Русский агент Аненербе

Глава 19

Серое небо низко нависало над верхушками сосен, окружавших дорогу с обеих сторон. Колонна из трех тяжелых грузовиков Опель-Блиц и легкого бронетранспортера Sd.Kfz.250 медленно продвигалась по заснеженной дороге. Лебедев переоделся в зимний полевой комплект и по достоинству оценил удобство и комфорт этой униформы. Он сидел в головной машине, внимательно всматриваясь в окружающий пейзаж через слегка замерзшее лобовое стекло.

Экспедиция покинула Псков еще рано утром. В грузовиках размещалось археологическое оборудование, припасы на несколько десятков солдат. Бронетранспортер с пулеметами MG-34 обеспечивал безопасность колонны. Рота солдат, по-видимому, снятая с фронта или бывшая на отдыхе после боев, но было видно, что люди, повидавшие уже все самое страшное — приняли поездку за «халявную возможность», как бы сказали во времена Лебедева, избежать мясорубки на передовой. Они ехали без особого напряжения на лицах, кто-то лениво разговаривал с товарищами развалившись на скамье, кто-то дремал, кто-то ел, некоторые курили, откинувшись спиной на тент кузова. А вот сам Константин, впервые оказавшись в условиях войны, ждал выстрела из-за каждого куста и из-за каждого сугроба. Чтобы отвлечься он достал карту и документы.

Согласно старинным картам и документам, склеп Дитриха фон Любека находился в нескольких километрах от старого торгового тракта, соединявшего Новгород с побережьем Балтики.

«Какого черта ты оказался здесь?», — думал он, листая документы и дневник.

Лебедев достал потертую кожаную папку и еще раз просмотрел документы. Согласно записям и документам, обнаруженным в архивах Ганзейского союза, купец Дитрих фон Любек умер в 1394 году во время торговой поездки и был похоронен со всеми почестями в специально построенном каменном склепе на территории Новгородской Земли. По легенде, вместе с ним захоронили значительную часть его состояния и некие «священные реликвии» обретенные в путешествиях, природа которых особенно интересовала исследовательский отдел Аненербе. Он достал небольшой листок с фотографией гравюры, на которой был изображен мужчина с небольшой бородой, предположительно портрет самого Дитриха. Константин долго и внимательно смотрел на рисунок.

— Das kann nicht sein! — не выдержав он озвучил свои мысли вслух. (Не может этого быть!)

— Что вы сказали гауптштурмфюрер? — спросил Густав Ланге, сидевший за рулем.

— Ни-че-го… — ответил Лебедев, чувствуя, как мурашки поползи у него по спине.

Он убрал в папку все документы, отложив все свои догадки и сомнения до более лучших условий.

Дорога становилась все хуже. Водителю приходилось маневрировать между глубокими снежными наносами и выбоинами. Неожиданно головная машина резко затормозила — путь преграждало поваленное дерево. Лебедев выругался сквозь зубы и выскочил из кабины, держа наготове пистолет. Солдаты из бронетранспортеров рассыпались по обочинам, занимая оборонительные позиции.

«Лебедев, ты совсем ебнулся!», — укорил он сам себя и убрал пистолет.

— Проверить местность! — скомандовал оберштурмбаннфюрер Ганценмюллер. Два отделения солдат осторожно двинулись в лес по обе стороны дороги. Через десять минут старший группы доложил:

— Территория чиста, герр оберштурмбаннфюрер. Похоже, дерево упало естественным образом — корни подмыло дождями, а снег на ветках сломал хлипкий ствол.

Саперы быстро распилили и убрали ствол с дороги. Колонна продолжила движение, но теперь все были предельно настороже. Уж Лебедев из истории Великой Отечественной войны знал, что партизаны часто использовали подобные препятствия для организации засад. Но теперь его мучил вопрос — что он будет делать если они нападут? Стрелять в ответ? В своих?

«Сука… Буду стрелять мимо поверх сосен, а там будь что будет», — обреченно вздохнул он, — «если свои завалят, значит такая судьба у меня».

К полудню они добрались до нужного района. Согласно карте, склеп находился на небольшом холме, густо поросшем растительностью. У дороги местность была более открытой, что облегчало задачу охраны, поэтому, естественно, лагерь разбили в лесу под защитой высоких деревьев. С другой стороны находилась небольшая речушка, покрытая тонким льдом. Бронетранспортеры заняли позиции на небольших возвышенностях, контролируя подходы к лагерю. Солдаты начали разгружать оборудование и устанавливать палатки.

Лебедев в сопровождении четырех солдат СС и оберштурмбаннфюрера Норберт Ганценмюллер сразу прошел по лесу и поднялся на холм. Идти приходилось по колено в снегу.

«Да уж… Лыжи тут совсем были бы не лишними», — думал он в очередной раз высоко поднимая ногу из сугроба.

Наконец добрались до цели. Часть «кургана», по-видимому, осыпалась от взрыва, о котором говорил Ганценмюллер, и под многовековым слоем земли и корней, даже занесенной снегом, угадывались очертания части каменной постройки.

— Завтра с рассветом приступаем к обследованию склепа. И удвойте караулы на ночь — мне не нравится эта местность, — распорядился он.

— Кому она к дьяволу нравится? — отреагировал Ганценмюллер.

Возвращаясь к лагерю, Константин Лебедев невольно поежился. Несмотря на относительно ранний час, в воздухе уже сгущались сумерки — зима. Из леса доносились какие-то странные звуки, которые можно было списать на ветер в кронах деревьев… но что-то подсказывало ему, что все не так просто.

«Ты просто сам себя накручиваешь…», — подумал Константин, отправляясь на ночлег.

В палатке стояла небольшая походная печь и вроде бы было достаточно тепло, чтобы комфортно уснуть. Но сон никак «не шел». В отличие от него, Норберт Ганценмюллер до этого выпил полбутылки водки и безмятежно храпел.

Работы по вскрытию склепа начались на рассвете. Группа саперов под руководством унтер-офицера расчистила вход от вековых наслоений земли и камней, открыв взору массивную дубовую дверь, окованную почерневшим от времени железом. Из-за дождей и морозов ее повело, поэтому открыть ее удалось после применения специального оборудования и на это ушло достаточно много времени. Протянули провода для прожекторов.

Длинный сводчатый коридор, облицованный грубо отесанными известняковыми плитами, вел в глубину холма. Промозглый ледяной воздух проникал даже сквозь толстые стены склепа. Лебедев поежился, подтянул ремень куртки и плотнее замотал шарф. День выдался на редкость холодным, и древние камни, пропитанные вековой сыростью, казалось, вытягивали последние крохи тепла. Дыхание присутствующих поднималось белесыми облачками пара, смешиваясь с известковой пылью, а тусклый свет прожекторов словно растворялся в сгущающихся сумерках — короткий зимний день подходил к концу, а работы предстояло еще немало. После короткого совещания решено было перенести их на завтра.

Утром начали тщательную расчистку. Лебедев и Ганценмюллер скрупулезно фиксировали каждую деталь: древние руны на стенах, остатки факельных креплений, характерную кладку, типичную для ганзейского период, внимательно осматривали пол, заваленный строительным мусором. Поэтому продвижение шло медленно.

— Гауптштурмфюрер, — к Лебедеву подошел один из унтер-офицеров, — люди вымотались и взмокли. Им нужно высушить одежду, поесть, отдохнуть.

К вечеру добрались до погребальной камеры, но ее обследование решили отложить на следующий день — солдаты устали, а впереди еще ночь полная неожиданностей.

Константин дал команду на завершение работ. Из лагеря вызвали трех солдат СС для несения караула у склепа.

Вторая ночь прошла без происшествий. Лебедев, уставший за все эти дни бессонницы, наконец-то уснул, допив с Ганценмюллером, перед сном, остатки водки.

Утром вскрыли помещение, ставшее последним пристанищем ганзейского купца Дитриха фон Любека. Лебедев стоял на пороге входа в погребальное пространство, размышляя, о том, что его здесь может ждать. Тишина в склепе стала почти осязаемой. Только редкие капли воды, просачивающиеся сквозь своды, нарушали безмолвие этого момента. Шесть столетий никто не тревожил этот покой, и теперь, в эти первые декабрьские дни 1941 года, тайна средневекового купца наконец предстала перед глазами исследователей.

Работы неожиданно усложнились вышли из стоя два прожектора и остался один, поэтому решили сразу вскрыть саркофаг, а потом уже по мере возможностей осмотреть помещение.

«Одно хорошо… Пожара от прожекторов здесь не будет», — грустно думал Константин, всматриваясь в полумрак.

Погребальная камера представляла собой довольно просторную, пустую комнату с высоким сводчатым потолком. В центре на каменном постаменте располагался массивный саркофаг из темного дуба, украшенный резьбой. На крышке гроба виднелась надпись на средневековой латыни, указывающая, что здесь упокоен Дитрих фон Любек, купец Ганзейского союза.

На фиксирование всех деталей ушло несколько пленок.

Тяжелая дубовая крышка саркофага поддавалась неохотно, словно сопротивляясь вторжению в вековой покой. Четверо солдат, упираясь плечами, медленно сдвигали её под аккомпанемент скрежета древесины по камню. В затхлом воздухе склепа заклубилась известковая пыль. Когда крышка наконец сдвинулась достаточно, чтобы заглянуть внутрь, Лебедев поднял руку, призывая всех к осторожности. Он вытащи свой фонарик и с трудом скрывая волнения, направил его луч в образовавшуюся щель. Пучок света выхватил из темноты лишь пустоту и слой серой пыли на дне.

«Оххх… Охренеть», — он несколько секунд всматривался в пустоту саркофага.

— Снимайте крышку, — приказал он, и обращаясь к Ганценмюллеру сказал, — там похоже ничего нет.

Тот взял свой фонарик и заглянул внутрь.

— Ни останков, ни погребальных одеяний… — задумчиво протянул он, — но вы ошибаетесь гауптштурмфюрер, там что-то есть, давайте парни поднажмите.

С каждым сантиметром отодвигаемой крышки напряжение в склепе нарастало. Массивное дубовое покрытие, укреплённое тяжелыми железными полосами, медленно открывало свою тайну. Когда крышка упала набок, все невольно подались вперед. В желтоватом свете последнего прожектора внутренность саркофага предстала во всей своей загадочной пустоте — лишь одинокий ларец из светлого дерева, притаился в дальнем углу.

«А вот и ты… Давно не виделись», — подумал Константин, глядя, на небольшой ящичек, знакомый ему по пожару в хранилище ФСБ.

Он осторожно вытащил из саркофага с характерными узорами северной традиции ларец.

— Ясень, — сказал один из солдат, — никогда такого великолепного ясеня не видел!

— Ясень? — переспросил Лебедев.

— Так точно гауптштурмфюрер, он и есть. Я раньше был плотником. Древесина у ясеня стойкая к любому воздействию. Знатная древесина. Ни дождя не боится, ни солнца, да и червь и жук его не берут. Самое благородное древо, скажу я вам. Не уступает по твердости, богатству текстуры и прочности дубу. А по ударной вязкости, способности удерживать крепления и длительности стойкости к деформации даже превосходит любой дуб.

«Это конечно хорошо… Но ни тела, ни чего…», — разочарованно подумал Лебедев, держа в руке пустой ящик из ясеня, — «представляю реакцию фон Лееба».

— Тщательно осмотритесь. Соберите все что найдете, — распорядился он, делая пометки в блокноте и зарисовывая схему расположения саркофага.

Он взял фотоаппарат и вкрутил лампу для вспышки — Константин решил сделать несколько снимков. Внезапно вспышка блеснула ярким лучом отразившись от одной из стен.

— Направьте прожектор на северную стену!

Они поначалу даже не обратили внимание на эту северную стену. Часть ее поверхности представляла собой оплавивший кварцевый песок, который из-за высокой температуры принял стекловидные свойства. В центре стены торчал предмет, который он поначалу приняли за небольшой древний церемониальный жезл. Но на самом деле это торчал наконечник копья необычной формы, глубоко вонзенный в стекловидную северную стену склепа. Константин Лебедев узнал его — металл, неподвластный времени — ни следов ржавчины, ни патины. При ближайшем рассмотрении на лезвии он увидел уже знакомые загадочные руны.

— Мы нашли его, — прошептал Лебедев и приложив небольшое усилие извлек наконечник из стеклянной стены.

— Что нашли? — спросил Ганценмюллер.

— Гугнир, наконечник копья Одина.

Работы в склепе продолжались до позднего вечера и захватив ночь. Команда Лебедева тщательно исследовала каждый сантиметр помещения, делали зарисовки, фотографии наконечника, саркофага и снимали размеры.

— Особое внимание — наконечнику копья и ларцу. Их нужно будет доставить в Берлин, для детального изучения, — сказал он Ганценмюллеру, наблюдая за надежной упаковкой найденных артефактов.

Но Лебедеву хотелось остаться в склепе без свидетелей.

«Что-то мы упустили…», — подумал он, сжимая медальон в кармане куртки.

— Норберт, завтра утром, сворачивайте лагерь и готовьтесь к возвращению. Я в это время возьму Ланге и схожу в склеп. Думаю, упускаем мы нечто важное.

— Мы перетрясли всю пыль… — начал было Ганценмюллер.

— Нет, Норберт я хочу побыть один без посторонних людей. Возможно, это поможет мне увидеть, что мы упустили.

— Например?

— Мы не обнаружили останков Дитриха фон Любека. Вам не любопытно куда они могли деться из запечатанного склепа?

— Вы предполагаете, что он мог повторить фокус того знаменитого еврея из Иудеи? — засмеялся Ганценмюллер.

Лебедев отметил усмешкой.

— Все может быть. А теперь на секунду представьте, что это возможно! И представьте, что это не фокус. А что произойдет если мы сможем это доказать?

— Христианство получит удар, от наших древних германских богов такой, что вряд ли оправится.

— Норберт, я хочу попробовать для связи с духом Дитриха фон Любека или Одином практику погружения в транс, которое невозможно при наличии «чужих психических полей». Я освоил в Тибете техники, позволяющие путешествовать в иные миры, но малейший шум прервет процесс, убив его. Никого не должно быть рядом. Это будет эксперимент по астральной проекции.

Ганценмюллер сделал несколько задумчивых жевательных движений, снял шапку, потер затылок ладонью, почесал макушку и вернул головной убор на место.

— Вы командуете нашей операцией, гауптштурмфюрер и у вас есть указания от Генриха. Делайте, как пожелаете нужным.

Рано утром экспедиция начала сворачивать лагерь. День выдался безоблачным, солдаты тревожно посматривали в небо. И не спроста, мимо пролетели два самолета со звездами на крыльях.

— Дьявол побери, Франц, вам действительно нужно еще раз наведаться в склеп? — спросил Норберт Ганценмюллер провожая взглядом самолеты.

— Больше такой возможности не будет. Собирайте лагерь и готовьтесь к маршу, — отрезал Константин и позвал Густава Ланге, — пойдем со мной и возьми самый тяжелый молоток.

Ганценмюллер пожал плечами и пошел командовать сборами лагеря.

Ланге и Лебедев поднялись к склепу. Он еще не знал, что он будет искать, но его вела некая интуиция — они осмотрели все помещение, ставшее последним пристанищем Дитриха фон Любека. Но только не тронули стекловидную структуру, из которой торчал наконечник копья.

— Оставайся у входа, — приказал он Густаву, а сам спустился по каменным ступеням в полумрак подземелья.

Тусклый свет фонаря освещал древние стены, и честно признаться одному находится здесь было достаточно жутко: сырость, тьма, затхлый воздух, гулкое эхо, раскрытый саркофаг бел останков мертвеца — все это Константин стоически преодолел и оказался у оплавленной стены. Он сделал еще несколько снимков стены фотоаппаратом и взял тяжелый молоток. Чуть прикрыв рукой лицо, со всей силы ударил по ней. Раздался звонкий цокающий звук несколько крупинок стекла отлетели в сторону, но в целом структура осталась монолитной, как и была. Он, не сбавляя темпа лупил по ней, но стена не подавалась. От ударов оставались лишь небольшие белые вмятины из мелких как снег осколков.

«Блять, хоть взрывай!», — подумал он, опуская тяжелый молоток.

Но неожиданно ему пришла в голову идея, как расколоть стену. Он вытащил медальон.

— Ключ говоришь…

Вставил его в место, где до этого торчал наконечник копья и что было сил ударил по его ребру. В тот момент, когда молоток соприкоснулся с краем медальона, раздался пронзительный скрежущий звон, эхом разнесшийся по всему склепу. Стена из прочного кварцевого стекла пошла тонкой паутиной трещин, расходящихся от точки удара и напоминая морозные узоры на зимнем окне. Медальон, словно действительно являясь древним ключом, передал всю энергию удара в самую сердцевину кристаллической структуры. Трещины продолжали расползаться, сопровождаемые тихим потрескиванием. Внезапно вся стеклянная преграда начала светиться изнутри, едва заметным, бледным голубоватым светом, который становился все ярче и ярче. Лебедев едва успел отшатнуться, когда стена буквально взорвалась градом мельчайших осколков, которые, впрочем, не разлетелись по помещению, а зависли в воздухе, образуя причудливую светящуюся завесу.

«Господи! Что это?», — он как завороженный смотрел на мерцающие осколки.

За разрушенной преградой открылся проход, из которого потянуло холодным древним воздухом. Медальон, все еще висящий в воздухе, начал вибрировать и излучать пульсирующее свечение, словно отзываясь на что-то, скрытое в глубине открывшегося коридора. Осколки стеклянной стены медленно осыпались на пол, превращаясь в мерцающую пыль. Теперь перед ним зиял чернотой темный проход, который, возможно, вел к разгадке всех тайн этого места.

Он стоял, не смея сдвинутся с места.

Сперва это был лишь едва уловимый гул, зародившийся где-то в непроглядных глубинах открывшегося прохода. Но постепенно он начал нарастать, обретая форму и глубину древнего зова. Могучий звук рога, подобный голосу самих гор, заполнил всё пространство склепа, заставляя дрожать каменные стены и отдаваясь в его костях вибрирующим эхом. Это был не просто звук — это был зов, пронзающий века. Казалось, сам Один трубит в Гьяллархорн, священный рог богов, чей глас способен достичь всех девяти миров, созывая эйнхериев на последнюю битву. Низкие, рокочущие ноты переплетались с высокими, пронзительными обертонами, создавая величественную и устрашающую симфонию, от которой кровь стыла в жилах. Каждый новый раскат заставлял пыль, мелкие камешки вибрировать и срываться с потолка склепа.

Они сыпались на голову Константина. Он протянул руку и взял медальон.

Звук рога нарастал, неся в себе древнюю силу, от которой перехватывало дыхание. В нём слышались отголоски давно минувших битв, слышалась вся мощь северных ветров, рёв штормового моря, удары весел о волны, и раскаты грома над заснеженными вершинами, крики валькирий и лязг мечей в чертогах Вальхаллы. Медальон в руке Константина пульсировал, с каждым разом нагреваясь в такт каждому новому раскату рога.

«ОДИН! ОДИН! ОДИН!» — казалось, сами стены откликались на этот призыв, вторя ему гулким эхом. Звук нарастал, становясь всё мощнее и величественнее, заполняя собой всё пространство. В этом зове рокотал голос самого Всеотца, призывающего своих воинов. Зов Одина продолжал греметь, наполняя пространство священной мощью, пробуждая древнюю силу, дремавшую в камнях склепа. Сами тени начали отступать перед этим величественным звуком, а воздух наполнился едва уловимым электрическим потрескиванием и запахом озона — знаком присутствия божественной силы.

«Это зов! Мне надо идти туда… Меня призывают!», — подумал Лебедев, словно под гипнозом, делая шаг навстречу потокам воздуха, идущим из черного прохода, — «Но я не могу! Я сейчас не могу сейчас!».

— Я сейчас не могу! — закричал он в черноту проема.

Воздух разорвал оглушающий раскат грома и низкий утробный голос, тягучий, бесконечно глубокий, будто тысячи голосов слились в один, читающий древний, запредельный ритуал сказал:

— Ты, кто посмел пойти против воли Всеотца, услышишь мой гнев! Пусть твоя кровь станет рекой, что отражает только пустоту. Пусть твоя плоть увянет, как листья под зимним ветром, и пусть души твоих детей забудут твое имя! Куда бы ты ни шагнул, везде пепел и лед, что бы ты ни создал, превратится в тлен. Даже в смерти тебя не ждёт покой! Ты будешь скитаться в вечной стуже Нифльхейма, и твой крик затеряется в вихре Хаоса, как слабая искра в бесконечной тьме! Душа твоя не познает покоя…

Казалось, с каждым словом, воздух сжимался, будто весь мир оцепенел перед силой этого заклятия. В каждом звуке проклятия ощущалась циничное спокойствие ледяного холода и ранящая, как меч, тайная мудрость. Константин почувствовал, как этот гнев наполняет его ужасом и безысходностью, будто вся душа тонула в вязкой тьме, отчаянно не находя путей к спасению.

Он попятился назад, подняв фотоаппарат и перекручивая пленку после каждого кадра, безостановочно снимал. Звук начал меняться, превращаясь в неприятную какофонию преисподней. Стены задрожали, словно началось землетрясение. Несколько каменных блоков упали перед Лебедевым чуть не покалечив его. Константин очнулся от транса и бросился к выходу, слыша, как за спиной рушилась кладка каменных стен. Он едва успел выпрыгнуть из подземелья — вход обрушился, навсегда завалив вход и склеп Дитриха фон Любека и образовав небольшой провал в земле.

Голова кружилась, легкие едва справлялись, откашливая известь, песок и какую-то ядовитую серную гарь. В сознании продолжали пульсировать слова Одина угрожая разорвать голову на части. Константин упал лицом в прохладный снег, чувствуя, как теряет сознание. Но кто-то схватил его за плечи и с силой поставил на ноги, несколько сильных шлепков по щекам немного привели его в себя. Сознание возвращалось толчками и сквозь него он услышал:

— Гауптштурмфюрер! Гауптштурмфюрер! Надо бежать! Ходу! Der arsch! Ходу!