Самое таинственное убийство

Глава 16 Чай без Завары

Зима в этом году выдалась суровая. Необычные холода и обилие снега принесли свои сложности в хлопотливую и напряженную жизнь мегаполиса — столицы республики. Белковые не справлялись с очисткой от заносов верхних уровней, резко возросло количество аварий. Аппараты на воздушной подушке сталкивались — управлять ими стало труднее.

После оттепели, случившейся на Рождество, кривая мороза снова круто полезла вверх. На территории Ядерного центра работы у белковых по очистке от снега было поменьше, чем в мегаполисе: новое руководство решило очистить только дорожки и бегущие ленты между корпусами. У местных белковых были более важные дела, чем очистка территории.

К новому проекту привлекли Рабиделя, и он прилетел, забросив собственные дела.

В первый день они долго говорили с Делионом, новым руководителем центра.

Наметили план работ, набросали список, кого из физиков следует привлечь.

— Пригласи Эребро, — сказал марсианин.

— Но его сам Завара уволил.

— Мы должны стать выше личных отношений.

— Получается не очень этично: мы нарушаем волю Арнольда.

— Это не довод.

— Что тебе дался Эребро? У нас и так бешеный конкурс: чуть не тысяча человек на место.

— Вот и выберем его.

Они прогуливались по территории Ядерного, подняв воротники и нахлобучив поглубже шапки. Выбирали, где наст потверже, чтобы не провалиться в рыхлый снег.

— Послушай, Атамаль, мы знакомы сто лет. И я всегда знал, что ты человек справедливый. Вот послушай: «Он раньше подавал надежды — теперь он кофе подает». Как тебе стишки?

— Я не думал обидеть Эребро…

— Но обидел. И ведь верно ты сказал — «он раньше подавал надежды». А сам Эребро ни за что не попросится.

— Меня и другие за него просили… Право, не знаю. Придется отказать кое-кому.

— Откажи.

— Ладно, будь по-твоему, — сдался Александр. — Попрошу Даниель, пусть разыщет Эребро и пригласит его.

Когда возвращались в корпус, Рабидель заметил:

— Хрупка наша цивилизация.

— Не так уж хрупка. Через какие встряски прошла! А теперь вот к параллельным мирам подбираемся.

— А свой собственный трещит по всем швам, стоит ударить покрепче морозу. Я делал пересадку в мегаполисе. Видел небось по инфору, что там творится?

— Не нужно преувеличивать. Не бывает разумной жизни без проблем. Цивилизация, может, и трещит, но ведь не разваливается! То, что ты видел, скорее говорит о ее прочности, чем о хрупкости.

— Несокрушимая логика. Не иначе, ты перенял ее у Сванте Филимена, когда был его ментором.

— Возможно. Он всем нам дал кое-какие уроки.

После пятнадцатиминутного отдыха два физика возвращались к работе.

Просторный холл встретил их теплом, птичьим щебетом. Рыжая белка скакала по разлапистому кедрачу вверх и вниз, не обращая внимания на людей.

— Надо еще кое-кого пригласить, — сказал Рабидель. — Без него нам уж точно из трясины не выбраться. Я имею в виду Филимена.

— Со Сванте сложнее. Он сейчас на Марсе.

— На Марсе?

— Да, вы разминулись.

— А что там?

— Фертачники зашевелились, переворот готовят. Хотят захватить Город. Филимен должен возглавить руководство силами правопорядка. Дело серьезное: наркоманы громят дома, чинят насилия…

— Плохо.

— Послушай, я видел фертачников в мегаполисе. Слабые, безвольные существа. Разве они могут сотворить что-то серьезное?

— До тех пор, пока их немного, они действительно производят жалкое зрелище. Но беда, если они собьются в стаю, да еще у нее отыщется вожак. Сами безвольные, они легко подчиняются чужой воле. Словно железные опилки, которые при встряхивании располагаются вдоль магнитных силовых линий.

— И у марсианских фертачников нашелся такой главарь?

— Да, я слышал о нем давно.

— Кто он?

— Говорят, сам он — не наркоман, и это самое опасное. Вообрази: негодяй, к тому же честолюбивый, во главе лишенных воли марионеток, которые готовы выполнить любое, самое чудовищное приказание повелителя.

— А сколько на Марсе фертачников?

— Этого никто не знает. И ряды отверженных постоянно растут…

— Пожалуй, это опасней для нашей цивилизации, чем мороз и снегопад, — заметил Делион.

— Кажется, я начинаю догадываться, в чем миссия Сванте! — воскликнул марсианин.

— Скажи.

— Видишь ли, это только моя догадка… Я слышал, что вожак фертачников ввел жесткое правило: каждый, кто приходит к ним, должен принять лошадиную дозу наркотика. При этом воля его окончательно ломается, и он становится безвольной куклой в руках главаря.

— Ну и что?

— Терпение.

— На окраине Города есть древнее строение, оставленное, по-видимому, инопланетянами, ты слышал о нем.

Делион кивнул.

— Строение до сих пор не изучено, — продолжал марсианин, — там перепутано пространство и время, что чем-то напоминает мне будатор Завары.

— Любопытно.

— В бесчисленных помещениях там могут прятаться тысячи человек. Там главарь фертачников и расположил свою штаб-квартиру.

— Надо убрать вожака.

— Логично. Полиция пыталась сделать это множество раз, но всегда терпела неудачу. Либо агентов, подброшенных, находили на —.улицах Города, обезображенных до неузнаваемости, либо они ломались: приняв обязательную дозу, переходили в ряды фертачников. Вот я и думаю, что Филимена решили заслать в логово фертачников. Изменить внешность — для него не проблема. И любая доза ему не страшна.

— Все равно, это очень опасно.

— Конечно. Если фертачники его разоблачат — на куски разорвут.

— Как видишь, у Сванте есть дела поважнее нашего проекта, — сказал Делион.

— Все-таки это несправедливо. Филимен должен заниматься физикой, а не фертачниками. И я прошу тебя, Атамаль: никому ни слова о моей догадке. Иначе жизни Филимена будет грозить страшная опасность.

— Могила, — заверил Делион.

Они вошли в капсулу лифта, марсианин нажал нижнюю кнопку на табло и кабина рухнула вниз, набирая скорость.

— Орфей опускается в ад.

— Два Орфея, — поправил Делион.

— Никак не привыкну к этому свободному падению.

— Привыкай.

Вскоре участок свободного падения кончился, кабина начала тормозить. Наконец дверцы раздвинулись, и они вошли в помещение, залитое мертвенным светом.

— Предлагаю молниеносную партию, пока дойдем до лаборатории, — предложил Делион.

— Я дал зарок, — покачал головой марсианин. — Не играть в шахматы, пока не пробьемся в параллельное пространство и не отыщем Арнольда Завару.

— Атамаль, Атамаль, мне тебя нынче жаль.

Они шли по промозглому отсеку, и голоса спорящих из открытой двери дальней лаборатории становились все громче.

— Какая здесь глубина?

— Восемьдесят этажей, — сказал Делион. — Каждый раз, опускаясь сюда, я ловлю себя на одной мысли: отсюда до исчезнувшего Арнольда дальше, чем до самой далекой звезды.

— Пространство имеет свойство искривляться.

— …Мы заждались вас, отцы командиры! — раздался возглас Арсениго Гурули, едва они перешагнули порог. — У нас тут возникла идея: уменьшить сечение лазерного пучка…

— И одновременно на выходе удвоить мощность, — добавил высокий черноволосый физик, прилетевший в Ядерный из России, из Зеленого городка.

О чем можно думать, когда сидишь перед установкой один, и перед тобой по экрану катодного осциллографа одна за другой вырисовываются сложнейшие математические кривые, и усыпляюще жужжат миллионы ватт, которые накапливаются на пластинах аккумулятора для очередного импульса. И панели излучают спокойный, днем и ночью один и тот же, слабо мерцающий свет?.. О чем можно думать, когда завершается подготовка к опыту, который представляет собой только звено в цепочке, которой не видно конца? Когда взамен одной преодоленной трудности вырастает десяток других, словно океанские валы перед плывущей шхуной?

О, о многом!

Александр Делион сидел перед пультом на белой лабораторной табуретке, погрузившись в невеселые мысли. Который час? В окно не посмотришь — здесь глубина, добрых полкилометра. За время работы под землей Делион выработал у себя чувство внутреннего ритма, которым обладал Филимен: он мог определять время с точностью до минуты, не глядя на часы. Сейчас было около полуночи. Шла подача энергии на прибор, в котором формировалось лазерное копье — луч, предназначавшийся для разрушения эфемерной стенки — границы двух расщепленных миров. Где проходит эта стенка — пока установить не удалось, несмотря на все поиски. В предварительных расчетах физики Ядерного определили, что трещина, возникшая в пространстве — времени под воздействием будатора, должна была смещаться в сторону территории центра, пройдя мимо мегаполиса и, к счастью, не задевая его: можно представить, к чему бы это привело!..

Граница между мирами, по тем же расчетам, представляла собой геометрическую поверхность высшего порядка. В ее узловую точку, «нервный узел», по определению Делиона, и нужно было направить копье лазера, чтобы не вызвать взрыва, а то и коллапса — схлопывания пространства.

Делион был мрачен. Монотонная работа клонила в сон. Он огляделся. Одна из панелей излучала голубоватый свет, напомнивший ему сияние вокруг работающего будатора.

Аппарат Завары возвратили на место, в головной корпус. После того, как его отключил Сванте, будатор так и не включали — руки не доходили.

До конца дежурства оставалось сорок минут. Его должен был сменить русский физик, приехавший из Зеленого — все белковые центра испытывали к нему особое расположение.

Сон одолевал Делиона все сильнее. Там, на вилле, приходилось пить снотворное, а сейчас сон как будто взял реванш. Да к тому же они днем с Рабиделем наверху морозного воздуха наглотались.

Неожиданно дверь отворилась, в лабораторию вошла Радомилич.

— Дани, вы мой ангел-хранитель! — воскликнул Александр. — Всегда приходите в самую трудную минуту.

— Как проходит накопление энергии?

— По графику.

— Все-таки удивительно, как вам удается считать отдельные фотоны!

Не дожидаясь просьбы, Даниель достала фарфоровый чайник, чашки, нагреватель и принялась священнодействовать. Она выглядела подтянутой и аккуратной. Такой Даниель была в любое время суток, и Делион в который раз подивился ее выдержке и силе воли.

Когда началась работа над проектом, связанным с освобождением Завары, и в подземной лаборатории установили круглосуточные дежурства физиков, Даниель выбрала себе пустующую комнату, там же, на глубине, и оборудовала ее для жилья. На поверхность поднималась изредка. Дежурные сменялись, а ее сменить было некому. Неизвестно было, когда она спит. Даниель могла появиться в лаборатории в любой момент. Каким-то чутьем она угадывала, когда у дежурного силы на пределе, а глаза слипает предательский сон.

Было еще одно обстоятельство, которое Даниель поначалу скрывала: с каждым днем ее все более увлекала физика.

— Вы идете по стопам Филимена, — сказал ей однажды Делион.

…Даниель продолжала работать, и вскоре ароматные волны разнотравья распространились по помещению.

Делион любил наблюдать, как Даниель берет серебряной ложечкой в строго определенном порядке десятки истолченных трав и погружает их в кипящую воду. Руки молодой женщины легко порхали.

— Вы мне напоминаете, Дани, пианистку, исполняющую этюд Шопена.

— Я бы предпочла напоминать вам экспериментатора, который налаживает установку.

— Знаю, Дани, о ваших новых интересах.

— У меня к вам просьба, Атамаль.

— Все, что в моих силах.

— Я хочу участвовать в проекте.

— Вы и так нам помогаете.

— Речь о другом.

— А вот это выше моих сил, Дани. У вас нет никакой квалификации.

— Знаний я наберу… И, быть может, первой пробьюсь к Заваре… — Взгляд ее затуманился.

— Что же, готов быть вашим ментором. Кое-какой опыт по этой части у меня имеется. Но учтите, экзаменатор я строгий.

Сделав первый глоток, Делион спросил:

— Вы связались с Эребро?

— Да.

— Он принял приглашение?

— Принял? Он был на седьмом небе от счастья.

— Предупредили, что работа опасная?

— Я сказала все, что вы передали, но это не умерило его пыл…

— Когда прибывает Эребро?

— Завтра на рассвете. Вернее, сегодня.

— Я встречу его.

Китайский фарфор нежно отсвечивал в люминесцентных лучах панелей.

— Арнольд говорил мне, что выложил за эти чашки кучу денег, — сказал Делион.

— Так и есть.

— Они бьются, жалко. Разве нельзя чего-нибудь попроще?

— Нельзя. Напиток утратит целебную силу. И еще: во время приготовления напитка нужно творить заговор.

— Заговор? Я никогда его от вас не слышал.

— Я творю его про себя.

Розовеющий фарфор, казалось, дышал. «Вся вселенная живая», — припомнил Делион, разглядывая на свет свою чашку.

— Выпил — как на свет народился. Между прочим, приезд Филимена к нам задерживается. У него сейчас очень важное дело. Но как только освободится, он непременно прилетит.

— Этот белковый сыщик меня не интересует.

— Так ли?..

— Тогда, на вилле Завары… Не знаю, что со мной творилось… — горячо и сбивчиво заговорила Даниель. — Какое-то наваждение. Я жила, словно во сне. До сих пор не пойму, что происходило… Я в жизни только Арнольда любила, — глухо произнесла она после паузы. — И вовсе не за его великий ум. Это был необыкновенный человек. И никто его на белом свете не понимал, кроме меня. Он был беззащитный, совсем беззащитный, словно малый ребенок. Неосторожное слово, случайный жест глубоко ранили его. Косой взгляд, кем-то брошенный, мог надолго вывести его из рабочего состояния.

— Это я знаю.

— Я не обольщалась его отношением ко мне, — продолжала Даниель. — Слишком разные мы были, дело не только в возрасте. Просто я подвернулась ему в трудную минуту, когда на душе у него было одиноко и горько. Размолвка с Сильвиной, с детьми… Судить никого не собираюсь.

— Вы клевещете на себя, Даниель. Я знаю, он был всерьез увлечен вами. И как-то странно назвал однажды… Волняшка, что ли…

— Волнушка. Завара был увлекающаяся натура, как все таланты. Искренне верил в то, что говорит в данную минуту, и не знал, что скажет в следующую. Я часто думаю о словах Сократа, начертанных на фронтоне Дельфтского храма.

— Познай самого себя.

— Вот именно. Больше всего эти слова относились к Заваре. Он откликался на любое дуновение, словно травинка в поле. Иногда мне казалось, что его защитное биополе открыто, словно рана, и не охраняет его. Что же касается меня… Я была недостойна его, понимаю. Но я поднимусь… Нет, не вровень с ним — это невозможно, но хотя бы на несколько ступенек. Хотя бы для этого мне пришлось тащить себя за собственные волосы.

— Как барон Мюнхгаузен из болота.

— Будет вам, я в самом деле крепко надеюсь на вас, Атамаль.

Замолчав, она принялась складывать в контейнер чайные принадлежности.

Шли последние минуты дежурства.

Делион, следя за уверенными движениями Даниель, подумал: если бы такое существо, юное и прекрасное, полюбило его! Он отдал бы все — и деньги, и положение, которого добился за сорок пять лет исступленного труда. Но что для нее Делион, пусть даже и руководитель Ядерного центра? Так — предмет мебели, или одна из лабораторных установок. Или, может быть, старый бидон, регулярно поглощающий тибетский напиток. Да, она с ним мила и приветлива, а что толку? Точно так же Даниель относится к любому физику группы.

— Чему вы улыбаетесь, Атамаль?

— Собственным мыслям.

— Знаю, вы о Филимене… Я вам скажу. Когда я узнала, что Арни убит пулей в затылок… Это был шок. Я вдруг почувствовала себя маленькой и уязвимой. Было такое ощущение, что с меня заживо содрали кожу. А тут еще косые взгляды, на которые мне невозможно было не обращать внимания. Мир вокруг рухнул. И тут появляется этот человек… Ну, тогда все думали, что это человек. Он излучал нездешнее спокойствие, казался таким несокрушимым, все знающим и понимающим. И я почувствовала, что рядом с ним могу быть спокойной.

За дверью послышались шаги.

— Смена идет, — сказал Делион. — Пойдемте наверх, встречать Эребро.