конечная точка маршрута?

— Знаешь. Только не даешь себе в этом признаться. Знание движет тобой, владеет твоими мыслями, заставляет сомневаться, вызывает неприятный зуд и неуверенность. Тогда, когда ты пытаешься противится выбору Пути.

— Что это значит? Сомнения — естественное состояние любого мыслящего человека.

— И да, и нет. Путь все меняет.

— Кто ты?

— Думаю, ты уже знаешь…

Старик поднял руки к капюшону. Костлявые пальцы, на которых не было ни кожи, ни мягких тканей коснулись материи. Капюшон спал, и Амаль увидел череп, ослепительно светлый в окружающей темноте.

— Я Галибз, сын Фарет-Ха, последний правитель шуэлла и первый правитель альмаутов. Я — твое прошлое. Ты — мое будущее. Вступи на Путь. Она тебя ждет. Ты нужен ей.

— Кто она? — тряхнул головой Амаль.

Костлявая рука указала куда-то за спину Амаля. Тот обернулся. Где-то вдалеке стояла Башня. Ничто отступило и клубилось у ее основания, словно песок во время бури. Рядом с Башней авал увидел маленькую женскую фигуру. На таком расстоянии это было невозможно, но он мог разглядеть каждую деталь.

Амани.

— Она искала тебя и нашла. Ты дал ей имя. Вы связаны. Помоги ей.

— Но…

— Вступи на Путь и следуй ему. Ты — будущее народа альмаутов. Будь там, где ты должен. Твое время пришло. Исправь ошибки прошлого.

Амаль подскочил на кровати. Отчаянно стучало сердце. Влажное, смятое одеяло липло к телу. Комната была освещена приглушенным светом мисбаха. В углах скопились тени, но кромешная темнота сна отступила.

Предки… Можно ли верить мертвецу? Что за Путь, о котором он толковал? Раздражение поднялось из груди и все больше напоминало о себе. Советы мертвых всегда шли вразрез с его собственным желаниям, но сейчас авала призывали не отступать и добраться до Башни. В этом ли состоит его Путь? И при чем тут Амани? Может быть, все это лишь игра воображения? Но если нет, может ли он ждать? Есть ли у него время, чтобы просто спать в кровати?

Амаль поднялся, накинул халат и присел в кресло. Как ему пробраться к Башне? Если он покинет гостевой дом, это привлечет слишком много внимания. В самом доме полно соглядатаев, вокруг — стражники-кустодии. Значит ли это, что он должен выждать утра? Кажется, да. Поднимать шум не выглядит разумным. Ему нужен повод, чтобы отправиться к Башне, посещение которой для него под строжайшим запретом. Что может быть поводом?

Он исследователь, ученый. Об этом известно послам, это знают либеры. Значит, вылазка должна быть связана с наукой. Но он еще и посол, вынужденно, но это теперь его прямая обязанность. Духи Пустыни, кажется, ему нужен Махир. Но если он начнет искать шпиона сейчас, то разбудит всех.

Амаль сделал несколько глубоких вдохов. Закрыл глаза. Представил себе гладь эль-Бадру. Ровные волны, поднятые пустынным ветром, медленно раскачивали его тело. Знакомые руки Инас обнимали плечи. Их дыхания слились в одно. Напряжение чуть отступило, мысли выровнялись.

Завтра. Нельзя действовать прямо сейчас. Нужно поспать и набраться сил.

Наутро посольства аль-Васада и аль-Масдара покинули гостевой дом, в котором расположился караван Амаля. Послы получили заверения в том, что им будет обеспечена подобающая защита, а продолжать тесниться в небольшом здании никому не хотелось. Первое потрясение от убийства Бадра прошло, и, поскольку дипломатические интересы предполагали длительное нахождение в Факсе, желание комфорта пересилило чувство опасности. Тем более, что никто не знал, где и как враг может нанести следующий удар.

Когда в гостевом доме стихло, Амаль вызвал к себе Махира.

— Хорошо знаешь город?

— Такой большой город сложно знать хорошо, но в целом да.

— Как мне оказаться как можно ближе к Башне, чтобы это не вызывало лишних вопросов? — спросил Амаль в лоб. — При условии, что саму Башню мне посещать запрещено.

— Варианты всегда есть, — Махир почесал затылок. — В целле Святого Лаврентия расположена библиотека, вы можете попробовать получить разрешение поработать в ней. Говорят, там хранится множество уникальных трудов.

— Нет, это привлечет слишком много внимания.

Махир задумался. Нельзя сказать, чтобы Амалю хотелось посвящать шпиона в свои дела, но у него не оставалось выбора. Сам он бывал в Факсе, но никогда не проводил здесь достаточно много времени.

— Один мой знакомый живет неподалеку. Это не очень хороший вариант, я давно его не видел. Кроме того… его сын, насколько мне известно, учился в аль-Джами.

— Не так уж плохо будет справиться о том, как его дела, принести свои соболезнования.

— Возможно, вы правы.

— Нам не обязательно заходить к нему, но необходимо объяснение, на случай если возникнут осложнения.

— Когда выступаем?

— Не будем откладывать. Собираемся и в путь.

Неприятности настигли их, когда до Башни было рукой подать. На улице поднялся холодный ветер, и Амаль кутался в плащ. Махир старался выбирать дорогу так, чтобы не привлекать внимания. Лицо шпиона было напряжено.

— За нами следят? — спросил Амаль, когда они в очередной раз свернули, и Махир на мгновение задержался, бросая взгляд назад.

— Никого не приметил. Но чувства у меня нехорошие.

Поговаривали, что шпионы рода Джасусов ощущают опасность. Будто бы особые ритуалы, входившие в обучение, давали им способности, недоступные остальным. Амалю всегда казалось, что это вымысел, но сейчас по спине пробежал холодок.

Когда прошли еще немного, из темноты между домами выступило несколько либеров в тогах и около десятка телохранителей-ликторов, на поясе у каждого из которых висел короткий меч. Махир, явно не ожидавший такого, резко остановился. Амаль последовал примеру.

— Та-ак, — протянул один из либеров. Выражение лица не предвещало ничего хорошего. — Вшивые сыны Пустыни. Что вы здесь делаете?

— Хотим совершить дружеский визит, — подался вперед Махир, разводя руки в стороны и показывая, что в них ничего нет. — Нас ожидает благородный Квинт Рути́лий.

— Ожидает? Да как ты смеешь?! Квинт Рутилий потерял сына из-за таких как ты, альмаут. И теперь ты, спокойно разгуливаешь по нашему городу?

Лицо либера зарделось от злости. Кольцо вокруг альмаутов сжималось. Амаль положил левую руку на плащ, готовясь к худшему.

— Я посол, — сказал он. — Прошу пропустить нас.

— Ах, посол? — либер замахнулся. В руке сверкнул нож.

Амаль приготовился увернуться от удара, но его не последовало. Противник замер в неестественной позе. От неожиданности Амаль тряхнул головой. Остальные либеры не сводили с него напряженные взгляды. Кое-где виднелись оголенные клинки.

Внезапно толпа расступилась. Через нее, словно корабль сквозь волны, проплыл невысокий мужчина в пурпурной сутане оратора.

— Прошу всех разойтись. Этот человек, — указал он на Амаля, — находится под защитой Его Святейшества доминуса Лукиа́на.

На несколько мгновений повисла напряженная тишина. Спокоен оставался только оратор. Казалось, он разговаривал не с вооруженными мужчинами, а с нашкодившими детьми.

— Расходитесь, расходитесь, — повторил он.

Слова сняли оцепенение. Либеры начали пятиться. Лишь тот, кто держал в руке нож, все еще не двигался. Амаль выдохнул и левой рукой поправил плащ.

— Хорошо, оставим их, посол, — обратился к нему оратор. — Прошу прощения за эту неприятность. Следуйте за мной.

— Как вы здесь оказались? — спросил Амаль, когда они отошли достаточно далеко.

— Сперва позвольте представиться. Оратор Тит, оффиций Его Святейшества и глава Тайной Службы. Я искал встречи с вами, посол.

— Встречи? Со мной? Зачем?

— По просьбе доминуса. Он знал, что вы не усидите на месте и хотел уберечь от неприятностей.

— Не очень понимаю причины его заботы…

— Причин много, и не последняя из них в том, что мы хотим избежать дипломатического кризиса. О вас ходят слухи…

— Какие?

— Разные, но они красноречиво говорят, что вы не остановитесь, если чего-то хотите. Это похвальное качество, хотя в данной ситуации оно может создать множество проблем. Как вам, так и нам. Альмауты не едины. Даже внутри одного оазиса существует множество фракций. Точно так же нет единства и среди либеров. Доминус считает, что ваше исследование необходимо, но он не может заявить об этом открыто. Мы стоим на рубеже новой эпохи. В движение пришли силы, которые спали много веков. Чем раньше мы разберемся в том, что происходит, тем лучше для всех. Нас беспокоит состояние Башни. Вас, по-видимому, тоже. Доминус принял решение не действовать в лоб, иначе пришлось бы преодолевать слишком большое сопротивление со стороны тех, кто с ним не согласен. Проще дать людям то, что они хотят, но действовать по-своему.

— И каков ваш план?

— Я проведу вас к Башне.

Амаль сидел на покрытом мхом камне у подножия холма, в центре которого возвышалась Башня Факела. В последние дни он так стремился сюда, что позабыл составить план действий, решить, чем будет заниматься, когда окажется на месте. Он привык раздавать поручения, работать в команде, но сейчас был совершенно один. Махира он отправил в гостевой дом, поскольку шпион не мог больше ничем помочь. Оратор Тит сначала ходил за Амалем по пятам, но вскоре ему это надоело. Он пристроился около одного из крайних домов и задремал.

Амаль долго кружил вокруг Башни, но в конце концов увлекся многочисленными развалинами. Для него это было что-то знакомое. Среди камней то и дело попадались глиняные черепки, проржавевшие до дыр металлические котлы, обломки ножей, топоров и прочей утвари. Если бы он разбирался в местной культуре, знал, как она развивалась, то по этим предметам сумел бы установить, когда возводилось то или иное строение. Он мог это в Пустыне, но здесь, в Семиградье, его знаний было недостаточно.

Он ждал от себя какого-то решения, озарения, идеи, которая бы подсказала, что делать дальше. Но в голове было пусто.

Наконец, авал присел, чтобы отдохнуть. Азрах и Асфара начинали Третий Оборот, их косые лучи оставляли длинные тени. Навалилась усталость последних дней. Он закрыл глаза и понял, что невыносимо хочет спать, что устал от потрясений и ему необходимо выдохнуть. В который раз Амаль погрузился в воспоминания.

«Буду ждать», — услышал он слова Инас, сказанные в день их последней встречи. «Буду ждать», — повторил он за ней тогда. Изменилось ли что-то с тех пор? Она по-прежнему в мыслях, но сможет ли он признаться в случившемся? Должен ли признаваться? Амаль представил ее лицо. Оно казалось таким родным и знакомым. День за днем Инас освещала его жизнь улыбкой и словами поддержки. Пониманием. Поймет ли теперь, если сам он запутался в собственных поступках?

Что-то мелькнуло перед опущенными веками. Какая-то тень, неясный силуэт. Он открыл глаза.

Перед ним стояла Амани.

— Я искала тебя, — сказала она тихо.