Санька-умник

Глава 29

Глава 29 Сработало!

Иван Михайлович Рычков был дружелюбен, прост в общении, при необходимости — умел постоять за себя.

С «политическими» он дружбы не водил, а они его недолюбливали.

За что? Вроде, и причин для этого не имелось. Может, завидовали? У него как «бытовика» и хорошего врача в тяжелых лагерных условиях имелись определенные привилегии.

Я бы про последнее, сказал — заслуженно.

Болеют здесь все, а не только заключенные. Те, кто их охраняет, тоже не из стали сделаны. Заболеет кто по хирургическому профилю из администрации — сразу к Ивану Михайловичу обращаются. Его, не знаю, стоит ли об этом говорить, на сложные операции даже за пределы лагеря вывозят. Конечно, это — нарушение режима. Но, жизнь, она свои правила диктует…

С заключенными доктор Рычков общался просто, как со своими. Никого не выделял и выгоды своей не искал. Он быстро находил общий язык с «придурками», так называли здесь всех тех, кто не был задействован на общих работах, то есть на трассе.

Таких тоже хватало. Были в лагере и художники, и скульпторы, и прочие умельцы. Первые, для администрации картины писали. Как для их личного пользования, так и на подарки вышестоящему начальству. У Ивана Михайловича в его закутке тоже картина висела. Большого мастера, если подписи на ней верить. Эту авторскую подпись Иван Михайлович называл «сигнатура». Может, шутил, а может так она правильно и называется. В медицине тоже такое понятие имеется.

«Доходяг», работающих на трассе, Рычков, по моему мнению, жалел. Некоторых уже пора выписывать было, а он их ещё несколько дней в своем отделении держал.

Так вот, о художниках.

Как-то Иван Михайлович мне обмолвился, что его знакомого художника-«придурка» из нашего лагеря куда-то переводят. Да и не его одного, а всех, кто худо-бедно кистью владеет.

Откуда это он узнал? Ну, не мне его об этом спрашивать. Узнал и всё.

Так, так, так…

Получилось у меня?

Сработали мои письма Шванвичу?

Но, что-то рановато…

Сам он инициативу проявил, не стал вызова к Сталину дожидаться?

Да и не знал Шванвич, что его к Иосифу Виссарионовичу вызовут, что очень востребованным он вдруг окажется…

Спросите, при чем здесь Шванвич и художники? Ну, переводят из Севдвинлага куда-то художников, а мои послания Шванвичу тут каким боком?

Тем самым!

Дураку понятно!

Маскировочное окрашивание и камуфляж — вещи разные. Тут сейчас, если мне кинохроника не врет, танк — белый. Зима же, понимать надо.

Окраска танка только в белый цвет — маскировочное окрашивание, а не камуфляж. Камуфлирование танка — это его окраска более чем в один цвет. Понимаете, разницу?

Зимой — белый, летом — зеленый…

Вроде, всё нормально. Положите на большой белый лист такой же белый, но маленький. Белый на белом. Даже вблизи его не видно.

Так, а вот из армейской жизни пример. Возьмем обычную советскую плащ-палатку. Разложим её ровненько-ровненько на пляже. Пусть тут мы не будем иметь точного попадания в цвет, но уже метров с семидесяти-восьмидесяти полотно сто восемьдесят на сто восемьдесят сантиметров почти неразличимо.

Чудеса, скажете! Что тут ещё голову ломать. Бери кисть и крась. С таким делом любой справится. Тут художника не надо.

Ну, а сомни мы маленький белый листочек или в шарик его скатай, а теперь на большой белый лист положи… Что, сразу заметен маленький белый листочек стал?

Мало, оказывается, покрасить танк зимой в белый цвет. Он же не двумерный…

Или скомкай на пляже ту же плащ-палатку, на бойца её нацепи.

Танк и боец не листики бумаги, они трёхмерны.

А, если не один цвет взять, а несколько? Тех, которые здесь и сейчас чаще встречаются?

Силуэт разобьется и лишнего внимания привлекать не будет.

Во! Уже польза от камуфлирования!

Но, тень! Тень! Все элементы трёхмерных объектов освещены по-разному. Закон Тайера работает — белую курицу на белом фоне хорошо видно.

Для хорошего камуфляжа солдата с кистью уже мало, тут зачастую художник требуется. Это, если мои и Шванвича рекомендации выполнять.

Вот и понадобились художники в товарных количествах. Тех, кто на воле, оказалось мало.

Дошли, дошли мои письма до Бориса Николаевича! Доставили их нужному адресату!

Видно, что-то такое на моем лице и отразилось…

— Чему, Саша, радуешься? — Иван Михайлович мне даже вопрос задал, хотя излишним любопытством никогда не страдал, да и в лагере это не особо принято.

Но, я-то — не заключенный. Ещё и подчиненный. Меня спросить можно.

— Нет, нет, ничего, — попытался я отговориться. — Так просто.

— Ну, ну… Просто так только кошки рождаются, — пошутил Иван Михайлович. — Ты не больно радуйся. Переводят тебя от меня.

— Куда? — моё хорошее настроение как корова языком слизнула.

— В штрафную колонну, — прозвучало в ответ.

В штрафную колонну⁈ За что?!!! Где я проштрафился?

Впрочем, было дело…

Опять, прокурор? Его дела?

Работа фельдшером в штрафной колонне и в хирургическом отделении — две большие разницы.

Где лучше?

Сразу не ясно?

— Я, Саша, тебя как мог отстаивал, но кто я…

Иван Михайлович отвел глаза в сторону.

Правильно, терять меня — ему не резон. Никогда я его не подводил, исполнять обязанности фельдшера он меня научил, на практике поднатаскал…

— Когда? — уже почти безразлично спросил я.

— Через неделю.

Ну, хоть так, а не уже сегодня вечером.