’НЕЙРОС’. Часть третья ’Черные слезы’ (Павел Иевлев) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Глава 9. Принцип меньшего зла

Прах Зоника мы развеяли со Средки практически у порога его любимого борделя, что могло бы быть иронично, но почему-то не было. Нам ещё придётся рассказывать об этом Дженадин. Когда и если она придёт в себя. Сейчас её состояние напоминает неглубокую кому, ей не становится ни лучше, ни хуже, а я почти не понимаю в неврологии. И обратиться некуда, здешняя медицина просто спишет её в компост.

Средка снова разнесена в хлам, поэтому бордель закрыт. Ремонтировать разбитое никто не спешит, хотя повреждения не фатальные — стёкла, в основном. Стрелковым оружием здания не развалишь, а артиллерии тут, к счастью, нет.

Лирания, Тоха, Шоня, Кери и я. Даже на полноценное отделение не тянем. Разве что с Лендиком считать. Лендик держится чуть поодаль. Его уже никто не задирает, но и не совсем свой.

— Они снова нападут, как ты думаешь? — спрашивает Шоня.

— Нет. Вряд ли, — отвечаю я. — Кланы понесли большие потери как в людях, так и в снаряжении. Думаю, почти всё завезённое оружие осталось тут вместе с теми, кого учили им пользоваться. Новое завезти по ряду причин не получится. Кроме того, у города больше резервов.

— У Горфронта тоже много убитых. Да почти все…

— Город может перепрошить арендных рабочих, запихать их в броню, и они об этом даже не узнают, — мрачно говорит Кери. — Будут так же тупо стоять и стрелять, как наши, какая разница?

— Да, ужас вообще, — с отвращением добавляет Тоха. — Как подумаю, что мы так же могли там стоять болванчиками…

— И стояли бы, если бы не он, — пихает меня локтем Лирания. — А вы его не цените.

— Ой, иди в жопу, Лирка, — отмахивается Шоня. — Ценим, ещё как. Но лучше бы этого всего не было. Как хорошо было туристов на Средке пасти!

— Ты и тогда говнилась, — напомнила Лирания.

— Дура была, — признаётся рыжая. — Подумаешь, какой-то козёл за сиськи хватал! Сейчас бы ему яйца отстрелила, и всё.

— Как думаешь, командир, война закончилась? — спросила Тоха.

— Нет, — покачал я головой. — Но в лобовой штурм кланы больше не пойдут. Имплантированных, которыми можно было управлять, почти всех выбили, у остальных желание сильно поугасло. А вот набеги и диверсии — самое то. Они же типичные партизаны, не регулярная армия. Тот, кто их загнал на Средку, вообще не ставил военных целей. Он просто сокращал население.

— Но зачем?

— Не знаю точно, Тох. Есть пара версий, но они довольно слабые и не объясняют всего. Не такое уж тут сильное демографическое давление, чтобы прибегать к таким решительным мерам.

— Какое давление?

— Неважно. Пойдёмте.

Если бы мы не вывели той ночью людей со Средки, то жертв было бы больше раз в десять. Причём не среди «лишней молодёжи», каковая, по версии Дмитрия, была предназначена на заклание, а среди персонала и клиентов, которые, наоборот, основной двигатель сферы услуг. Это означает, что мы снова чего-то не учли. Не видим всей картины.

* * *

— Вы не видите всей картины! — категорично заявляет стоящая посреди гостиной женщина в чёрном плаще и маске.

По периметру помещения расположились четыре фигуры в оболочках, и мы полны внимания к её словам.

— Берана, — говорю я осторожно, но она останавливает меня жестом.

— Молчи. Время диалогов прошло, теперь говорю я.

Здесь все, включая детей, но исключая ещё не пришедшую в себя Дженадин, поэтому я не хватаюсь за пистолет. Если я выстрелю в Берану, то убью её или нет ― как карта ляжет. Но её охрана превратит нас в фарш в любом случае. Так что мы сидим и слушаем.

— Если этой ночью вы прислушаетесь, то сможете почувствовать вибрацию вашей башни. Тонкую, почти незаметную, но приборы ловят её уже неделю. Башни высокие, здесь она чувствуется сильнее, но вскоре её не удастся игнорировать даже внизу. Это дрожит Цитадель Ушедших. Её столетиями накачивали энергией, и процесс близок к завершению. Аборигены гадают, почему выработка энергостанции всё время падает — но дело не в ней. Цитадель забирает всё больше, в этом причина здешнего кризиса. Наполнившись, она раскроется, и Ушедшие вернутся в Мультиверсум. Я надеялась это предотвратить, но Креон был одержим своим городом. Он отказался заглушить станцию, закрыть Цитадель и покинуть его, хотя я предоставила ему возможность вывести часть населения в другие миры.

— Часть? — не сдержалась Алиана.

— Может быть, большую часть. В Мультиверсуме полно свободного места. Но Креон — истинный Владетель. То есть упрямый, ограниченный, помешанный на истории своего «великого рода». «Сотни поколений предков», — ядовито процитировала она. — Предков, происходящих от мародёров, удачно ограбивших Цитадели. К сожалению, он остановил меня тогда, а сейчас уже поздно. Этот мир закрыт, и мы встретим финал тут, каков бы он ни был.

— Почему он закрыт, Берана? — спросил я. — Как вообще можно закрыть целый мир?

— Это называется «коллапс», — ответила она спокойно. — Череда социальных или природных катастроф, которые уничтожат население. Наверняка где-то в городе найдётся ребёнок с ненормально синими глазами, это один из симптомов. Это гекатомба, массовая жертва Ушедшим. Чем больше проливается крови, тем больше сил они получают для своего возвращения. Мир за миром. Мультиверсум пустеет, их приход приближается.

— Какие-то супервампиры, — комментирует Дмитрий.

— Я не знаю этого слова.

— Легенды нашего мира содержат обильную мифологию о существах, которые бессмертны, потому что пьют кровь людей, — поясняю я.

— Легенды чаще всего просто чушь, — под плащом Берана пожимает плечами. — Но у Ушедших многое завязано на кровь, взять хотя бы оболочки… Впрочем, неважно. Когда я поняла, что коллапсы провоцируются Ушедшими, то многие годы занималась вычислениями, пытаясь понять, где именно состоится их возвращение. Этот мир — точка проекции ортогонального Мультиверсума на наш. То, что Креону удалось туда добраться, стало окончательными доказательством моей правоты. Ушедшие вернутся здесь.

— Так он всё-таки встретил там Ушедших? — спросил Дмитрий. — Мне всегда было интересно…

— Нет, но он встретил тех, кто с ними близко связан. Тех, кто делает кристаллы для энергостанции.

— Я думал, их делает второй город, — удивился я.

— Не делает. Получает. В их Цитадели есть портал, они имели к нему доступ с самого начала. Креон так обрадовался, добравшись до своего, потому что надеялся наладить прямые поставки и наконец-то избавиться от необходимости иметь дело со старинными врагами. К счастью, мне удалось его убить, и сделка не состоялась.

— Тебе?

— Руками Калидии. Это было несложно, девочка глупа как пробка и до скуки предсказуема. Даже не знаю, в кого пошла.

— Послушай, — спросил я, — зачем ты тут?

— Для того, чтобы Ушедшие не вернулись, надо сделать этот мир безлюдным. Убрать тех, кто станет жертвой, откроющей им проход.

— Убрать? — спрашивает Шоня.

— Они всё равно умрут в процессе коллапса, — говорит равнодушно Берана. — Но если их убрать раньше, то Ушедшие не получат то, что им нужно.

— Нет, не вообще «здесь», а конкретно здесь? — настаиваю я. — Тебе что-то надо, но я никак не соображу, чего. Что у нас есть такое, что тебе необходимо, но ты не можешь снять с трупа?

— Девочка, — Берана указала рукой на Нагму. — Боюсь, что, если снять её с твоего трупа, она будет бесполезна.

— А так полезна? — спросил я, рефлекторно загораживая собой ребёнка и прикидывая, не рискнуть ли вытащить пистолет.

— Она…

Речь Бераны прервал катящийся по полу круглый предмет чуть крупнее мяча, но с глазами.

«Колобок-колобок, докатился, голубок…» — глупо подумал я, провожая взглядом голову оболочки.

— Глупа как пробка, мам? — спросила Калидия, стряхивая кровь с меча.

Один охранник сползает по стене, оставляя красную полосу на краске, а второй, ставший короче на голову, обильно портит жидкостями тела ковёр. Я прижимаю к себе лицо Нагмы, не надо ей на такое смотреть.

Двое оставшихся вскидывают своё оружие, но, если бы тут был букмекер, я бы поставил все бесконечные деньги Дмитрия на Калидию. Ряженые горцы — это не гвардия Домов. Если нарядить крестьянина в рыцарский доспех, он может легко навалять другим крестьянам, но на турнире у него шансов нет.

Надеюсь, по полу катилась не голова Абдулбаки. Испытываю иррациональную вину перед бывшим старейшиной, всё-таки именно я втравил его в этот блудняк.

— Увы, дочка, печальный факт, — Берана говорит спокойно, но отступает назад. — Твой отец не дал мне тебя нормально воспитать.

Сдаётся мне, кто-то сейчас станет полной сиротой. Сиротинушкой.

— А вот отец так не думал, — синтетическим голосом оболочки трудно передать интонации, но мне чудится в нём подростковая глубокая обида. — Я прочитала его записи. Он ведь тебя любил, ты знаешь?

— Это имеет значение? — спрашивает женщина.

— Да. Из-за этого я тебя сейчас не убью. Хватит того, что ты сделала меня отцеубийцей. Уходи и не возвращайся. Бежать некуда, и ты примешь все последствия того, что я не дам тебе уничтожить город.

— Ты уничтожишь не только город, но и всех людей в Мультиверсуме.

Калидия объяснила, где она видела Мультиверсум, так красочно, как будто её отцом был не Великий Владетель, а боцман с вонючего ржавого сейнера.

* * *

— Иногда мне кажется, что отец был единственным взрослым в городе, — говорит задумчиво Калидия. — Все остальные поглощены собой и своими интересами, категорически не желают ничего видеть и брать на себя ответственность. Промы, Дома, верхние, нижние… Один сплошной детский сад. А я должна изображать воспитательницу, хотя сама не старше них.

— Думаю, твои слова повторит любой правитель любой страны любого мира. Но ваше общество действительно инфантильно выше среднего.

— Может быть, это не так и плохо, — продолжает она. — Моя мать — воплощение взрослости, и это ещё хуже. В городе никто не хочет ни за что отвечать, а она готова убить кучу людей ради высшей цели.

— Они с твоим отцом нашли друг друга.

— Может быть, мне следовало её убить. В этом была бы какая-то логическая завершённость, тебе не кажется? Повесила бы на стену за троном две головы.

— Боже, ты что, притащила голову Креона?

— Нет, я не настолько безумна. Это фигурально.

— Хорошо. И хорошо, что ты её не убила.

— Тебе её жалко?

— Мне жалко тебя.

Мы стоим у кровати Дженадин. Она без сознания, это меня уже пугает. Но что меня пугает ещё сильнее, из её глаз сочится тёмный экссудат, стекающий на подушку, как чёрные слезы.

— Ты не знаешь, что это? — показываю я Калидии испачканную чёрной жидкостью салфетку.

— Кто из нас врач? — удивляется она.

— Это не медицинская проблема. Это что-то местное. Может быть, какие-то легенды, слухи, мифы? Типа: «И возрыдают дети чёрными слезами, и отверзнется…». Ну, что-нибудь отверзнется. Или разверзнется. Жопа какая-нибудь.

— Нет, извини. Ничего такого. Ты думаешь, это связано с Ушедшими?

Калидия оставила оболочку плавать в стеклянном стакане, ходит в легкомысленном халатике и пушистых тапочках, волосы завязаны в хвост. И не скажешь, что Великая Владетельница. Просто молодая женщина. Красивая молодая женщина — её тело восстановилось после шока глубокого слияния с оболочкой, и она выглядит лет на двадцать пять.

— Мне кажется, здесь всё связано с Ушедшими, — отвечаю я. — Так или иначе.

— Ты веришь моей матери?

— И да, и нет. В то, что происходит какое-то говно, — скорее да, чем нет. В то, что это именно Смертельное Возвращение Кровожадных Чудовищ, — скорее нет, чем да. Берана слишком долго копалась в мифологии Ушедших, и теперь не видит ничего, кроме них. А в жизни никогда и ничего не бывает таким однозначным, как в триллерах.

— Почему?

— Потому что не бывает никакого Идеального Сферического Зла в вакууме. Оно невозможно, потому что не экосистемно. Берановские Кровавые Ушельцы для начала выжрали бы всю кормовую базу, а затем сколлапсировали в Глубокую Чорную Задницу, которая поглотила бы сама себя.

— Может быть, именно это с ними и произошло?

— Тогда с чего бы им возвращаться? Нет, вся эта история кажется мне натянутой. А вот то, что Берана помянула ребёнка с синими глазами…

— Есть такой ребёнок?

— Есть целая куча таких детей. Это дети кланов. Недавно их глаза посинели, разом… И у всех вот такие чёрные слезы, — я снова протёр щеки Дженадин, очистив от тёмного экссудата.

— Я не знаю, что это значит, — сказала Калидия. — Но вряд ли что-то хорошее. Иногда я думаю, что мать права, а я, разрушая её планы, нанесу больше вреда.

— Но ты не остановишься?

— Нет. Я верю отцу. Что очень глупо, потому что я его убила. Но он был против планов матери, и он всегда знал, что делал.

— Это не ты…

— Всё равно я. Знаю, что мать использовала меня, но это ничего не меняет. Знаешь, он был куда более живым, чем все думали. Там, внутри, под оболочкой, которую почти никогда не снимал. Я прочитала файлы. То, что он писал обо мне.

— И что там?

— Не скажу. Но единственное, что я могу сделать, чтобы не сдохнуть от чувства вины, это спасти его город. Или умереть, пытаясь.

— Давай остановимся на первом варианте.

* * *

Лирания перехватила меня в коридоре, и я впервые вижу в её глазах панику.

— Там… Мои родители! — говорит она, вцепившись мне руку.

— Где «там»? — уточняю я.

— Видеостена в моей комнате. Связь. Они.

— Так в чём же дело? Беги к ним скорей!

— Пойдёшь со мной?

— Прости, но в качестве кого?

— Друга. Я не могу одна. Ты мне нужен.

— Для разговора с родителями?

— Да, — твёрдо отвечает она. — Я тебя очень прошу. Пожалуйста.

— Лира, вот так убегать, это… А это ещё кто такой?

— Это мой друг.

Я молча киваю, не зная, как себя вести. На большом, во всю стену, экране мужчина и женщина возраста около сорока или чуть старше. Женщина — ярко выраженный азиатский типаж, похожа на японку. Мужчина… Не скажу с уверенностью. Незнакомый фенотип. Ну что же, генетика сказала своё слово, послушаем, что скажут люди.

— Твой безответственный поступок, в который ты втянула сестру… Кстати, почему её нет?

— Поговорим без Оньки, — отрезала Лирания.

— Как ты смеешь…

— Не кричи на неё, дорогая, — примирительно говорит мужчина. — Сестра всегда была для неё источником стресса…

— Ничего подобного! — зло и громко отвечает Лирка. — Это вы были источником стресса. А за сестру я просто боялась.

— Боялась? Но почему? — удивлённо говорит её отец.

— Потому что ей не повезло с родителями! И она могла однажды стать мной!

— Лира, сейчас не время это обсуждать! — говорит мать. — Тем более, при посторонних.

— Хотела бы я, чтобы вы мне были посторонними!

Я чувствую себя крайне неловко, глядя на эту семейную сцену, но Лирания вцепилась мне в руку так, что наверняка будут синяки.

— Посторонние не пытаются меня убить, как вы!

— Но, Лирочка, — кривится мужчина, — мы же не могли знать, что на той платформе ты! Как только мы перехватили фото, то сразу отменили цель! Молодой человек, это вы её втянули?

— Он мне жизнь спас. И не один раз.

— Может, мы всё же поговорим без посторонних? — настаивает мама.

— Нет. И если вам это не нравится, отключайтесь к чёрту.

— Лира, фу, как грубо!

— Да, вы не любите грубости. Когда меня изнасиловали, ты, мама, просто запретила мне об этом рассказывать. А ты, папа, сделал вид, что я всё выдумала.

— Но мы были в лагере для интернированных! Мы ничего не могли поделать! Мы старались просто сгладить твой стресс!

— Вы серьёзно думаете, что я не знаю? Что было на самом деле?

— Лира, прекрати, это твои фантазии!

— Аборт у того коновала тоже мои фантазии? И то, что вы обсуждали, думая, что я без сознания?

— Лира, не знаю, что ты себе напридумывала, — решительно говорит женщина, характерным защитным жестом рук как бы отодвигая от себя всё сказанное, — но это неважно. А вот то, что ты сбежала от нас в чужом мире, да ещё и с Онией…

— Если бы ты не сделала эту ужасную глупость, — мягко добавляет отец, — то была бы сейчас с нами.

— Убивала бы людей, бросая их друг на друга, как юнитов в игрушке?

— Послушай, мы просто исполнители! Это не наше дело, мы ничего не решаем!

— Вы всегда решаете, что это не ваше дело! Всегда! И на войне, и в лагере! То, что произошло там со мной, тоже было не вашим делом? Ах, нет, оно как раз было вашим…

— Лира, замолчи сейчас же! — жёстко говорит мать.

— А то что? Снова откупитесь мной?

— Прекрати! Это глупо! Мы ничего не могли изменить!

— А пытались?

— Это было бессмысленно! Мы бы только подставились! Пострадали бы все, даже Ония! Принцип меньшего зла!

— «Принцип меньшего зла», мама, для тебя означает «Пусть страдают другие!» и «Чёрт с ней, с Лиранией!». Мне было пятнадцать!

— Хватит, хватит! — мечется на экране отец, лицо его исполнено страдания. — Мы же не выяснять отношения собирались! На это ещё будет время!

— Уверен, папа?

— Немедленно забирай сестру и отправляйся к нам, — строго говорит мать. — Ты выбрала не ту сторону. Ты всегда выбирала не ту сторону, но сейчас ещё не поздно всё исправить.

— Да, Лира… — добавил с видимой неохотой отец. — Можешь прихватить этого, своего… Разу уж он тебе так дорог.

Палец с экрана упёрся в меня, а Лирка сжала мне руку ещё сильнее, хотя я не думал, что это возможно.

— Идите к чёрту, — ответила она.

— Ты что несёшь? — взрывается женщина. — Подумай хотя бы о сестре!

— Я подумала. Знаешь, мам, почему её тут нет? Потому что ей лучше не знать, что вы живы. Она маленькая, не будет вас помнить, я буду врать, что вы были хорошими. Понесу проклятие одна.

— Но вы погибнете!

— Я должна была погибнуть вместе со всеми. Друзьями, соседями, одноклассниками. Там, откуда вы сбежали, как позорные крысы туда, где было хуже смерти.

— Благодаря этому мы выжили!

— Вы выжили. Не я. Знаешь, мама, на днях я научилась убивать. Жалею, что так поздно, но ещё наверстаю. Так что ещё посмотрим, кто тут погибнет.

— Лирания!

— В жопу, — сказала она, выключая экран. — Прости, что тебе пришлось это выслушать, но одна бы я сорвалась. Не смогла бы сказать то, что хотела. Они всегда этим пользовались. Доводили меня до срыва, а потом выставляли истеричкой. А кто слушает истеричек? Им отвешивают подзатыльник и выгоняют из комнаты.

— Думаешь, так будет лучше? Мне казалось, ты волнуешься о родителях, хочешь их найти…

— Я считала, что они в опасности. Думала, что они погибли. Но они, как всегда, прекрасно устроились, и, как всегда, за чужой счёт. Для Оньки они умерли давно, для меня — сегодня.

— Тогда ты только что стала взрослой. Это приходит, когда умирают родители, и между тобой и смертью никого не остаётся. Ты уверена, что готова?

— Никогда в жизни ни в чём не была так уверена. Спасибо тебе.

— Не за что.

— Есть. Если бы не ты, я бы не решилась. Завидую твоей дочери.

— Почему?

— У неё есть настоящий отец.

— Вряд ли я идеал родителя. Братом я ей нравлюсь больше.

— Ты готов за неё убить? Ты готов за неё умереть?

— Предпочту первый вариант, но да.

— Только это имеет значение.

Я подумал: «Хрен ты угадала», ― но ничего не сказал. Обнял, прижал к себе, и она, наконец, разрыдалась.

— И что ты теперь собираешься делать? У тебя есть планы на дальнейшую жизнь? — спросил я, когда она успокоилась и лежит, глядя в потолок опухшими глазами.

— Да, пожалуй. Как ты думаешь, мы сможем достать ещё патронов к моей винтовке?

— У меня что, макияж потёк? — Дженадин сидит на кровати и растерянно смотрит на испачканную ладонь.

— Нет, это не макияж, — отвечаю я. — С возвращением в мир живых.

— Что со мной случилось? Почему я в кровати и голая? Мы с тобой трахались, что ли? Зоник изойдёт на говно, он к тебе до сих пор ревнует, прикинь?

— Нет, мы не трахались. Голая ты не поэтому. И Зоник… В общем, об этом позже. Что ты последнее помнишь?

— Вроде был бой, мы стреляли с площадки… Потом я оказалась среди кучи детей. У них были синие глаза и чёрные слезы, — Дженадин рефлекторно потёрла щёку и посмотрела на испачканные пальцы.

— Ко мне подошла девочка с синими волосами, мне показалось, что я её уже видела. Она дала мне набор фломастеров, у меня такие были в детстве, мама покупала… Слушай, а мама правда погибла, или это тоже был сон?

— Правда, к сожалению.

— Жаль. Я сказала, что не умею рисовать, но девочка ответила, что это ничего, потому что на самом деле все рисуют в своей голове, на обратной стороне век. Поэтому у всех всегда получается правильно.

— И что ты нарисовала?

— Ничего. Проснулась. Странный был сон, да?

— Не страннее многого другого.

— Я долго спала?

— Как посмотреть. Но пропустила многое.

* * *

— Прем, дай вштыриться, а? — канючит Лоля.

— Ты сегодня уже получила. Мне говна не жалко, я о тебе же волнуюсь. У тебя гормоналка только-только на место встала. Смотри, какая ты теперь стройная и симпатичная!

Я немножко преувеличиваю, Лоля пока ещё полновата, но по верхней границе нормального ИМТ, можно сказать, «приятно пухлая». Никакого сравнения с тем, что было.

— Ну, пре-е-ем…

— Лоля, не стоит увеличивать дозировку, правда. Я и так чувствую себя отравителем. Опять будут проблемы с эндокринной системой.

— Прем, я по жизни толстая, страшная и тупая! Я привыкла, и мне насрать. Мы же все скоро сдохнем, какая разница?

— Лично я дохнуть не собираюсь, и тебе не советую.

— Ну, ты, может, и соскочишь, ты не отсюда. А нам всем по-любому кабзда. Мир уже совсем сжался, дышать нечем. Дай вштыриться, а?

— Слушай, а ты бы смогла сейчас открыть ту дверь, из которой вытащила Диму?

— Не, ты чо! Она уже давно исчезла. С самого начала была дохлая.

— А ту, что в клане, помнишь?

— Вряд ли, прем. Она тоже была так себе, хотя и получше, конечно. Я думаю, сейчас уже никакие двери не открыть.

— Почему?

— Когда мир начал сжиматься, их как бы, не знаю… зажало, что ли.

— Знать бы ещё, почему он «сжимается»…

— Как это «почему»? — удивилась Лоля. — Его эта хрень затягивает, как шнурки на ботинках.

— Какая хрень?

— Да вон же, эта! — девушка ткнула пальцем в окно, и я понял, что она показывает на башню Креона.

— Так что, дашь вштыриться, прем? Очень надо, правда!

* * *

— Нагма, что с тобой?

Такой я дочь ещё не видел. Нагма либо непробиваемо-позитивна, либо спокойна и безмятежна, как даос. И только по тому, как она ищет тактильного контакта, можно догадаться, что дочь встревожена или грустит. В последнее время она засыпает только в моей кровати, вцепляясь в меня, как обезьяна в баобаб. Всегда усаживается на колени или втискивается рядом в кресло, когда я сижу. Старается держаться за руку, когда мы идём вместе. Обстановка нервная, и ей хочется защиты, хотя бы символической.

— Я думаю, я плохая.

— Глупости, — обнимаю я её, — ты замечательная.

— Ты всегда так говоришь…

— Потому что это правда.

— Ты меня любишь?

— Больше всего на свете.

— Спасибо.

— Обращайся, это легко и приятно.

— А если нет? Если я сделаю что-то ужасное? Ты перестанешь меня любить?

— Нет, колбаса, не перестану.

— Правда? А если это будет действительно Плохой Поступок?

— Я очень расстроюсь. Но любить не перестану.

— Почему?

— Потому что, если ты поступишь неправильно, это значит, что я сделал что-то не так.

— Ты?

— Однажды я сказал перед собой и людьми, Законом и Мирозданием: «Это моя дочь!» С этого момента все твои ошибки — мои. Если ты делаешь серьёзную ошибку, то я чего-то тебе не объяснил. Или объяснил не так. Или не вовремя. Или не теми словами.

— А если я не поняла, забыла или не послушалась?

— Это значит, что я непонятно объяснил, не показал важность, повёл себя так, что ты решила, что слушаться в этом случае не обязательно.

— Но ведь я даже не настоящая твоя дочь! Я десять лет жила с мамой, ты не мог мне объяснить всего!

— Когда я сказал «моя дочь», это перестало иметь значение. Потому что я принял тебя целиком, от лохматой макушки до холодных пяток, колбаса. Тебя и твои десять лет. Кстати, ни разу не пожалел об этом. Так что не переживай, я тебе не разлюблю, даже если ты сильно накосячишь. Люди косячат, бывает. И когда это случается, те, кто их любят, не должны кричать: «Фу, как ты могла!» — и без них найдётся кому упрекнуть. А должны сказать: «Держись, мы вместе всё исправим».

— А если исправить нельзя?

— Значит, вместе примем последствия и будем жить с этим дальше. Пока мы есть друг у друга, ничего не потеряно.

— Ты сейчас правду говоришь? — Нагма отстранилась и заглянула мне в глаза.

— Самую правдивейшую правду, колбаса. Но если ты хочешь совершить поступок, в котором сомневаешься, лучше спроси совета. Для этого и нужны отцы. И старшие братья.