Глава 18 АНТОН-ХУДОЖНИК

Пучины прошлого, ничтожество и вечность,

Какая цель у вас похищенным часам?

Альфонс де Ламартин.

Озеро

– Дорогие ребята! Мы все рады приветствовать вас в начале этой удивительной смены, которая, несомненно, запомнится вам надолго. В первую очередь разрешите представить вам ваших вожатых, с которыми многие из вас наверняка уже успели познакомиться, и тем не менее…

Звучащий из развешанных на деревьях динамиков голос вдруг сорвался на визг, но тут же выправился, и стоявший на сцене позади начальника Макс, обернувшись, показал кулак мелькнувшему в распахнутом окне радиорубки Женьке. Тряхнув лохматой головой, музыкант сразу приложил руки к груди – мол, все под контролем!

И все же Максим волновался – может, зря его предложил? С другой стороны, без помощника трудно, да и Женьку, честно говоря, жалко: что ж ему, так теперь в скотниках и ходить? С его-то талантом?

Вот пить бы не начал, зараза, нет, вроде как клятвенно обещал, божился. Услыхав про лагерь, сразу загорелся весь – я, мол, такую там самодеятельность разведу, в Москву на гастроли поедем! Взяли бы только… Ну что на это мог Макс сказать? Взять-то возьмут, только ты, друг, не подведи, не пьянствуй!

Ну, что и говорить, обещал! И пока слово свое держал – даже пива не пробовал. Впрочем, его тут и не было, пива-то, как и никакого другого спиртного – ближайшее сельпо располагалось километрах в двенадцати. С другой стороны, бешеной собаке триста верст – не крюк, но… Держался пока Женька, держался.

Вот, песенку вовремя врубил… «Пинк Флойд», что ли? Ну, гад… Нет! Вот исправился, то, что нужно, поставил:

Мы – пионеры советской страны,

Нас – миллионы…

Первый день прошел суматошно, второй уже получше, а на третий-четвертый все уже покатилось по накатанной колее. Женька не пил, к новым своим обязанностям относился ответственно, начальник и вожатые на него нарадоваться не могли, настолько безотказным парнем оказался новый музрук-радист! И дело свое знал – не подкопаешься! Ладно, играл на всем – на баяне, фортепьяно, гитаре, так еще и, к большому удивлению Тихомирова, оказался политически грамотным, скорее даже – ушлым.

Макс только диву давался, как Женька разговаривал со старшим воспитателем – вредной дамой с вполне подходящим именем – Даздраперма. ДА ЗДРАвствует ПЕРвое МАя – так ее имечко переводилось, родители-идиоты обозвали, была в тридцатые годы такая вот мода: Владлен – ВЛАДимир ЛЕНин, Ким – Коммунистический Интернационал Молодежи и в таком вот духе.

– Вот, Даздраперма Георгиевна… (Женька был один из немногих, кто выговаривал это словосочетание без всякой запинки, начальник лагеря, между прочим, к таковым не относился)… Вот, Даздраперма Георгиевна, поступило предложение от вожатых провести вечер знакомств. С танцами.

– Без танцев!

– Вот, я тоже так подумал, но, увы – комитет комсомола лагеря будет против. То есть я имею в виду – «за». За танцы, разумеется. Тут уж не поспоришь, но… Я полагаю, они должны пройти на высоком идейно художественном уровне, в полном соответствии с постановлениями партии и правительства относительно музыкального репертуара культурных учреждений…

Тут даже Даздраперма не выдержала, довольно растянув сухие губы, кивнула:

– Вы совершенно правы, Евгений Иванович.

– Вот и я о том. Вот список музыкальных произведений для вечера, с начальником согласовано, осталось согласовать с вами – копию отправим в райком комсомола. Все, как указано вышестоящими партийными организациями, обратите внимание: шестьдесят процентов музыки – песни советских композиторов… вот они у нас – ансамбли «Самоцветы», «Голубые гитары», «Цветы»… Двадцать пять процентов – исполнители братских социалистических стран… ну, вы их, верно, не знаете… И остальные пятнадцать – композиции прогрессивных западных музыкантов…

– Гм… гм… интересно! А кто это – Джимми Хендрикс?

– Великий чернокожий музыкант…

– А, типа Поля Робсона?

– Да-да, Даздраперма Георгиевна, вот именно! Типа того…

– А «Шокинг Блу»?

– Вокально-инструментальный ансамбль комсомола Голландии!

– В Голландии есть комсомол? Никогда бы не подумала! Ладно, пусть будет… а вот это – хор и оркестр Джеймса Ласта? Кто этот Ласт – американец, что ли?

– Немец, Даздраперма Георгиевна.

– Нет, немцев нам не надо, особенно сейчас – в год тридцатилетия Великой Победы! Вычеркивайте!

– Я почему-то так и подумал. Совершенно с вами согласен, уважаемая Даздраперма Георгиевна. Вычеркиваю… Кстати, немца этого можно прогрессивными англичанами заменить, вот «Лед Зеппелин» – «Черный пес», по Хемингуэю…

– Же… Евгений Иванович, можно вас?

Музыкант повернул кудлатую голову:

– Одну минуточку, Максим Андреевич, сейчас мы с Даздрапермой Георгиевной закончим… Вот здесь, пожалуйста, подпись поставьте… Отлично! Завтра же передам копию в райком! Хху-у-у… – Вытирая лицо пижонским шейным платком, Женька вышел с веранды во двор. – Чего случилось-то, Макс?

– Здорово ты Даздраперму развел… Чувствуется опыт.

– Это еще что! – хвастливо приосанился Джон. – Мы в ресторане еще не такое проделывали! Ты что хотел-то?

– Про дорогу спросить… Которая к Злому озеру. А то тут многие путают.

– Так и я толком не знаю. Постой! Даздраперма точно должна знать, она в этом лагере чуть ли не со сталинских времен. Сейчас…

Женька вновь исчез на веранде, но вскоре с крайне довольным видом вернулся:

– Есть одна дорожка – прямо к озеру проехать можно. Не, не та, что мимо лагеря, в другом месте – за старым стадионом.

– Нда?! – Максим озадаченно почесал затылок. – Вот уж никогда бы не догадался!

– Так никто бы… Но Даздраперма сказала: именно та дорожка и есть!

– Что ж, пока тут все к вечеру готовятся, пойду-ка прокачусь.

– Везет тебе! – ухмыльнулся Женька. – Ладно, катайся… компанию тебе, извини, не составлю – некогда, репетировать надо.

Женька, конечно, подобрал себе в радиорубку умненького паренька, почти то же самое, присмотревшись, сделал и Макс – по его указанию вожатые с утра еще выбрали и прислали физоргов, вот они и должны были, по мысли молодого человека, работать, ему-то уж всяко было некогда – вовсе не затем он сюда явился! Были и свои дела, весьма неотложные. Кстати, еды-то (а главное, минералки) оставалось еще примерно на неделю. И вот за эту-то неделю нужно было все успеть! Выражаясь высоким штилем, разгадать жуткую тайну Злого озера!

Закатав штанину, чтоб в цепь не попала, Тихомиров оседлал общественный велик, вывел его за ворота и, обогнув старый, заросший густыми кустищами стадион, погнал по лесной дорожке куда-то в самую глухую чащу!

Чем дальше он ехал, тем грязнее и непролазнее становилась дорога, тем гуще обступали ее деревья – сумрачные черно-зеленые ели, корявые угрюмые осины, ивы, березы, рябина. Какое-то колдовское Берендеево царство!

При всем при том дорога вовсе не казалась заброшенной. В грязи отпечатались следы автомобильных колес – явно от легковых машин, явно свежие… Рыбаки-охотники? Может быть, Абрамов же говорил: рыбалка здесь классная.

Впереди, за орешником и рябиной, из непроходимой лесной чащобы вдруг показалось озеро. Дорога, кстати, как раз вот здесь и заканчивалась, метров за пятьдесят до серой озерной глади, именно серой – на середине озера стоял густой плотный туман. Какие-то испарения? Или день сегодня такой выдался? Да нет, денек-то стоял солнечный.

Прислонив велосипед к поваленной буреломом осине, Тихомиров попытался подойти к озеру ближе… и едва не провалился в трясину! Недаром начальник лагеря предупреждал, чтобы не устраивали в этих местах никаких походов и военных игр. Однако он же и завлекал рыбалкой, значит, имелись и здесь какие-то тропы, несмотря на туман и зловещую тишину, лишь иногда нарушаемую тоскливым карканьем воронов.

Походив вокруг озера с полчаса и не обнаружив ничего необычного, молодой человек уселся в седло и, старательно объезжая лужи, погнал обратно – такое впечатление, что к свету, к солнышку, к синему высокому небу чудесного июньского дня.

Выбравшись на широкую грунтовку, ту самую, что проходила мимо бараков, Максим, не заезжая в лагерь, покатил по ней – нужно было взять у Женьки на чердаке бутылку минералки и продукты, хотя бы несколько банок, те, что были, уже подходили к концу.

В придорожных кустах весело пели жаворонки, порхали над головой разноцветные бабочки, серебристые лайнеры, гудя и поблескивая на солнце, расчерчивали голубое небо белыми инверсионными полосами. Хорошо!


Когда Максим вернулся в лагерь, как раз закончился тихий час и в репродукторе звучала легкая музыка – оркестр Джеймса Ласта, столь опрометчиво отвергнутый незабвенной Даздрапермой Георгиевной.

Оставив велосипед у крыльца, Тихомиров заглянул в радиорубку:

– Что, на алкогольные подвиги больше не тянет?

Крикнул и тут же осекся: музыкант оказался в комнатке не один – на стуле у распахнутого окна сидел сероглазый мальчик лет двенадцати в синих шортах и белой пионерской рубашке с галстуком, как видно – тот самый Женькин помощник по радиоделу. Впрочем, к стенке была аккуратно прислонена какая-то громоздкая штука… Мольберт! Точно – мольберт, а вон, рядом, краски. И чемодан средних размеров, коричневый, со сверкающими железными уголками.

– Это вот Горелов Антон, – кивнув на мальчишку, пояснил Джон. – Приехал поздно… Мама привезла.

– Я приболел немного, вот и задержался, – смущенно улыбнулся мальчик.

– Начальник ближе к вечеру будет, вожатые с отрядами сейчас к смотру строя и песни готовятся – Даздраперма не велела отвлекать, а этого вот мне навязала, пусть, мол, до вечера чем-нибудь полезными займется. Вот, учу… Антон, понял, какую кнопку нажимать?

– Понял, дядь Женя. Вот эту!

Антон Горелов…

Тот самый мальчишка – из «Костра». Художник!

– Так ты у нас что, рисуешь? – Максим указал на мольберт.

– Рисую. Я в художественной школе учусь.

– Ну, тогда что тут сидишь? – ухмыльнулся Тихомиров. – Иди рисуй что хочешь!

– А можно? – Юный художник радостно сверкнул глазами. – Я… я очень природу люблю… Но могу и лагерь…

– Рисуй, рисуй… Идем, покажу тебе хорошее место, где никто мешать не будет.

– Э, Макс! Максим Андреевич! – сменив на проигрывателе диск, обернулся Женька. – Да ты его что, забираешь? А если Даздраперма…

– Так и скажи – я забрал.

– Так его бы для начала того, на полдник.

– Заведу! – Макс подмигнул парнишке. – Любишь, Антон, компот?

– Люблю. Кто ж его не любит?

– Ну, тогда забирай свой мольберт да краски.


После полдника Тихомиров привел юного художника к той самой лесной дорожке, за старым стадионом.

– Ну, смотри, какие тут березки! Ели какие! А вон и лагерь видно… и эти – синие дали!

Максим обвел вокруг рукой с таким гордым видом, словно все это – и березовая рощица, и заливной, усыпанный ромашками и одуванчиками луг, и синеющая невдалеке речка, и даже это лазоревое, с белоснежными облаками небо – принадлежало лично ему, местному графу, барону, помещику.

– Очень красиво! – восторженно кивнул Антон. – Здорово. И тихо как! Даже не думал, что такая тишина бывает.

Раз-два!

Три-четыре!

Кто шагает дружно в ряд?

Юных ленинцев отряд!

Как водится, тишину тут же испортили пионеры во главе с пухлощекой воспитательницей Агнией Альбертовной и длинной нескладной девчонкой-вожатой… Тихомиров не помнил, как ее звали, знал, знакомился, но забыл…

Сильные и смелые!

Ловкие, умелые!

– Да уж, – усмехнулся Максим. – Тишина.

– Ничего! – улыбнулся художник. – Я и их тоже нарисую. Не переживайте, мешать не буду.

– На ужин только не опаздывай. Впрочем, я сам за тобой зайду… Так что рисуй себе на здоровье!

– Спасибо, Максим Андреевич!

– Не за что… Да, еще одна просьба к тебе будет. У меня тут знакомые должны мимо проезжать, на озеро, есть тут такое. Как раз во-он по этой дорожке. Так что, если вдруг заметишь… Антон, ты в автомобилях-то разбираешься? «волгу» от «москвича» отличишь? «запорожец» с «жигулями» не спутаешь?

– «Волгу» от «москвича» отличу. – Мальчишка обиженно моргнул. – И «запорожец» с «жигулями» не спутаю – не глупей паровоза.

– Ладно, ладно, извини… просто думал: мало ли? – Тихомиров потрепал парнишку по плечу. – На черной «волге» приятели мои должны проехать…

– Ого! «Двадцать первая» «волга» или новая, «двадцать четвертая»?

– «Двадцать четвертая». Но могут и на «запорожце», такой светло-голубой, с «ушами», и на «москвиче» горчичном, «четыреста восьмой» с двойными фарами.

– С двойными фарами автомашины здорово смотрятся!

– Ну вот, вдруг проедут… так ты мне потом скажи, если увидишь.

– Обязательно скажу, Максим Андреевич, не сомневайтесь, в художке преподаватели говорят, у меня глаз – алмаз!


Пристроив юного художника к полезному делу, молодой человек, довольно насвистывая, зашагал обратно в лагерь, раздумывая на ходу, а не прогуляться ли ему к известному месту, не сорвать ли пару цветочков? Так, на всякий случай, пусть в баночке с водой постоят.

С другой стороны, опасно, там вполне может быть засада… Хотя, опять же, вряд ли, еще неизвестно, сколько там пришлось бы ждать. Да, наверное, стоит прямо сейчас…

– Максим Андреевич!

Услыхав звонкий девичий голос, молодой человек обернулся… и вздрогнул: позади, у столовой, стояла Женечка. В шелковом, темно-голубом, в белый горошек, платье, в белых туфлях и с белой сумочкой.

– Евгения Петровна! Здравствуйте! Как я рад вас видеть!

– И я рада… – Девушка чуть смутилась. – Мы же с вами договаривались – просто Женя.

– Женя, вы какими судьбами здесь?

– Вот, Максим, не поверите – путевку в ГДР предложили. Ну, по линии молодежного туризма, «Спутник». Товарищ один отказался… или органы не пропустили – не знаю. Короче, я и решила… Такое ведь раз в жизни бывает, верно?

– ГДР – это хорошо! Я так за вас рад!

– Правда?! Значит, вы поддерживаете?

– Целиком и полностью! Конечно же, поезжайте. Ах, Берлин, Берлин – Бранденбургские ворота, Рейхстаг, бульвар под липами… Дас ист фантастиш! Ой…

– А что такое? Действительно – фантастика. Главное теперь – все дела закончить. – Девушка прищурилась. – Я вот и подумала: заеду, заодно документы ваши…

– Увы, увы.

Изобразив глубокое сожаление, Тихомиров развел руками, соображая, что начальник лагеря, наверное, еще не появился… но скоро приедет, а тут к нему душечка Женечка и зайдет – вы, мол, мне одного молодого человека рекомендовали… Какого молодого человека? Рекомендовал?! Нда… неловко получится. Как бы из лагеря не вылететь, а ведь только начал ко всему подбираться. Ладно, это-то черт с ним – в конце концов, можно и у Женьки в бараке пожить, или даже в палатке где-нибудь неподалеку. Дело в другом – перед Женечкой неудобно.

– Ай-ай-ай, Женя! Сергей Федорович-то как раз в город уехал. Завтра у них там какое-то совещание. Но вы не переживайте, я вам документы обязательно подвезу лично… Вы когда уезжаете?

– Уже через три дня.

– Ах вот как… – Максим сделал вид, что задумался. – А вернетесь?

– Двадцать третьего. Как раз на родительский день. Знаете, Максим, я вот тут подумала: с документами вашими – это ведь не срочно… Просто не хотелось никаких хвостов оставлять, но уж ладно… Вы ведь все равно на три смены тут.

– Да-да, на все три смены.

– Так что успеем!

– Вот и я думаю – успеем…

Позади Женечки, у ворот, вдруг промелькнула лысоватая голова начальника. Черт! Вернулся уже… не вовремя!

Тихомиров мигом взял девушку под руку:

– Вы знаете что, Женя? Давайте я вам места здешние покажу, ужас до чего красивые!

– Места?

– Ну да… А то что, зря приехали? А потом лично вас на вечерний автобус провожу.

Максим пустил в ход все свое обаяние и так искренне смотрел в серые глаза девушки, что та, конечно же, согласилась:

– Ну хорошо, погуляем. Хотя здешние места я, наверное, лучше вас знаю!

– Тогда вы мне их и покажете…

– Знаете что, Максим, давайте на «ты» все-таки.


Совсем необязательно, чтобы молодые, испытывающие друг к другу самую искреннюю симпатию и не связанные никакими обязательствами люди, мужчина и женщина, сразу же, во время первой-второй встречи, занялись любовью. Вовсе не обязательно, но такое все же иногда случается, и довольно часто.

Вот и сейчас…

Максим и Женя прошлись по лугу к речке, уселись на бережку.

– Холодная, наверное, вода, – тихо прошептала девушка. – А так хочется искупаться!

– Может быть, не такая уж и холодная… – Встав, Тихомиров подошел к речке, нагнулся, потрогал воду. – Да, окунуться можно – дни-то стоят жаркие…

– Ой, а у меня и купальника нет…

Нет, голой Женечка в воду не полезла – постеснялась, да и белье у нее оказалось красивое, индийское, раздобытое по большому блату.

Можно сказать, и не купались даже – просто нырнули и тут же выскочили, разлеглись в травке на солнышке. И вот тут-то все и произошло, как-то незаметно-буднично, быстро – просто Максим невзначай прижался к жаркому девичьему плечику… Женечка не отпрянула, отнюдь… И тут уж пошли поцелуи, объятия… вот уже обнажилась грудь…


Как и обещал, Тихомиров проводил девушку до остановки автобуса, не мог не проводить. Держал себя очень тактично, чисто по-дружески, вовсе и не акцентируя внимание на произошедшем, хвост, словно глупый павлин, не распускал, неотразимым мачо себя не считал. А вот говорил много:

– Женя, а ты знаешь немецкий? Французский учила? Надо же, и я тоже! Парле ву франсе, ма шери? Ах, немножко забыла уже, бывает. Без практики язык мертв… Тебе какие фильмы больше нравятся? Только не говори, что индийские! И не скажешь? И славно! На ретроспективе французского кино была? Отлично, а мне вот не удалось. Как я тебе завидую, господи! Что? Да, крещеный… в детстве еще… бабушка… А ты? Нет? Понятно, понятно – атеизм есть атеизм. А как тебе Жан Габен? А Бельмондо? Ален Делон больше нравится? Кто бы сомневался!

Подъехал автобус – белый, с красными широкими полосами, ЛиАЗ.

– Ну что ж, желаю счастливо съездить! – чинно склонил голову молодой человек. – Бон вояж, ма шери, адье! Рад буду потом посмотреть фотографии.

– Обязательно покажу! – Улыбнувшись, девушка забралась в салон и уже оттуда, усевшись, помахала рукой.

Автобус тронулся, обдав Тихомирова вонючим дымом. Максим улыбнулся: эх, Женечка-Женя… Евгения Петровна… Нельзя сказать, что у них был бурный секс, девушка вела себя достаточно скованно, много не позволяла, да и не знала в общем-то – откуда ей сейчас знать? В это-то время? Бедные, бедные девушки СССР – многие, в силу особенностей сексуального воспитания, а точнее, его полного отсутствия, до конца жизни оставались фригидными, совершенно искренне не понимая, а что, собственно, еще надобно мужу-то? Ну, родили детей – и ладно, а он… Сыт, обут, обстиран – змей гладкий… Так еще и любовницу, говорят, на стороне завел… Ах кобелина! Глаза бы повыцарапать… обоим!


– Максим Андреевич, вас начальник искал, – хором сообщили дежурившие на посту у лагерных ворот пионеры.

– Спасибо…

Тихомиров тут же и направился в кабинет, постучал вежливо:

– Сергей Федорович, искали?

– Да-да, заходи, Максим. – Начальник лагеря оторвался от разложенных на столе бумаг и устало поднял глаза. – Из пожарки звонили, голову мылили – за всеми делами забыл зама по противопожарной безопасности назначить. Вот ты как раз подойдешь. Как смотришь?

– Как пионер, – усмехнулся Тихомиров. – Всегда готов, Сергей Федорович!

– Я так и знал, что договоримся. Ты не думай, в материальном плане поощрим обязательно… Документы у тебя, значит, в конторе уже?

– Да-да, там.

– Говорят, Женечка сегодня приезжала, не зашла почему-то.

– Так спешила очень! – снова улыбнулся Максим. – Я тут ее до автобуса провожал, кое-что знаю…

– Ах, вон оно что! – Сергей Федорович промокнул взмокшую от пота лысину белым носовым платком и засмеялся. – Что ж, дело молодое, понятно…

– Я не в том смысле, – поспешно продолжил молодой человек. – Завтра-послезавтра в ГДР она уезжает, по молодежной путевке.

– А! Вот как! Тогда понятно.

– Так что не стоит ей пока и звонить, беспокоить…

– Ладно, тогда и пожарные документы ей попозже отвезем… Когда вернется-то?

– В двадцатых числах.

Они еще немного поговорили, и Тихомиров ушел – на носу был ужин, линейка, отбой… Да, еще – просмотр художественного кинофильма «Пассажир с „Экватора“», недавно привезенного начальником. За показ фильма, естественно, тоже отвечал Женька, охотно взявший на себя еще и обязанности киномеханика. Может, потому и брал на себя как можно больше, чтоб о винище не думать? Да и не тянуло его пока, похоже… А в совхозе пил он с тоски. Чего еще взять-то со скотника?

– Максим Андреевич, а не знаете, кино интересное?

– Говорят, про шпионов!

– Не знаю, девочки, не смотрел.

– Максим Андреевич, а у нас соревнования скоро будут?

– Скоро. В рамках «Зарницы» пройдут.

– А в поход когда?

– Ив поход скоро. Вот родительский день переживем, тогда…

– У-У-У, как долго!

– Максим Андреевич, а вас наша вожатая, Ира, искала – строевую порепетировать. Говорит, вы обещали.

– Обещал – да.

– Так пойдемте, Ира на старом стадионе ждет, с отрядом.

Господи, старый стадион!

Так там же этот, художник. Шагая вместе с девчонками, Тихомиров облегченно вздохнул – а ведь чуть не забыл про парня!

Хорошо – напомнили… сами того не желая.

– А ну, построились все, пятки вместе, носки врозь. Р-равняйсь, смирно… На первый-второй рассчитайсь! Где командир?

Вышедшая из шеренги девочка отдала салют:

– Анютина Аня.

Да-а… парней, конечно, не нашлось. Ну понятно, вожатая-то девчонка. Ей, наверное, с девочками удобнее.

– Давай, Аня, командуй…

Зря Максим сомневался: голос у Ани оказался истинно командирский, зычный и громкий, аж уши закладывало, да и ребята слушались ее беспрекословно.

– Отряа-а-ад… Нале… ву!!! Шаго-ом… марш! Песню запе… вай!

По долинам и по взгорьям

Шла дивизия вперед,

Чтобы с боем взять Приморье,

Белой армии оплот!

Прошагав по старым колдобинам четыре круга, пионеры утомились, и вожатая поспешно махнула им рукой – отдыхайте.

– Отряа-ад… Стой! Раз-два… Вольно! Разойдись!

Тихомиров уважительно покачал головой:

– Здорово у тебя, Аня, получается.

– У меня папа – полковник, Максим Андреевич.

– А… ну, если полковник, тогда понятно…


И снова Максим едва не забыл про художника, вспомнил, когда пионеры, услышав позывные на ужин, гурьбой рванули в столовую. Уже полпути прошел вместе с вожатой их, Ирой, – тише воды ниже травы девчонкой-чертежницей, выглядевшей ничуть не старше своих нынешних подопечных-акселератов. Было очень похоже, что в лагере этой несколько заторможенной с виду девушке не очень-то нравилось, она просто несла свой крест: в комитете комсомола сказали – никуда не денешься.

– Обычно я летом подрабатываю…

Нет, все же Тихомирову и эту тихушницу удалось вызвать на разговор.

– Подрабатываете?

– Ватман домой беру, чертежи…

Ватман…

Черт! А художник-то?

– Вы, Ира, идите, а я догоню…


Слава богу, парнишка оказался на месте – там же, где и был, у поваленного забора. Стоял себе перед мольбертом, увлеченно рисуя… даже не заметил, как Максим подошел…

– Эй, Пикассо! Давай сворачивайся и на ужин… Ого! Здорово у тебя деревья получились! И вот – сарайчики…

– Это, Максим Андреевич, не сарайчики – это машины.

– Вижу, что машины… Ого!

Тихомиров замолк, увидев на одном из разложенных для просушки листов (мальчишка рисовал акварелью) фургон с рекламой фруктовых соков. Тот самый фургон, из будущего.

Мало того!

Максим ведь, любопытствуя, заглянул художнику через плечо:

– А это что у тебя?

– Да машина иностранная проехала, я таких и не видел… – чуть смущенно улыбнулся Антон. – Даже марку не определю. Вы ведь меня просили, если вдруг «москвич», там, увижу, «волгу»… вот я на дорогу и поглядывал, даже до нее дошел – рисовал все подряд машины. А вот ту, иностранную, ну никак не ухватить – слишком уж быстро проехала… Вот, что-то попытался изобразить. Не очень, наверное, похоже…

Очень! Очень похоже!

Тихомиров едва сдержал удивленный вскрик – на прикрепленном к мольберту юного художника листке явно угадывалась белая морда «газели»!

– Слышь, Антон… А куда эта машина проехала?

– Да не знаю… Но не к городу – точно.

– А давно?

– Час-два назад.

Загрузка...