Русский агент Аненербе

Глава 17

В Берлине он до утра отпустил Ланге домой, а сам занялся последними сборами в командировку на Восточный фронт: собрал кое-какие документы, которые прислали из организации, разные мелочи и дополнил форму экипировкой для зимы. Ее прислали из административного отдела снабжения Вермахта. А ее стоило рассмотреть отдельно, решил он, разворачивая объемный сверток с формой. Там лежало обязательное для офицеров СС длинное зимнее пальто-шинель Mantel. Качественный материал из плотной шерсти должен был хорошо защитить Константина от холода и обеспечить «презентабельный» вид офицера СС.

Он накинул пальто на плечи.

— Отлично… Блять, не думал, что так скажу, — упрекнул Константин себя.

Оно сидело на нем как влитое. Цвет соответствовал, так называемому «стандартному полевому серому» Feldgrau — цвету, характерному для униформы Вермахта. Пальто с конструктивным «запахом», двойной ряд крупных пуговиц для надёжности, отложной воротник, который можно было поднять и закрепить — великолепно защищали от холодного ветра. Удлиненный крой, завершался примерно на уровне колен, что очень важно, позволяя сохранить тепло в нижних частях тела. И конечно качество пошива отвечало социальному и военному положению обладателя.

Лебедев снял пальто пару раз встряхнул и повесил на деревянную вешалку, чтобы отвиселось до утра — в нем он поедет в поезде.

Он вытащил из свертка весьма практичную для полевых условий вещь — утепленную куртку-парку Winteranzug. С началом войны на Восточном фронте и с наступлением суровой зимы 1941 годов Вермахт столкнулся с реальной необходимостью усиления зимней экипировки. Тогда в войска начали поступать специальные утепленные куртки и штаны наподобие парок, которые шили с учетом низких температур.

Надо было отдать должное этой куртке с многослойной системой утепления: теплая шерстяная подкладка, меховые двойные воротники, манжеты с утеплением и герметичные швы значительно уменьшали потери тепла. Эта куртка имела еще одну особенность, которая делал ее весьма удобной: с одной стороны — обычный серо-зеленый или полевой серый цвет для маскировки, с другой — белый, который использовался бы на снегу. Такая реверсивность обеспечивала удобство маскировки в зависимости от местности и времени года.

В комплекте к куртке прилагались зимние утепленные штаны Winterhosen с мягкой многослойной шерстяной подкладкой. Аналогично куртке, штаны имели реверсивные свойства. К тому же они шились по свободному крою, что позволяло носить их поверх стандартной полевой формы, и при случае заправлять в зимние сапоги.

На ноги ему прислали зимние сапоги Filzstiefel. Очень теплые сапоги из войлока, с подкладкой из натурального меха. Лебедев покрутил их в руках — легкие с отдельным дополнением в виде бахил из прочного материала, что обеспечивало особые изоляционные свойства и дополнительную защиту от мороза.

Константин последовательно надел на себя всю экипировку и водрузил на голову меховую шапку-ушанку Feldmütze, а на шею намотал шерстяной шарф. На руки натянул черные кожаные перчатки с меховой подкладкой. Еще одну пару, простые шерстяные заранее положил в карман куртки, «на всякий случай».

Лебедев попрыгал, пару раз присел, раскинул руки покрутился из стороны в сторону.

«Неплохо. Очень удобно», — подумал он, — «в такой экипировке сорок градусов мороза не страшны».

Он вытащил холщовый мешок и вытряхнул из него небольшое маскировочное покрытие на зимнюю униформу Schneetarnanzug и маскировочный чехол на каску М40. Обычная белая накидка, которая должна помочь скрыть очертания тела в снегу в заснеженной местности, если бы пришлось на нем лежать. Потом он все снял, скрутил и упаковал обратно в мешок, оставив лишь шинель на плечиках, фуражку и черные кожаные сапоги.

Потом еще раз проверил все бумаги и составил вещи внизу у двери.

«Все, нахер, отдыхать», — отдал он сам себе приказ.

Но ночь выдалась без сна. Он до самого утра лежал в темноте уставившись в потолок. И лишь перед рассветом, ушел в зыбкую дремоту, из которой его вырвала трель будильника.

— Ну вот и все, — ка-то неопределенно сказал он сам себе и сел на диване, — Пора. Бля… Деваться некуда.

На путях стоял длинный состав из темно-зеленых вагонов Deutsche Reichsbahn. Военный эшелон в направлении Кёнигсберга отправлялся с Силезского вокзала Берлина Schlesischer Bahnhof, построенного еще в 1842 году, и через который шел поток католического населения Силезии в протестантский Берлин, за что вокзал и получил неофициальное название «Католический». Теперь перрон затопила огромная серо-зеленая масса военных Вермахта. Они потоками заходили в вагоны, чтобы отправиться на страшный Восточный фронт.

День выдался промозглый — моросил мелкий дождь с мокрым снегом, ветер с порывами бил в лицо.

«Ну чего ты еще ждал от такого события?», — спросил себя Лебедев, — «атмосфера под стать…».

Несмотря на то, что его офицерское пальто отлично сохраняло тепло, на руках черные кожаные перчатки — все его тело била мелкая дрожь. Он хотел поднять воротник шинели, но не стал, видя, как другие офицеры стоически переносили непогоду, подавая пример личному составу.

«Главное успокоиться и не бздеть. В этом вся причина», — думал он, шагая к середине состава.

Первые вагоны заполнялись солдатами. Там царила, теснота, нецензурная брань, терпкий запах мокрых шинелей и табачного дыма, иногда неожиданно накатывали легкие волны алкогольного перегара, сапожной ваксы и ружейного масла. И никакого комфорта, только деревянные скамейки и двух или трёхъярусные стеллажи, забитые вещами и сидящими или лежащими вповалку телами. В основном люди находились в приподнятом настроении, еще бы — сводки с фронта только хорошие: советские войска несут большие потери и отступают, непобедимая немецкая армия скоро выйдет к Москве — каждый тешил себя мыслью, что скоро война закончится победой и согласно обещаниям фюрера, получит землю и все причитающиеся награды. Поэтому в некоторых солдатских вагонах слышались песни и веселый смех.

Лебедеву было тяжело на все это смотреть. За все время нахождение здесь, в Германии1941 года, он ни разу не видел немцев, осуждающих нацистский режим. Его мрачный вид вселял в Густава Ланге трепет и тот всячески старался ему угодить — он настоял на том, чтобы вещи нес именно он, и пыхтел, нагруженный, тащась за своим начальником.

До этого он нашел каких-то своих, то ли приятелей, то ли свояков, едущих на фронт, и попросил, чтобы они заняли ему место. Он быстро отнес вещи Лебедева в офицерский вагон, Константин вручил ему одну бутылку шнапса и Ланге, предвкушая веселую поездку, счастливый на всех порах убежал в солдатский вагон.

Дальше, по составу, в товарных вагонах перевозили технику, припасы, укрытые брезентом грузовики, ящики с боеприпасами и продовольствие.

В офицерском вагоне первого класса царила совсем иная, относительно комфортная атмосфера, резко контрастирующая с теснотой солдатских вагонов. Купе рассчитаны на четверых пассажиров, с мягкими диванами, обитыми темно-красным плюшем. Между диванами установлен откидной столик из красного дерева, на стене висело небольшое зеркало в позолоченной раме. Шторы на окнах из плотного бордового бархата, создавали уютный полумрак.

Попутчики подобрались разные. Напротив Лебедева сидел группенфюрер СС Рихард Глюкс, высокий, очень коротко стриженный, светловолосый мужчина лет сорока с холодным взглядом серых глаз, казалось его лицо напрочь лишено мимики и проявления каких-либо эмоций. Он был одет в старого образца черную форму СС и держался подчеркнуто официально, говорил мало и сухо.

Когда в купе вошел Лебедев на его лице возникло подобие улыбки, он вяло вскинул руку в нацистском приветствии и довольно приветливо поздоровался с ним, из чего Константин пришел к заключению, что как-то знаком с ним.

Лебедев мельком глянул на объемную папку с бумагами, лежащую перед ним, и понял, что это тот самый Рихард Глюкс, заместитель Теодора Эйке, неутомимый организатор, в ведение которого входит создание концентрационных лагерей. Среди его бумаг лежала небольшая брошюра для внутреннего пользования войск СС занимающихся охраной концентрационных лагерей.

«Дисциплинарный и штрафной устав для лагеря заключенных», — прочитал про себя Лебедев.

Книжица была вся утыкана закладками и испещрена карандашными подчёркиваниями. Этот зловещий устав разработал Теодор Эйке еще в 1933 году, для лагеря Дахау и позже ставшего проклятой эталонной моделью для всей системы. Он перехватил взгляд Лебедева.

— Дорогой Франц, не могу в пути предаваться пустому времяпровождению. Занимаюсь разработкой дополнений к уставу, разработанному Теодором, хочу свести их в один набор инструкций под названием «Лагерный порядок».

У Лебедева мурашки поползли по спине от воспоминаний о Заксенхаузене и о том, что пережила там Маргарита. А еще он никак не мог привыкнуть к этому обращению нацистов к себе — «дорогой Франц».

— А что устав Эйке нуждается в каких-то дополнениях, — спросил он, предавая своему голосу сарказм.

Одно из свойств личности бесчеловечных маньяков — это полное отсутствие не только крошечных проявлений эмпатии, но и само извращенное понимание своей социальной роли в обществе, поэтому он не уловил сарказма, а вполне деловито ответил:

— Есть несколько важных моментов, как сделать работу лагерей более эффективной и мене затратной.

— Это какие?

— Например необходимо четко установить статус заключенного, чтобы он был понятен и не обсуждался. Заключенный является врагом государства, лишённым абсолютно всех прав. Он даже не человек больше, а только номер. Все что он должен знать о себе это то, что любое, подчеркиваю, любое нарушение, начиная от побега и до банального неуважения к охране, будь то даже взгляд, который не понравится охраннику, карается неминуемой смертью или, в лучшем случае для заключенного, особыми мерами физического воздействия, которые тоже приведут к смерти…

— То есть пытками.

— Дорогой Франц, это можно называть по-разному. Мы предпочитаем называть убийство заключенного «специальной обработкой» Sonderbehandlung, депортация его в лагерь смерти «эвакуация» Evakuierung, систематическая беспощадная жестокость «рабочий процесс». А как иначе? Например, в обязанности надзирателей нужно четко прописать: подавлять волю заключенных чрез страх, запрещается проявлять любую жалость «тот, кто мягок с врагами Рейха, предатель», обязательное безжалостное избиение во время переклички, «каждый удар должен быть нанесен с полной силой» и не как иначе, категорически запрещено разговаривать с заключенными, только отдавать жестко команды, обязательно использовать для устрашения голодных собак — ритуализированое насилие, вот ключ к поддержанию порядка. Каждый надзиратель должен помнить пятый пункт из Устава «эмоции — слабость, ваша задача — не люди, а контроль».

Константин почувствовал, как кровь прилила к лицу и застучало в висках.

«Сука, мразь нацистская, клянусь, как только предоставится возможность, я убью тебя. Я выброшу тебя из тамбура, сначала размозжив твою башку сделав тебе твою Sonderbehandlung!», — в нем ненависть и негодование, буквально полыхали.

Но Рихард Глюкс, большую часть времени проводил, сидя на диване, изучая какие-то документы или глядя в окно, при этом закинув ногу на ногу и медленно, словно метроном, покачивал начищенным до блеска сапогом.

В купе с ними также ехали два офицера Вермахта — майор артиллерии Хайнц Вебер, пожилой кадровый военный с седыми висками и моноклем.

Он единственный из попутчиков Лебедева, невербально отреагировал на разглагольствования Глюкса. Старый солдат, со вздохом снял фуражку, опустил голову и несколько раз провел ладонью по наголо бритой голове.

— Страх… — сказал он, — однажды попав в тебя он остается в тебе до конца жизни.

Он достал трубку и набил ее табаком.

— Никто не против?

Не встретив отрицательного ответа, он неспеша раскурил ее.

— Это случилось осенью 1916-го, во время битвы на Сомме. Я тогда был ещё молодым парнем полным сил и надежд, верил… — он затянулся, не долю секунды задумался, — Наш полк держал позиции недалеко от деревни Курселет. Дожди не прекращались неделями, с неба лилась вода, как из ведра, окопы превратились в непроходимые грязевые канавы. Мы спали стоя, прислонившись к стенам окопа, и друг к другу, потому что присесть было невозможно — везде стояла вода по колено. Я слушал, что несколько солдат упав от усталости захлебнулись этой грязной водой. Однажды утром начался очередной британский обстрел. Мы уже привыкли к этому — каждое утро начиналось с артподготовки. Но в этот раз что-то было иначе. Сквозь грохот снарядов я услышал странный механический рев. Наш унтер-офицер Мюллер закричал: «Танки!». Наш взвод, в основном деревенские парни… Мы никогда раньше их не видели. И вот из утреннего тумана выползли эти стальные чудовища. Они двигались медленно, но неумолимо, как огромные ужасные черепахи, изрыгая огонь из своих пушек. Наши винтовки были бесполезны против их брони. Я видел, как молодой Курт, новобранец откуда-то из-под Дрездена, в панике выпустил всю обойму по головному танку — пули просто отскакивали с металлическим звоном. Мы перенесли позицию пулемета, но все тщетно. танк неумолимо прошел прямо через наши проволочные заграждения, сминая их как бумагу. Но потом произошло чудо то, что спасло нас. Один из танков застрял в воронке от снаряда, а второй соскользнул по грязи в траншею и накренился, не в силах выбраться. Наши артиллеристы наконец пришли в себя и пристрелялись, третий танк загорелся после прямого попадания. Я видел, как британский экипаж выпрыгивал из горящей машины. В тот день мы удержали позиции, но все поняли — война изменилась навсегда. Эти стальные чудовища стали нашим новым кошмаром. По ночам я часто просыпаюсь от того же механического рева, хотя вокруг тишина. Даже спустя годы после той войны этот звук преследует меня во снах…

Третий попутчик молодой лейтенант медицинской службы Курт Майер. Он ехал из отпуска, в основном молчал и больше был погружен в чтение медицинского журнала и книги по хирургии под редакцией Hermann Küttner и Ernst Lexer.

Периодически в купе заходил проводник в синей форменной куртке, приносил кофе в фарфоровых чашках с логотипом железной дороги и бутерброды на белых тарелках. Несмотря на войну, в офицерском вагоне поддерживался довоенный уровень сервиса.

Поездка прошла без каких-либо происшествий, закончившись в конечном пункте назначения.

Кёнигсберг конца 1941 года представлял собой важнейший военный центр на пути к Восточному фронту. Старинный город-крепость с его средневековыми замками и готическими соборами теперь едва справлялся с наводнением вызванным притоком военной техники и войск. По улицам постоянно двигались колонны бронетехники и машин, на площадях разворачивались полевые кухни. Следы недавних советских бомбардировок оставили следы на некоторых зданиях, но в целом город сохранял свой довоенный облик.

Штаб группы армий «Север» располагался в массивном здании бывшего Земельного финансового управления Landesfinanzamt на Ганза-платц Hansaplatz. Внушительное здание в стиле северогерманского неоренессанса, построенное в начале XX века.

Его толстые стены надежно защищали секретные документы и карты, а просторные залы переоборудовали под центр управления, где работали генерал-фельдмаршал Вильгельм Риттер фон Лееб и его штаб, координирующий действия войск, наступающих на Ленинград.

Эшелон прибыл на Восточной вокзал Ostbahnhof главный железнодорожный узел города. Отсюда войска и техника распределялись либо дальше на восток, либо оставались в городе в резерве. Здание вокзала, с его характерными башенками, построенное в типичном для Восточной Пруссии стиле с применением красного кирпича, служило своеобразными воротами в город для всех прибывающих с запада.

В вагон зашел полицейский фельджандарм с характерными металлическими полумесяцем на груди — он проверял документы у всех прибывающих в город.

— Фельджандарм Мюллер почтительнейше докладываю, господа офицеры, обязательная проверка документов.