Русский агент Аненербе

Глава 15

В Берлине он застал Маргариту все в том же заторможенном состоянии прострации.

— Как можно было сотворить такое с бедной девочкой? — прошептала Марта Шмидт, встречая его.

«Ты не поверишь, это происходит не так далеко от Берлина… Там тысячи таких. И это только начало. Просто вы не хотите этого знать. Или делаете вид, что не знаете», — подумал он.

Лебедев не стал ей отвечать на вопрос, только махнул рукой:

— Позже, я тебе все объясню. Как она?

Он едва переставлял ноги, будто каждое движение давалось ценой переломанных костей. Усталость навалилась свинцовой пеленой — веки слипались, мысли путались как в клубке ниток, где невозможно отыскать конец и начало, поэтому решил, что форсированная реабилитация Маргариты, «с ходу», не приведет ни к чему хорошему. У него разрывалось сердце, но как бы ему этого не хотелось: обнять ее, прижать к себе — пока стоит проявить терпение и выдержку.

Но ноги сами направились к двери её комнаты, а он сжал кулак и вонзив ногти в ладонь остановил себя.Он вспомнил лагерные фото из досье… Тут же из подсознания всплыли образы концлагерей из книги по Нюрнбергскому процессу — груды очков, спутанные волосы в мешках, заскорузлая обувь, абажуры из человеческой кожи, топки печей, забитые дистрофическими трупами… Без имени. Без прошлого. Просто номера. И её лицо на одном из снимков.

«Нет. Не сейчас», — всплыл возглас разума, где-то в глубине сознания, — «Я вырвал ее из жерновов системы, созданной чтобы перемалывать кости и души… Что я от нее хочу?»

Он не психиатр и не знает, что делать, поэтому прежде стоит обдумать все свои действия. Он несет за нее всю ответственность и на время, должен, ради нее, позабыть о своих чувствах. Для него уже было важно, что удалось вырвать Маргариту из лап безжалостной машины уничтожения, созданной Третьим Рейхом для таких, как она.

Марта Шмидт доложила шепотом:

— Сначала ела только крошки. Но потом я смогла ее уговорить нормально поесть… Лежит, смотрит в стену. А ночью…

Экономка сжала фартук, будто пытаясь сдержать дрожь и слезы.

— Первую ночь кричала, как раненый зверёныш. Я зашла, а она ищет, ищет руки, чтобы спрятаться, так она и просидела всю ночь прижимаясь ко мне.

Марта Шмидт, обладая невероятным обаянием и добротой, смогла расположить к себе искореженную душу Маргариты Беловой. Поэтому, по словам Марты, «гостья», как она стала называть девушку, сегодня уже ведет себя вполне спокойно, и ест хорошо, но мало, больше просто лежит комнате. Она взялась за нее со свойственной ей энергией и окружила теплой и заботой: отмыла девушку, расчесала, подстригла ногти, предварительно отмыв их в горячей воде и переодела в одно из своих старых платьев, которое носила, будучи моложе. Платье висело на Маргарите мешком, еще больше подчеркивая ее истощённость. А так как с началом войны карточки ввели не только на продукты, но и на одежду, то купить ее можно было только по специальным купонам. Но Марта пообещала отнести несколько своих старых платьев портнихе, перешить их по размеру и возможно изменить фасон «более модная одежда скорее вылечит ее» утверждала она. Или, как вариант, предложила сходить на специальный аукцион, организованный местными отделением партии НСДАП и ее подразделением по делам евреев Judenreferate. Там достаточно дешево продавалась «приличная одежда» конфискованную у врагов Рейха. Константин строжайше запретил ей это делать и согласился на перешив одежды, пообещав в дальнейшем выделить средства на ее покупку в специальном магазине для офицеров СС и их семей.

Все это она рассказала ему между делом собираясь провернуть еще одно важное дело, пока он здесь. Поэтому пока Константин приводил себя в порядок с дороги, Марта заставила Густав Ланге отвезти ее «Службу доверительного управления имуществом» (Verwaltung von jüdischem Vermögen) организации, которая была ответственна за управление конфискованной еврейской собственностью и чтобы там раздобыть небольшую кровать для «гостьи».

Как только Марта Шмидт уехала Константин, несколько раз подходил к двери в ее комнату, но уходил, потом снова возвращался, прислушивался… Наконец не выдержал, спустился из своего кабинета в комнату Марты Шмидт, где находилась Маргарита, чтобы хотя бы, как он думал «посмотреть на нее».

Комната Марты Шмидт была небольшой и аскетичной: узкая кровать с выцветшим одеялом, комод с потрескавшейся эмалью, на стене — икона и фотография мужчины в форме царской армии. Воздух пропитался запахом ромашкового отвара и воска — похоже Марта пыталась лечить раны тем, что имела. Маргарита лежала на спине, руки вдоль тела, будто прикованные. Солнечный свет, полосами пробивавшийся сквозь щели в тяжелых шторах, подсвечивал её худое тело, подчёркивая рёбра, выпирающие, как у голодающей птицы. Синяки на бёдрах, ссадины на запястьях, шрамы от ударов плетью — каждый след кричал о пытках громче, чем она сама.

Лебедев замер на пороге, задохнувшись от вида. Но дверь скрипнула — Маргарита вздрогнула, подняла голову и увидела мундир с рунами СС. Её глаза расширились, дыхание участилось, пальцы судорожно впились в край одеяла. Она поднялась, словно марионетка на нитях, и начала расстёгивать платье дрожащими руками. Пуговицы отскакивали, ткань скользила с плеч, падая на пол беззвучно, как опадающие лепестки мёртвого цветка.

Константин растерялся, он беспомощно стоял, не успев ее остановить. Он никогда не видел ее такой измученной и потерянной.

— Нет… Маргарита, остановись! — хрипло вырвалось у Лебедева, но она уже стояла перед ним обнажённая.

Её кожа, бледная и прозрачная, мерцала в полумраке, а рёбра поднимались частыми, мелкими рывками. Синяк в форме сапога расцвёл на животе, фиолетовый и зловещий.

— Bitte schlag mich nicht… — прошептала она, съёживаясь и прикрывая грудь руками. Голос звучал как треск тонкого льда — будто ещё одно слово, и он рассыплется на осколки.

Лебедев почувствовал, как что-то рвётся внутри него. Слёзы хлынули прежде, чем он успел сглотнуть ком в горле. А сердце колотилось так, что казалось — вот-вот разорвёт рёбра, грудную клетку, вырвется наружу и упадёт к её ногам, окровавленное и бесполезное. Он рванулся вперёд, подхватил платье с пола, обернул в него Маргариту, как в бинты. Ткань была холодной, пропитанной запахом пыли и страха, ее тело было настолько измучено, что не могло даже согреть ткань.

— Я не ударю… Никогда, — его пальцы дрожали, удерживая платье, которое норовило снова упасть, — Ты в безопасности. Понимаешь? Безопасности.

Она не отвечала. Её стеклянный взгляд уставился куда-то за его спину, в прошлое, где эсэсовцы смеялись, а её крики тонули в стенах барака. Лебедев прижал её к себе, игнорируя то, как она окаменела в его объятиях. Ему казалось, что ее волосы пахли дымом и болью.

— Прости! Это все я! — сказал он по-русски, — Прости! Это я!

Сколько он стоял и вот так держал ее, Лебедев не знал. Маргарита сначала никак не реагировала, но через несколько секунд она посмотрела на него. Где-то в глубине ее глаз вспыхнул слабый, едва тлевший огонек осмысленного сознания.

— Маргарита, это я… Я! Посмотри внимательно на меня! Видишь⁈ Я немного изменился, но если ты присмотришься, то увидишь, что это я!

Он бережно обхватил ладонями ее лицо. Девушка вздрогнула и задрожала, лицо исказила гримаса страха.

— Прости! Прости! — он убрал руки, — Просто посмотри на меня! Это я Костя. Твой Индиана Джонс! Помнишь? Ты меня так называла всегда! Помнишь наше любимое кафе NIQA pâtisserie café? Где мы с тобой ели самые вкусные поражённое в Москве… Помнишь, как мы жили у твоей бабушки в Алуште? Она была такая смешная, ругалась на нас матом… У меня тогда обгорело лицо на солнце, а под очками кожа осталась белой, и ты смеялась надо мной и звала Зоро. А еще…

Маргарита, услышав родную речь смотрела на него нахмурившись, словно пыталась что-то вспомнить, губы с засохшими кровяными ранами дрожали.

— Посмотри внимательно, — умолял Константин, — я немного изменился, но если ты внимательно посмотришь, то увидишь меня!

— Кто вы? — спросила она, заикаясь.

— Я твой Костя, — посмотри, посмотри внимательно… Помнишь, как мы с тобой были в архиве и начался пожар? Я вытолкнул тебя через стену пламени в дверной проем, а сам остался? И вот мы оказались здесь.

Маргарита оттолкнула его, и зажав ладонью рот попятилась. Он сделал шаг к ней. Девушка закричала и начала биться в истерике. Лебедев бросился к ней и схватив прижал к себе.

— Марго, это я! — он бросился к ней, хватая за плечи, но она выкрутилась с силой, которой не могло быть в её хрупком теле.

Её кулак ударил его в грудь, потом в шею — слепо, отчаянно, будто он был не человеком, а огнём, лапами чудовища, тенью с эсэсовским жетоном.

— Bitte, bitte… Ich will nicht zurück… — она билась в его руках, слёзы брызгали на его мундир, оставляя тёмные пятна.

Ее тело сотрясалось в состоянии аффекта от болезненных судорог. Константин сильнее прижал ее к себе:

— Все пройдет… Все пройдет… Верь мне. Я вытащу нас отсюда… — повторял он одну и ту же фразу целуя ее волосы.

Он повторял это как мантру, даже когда её крики стихли, превратившись в прерывистые всхлипы. Её пальцы вцепились в его спину, словно боясь, что он исчезнет, если разожмут хватку. Маргариту «колотило» довольно долго, Лебедев опасался, что приедет Марта Шмидт и застанет эту сцену. Но пронесло. Девушка затихла в его объятьях и то, что она еще жива говорили лишь ее вздохи похожие на жалобные всхлипы.

— Ты даже представить себе не можешь, что я видела, — наконец прошептала она.

— Я знаю, — ответил Лебедев, не выпуская ее из своих рук.

— Нет ты не можешь знать… Я жила в бараке, где человек низведет до такого состояния, что любой червь в куске грязи живет лучше в тысячи раз… Да… Хуже червя, который хотя бы не знает, что его раздавят сапогом. Человек… он становится хуже крысы. Хуже личинки в гниющем мясе. Там, в том бараке, нас стирали в пыль. День за днём. С утра до ночи. Там жизнь человека обесценена настолько, что лучше лишиться разума, чтобы не видеть себя и не чувствовать себя…

— Я знаю, прости…

Ее взгляд скользнул куда-то за пределы реальности, словно глаза, широко раскрытые, отражали не комнату с обоями в цветочек, а длинный барак с протекающей крышей.

— Нет ты не знаешь…

Она резко встала, задев опрокинутую чашку с небольшой прикроватной тумбочки. Фарфор разбился с мелодичным звоном, но Маргарита даже не вздрогнула.

— Ты хочешь, чтобы я «вспомнила себя»? — горькая усмешка исказила её губы. — Я помню. Как девочка из соседнего блока отгрызла себе вены, лишь бы не идти в «медицинский кабинет». Как старик лизал ржавые гвозди, надеясь умереть от столбняка. — Она схватила Лебедева за рукав, тряся так, что пуговицы СС зазвенели. — А ты знаешь, что происходит, когда человек перестаёт бояться смерти? Он начинает бояться себя.

Слёзы текли по её лицу, но голос звучал сухо, будто пепел:

— Я молилась чтобы сойти с ума. Убежать в туман, где нет ни имени, ни тела. Где нельзя чувствовать, как твоя душа гниёт заживо.

Она упала на колени, обхватив голову руками. Её спину сотрясали рыдания без звука — концлагерь научил её плакать молча.

Лебедев молча смотрел на нее. Она через некоторое время подняла к нему лицо.

— Почему ты это сделал?

— В этом нет моей вины… Я не знаю, что произошло, какая сила нас сюда отправила.

Она продолжала пристально смотреть на него.

— Раньше я боялась умереть, но сейчас у меня нет страха, потому что есть вещи намного, намного страшнее смерти.

Лебедев потянулся и поцеловал ее волосы. Девушка рефлексивно дернулась, как от боли.

— Не делай так больше… Не надо делать этого… не трогай меня, — она отползла от него.

— Хорошо, хорошо… Через два или три дня я увезу тебя отсюда в одно спокойное место, там тебе будет хорошо.

Он увидел, как по ее телу волной прошло напряжение мышц, закончившейся легкой дрожью.

— Нет, не бойся, это дом в сельской местности… Поверь, там тихо и спокойно, никого в округе на пару километров. Марта будет тебе помогать.

— А ты?

— Я должен разобраться с тем, как мы с тобой попали сюда.

Наступило долгое молчание.

— Мы правда в прошлом? — наконец спросила она.

— К сожалению да. Мы каким-то непостижимым образом попали в нацистскую Германию в самое начало войны. Помнишь, мы нашли наконечник копья в архиве? Я думаю, что это какой-то ключ между эпохами… Мы в самом ужасном прошлом.

— Мне все равно ключ это или еще что-то… Моя жизнь уже никогда не будет прежней, даже если мы вернемся.

— Так же, как и моя… Но поверь мы с тобой сейчас можем оказаться в большой опасности и во чтобы то ни стало, я должен найти этот проклятый наконечник Гугнир.

— А что будет если это не сработает?

— Мы сбежим с тобой сначала в Южную Америку, а потом в США. Мы будем жить…

— А в Россию?

— Маргарита, мы сразу отправимся в лагеря НКВД. Они не лучше, чем… Мы не в том времени, чтобы найти безопасное место на Родине.

Тело Маргариты снова напряглось, как камень.

— Прости, что говорю тебе страшные вещи.

— Ты расскажешь мне что с тобой произошло? Ну… Когда я вытолкнул тебя сквозь огонь, в дверной проем.

Девушка долго молчала, а Константин терпеливо ждал, не смея нарушить тишину.

— Разве теперь это важно? — наконец сказала она, — я не хочу вспоминать тот момент… Страх, надрывный кашель, слезы в вперемешку с сажей жгли нестерпимо глаза, я задыхалась от нехватки воздуха и запаха горелых волос… Вокруг стоял грохот… Меня подхватили за руки и вытащили из какого-то горящего дома, где я лежала на пороге, корчась от удушающих спазмов легких. Мне дали воды, но меня вырвало, потом я пила и не могла остановиться… Но, как только я начала говорить, люди, которые дали воду, меня сразу отправили в полицию. Там допрашивали, но я не могла понять, что происходит! Я кричала им, чтобы они прекратили свой жестокий розыгрыш или что там еще… Но меня начали избивать…

Она снова замолчала, а потом тихо сказала:

— Я не хочу об этом говорить. Может быть позже когда-нибудь.

Снаружи раздался звук подъезжающей машины. Маргарита задрожала.

— Не бойся, это Марта приехала, — сказал Константин, — мне жаль, но, нам придется какое-то время играть каждый свою роль. Я офицер СС ты заключенная… еврейская прорицательница, которая может быть полезна нацистам. Главное, что ты сейчас в полной безопасности, запомни в полной безопасности, и я сделаю все чтобы так было дальше.

— Хорошо, я буду стараться, — она медленно встала, — дай мне слово, поклянись, что ты меня больше никогда не оставишь.

Лебедев сделал шаг, желая обнять ее, но девушка подняла руки словно защищаясь.

— Нет, нет… Не надо этого делать. Пойми, я не могу.

— Да, я понимаю, — сказал Лебедев, — Я клянусь тебе, что бы не произошло, я тебя не оставлю. Ты не вернешься в… Потерпи пару дней, и ты уедешь отсюда.

Он вышел.

— Франтишек, — Марта приехала довольная и радостно прощебетала, — так все удачно сложилось. Небольшая, замечательная кровать для нашей гостьи. Сейчас ее доставят сюда парочка дюжих грузчиков. Как она?

— Все нормально, — ответил Лебедев, — приходит в себя, но сколько это займет времени, я не знаю. Я решил отвезти ее в Тюрингию в дом моих родителей, где ей будет намного спокойней.

— Может быть пригласить хорошего врача? Франтишек помнишь, того доктора Рюдина, ты говорил, что он лучший мозгоправ во всей Германии. Ей надо помочь! Ах так довести бедняжку! У него есть лекарства…

— Марта! Какой на хуй Рюдин? Это безжалостная сволочь, как и какой-нибудь другой нацистский доктор Хирт, сделает из нее пособие для нацистских студентов в университете, а потом, когда из нее выжмут всю жизнь, останки сожгут в крематории или закопают в безымянной яме с негашеной известью! Или нет! Ее тело выварят в кипящем растворе, чтобы из костей сделать пособие по анатомии! Вот что сделают с ней!

Наступила звенящая тишина. Константин Лебедев увидел, как Марта Шмидт вытаращила глаза и сжав свой пухлый кулачок прикусила его мелкими ровными зубами. До него вдруг дошло, что все это он сказал ей по-русски. У него буквально подкосились от слабости ноги.