’НЕЙРОС’. Часть третья ’Черные слезы’

Глава 2. Социальный лифт уехал

— Ты правда хочешь этого?

Колбочка решительно кивает.

Мы стоим возле стеклянной витрины, за которой самозабвенно и отрешённо танцует её мать. Движутся по сложной траектории бёдра, колышется грудь, привлекательно играют под узкими, почти ничего не скрывающими трусами крупные ягодицы. Лицо её безмятежно озарено полуулыбкой, глаза смотрят в никуда.

— Она не выглядит несчастной, — сказал я осторожно.

— Это вообще не она, ты же знаешь. Это просто тело и прошивка. Мы это точно можем сделать?

— Если хочешь.

— Хочу. Это, и ещё сиськи себе вставить. Но это больше.

Слава щедрости Дмитрия — мы можем выкупить контракт матери Дженадин, выплатив неустойку и лицензионное вознаграждение. При этом мы получим легальный ключ разблокировки, никакие гипотетические клановые хакеры не понадобятся. Это, учитывая наши трения с кланом, единственный вариант.

Дмитрий сказал:

— Да тратьте хоть всё. Мне как-то разонравился этот мир. Хочу отряхнуть его прах с наших ног, так что на кой чёрт мне здешние деньги?

В отличие от остальной корпы, фантазии которой исчерпались на одежде и деликатесах, у Колбочки есть цель, так почему бы ей не помочь? На мой взгляд, она совершает ошибку, но иногда лучше сожалеть о сделанном, чем о несделанном. Может быть, это именно такой случай.

— Сиськи тоже можешь вставить, хотя готов поспорить, что ни то, ни другое не сделает тебя счастливее.

— Я хочу! — заявляет она упрямо. — Иначе я просто сойду с ума.

— Ты про сиськи, я надеюсь?

— Я это про мать! И это говённая тема для шуток!

— Прости, — киваю я, возясь с коммуникатором. — Сейчас… Вот… Вот… Переводить токи? Это последний шанс, отмены не будет.

— Переводи!

— Ушло.

— И что теперь? — женщина по-прежнему танцует за стеклом.

— В полночь твоя мать станет моей арендованной собственностью.

— Твоей, не Дмитрия?

— Я платил со своего айдишника, мы же теперь не прячемся. Так что да, я стану её временным владельцем, что позволит мне немедленно разорвать контракт с выплатой полной суммы рента. Твоя мама станет свободной женщиной с деньгами, так что претензий с её стороны быть не должно. Хотя это не значит, что их не будет. Женщины непредсказуемы.

— Спасибо! — Дженадин крепко обняла меня и поцеловала. — Спасибо тебе!

— Дмитрия благодари. Это его деньги.

— Нет, — замотала растрёпанной головой она. — Именно тебе. Если бы не ты, ничего бы не случилось.

По щекам её потянулись чёрные потеки, я нервно вздрогнул.

— Ты чего? — почувствовала секундное напряжение моих мышц девушка.

— Ничего, показалось, — сказал я с облегчением.

Она просто плачет. По щекам течёт макияж, а не то, что мне на секунду подумалось.

— А до полуночи мы никак её забрать не можем?

— Нет, извини. Права перейдут в ноль-ноль часов. Как раз и её рабочий цикл закончится, перейдёт в фазу восстановления. Тогда я сброшу аренду, блок снимется, и утром она проснётся нормальным… В какой-то степени нормальным человеком. Собой, уж какая она там ни есть.

— Тогда я останусь тут.

— Зачем?

— Буду пинать по яйцам каждого, кто захочет её трахнуть! Пусть хотя бы сегодня не будет клиентов! Пусть просто танцует!

— Я тогда побуду с тобой, ты не против?

— Зачем? — в свою очередь спросила Дженадин.

— Буду их держать, чтобы ты не промахнулась, пиная.

— Реально, прем? Ты серьёзно?

— Я больше не прем, Джен. Премство кончилось с корпой. Поэтому мне совершено нечего делать, и я вполне могу проболтаться вечер на Средке. Димке только напишу, чтобы Нагма не беспокоилась.

— Для меня ты навсегда прем, — не согласилась Колбочка. — Ты умный. И сильный. И обо мне заботишься. Всем на меня было насрать, пока ты не появился. Я не хочу, чтобы это кончилось. Не хочу снова быть одна.

— У тебя уже завтра будет мама.

— Это другое. Эй, прем, не бросай меня! — странно, похоже, Дженадин всерьёз испугалась и расстроилась.

— Давай, я буду тебе друг? — улыбнулся я. — Буду о тебе заботиться просто так. Согласна?

— Ещё как согласна, прем!

— Док.

— Хорошо, пусть будет Док.

Мы сидим на лавочке возле павильона и смотрим, как танцует её мать. Вроде бы простые, повторяющиеся движения, но программу писал кто-то очень грамотный, зрелище действительно завораживающее. Можно смотреть и смотреть, не надоедает. И возбуждает, да. Но я уже почти успешно себя контролирую, наверное, всё же взрослею. Однажды гормоны придут в норму, и я перестану думать яйцами. Хочется верить.

Колбочка прижалась ко мне и положила голову на плечо. В этом нет ничего сексуального, просто жест доверия, но у меня давно не было секса, и я всё равно слегка возбуждён. Проклятый возраст.

— Блин, этот точно к ней! Вот рожа паскудная! — отвлекает меня от грустных мыслей Дженадин.

Как по мне, рожа как рожа. Просто какой-то арендник хочет оттянуться с танцующей красоткой. Имеет право. Но не в этот раз.

— Сиди! — осаживаю я дёрнувшуюся девушку и встаю сам.

— Эй, дро, извини, — я останавливаю жестом мужчину. — Закрыто на дезинфекцию.

— На что? — удивляется он.

— Ну, зараза какая-то, я не разбираюсь.

— Таблички нет, — упрямится тот. — И дверь не заблокирована!

— Чего-то глючит в управлении, — сообщаю я спокойно. — Вот меня и наняли за пять токов в час предупреждать, что закрыто. Пока рембригада не приедет. И служба очистки.

— А не брешешь?

— А нафига мне? Хочешь — иди, развлекайся. Но потом за тобой из очистки придут, потому как зараза. Мне-то что, не мне член скипидаром намажут. Моё дело — предупредить.

— Вот чёрт, — сплюнул он с досадой. — Я уже настроился. Эта жопастая — что-то с чем-то… А что такое скипидар?

— Понятия не имею. Сходи, трахни. Расскажешь потом.

— Ну уж нет, пацан, ищи дураков. Завтра приду, может, её уже вылечат. Ты, если токов наскребёшь, тоже к ней зайди, рекомендую! — мужчина развернулся и ушёл.

— Вот урод! — возмущается Дженадин. — Говорит так, как будто она вещь.

— Она и есть вещь.

— Я знаю. Всё равно урод. А если бы он не послушался?

— Вырубил бы и оттащил в кусты.

— Ты крутой.

— Я не этого хотел от жизни, Джен.

— А чего?

— Лечить детей. Всего лишь.

— Понимаю, — вздохнула она. — То-то ты с клановой мелочью возился. Я бы тоже хотела стать лечилой, но это пустые мечты.

— Не спеши от них отказываться. Иногда в жизни всё внезапно меняется.

— Правда?

— Меняется, ещё как!

«Но почти никогда к лучшему», — подумал я про себя.

К вечеру стало холодать, и мы сидим под моей курткой, обнявшись. Средку затягивает туман, в тумане загорается неон. К матери Колбочки намыливались ещё три клиента, двое купились на историю об «экстренной дезинфекции», один оказался не то слишком тупой, не то слишком удолбанный, и я поступил с ним грубо. Впрочем, оклемавшись, он даже не вспомнил, куда шёл, и задумчиво убрёл куда-то по Средке.

— Как ты думаешь, она обрадуется? — в очередной раз спрашивает Дженадин.

Мне хочется сказать, что об этом стоило подумать до того, как мы выкупили её контракт, но я отвечаю бодро и позитивно:

— Конечно. Ведь она получит полную выплату, не доработав весь срок. Чистый профит. А если будет чем-то недовольна, то мы всегда можем вернуть её в этот шалман.

— Фу, не говори так!

— Ладно, не буду говорить, — соглашаюсь я. — Один чёрт скоро узнаем.

— Я почему-то очень боюсь, аж руки трясутся.

— Давай их сюда, — я беру ладони Дженадин, складываю их вместе и зажимаю в своих. Они ледяные и немного подрагивают. — Вот, так лучше. Сейчас согреются, перестанут дрожать.

— Почему мне так страшно, Док?

— Родители имеют над нами странную власть.

— Ты думаешь, нам с ней будет плохо?

«Женщина, которая живёт, не приходя в себя, с семнадцати лет, и её дочь, с болезненной зависимостью, в те же семнадцать? Да что вообще может пойти не так?» — думаю я мрачно, но вслух говорю лишь:

— Я думаю, будет как будет. В отношениях всегда всё непросто. Но знаешь, я бы на твоём месте ей не рассказывал.

— Про то, что я…

— Да. Про то, что ты пользовалась её профессиональными услугами. Это определённо не то, что хочет услышать мать от дочери.

— Я постараюсь.

— Во всяком случае, не вываливай это на неё сразу. Для начала ей и так эмоций хватит.

— Хорошо. Страшно. Не могу дождаться. Боюсь, как никогда в жизни не боялась. Меня просто рвёт на кучу маленьких колбочек! Слу-у-ушай, а когда я сиськи вставлю, я ведь уже не буду как колбочка?

— Нет, будешь как песочные часы, — смеюсь я, но она не знает, что это такое, приходится объяснять.

Потом мы обсуждаем, какая грудь лучше, и Дженадин не без сопротивления соглашается, что идея «переплюнуть Шоньку» при её комплекции не самая удачная. Но я подозреваю, что она закажет максимально возможный калибр, её мама тому пример. Мы смеёмся и болтаем, время идёт, полночь уже скоро, а потом я краем глаза замечаю нечто странное.

— Дженадин, посмотри, это же клановые, так?

— Да, это их моты. Странно, подсветки разные, как будто не один клан.

— Удивительно, что они вообще на Средку припёрлись, когда в городе их так не любят.

— Да, точно, — удивляется девушка. — Я и не сообразила сразу. А ведь действительно, с тех пор, как мы вернулись, ни одного кланового не видела.

— Надеюсь, они просто решили показать, что у них есть яйца… — начинаю говорить я, когда звучит первый выстрел.

Стреляют где-то вдали, но я сразу опрокидываю Дженадин со скамейки на землю.

— Ты чего… — успевает удивиться она, но пальба раскатывается по Средке волной, над головой стрижёт кусты картечь, а я достаю пистолет, проклиная себя за то, что в нём всего пять патронов.

Какого чёрта я не озаботился найти другое оружие? Сунул в карман и пошёл. Расслабился на Димкиных харчах…

Клановых на Средке внезапно оказывается море. Машины, моты, просто люди в грубой броне, раскрашенной в разные цвета. Они катаются взад и вперёд, паля во все стороны и, вроде бы, ни в кого специально не целясь, но народу вокруг полно, люди мечутся в панике — и падают, заливая кровью неоновую подсветку своей одежды.

— Лежи! Лежи! — прижимаю я к земле рвущуюся куда-то Дженадин. — Да лежи ты, дура!

— Там мама!

— Стекло толстое, антивандальное, картечь издали не пробьёт. А вот ты случайную пулю словишь как нечего делать.

— Что они творят, Док? Зачем?

— Без понятия.

Клановые орут, хохочут и вообще ведут себя как безумные, на глазах опьяняясь кровью и разрушениями. Бесшумные электромотоциклы не дают им внушительно порычать двигателями, но они гудят сигналами, визжат, матерятся — и стреляют во всё, что видят. На моих глазах осыпалась стеклянной крошкой витрина большого борделя. Стоящие там арендованные девушки несколько секунд продолжали пластично перетекать из одной соблазнительной позы в другую, но прогремели выстрелы, и они повалились, заливая толчёный хрусталь алым.

— Ну и где эта чёртова полиция, когда она действительно нужна? — ругаюсь я тихо.

Коммуникатор показывает, что связи нет, чего тут, кажется, вообще не бывает. Нагма, небось, с ума там сходит.

Нас прикрывают кусты, место не самое бойкое, и я уже надеюсь, что пронесёт. Дури у них, очевидно, полно, но патроны же не бесконечные? Да и полиция должна наконец подтянуться, а муниципальных киберов так запросто не подстрелишь. Но полицейские что-то не спешат нам на выручку, а вот трое клановых заметили неразгромленный павильон.

Подлетели на мотах, встали, один сходу шарахнул в стекло из дробовика — но не пробил. Выпуклое окно помутнело в местах попаданий и разразилось хаотичными рикошетами, один из наездников вскрикнул и выругался, схватившись за плечо. На рубашке выступила кровь.

— Какого хера, Косой? Ты меня подстрелил! — заорал он на стрелка.

— Так он же Косой, хрена ты хочешь? — заржал второй.

— Ну, извини, Коряга, — хохочет тот, что стрелял. — Бывает! Хочешь дышки, чтоб оттянуло?

— Своя есть, — злится пострадавший.

Он достаёт из кармана жилетки ингалятор, делает мощный вдох.

— Ух, хорошо! Но я тебе, Косой, это припомню!

— Отдерёшь эту бабу первым, лады?

— То-то же, — торжествующе заявляет Коряга и направляется к двери павильона.

Я вжимаю в землю извивающуюся Дженадин, но безуспешно — она выкручивается и вскакивает. Я встаю рядом, и патронов остаётся два. Ах, нет — один. Уже дважды подстреленный, Коряга хватается за ружьё, приходится делать контрольный. Пистолет с последним патроном с сожалением убираю в куртку, поднимаю с земли дробовик Косого, обтираю о его куртку кровь с приклада. Патронов на удивление оказывается много — полные сумки на мотах. Откуда у клановых столько боеприпасов? Зачем? Они же между собой не воюют?

Мать Дженадин всё танцует, упершись невидящим взглядом в помутневшее заляпанное кровью стекло.

— Закончила? — спрашиваю я блюющую в кустах девушку.

— Кажется… Да… Прости.

— Ничего, бывает.

— Почему ты… такой… спокойный?

— Просто хорошо притворяюсь. Пойдём внутрь.

Женщина никак на нас не реагирует, и увести её с подиума не получается. Можно заплатить за секс, и тогда она переместится в заднюю комнату, но что мы там будем с ней делать? Устроим групповуху?

До полуночи ещё почти час, и я методично разбиваю прикладом дробовика всю неоновую подсветку. Теперь женщина танцует в темноте, и снаружи её не видно. Будем надеяться, что клановым будет не до застреленных мной коллег. По Средке продолжает то вспыхивать, то затихать пальба, мечутся лучи фар, мелькают вспышки дульного пламени короткоствольных дробовиков, где-то что-то интенсивно горит, и до сих пор не видно никакого организованного сопротивления.

— У тебя случайно нет дышки? — спрашивает бледная Дженадин. — Мне бы не помешало успокоительное.

— У меня нет, но я знаю, кому она больше не понадобится.

Обшарив карманы у Коряги, я вынимаю несколько ингаляторов про запас. Мало ли как отреагирует наша танцовщица, когда придёт в себя.

— Держи.

— Чёрт, Док, я не думала, что ты ради этого наружу полезешь, — виновато говорит Дженадин. — Обошлась бы.

— Ничего, у клановых дробаны, дальность поражения небольшая.

— Уф, — она всосала баллончик. — Спасибо.

— Посидим, дождёмся полуночи и свалим, — планирую я вслух. — Если она будет в адеквате. Кстати, как твою маму зовут-то?

— Мерсана.

— Так вот, если Мерсана будет в себе, то усядемся втроём на один мот и дёрнем к башне. Авось в темноте и суете сойдём за клановых.

— А если не будет?

— Что-нибудь ещё придумаем.

— Что значит «придумаем»? Что ты вообще несёшь, а?

— Эй, Дженадин, успокойся.

Девушка неожиданно вскочила с кровати, где мы сидели, любуясь силуэтом танцующей женщины на фоне подсвеченного огнём стекла, и вцепилась мне в плечи худыми руками. Так сильно, как будто у неё импланты грузчика.

— Ты что, ни хрена не знаешь? Ты вообще нормальный? Ты что, хочешь, чтобы мою маму убили? А меня изнасиловали? Нет! Ты сам хочешь меня изнасиловать! И маму! Нет! Это я тебя сейчас убью! И изнасилую! Трахни меня немедленно, или я тебя изобью!

Девушка то пытается меня ударить, то начинает срывать с себя одежду, и я еле удерживаю её ставшие неожиданно сильными руки. Заломив за спину, заваливаю на кровать и скручиваю запястья её же шарфом. Она пытается меня пнуть, целясь в самое ценное, а секундой позже уже извивается, пытаясь задрать свою юбку. Я заматываю её прочной синтетической простыней, иммобилизуя, как буйного больного, и свечу фонариком коммуникатора в лицо. Зрачки по пятаку, глаза выпучены и покраснели, лицо бледное, как бумага, губы-ниточки, зубы оскалены, дыхание быстрое и поверхностное, температура повышена, пульс колотит пулемётом. Есть признаки судорожной активности. Похоже на психостимуляторный психоз, который бывает, например, при передозировке амфетаминами. Сколько там летальная доза? Двадцать микрограмм на килограмм? Сколько она приняла, чего именно? Когда? Сейчас бы ванну со льдом и галоперидольчику… А, блин, дурак я — у меня же антидот есть! С некоторых пор таскаю его с собой всегда, как индпакеты и пистолет. Уж больно жизнь пошла весёлая, прямо как в прежние времена.

Разжав стиснутые зубы, вставляю в рот ингалятор, впрыскиваю дозу. Слава альтерионской фарме, отпускает почти сразу. Зрачки приходят в норму, температура падает, выступает обильный пот, расслабляются мышцы. Так, сейчас будет нужен тазик… А, сойдёт и наволочка.

Недавно уже проблевавшуюся Дженадин тошнит бурно, но недолго, желчью.

— Это… была… не дышка, — выталкивает она из себя между желудочными спазмами.

— Я заметил. Похоже, ты всадила какой-то боевой коктейль. Дозу, рассчитанную на здоровенного взрослого мужика. То-то клановые такие упоротые все.

Я сходил и принёс ингалятор — выглядит как обычно. Я на дышку нагляделся, её здесь почти все швыркают почём зря. Дженадин, покрутив в руках, тоже не нашла отличий.

— Блин, никогда больше не буду… — говорит она слабым голосом.

— Оно и к лучшему, — соглашаюсь я. — Психотропы — то ещё говно, даже лёгкие.

— Это было… Ужасно! Я тебя люто ненавидела и безумно хотела. Трахнуть и убить. Тебя, маму, всё равно кого.

— Секс и насилие идут рядом, один набор гормонов. Как мне всё это не нравится…

— Ой, что с мамой? — вскинулась Дженадин.

Женщина прекратила танцевать, сошла с подиума и направилась к нам. Но, как оказалось, не к нам, а просто в комнату. Нас она то ли не видит, то ли не обращает внимания. Сбрасывает то немногое, что прикрывает её наготу, открывает замаскированную дверь — нечто вроде санузла. Заходит, встаёт под душ. Закончив, приступает к интимной гигиене, и я отворачиваюсь. Ни к чему мне наблюдать техобслуживание секс-куклы.

— Уже полночь, да? — догадывается Колбочка.

— Пятнадцать минут первого. Я уже четверть часа как арендатор этого тела.

— Так освободи её быстрей!

— Пусть закончит. А то мало ли, грохнется в обморок в душе.

Женщина выходит из санитарного отсека и, по-прежнему нас игнорируя, укладывается на кровать. Закрывает глаза и засыпает. Или, точнее, выключается. Пошёл цикл восстановления.

Я достаю коммуникатор — связь появилась. Захожу в меню программы управления, которая разблокировалась с переходом рент-прав. Выбираю «Досрочное прекращение аренды», продираюсь через кучу «Вы уверены?», подтверждаю полную выплату, соглашаюсь на десять процентов премии — больше система поставить не даёт, а зря, мне Димкиных денег не жалко. Жму последнее согласие и последнее подтверждение. Программа завершает работу, меню становится неактивным.

— Ну что, что? — волнуется Дженадин.

— Если сработало, то перед нами спит, хотя и голая, но совершенно свободная женщина.

— Прекрати на неё пялиться! — внезапно огрызается Колбочка и укрывает мать одеялом.

Я сегодня пялился на неё несколько часов, но не возражаю. Теперь это не предмет, а человек, есть разница.

— Разбудить её, как ты думаешь? — спрашивает девушка.

— Мне кажется, не стоит. Ты не в том состоянии, чтобы усидеть на моте, да и она весь день плясала. Импланты, конечно, работают, но всё равно ей стоит отдохнуть. Ляг рядом, поспи. Я покараулю.

— Но это же опасно?

— Не больше, чем ломануться в этот хаос на моте с двумя девушками за спиной. За клановых нас то ли примут, то ли нет, а если примут — да не те? Полиция имеет привычку объявляться в самые неподходящие моменты. Пристрелят и как звать не спросят. Пожалуй, лучше остаться тут до утра.

Дженадин прилегла на кровать, сначала чуть в стороне, но потом придвинулась к матери, пригрелась и задремала. А я пошёл к дверям, где присел на подиум, уперев дробовик прикладом в пол. Спать хочется неимоверно — вот же чёртов молодой растущий организм! Сейчас бы кофе…

Разбудила меня вибрация коммуникатора.

«Ты где? Какого хера там творится? Ты опять во что-то влип, папаша?» — сообщение от Дмитрия.

«Живы. Подробности потом», — написал я Дмитрию. Получил ответ: «Ну ты и жопа». Реагировать не стал.

Аккуратно разбудил Колбочку:

— Пора. Светает. Лучше уходить сейчас.

— Мама? — вскинулась она, не сразу осознав, где мы и что случилось вчера.

Мерсана лежит рядом, безмятежно спит.

— Мам, проснись, — осторожно трясёт её за плечо девушка. — Проснись, это я!

— Джен? — улыбается та, не открывая глаза. — Странно, говорили, что снов не будет…

— Это не сон, это я, ну, пожалуйста!

Женщина открывает глаза, осматривается, хмурится, увидев меня. Невыспавшийся, растрёпанный, перемазанный засохшей кровью подросток с ружьём. Не вызвал, значит, мгновенной симпатии. Да и чёрт с ней.

— Дженадин? Как ты сюда попала? Аренда! Что с арендой?

— Не беспокойтесь, дамочка. Аренда кончилась.

— Но ещё же не… Ох, чёрт, я голая. Джен, там в углу встроенный сейф. Принеси оттуда одежду и коммуникатор. Какое вообще число?

Я включил свой и повернул к ней экран.

— Я что-то путаю, или ещё не…

— Форсмажор, — не стал вдаваться в подробности я.

— А как же…

— Оплата перечислена полностью, с премией.

— Какое счастье, — вздыхает она облегчённо. — Можно будет неплохо оттянуться на Средке!

— Боюсь, со Средкой проблемы, — сообщил я, — но это обсудим позже. Одевайтесь, нам пора.

Вышел, чтобы не смущать, огляделся на улице. Туман ещё ушёл не весь, подсвечивается восходящим солнцем. Вроде бы он раньше не поднимался так высоко? Или я внимания не обращал?

На Средке тихо и совершено безлюдно. На тротуарах и на дороге чёрные пятна, и валяются как будто сломанные манекены. Но это не манекены, конечно. Пахнет горелым. Больше отсюда ничего не разглядеть.

Я с сомнением посмотрел на моты. Идея уехать на одном из них перестала казаться привлекательной — на пустой Средке мы будем заметными, как прыщ на жопе. Возможно, лучше уйти пешком — если не выходить на центральную магистраль, а держаться боковых улочек, то можно просочиться, вообще никого не встретив. Ну, я надеюсь.

— Мы готовы, — сказала Дженадин, осторожно выходя на улицу.

На валяющиеся трупы клановых она старается не смотреть.

— Как мама?

— Растеряна, ничего не понимает, но пойдёт с нами. Ей ведь можно с нами?

— Нужно. Я за неё вчера кучу денег отвалил, надо беречь свои инвестиции.

— Я же… — вспыхнула Дженадин.

— Стоп, — перебил я её торопливо, — это была глупая шутка. Я не подумал, как это прозвучит. Запомни: ни ты, ни твоя мать ничего мне не должны. Дмитрию тоже. Если это и можно назвать «инвестицией», то это инвестиция в то, чтобы некая Дженадин была счастлива.

— Я счастлива, Док. Не знаю, что будет дальше, но здесь и сейчас я счастлива.

— Значит, вложения окупились. Закрыли тему, ладно? Пора выдвигаться.

Боковые улочки разгромлены меньше, чем центральный променад, хотя есть следы картечи на стенах, выбитые окна, пятна крови и те, из кого она вытекла. Бессмысленность этого кровавого вандализма остаётся необъяснимой. Самих клановых не видно, но, судя по припаркованым там и сям мотоциклам, они не вернулись в пустоши. Просто спят, нарезвившись. Бери их голыми руками, кто хочет. Но я не хочу. Это не моя война.

Мерсана вздрагивает от каждого шороха и шарахается от мёртвых тел, в глазах её полное непонимание происходящего. Мне кажется, она не вполне осознаёт, что это реальность. Может быть, думает, что её тело всё ещё танцует за стеклом, а мозг видит кошмар. Ведь для неё аренда началась вчера. Сложно привыкнуть к тому, что эта взрослая на вид женщина ментально ровесница собственной дочери.

По крайней мере она не орёт, не визжит, не пытается убежать, куда глаза глядят. Большое ей за это спасибо.

Дошли без приключений, Средка как вымерла. Отчасти это так и есть.

— Это же входной терминал башни! — мать Дженадин поразилось этому больше, чем всему только что увиденному.

— Да, мам, мы теперь тут живём. И ты будешь с нами. Там шикарно, тебе понравится!

— Я совсем ничего не понимаю, — вздохнула она жалобно.

— Ничего, мам, я с тобой! Всё будет хорошо! — оптимистично заявила Колбочка. — Теперь у нас всё будет отлично!

Коммуникатор дрогнул входящим.

«Ты где сейчас?» — спросила Костлявая.

«На Средке», — ответил я.

«Хрена себе. Я тоже. Встретимся? Есть разговор».

— Езжайте сами, — Дженадин и Мерсана уже в лифте, смотрят на меня вопросительно. — Образовалось ещё одно дельце. Скажите там Димке, чтобы не волновался, если он вдруг это делает, что вряд ли.

«Кидай координаты», — написал я Костлявой.

Лифт закрылся и уехал наверх.